тише, чем

— …и потом они же спустя выпуски будут писать, мол, зовите её чаще, у неё такой заразительный смех, хотя это вообще не перекроет впечатлений от первых гневных комментариев. Дима чуть прерывает свою речь, чтобы продолжить ещё более длинное высказывание, но пауза затягивается: Олег кладёт руки на его плечи — мягко, но ощутимо. Поз понимающе поджимает губы: — Опять занудничаю? — Нет, нет, — Олег всё так же мягко улыбается. — Но просто чуть-чуть заебал, — с усмешкой продолжает его мысль Дима. — Понял, замолкаю. — Но ты же мысль эту не отпустишь. Дима пожимает плечами — Олег открыто на жест не реагирует и своих рук не убирает, словно физически сдерживает всех чертят Позова, которые так и норовят кусаться сквозь его слова. — Я спокойно могу ни с кем не делиться, потому что, — он бросает взгляд на часы, — я реально несколько минут просто ворчливо пиздел без остановки. В голосе Димы — нотки искреннего удивления, словно он и правда не понимает, как можно было так долго рассказывать, почему идея проекта кажется ему сомнительной. — Тебя приятно слушать даже когда ты ворчишь, просто сейчас, ну, тебе самому не кажется, что ты ищешь минусы в настолько потенциальных и непрогнозируемых ситуациях, что это бессмысленно? Ты как будто пытаешься предвидеть и учесть вообще всё-всё-всё, а так не получится ни у кого. Дима вздыхает. Ему как будто честно хотелось, чтобы получилось предсказать. Олег явно собирается с силами, но всё же озвучивает: — Дим, тебе надо перезагрузиться. — Предлагаешь уйти в запой? Титов сжимает чужие плечи чуть сильнее. — Ну не ёрничай. Дима иногда улыбается так, что хочется нестись сошедшим с ума и с рельс товарняком в эту улыбку — наверное, так оформляется в голове желание целоваться с Димой и во время поцелуя обязательно его укусить, — Олег ещё балансирует где-то на грани и может взять себя в руки — и очень хорошо знает тех, кто не может. — Ну я правда не знаю, как это сделать, — уже серьёзнее, а от того более раздражённо говорит Дима, — уйти в отпуск пораньше? — Я тебе организую всё без проблем, — кивает Олег, очень явно зацепившись за эту идею. — Да ты знаешь мой отпуск: я начну что-то читать, за что-то зацеплюсь и сойду с ума, если не запишу несколько подробных голосовых сообщений про эти книжки. — А ты записываешь? — Олег прикидывает в голове, что Дима если и рекомендует что-то, то обычно пишет. Но есть люди, которые наверняка Позу ближе. — Нет, я схожу с ума. По Диме опять не понять, шутит он или всерьёз — поезд агрессивных поцелуев снова несётся к нему. — Я имею в виду, — Дима оставляет без внимания чужое замешательство, — что это мало похоже на перезагрузку. Это похоже на дополнительную нагрузку, это ж приеду загруженный новыми идеями и начну грузить вас всех. Поз мог бы продолжить играть с однокоренными словами, но останавливает сам себя. — Тебе надо просто неделю не взаимодействовать с информацией, — подытоживает Олег. Дима фыркает. А потом, когда осознаёт, что его всё ещё удерживают за плечи, говорит тише, создавая ещё больше аварийных ситуаций вокруг: — Всё настолько плохо? Олег боится, что Дима заметит в нём сочувствие — а это вообще для Поза главный показатель того, что что-то пошло не так и надо срочно потратить несколько полусонных ночей на загоны. Дима не допускает чужого сочувствия — ему нужны миры к ногам, чтобы он вообще начал замечать, что людям не всё равно. — Нет, нет, — пытается смягчить ситуацию Олег. — Это даже почти не заметно. Просто мы знаем друг друга очень давно, наверняка ещё познакомились где-то в прошлой жизни… — Где я был, блять, какой-нибудь рекой, а ты набережной старинного города? — фыркает Поз, который все эти прошлые жизни в рот ебал. Наверное, с кем-то даже буквально. Олег улыбается: ему и нужно было в Диме задеть желание поязвить, чтобы он не уходил в себя. — Ну так вот, Дим, если ты захочешь какой-то перерыв или встряску — я устрою без проблем. Позов вздыхает, но больше не спорит. — Я подумаю. — От тебя это звучит иногда очень страшно, если честно. — М? — Дима смотрит на него любопытным котом — и вот это он пару секунд назад угрожал вселенной и всем её прошлым жизням? — Ну, ты в своих думах иногда очень сильно блуждаешь… Так что если чувствуешь, что уходишь в мыслях совсем не туда куда-то, то останавливайся. Или мне пиши, что я еблан и загрузил тебя. Олег из таких: Дим, если хочешь достать пистолет и приложить к своему виску — направляй его в меня. Вселенная своего царапающегося кота оберегает, и таких людей подле Поза достаточно. Он этой просьбой пока что не пользуется. Дима ловит себя на мысли, что идею Олега поместил в голове в ряд задач, которые необходимо обдумать как можно скорее, а не просто — в потенциальные планы. Обдумывать он начинает уже в такси, когда едет домой. Прежде всего гуглит, есть ли какие-то места, куда можно уехать, чтобы там контролировали ограничение связи, но при этом забивали день чем-то ещё, чтобы не страдать от скуки. Пока выдаются разные статьи, наполненные одной водой о том, что отдых от социальных сетей полезен, — это Дима и так понимает, ему-то нужно другое, — и он обдумывает, какие бы ключевые слова добавить, чтобы найти нужное. Раньше казалось, что интернет понимает тебя с полуслова, что напиши ты совсем чушь, он всё равно выдаст нужное. А сейчас он становится капризнее, раздувшись от рекламы, и требует от пользователя чёткости, иначе заманит в болото ненужной информации на сайтах с рекламными баннерами. — Вы неожиданно молчаливый, — говорит вдруг таксист — мужчина с приятным парфюмом и серебром в бороде. Дима хотел бы съязвить, мол, раз он комик, от него ожидается бесконечный клоунизм? Но решает, что раз человеку нравится его молчаливость, то можно и продолжить ничего не говорить. — Вот даже сейчас ваше молчание стало другим. Оно, как бы это сказать, очень выразительное. Редко встретишь людей, от которых постоянно исходит какое-то напряжение, иногда приятное, даже если они ничего не говорят. — Я как трансформаторная будка, — всё-таки не выдерживает Дима. — Молчу, и все при этом всех бесит моё гудение. Таксист улыбается, но тут же торопится добавить: — Я не хотел вас обидеть. Я даже разговор не думал заводить, но… Но мне показалось, что вам нужно услышать, что в вашем молчании тоже есть очарование. — Да я и не обижался, — пожимает плечами Дима, — и спасибо, наверное? Таксист ему кивает, и до дома они доезжают без слов — только тихая музыка мягкой радиостанции нарушает тишину. Поднимаясь в квартиру, Поз думает, что это был какой-то прикол от вселенной: маякнуть ему, что не надо бояться собственной бессловесности, даже если ты считаешь, что слово — единственная твоя сильная сторона. Дома мысль о молчании сверлит мозг, и Дима на себя рычит — был бы тут кто-то другой, он бы этому дикарству восхитился. Но другому даже не хочется писать, чтобы столкнуться с какой-то поддержкой: другой умотал за границу с каким-то фотографом. Дима даже не ревнует. Нельзя ревновать человека, с которым вы даже не целовались. И даже если он пьяный недавно ворвался в твою квартиру и просто выл в твоё плечо от любви к тебе — это тоже не повод. Ну, ещё и Дима сам по себе ебал ревность в рот. Очень много он сегодня ебал в рот, конечно. Это вот так у него выражаются депрессивные эпизоды, видимо. Дима на самом деле даже порывается написать , открывает диалог с Арсом. Последнее сообщение: Арсений присылает ему фотографию площади европейской столице и говорит, что хотел бы сводить Поза сюда на свидание. «Прикинь, если бы мы поцеловались на площади, на которой проводились какие-нибудь военные парады в античности?». И добавляет много скобок, чтобы Дима не понимал, это сейчас ирония или Арс строит планы на будущее. Сам Арсений этого наверняка не понимает тоже. Поз отвечает, что ему бы понравилось прижимать Арса к вот той колонне справа (он даже обводит её в кружок). Арс ставит на это сообщение огонёк — и исчезает. Это было вчера вечером, и Дима надеется, что он просто очень хорошо проводит время. И Дима это «тебе ведь там хорошо и без меня?» рушить не хочет. Даже если догадывается, что Арс думает о нём между фотосессией и ужином в ресторане на крыше. Он снова возвращается в Интернет и продолжает поиски. Сайты все приводят к одному типу медитации, когда люди уезжают в специальные места, чтобы погрузиться в своё дыхание, заниматься йогой и достичь просветления. Вот уж чего Диме не нужно сейчас, так это просветления. Ему с его внутренней тьмой комфортно и весело, пусть живёт — Поз на неё не обижается никогда. Медитации и открытие сознание, прокачивание кармы и настройка связей со вселенной — всё это больше веселит, чем привлекает. Поз уверен: если он приедет куда-то туда, то его попросят удалиться на следующий день. Вон у него связь со вселенной — диалог, в котором шутят о свидании, хотя оба как будто были бы не против стать серьёзнее. И сколько степеней осознанности нужно, чтобы однозначно решить, что Арс говорит прямо? К такому пониманию не прийти никакими медитациями, ни одна лекция от гуру не вытравит эту чарующую заинтересованность. Ещё небось там и благовония жгут какие-нибудь отвратительные и курить запрещают. Дима, конечно, любит загрузиться, но обрекать себя на дополнительные страдания не планирует. После всех сомнительных статей ему вдруг попадается видео «Как я вписалась в медитации, не пропала в секте и ни разу не слышала слово карма». Причём Диме ещё почему-то кажется знакомой девушка на превью: открыв видео, он понимает, что она работает в рекламном агентстве и нередко именно она согласовывает сюжеты реклам, которые они придумывают. Она рассказывает, что в какой-то момент почувствовала сильное выгорание, ей нужна была перезагрузка, и она нашла организацию, которая помимо работы с теми, кто встал на путь кармического просветления, хочет просто отдохнуть. В её программу входило ограничение по использованию средств связи, запрет на разговоры, йога чисто для физического развития, дыхательные упражнения, прослушивание инструментальной музыки — как правило, классика, совмещённая со звуками природы. Однако все эти запреты не были строгими и абсолютными: с соседкой из комнаты напротив они как-то одновременно не выдержали и проболтали почти всю третью ночь. Соседка оказалась курильщицей, и хотя избавление от зависимости было одной из её целей, она всё равно иногда срывалась, благо, здесь была оборудована курилка. Каждый мог уехать в любое время без каких-либо объяснений. А главное, всегда был куратор, к которому можно было прийти по любому вопросу — даже если просто наступал момент, когда сводило с ума своё молчание. У него было психологическое образование, и хотя встречи с ним не были традиционными психологическими сессиями, он иногда задавал весьма глубокие личные вопросы, на которые не требовал ответа, но над которыми было неожиданно легко думать во время тех же дыхательных упражнений. Никто не грузил терминологией культуры медитаций, никто ни к чему не принуждал. Как поняла девушка из рекламного агентства, у них есть программы и посерьёзнее: и с молитвами, и с гипнозом, и с более строгим исполнением запретов. Однако вот для таких, как она, существовала лёгкая версия. Дима думает: ого, как же сильно ему подходит. Думает ещё: жаль, что он на такое не решится никогда. Он уходит с головой в детективную игру, которую установил недавно, но когда очередная галлюцинация сыщика говорит ему: «Все ответы внутри тебя», то он не выдерживает тоже, откладывает приставку и открывает электронную почту. Над текстом обращения почти не думает, просто ставит задачу перед адресатом и спрашивает, можно ли ему вписаться. Несмотря на полуночное время, ему тут же отвечают. Текст ответа такой мягкий, приятный, обволакивающий — храм тишины управляется настоящим мастером слова. Он не манипулирует, но активно предлагает разные решения, рассказывает и об очень щадящей программе, где все запреты иллюзорны, где всё определяется силой воли человека, а не правилами, но никто не будет осуждать за срывы. Но, в отличие от более строгих программ с большей составляющей духовного, за эту придётся заплатить. Это определённый залог того, что человек хоть какие-то усилия приложит. Люди, выбирающие путь очищения кармы, как правило, приносили деньги потом: большие пожертвования, когда жизнь действительно стала лучше, и на эти пожертвования те программы и существовали. Диму необходимость заплатить нисколько не смущает, он на это и рассчитывал, потому что вопросы конфиденциальности всегда связаны с деньгами. Он соглашается на личную встречу с организатором, чтобы тот показал все документы, рассказал о том, как это будет происходить, оценил вообще, относится ли Позов к людям, которые не сбегут в первый же вечер из очень, очень тихой подмосковной деревни. Запланированная встреча успокаивает Диму, и он неожиданно быстро приходит к выводу, кто же может быть убивцем в этом таинственном пиксельном городке. Каждая найденная улика, каждый метафоричный кошмар главного героя подводят его к мысли, что он прав, — Поз доходит до финала, и у него нет ни капли разочарования, когда убийца, рассмеявшись после обвинений, вдруг достаёт орудие убийства — та самая деталь, которой сильно не хватало в расследовании. Экран вдруг темнеет, как перед кошмарами, и звучит выстрел. Каждому игроку остаётся гадать: убил ли преступник детектива, выстрелил ли в себя, находились ли они в реальности или это всё — очередная то ли мистическая, то ли сумасшедшая вставка-галлюцинация. Дима облизывает губы. Ему сильно хочется обсудить это — ну как он хотя бы неделю сможет продержаться в тишине, если даже после прохождения игры ему очень нужно поговорить? Вместо обсуждений он пишет пост в своём канале. Комментарии особо не читает: там либо спам, либо удивление количеству слов, либо стикеры из наборов, которые он уже успел украсть. Зато несколько сообщений прилетает от знакомых. Антон спрашивает, не слишком ли страшно в неё играть одному, потому что он в последнее время как-то сильно вымотан, чтобы ещё себя растрачивать на хорроры. Игорь пишет следом и спрашивает, будет ли Антон вздрагивать от этой игры и прижиматься к нему, если они решат сыграть вдвоём. Диме от этой параллельности очень смешно, причём он не удивился бы, если бы они писали из одной квартиры — быть может, даже из одной постели. Но он честно обоим отвечает: пара пугающих моментов есть, но основной страх — в психологической составляющей. Давящая игра, где каждый выбор приводит только к худшим последствиям. Как Дима потом почитал, ему-то ещё выпала вполне даже счастливая концовка, по крайней мере, можно было додумать что-то плюс-минус справедливое. Были варианты хуже. Поз обоих прогоняет спать, хотя и знает, что они устроили себе совместный выходной и им не надо завтра на съёмках слушать биографию человека, на которого им плевать. Дима надеется только, что хотя бы рассказ об этом тренере, что кочует из клуба в клуб и не запоминается ни победами, ни поражениями, будет интересным. Сам укладывается тоже, чтобы совсем уж сонным не выглядеть завтра. Ночью, как обычно, ничего не снится. /// После съёмок он едет в офис компании, которая проводит все эти молчаливые медитации. Он прочитал ещё в перерывах: випассана — весьма распространённая практика, но, конечно, если ты погружён в мир медитаций, а фразы вроде “открой своё сознание для вселенной”, “вслушайся в мировой шёпот”, “услышь самого себя” тебя не веселят. Дима всё ещё чувствует себя на приколе, и ему этот опыт в центрах медитации кажется наигранным. Хотя он признаёт, что польза в молчании, в отдыхе от социальных сетей, в тех же дыхательных упражнениях, конечно, есть. Просто нельзя погрузиться в них с головой, если ничего подобного никогда не практиковал. — Максимально щадящий режим, — выводит из раздумий голос куратора. Дима здесь уже десять минут, и пока он рассматривал офис в пастельных тонах, куратор рассказывал о программе. Поз забыл его имя. Вячеслав? Владислав? Владимир? Что-то на “в” точно. В голове он решает его называть Воланд Второй, потому что у него глаза разного цвета. Тот, что темнее, кажется, смотрит прямо в душу. Быть может, в случае с Димой ему приходится для этого напрягаться сильнее. — Никто не будет относиться к этому строго, — продолжает Воланд Второй, — но и вы нам не сможете предъявить каких-то претензий, мол, наша практика не работает. Всё-таки целевая аудитория нашего центра — люди, для которых медитация — это не пустой звук. — А разве не к пустоте все стремятся тут? — сразу подкидывается Дима. Воланд Второй смотрит на него с зачарованным снисхождением. Видимо, догадывается, что сущность Димы — в бесконечной доёбке к этому миру, который в момент рождения встретил его слишком крепкими объятиями — люди от таких обычно умирают. — А вы любите цепляться к словам? — всё-таки отвечает он. Дима примирительно поднимает руки. — Я постараюсь так не делать. Но вы теперь понимаете, что мне ужасно проблематично просто молчать. Но как будто если на самом деле всё можно, то пропадает этот вызов. — Да, именно поэтому мы делаем послабления, конечно, если вы будете постоянно нарушать запреты на разговоры, мы вежливо у вас спросим, точно ли вам нужно у нас находиться. Но благодаря послаблениям — отведённым часам на общение с куратором, то есть мной, например, — будет куда проще справляться с основной задачей. Если вы никогда раньше не занимались дыхательными практиками, вряд ли вы быстро придёте к тому, чтобы начать слушать и слышать своё собственное тело. Не занимались ведь? — Только курение. Воланд Второй улыбается. — Вот поэтому и будет сложно так сразу прийти к тому, за чем обычно ездят на ретриты. — Я ни на что и не претендую, — откровенничает Дима. — Так, немножко нужна искусственно созданная перезагрузка. — А вы сами к этой мысли пришли? — А это важно? — Ну будете маяться, если не сами, и мучений будет больше, и тяжелее всё это будет восприниматься. Дима пожимает плечами. — Идею мне подкинули, но я с ней согласен. Я и с пользой-то подобных мероприятий не спорю, просто весь этот антураж духовности меня сильно веселит, а моё веселье напрягало бы всех остальных, для кого это не пустой звук, — возвращает он Воланду Второму его же фразу. В глазах Воланда Второго — что в тёмном, что в светлом — мелькает какая-то искра, словно он себе теперь не простит, если Дима уйдёт просто так, не договорившись приехать к нему. — Кстати о курении, — возвращается он к предыдущей мысли, — мы же вот не рехаб, и хотя и помогаем людям избавиться от каких-то вредных привычек, или, по крайней мере, попытаться это сделать, мы не лечим от зависимостей, мы можем лишь направлять человека, чтобы он пришёл к этому избавлению сам. — Поэтому у вас есть курилки? — Всё так, — он кивает. — Но что у нас строго запрещено, так это алкоголь и, конечно, наркотики. Они влияют на сознание, человек теряет контроль над собой, и это может повредить не только ему, но и остальным. А это один из наших основных принципов: мы на многое можем закрыть глаза, на многие отступления человека от пути, если он к нему возвращается и если он никому на своих отступлениях не вредит даже потенциально. Дима прикидывает: ну, десять дней без водочки он вполне себе продержится. Тем более в последнее время алкоголь стал лишь частью каких-то праздников — это хорошо, что не тянуло в одинокие вечера, — быть может, потому что Поз в какой-то момент подошёл к мысли, что если он не напьётся в этот вечер, то утро для него не настанет. Это страшная мысль, он с ней переспал — абсолютно трезвый, — немножко поработал над собой с привлечением специалиста. Но если захочется маяться, то есть всегда способ отвлечься. — А секс? Воланд Второй одновременно выглядит удивлённым — это мелькает в светлом глазу — и заинтересованным — а это уже в тёмном. — Оно просто тоже включает в себя как минимум одного другого человека, — поясняет Дима. — А вдруг мы с кем-то почувствуем ужасную страсть и всё такое? Воланд Второй загадочно улыбается. — Если всё по обоюдному, так почему бы и нет? У нас есть на территории центра небольшая аптека, и там не только лекарства. Дима выглядит очень довольным, хотя и не понимает особо, почему завёл вообще этот разговор: справляться с маятой с помощью других людей он так-то не привык. Но в голове уже нарисовал себе сценарий встречи в тишине, которая перерастёт во что-то особое — особое на одну ночь, конечно, будет ведь даже здорово не знать имени человека и пересекаться потом лишь долгим взглядом на прогулках или кивками на общих медитациях — и ничего не объяснять. И лишь, может, словив какую-то игривость, подойти во время дыхательных упражнений и прошептать на ушко: “Я знаю, как заставить тебя задыхаться”, — и улыбаться чужому румянцу, и делать вид, что всё в порядке вещей, а завтра, когда можно будет говорить по-настоящему, никогда не наступит. Это было бы вполне киношно, а Дима любит подмечать в жизни моменты, которые стали бы основой для сценариев, которых он никогда не напишет, созданных специально для актёра, который в них никогда не снимется. Конечно, на деле всё будет не так: очарованный людьми в целом, Дима будет приглядываться ко всем, но без особой цели. Иногда быть молчаливым наблюдателем нравится ему больше всего. Просто ещё нравится иметь при себе множество возможностей. И если уж запрещено говорить, то хорошо знать, что стонать не запрещается. — Как-то это всё регулируется документально? — Секс? — Воланд Второй всё ещё на той мысли, потому что, наверное, интересно представлять Диму и в таком сценарии тоже. Поз фыркает. — Да нет, вся вообще эта затея с игрой в випассану. Воланд Второй понимающе кивает, открывает один из ящиков стола и раскладывает перед Димой документы. — Это образцы того, что мы обычно подписываем. Поз внимательно прочитывает и просит себе электронную версию, чтобы прочитать ещё внимательнее. — Вы всё ещё ждёте какой-то подвох? — уточняет Воланд Второй, хотя всё отправить, конечно, соглашается. — Если честно, то да, потому что пока что всё звучит очень приятно. — А так не бывает? — Не бывает без “но”, — кивает Дима. — Всегда есть это “но”, просто иногда оно ничего не значит. — Может, наше “но” — в оплате? — он пальцем показывает на строчку, где указана сумма. Наверное, она по соотношению получаемых за эти деньги удовольствий и правда высокая, но Дима всегда в такие моменты накидывает ещё одну статью расходов — “конфиденциальность” — и в целом его всё устраивает. — Я всё равно ещё подумаю, — не даёт он никаких обещаний. Тёмный глаз Воланда Второго становится ещё темнее, словно всё нутро медитативного демона противится идее, что Дима сейчас встанет и уйдёт без каких-либо договорённостей. Больших усилий стоит улыбнуться на прощание, пожать Позову руку и с особым нажимом сказать, что его будут ждать. Дима возвращается домой в раздумьях. В новых жизненных затеях его всегда сильно останавливают риски, он вообще не любит, когда возникает вероятность что-то потерять. Но здесь, кажется, он не теряет ничего, кроме денег, которые может заработать одним каким-то мероприятием. Всё подсказывает ему, что надо соглашаться. Если что-то пойдёт не так, то можно будет уехать и забыть этот опыт или превратить его в основу для смешных историй, потому что везде постоянно нужно рассказывать смешные истории, а они перестали случаться, когда большую часть своего дня ты занят рассказыванием смешных историй… Диме точно нужно вписаться — даже если не ради перезагрузки, то хотя бы ради прикола. Следующие дни он обдумывает, как бы украсть десять дней из своего плотного графика, ищет период, когда в основном занят только на “Площадке”, потому что там нет проектов, которые без него невозможно снять, а Олег всё поймёт и поможет — обещал бы. Настаёт же когда-то время, когда на предложение помощи не стоит отвечать гордым отказом. С Воландом Вторым — Дима опять не уточняет имя — они встречаются снова вечером, и кажется, что в этом офисном кабинете отчаянно не хватает бутылки вина и букета красных роз. Фантазия Димы услужливо всё это дорисовывает — мы же в сценарии, не забывай, — и деловая встреча его веселит сильнее, чем должна. — Вот в эти сроки я могу? — Конечно, — Воланд Второй активно кивает. — И если вам что-то не понравится, вы сможете уехать в любой день. Но я надеюсь, что вам не просто будет комфортно, а ещё и полезно. Дима кивает. Свою пользу он уже вывел — не чистая голова, так новые приколы, — но если правда это поможет немного успокоиться, отогнать от себя навязчивые мысли о том, что они все ужасно вторичные, а люди в комментариях подмечают обычно всякую ненужную чушь, которая никак не влияет на юмор, — будет хорошо. Ну либо они с Воландом Вторым трахнутся после какого-то очень откровенного вечернего разговора. Это всё тоже из сферы приколов. Они пожимают руки после того, как Дима подписывает все нужные соглашения. Рукопожатие не разрывается сразу, Воланду Второму нужно несколько секунд, чтобы решиться на такое. Его светлый глаз становится ещё светлее, когда он смотрит на Диму. Поз уезжает, так и не узнав его имени. /// Дима ставит машину на отведённую стоянку, ради интереса смотрит на значок телефона: связь здесь, как и было обещано, ловит гораздо хуже, чем в городе. Центр ему сразу нравится: всё спокойно и благоустроено, а Дима любит, когда он находится вне города, но при этом внутри цивилизации. Его быстро регистрируют, и никто из персонала не показывает и взглядом, что его узнали. Может, и правда не узнали, это только в Интернете создаётся впечатление, что ты какой-то очень известный, особенно если приходишь гостем в какое-то шоу и потом натыкаешься на комментарии в стиле “а, это же тот самый, который в “Громком вопросе” тупит, ну посмотрим, как он и тут облажается” — а Дима обязательно берёт и разъёбывает. Хорошо это знать самому — уже без желания кому-то что-то доказать. Своим пацанам он ничего толком не объяснил: сказал, что какое-то время — дней десять, может, и меньше, — будет не на связи. Пацаны сразу разволновались, что что-то случилось, но ничего, кроме увеличившейся забавности обращения “пацаны” к мужчинам за тридцать, не произошло. Каждый потом ещё приходит в личные сообщения уточнить, не хочет ли Дима всё-таки рассказать подробнее, но Поз тактично ни с кем не делится. Антон всем растреплет, Серёжа только рад будет использовать эту историю в подстёбываниях (поэтому Дима хочет дать ему больше контекста, чтобы было смешнее), а Арс… Арс добавляет игривое: “Ты не расскажешь даже мне?”. Дима отвечает язвительным: “Я даже не ебу, где ты сейчас”. Недоверие к недоверию — очередной стопор в их отношениях. Хотя то, что Арсу обидно, что Дима не расскажет — даже ему! — это показатель чего-то важного, что Арсению неожиданно не похуй на чужое равнодушие. На “Площадке” вопросов поменьше, там поняли-приняли, только Игорь отдельно написал — без вопросов, просто выразил поддержку, а ещё сказал, что если у Димы что-то не выгорит, что бы он там ни планировал, Игорь готов отправиться с ним в тур по барам запивать любую тоску. И даже не бояться утренних последствий — сколько бы сантиметров их в итоге ни разделяло бы. Теперь это всё: разговоры, полунамёки, просмотры под видео, комментарии — кажется очень далёким. По задумке практиков, сейчас важнее всего сконцентрироваться на себе. Но Поз пока что в пути к себе — благо, от шумного города к тихому себе есть на что отвлечься. Ему вот нравится, что стены здесь не однотонные и разные, но все мягкие, пастельные, зелёный не бьёт по глазам, розовый оптимально нежен, голубой не напоминает чужие глаза. Диме достаётся 13 номер, у него нет соседей слева, зато совсем рядом находится кабинет куратора, и к Воланду Второму получится прошмыгнуть быстрее всех остальных. А значит, у него меньше всего времени как на сомнения, нужно ли идти на такой разговор, так и на придумывание, что именно там сказать. Он располагается; номер рассчитан строго на одного: полутораспальная кровать, небольшой шкаф, одна розетка не в самом удобном месте. Предполагается, что она только для жизненно важных приборов и точно не для зарядки телефонов — свой Дима уже отдал в специальный сейф. Ни телевизора, ни книжной полки: никакой внешней информацией себя грузить в эти дни нельзя. Поз честно не представляет, что он будет делать без хотя бы книги, потому что что-то не смотреть, с кем-то не общаться — это ещё нормально, но чтобы не читать… Он смотрит на себя в зеркало в ванной комнате, словно спрашивает у отражения, сколько они тут планируют побыть. Его максимум, кажется, три дня. Они с отражением бьются кулачками, и Диме вдруг становится очень смешно: он ещё даже не начал свою молчаливую медитацию, но уже сошёл с ума. Диму проводят по значимым местам: показывают, где кухня, где можно даже самим готовить, если не нравится заказанная в столовой еда (и чтобы Поз не ехидничал, ему сразу показывают, что заказ можно оформить на планшетах, ни о чём не разговаривая), бассейн, залы для медитаций, а также знакомят с основным расписанием. Напоминают, что, конечно, основная идея этой практики — добровольность, но всё же настоятельно рекомендуют посещать все занятия, потому что без расписания в полной тишине можно сойти с ума. Дима хмыкает, потому что он не просто близок к этому — его отражение уже немножко свихнулось, если уж говорить честно. — А у меня гибкость на нуле, как я буду йогой заниматься? — быстро просматривает он расписание. — Не переживайте, наш мастер, во-первых, замечает, что у кого получается, а кому что нельзя, во-вторых, это будут упражнения из базового уровня. — А поза мертвеца будет? — Дима даже не скрывает ироничной заинтересованности. — И поза мертвеца будет, — собеседник улыбается. После небольшой экскурсии Дима возвращается к себе. Больше всего ему понравилась территория рядом, где можно гулять, но теперь даже не узнаешь прогноз и не сможешь себя настроить: под дождём Поз пока что проводить свои тихие дни не собирается. В номере он находит чистый блокнот на спирали и ручку. Как поясняется в брошюре, лежащей рядом, это для записи собственных ощущений, что-то вроде дневника самонаблюдения. Позов почти уверен: о себе он ничего не напишет. Но атмосфера здесь подходящая для того, чтобы давняя страсть к написанию стихотворений вернулась. Может, он приедет с идеей какого-то музыкального проекта, где объединяются люди, далёкие от музыки, и настоящие музыканты, чтобы создать совместную песню?.. Отражение смотрит с осуждением: договаривались же не думать о работе, вообще в этом и цель пребывания здесь — хотя бы попытаться жить чем-то ещё, кроме работы. Впрочем, затея как будто изначально провальная: даже Серёжа умудряется из отпуска на Бали вернуться с «пацаны, я там придумал себе проект» — что уж говорить о Диме, в котором мыслей о работе всегда было больше. В номере, благо, есть часы, — чтобы настроить будильник и просыпаться к общему завтраку. Он ещё не видел ни одного соседа; может, все приедут позже или, напротив, уже приехали, а может, тут специально их так разводят, чтобы было меньше контактов, меньше соблазна поговорить, узнавать другого человека вместо себя. Здоровый кармический эгоцентризм — вселенная с тобой разговаривает твоим голосом, так что научись себя слушать, — пока что вызывает только улыбку. Но Дима не врёт хотя бы себе: это защитное, потому что узнавать себя тяжело и неприятно. Это всегда сталкивает с внутренней печалью и с попыткой ответить на вопрос: что тебе, блять, не хватает, когда у тебя всё есть? Или — чего в твоей жизни слишком много тогда? Дима смотрит на часы; в Москве в это время он ещё был бы на работе, а теперь может позволить себе роскошь — уснуть пораньше и по-настоящему выспаться. Подъём, обозначенный в расписании, весьма ранний, потому что это, по мнению местных специалистов, полезнее; Дима не спорит. Сон приходит как-то быстро. Вселенная, может, и хочет поговорить, но пока что она слишком устала. /// Дима берёт себе кофе с бутербродом и с подносом отправляется к столикам на улице. Солнце радует, люди, которые делят с ним тишину, пока что не бесят. Он старается сильно не приглядываться, а то начнёт придумывать за каждым свою историю, почему он тут оказался. Столики маленькие — чтобы даже вдвоём было уже тесно, одиночество здесь воспевается в каждой детали, — Дима это ценит. Впрочем, уличный завтрак пусть в солнечное, но ещё прохладное утро он выбрал не один. «Надо же, я молчу всего одно утро, а ещё сильнее поехал кукухой», — думает Дима, и в этом есть своя радость. Потому что за соседним столиком сидит Арсений. У Димы часто в голове мелькает мысль, что он его когда-то себе выдумал, просто потому что не хватает в жизни какого-то смешного шебутного пиздеца, который вдруг смотрит пронзительно — и зачем-то ещё и выдумываются поцелуи, и какие-то нежности, и снова хочется писать стихи, посвящая их конкретному человеку. И вот теперь это мистическое совпадение — почти не верится. А ещё Поз честно не знает, что с этим делать. С Арсом вообще обычно сложно понять, что делать, но Дима вывел для себя простую формулу: любить, насколько это возможно. Подхватывать искру и отыгрывать горячую ссору — если чувствуется, что нужно выпустить пар, с нежнейшей улыбкой стоять рядом, когда он рассказывает очередную еретическую историю, пытаясь в одну уместить десять, стоять настороже, когда они знакомятся с кем-то новым, строго смотреть, если нужно, чтобы Арс замолчал. Никогда не отводить взгляд. Никогда ничего не пояснять. Возможно, любить Арса тяжело. Возможно, любовь Димы сама по себе тоже тяжёлая. Позу кажется, что Арс всё про него знает. И в то же время он уверен, что если бы у них случился серьёзный разговор, он бы превратился в вечер взаимных открытий. Но сейчас всё иначе — сейчас Диме сразу интересно много: чего это Арс, который жизнь воспринимает как свой постоянный бенефис, решил сбежать от шума именно сюда, неужели у Серёжи не нашлось какого-то загородного дома для своего мальчика? Сколько дней Арс планирует здесь пробыть? Почему именно здесь? Сильно ли смеялся Воланд Второй, когда узнал их обоих и тот факт, что они приедут в одну смену? Дима никак не привлекает его внимание: Арс сосредоточенно размешивает сахар в своём кофе. К океану подходишь — не вызывай рябь, не заглядывай вглубь, не заходи глубже, чем по щиколотку. Ты не умеешь плавать. Ты не умеешь любить. Арс поднимает глаза, словно чувствует, что где-то рядом Дима падает-падает-падает в себя — и даже руками не хватается за воздух, принимая свою бездну как родные объятия. Поз не может не улыбнуться ему — и бесконечная степень удивления в глазах Арса подсказывает ему, что всё это просто совпадение. И вселенная смеётся громче, пока лежит спросонья в своей кровати и заглядывает в судьбы людей, которые её привлекли больше всего. Дима деловито приподнимает свою кружку с кофе в знак приветствия и кивает. Арс вопросительно изгибает бровь. Наверное, хочет узнать, неужели они будут молчать даже друг с другом. Поз на это пожимает плечами. Сейчас обостряется всё, что между ними происходит обычно — молчание, когда вообще-то нужно было бы поговорить. Хотя Дима не уверен, что ему есть что сказать, а Арсу — что ответить без своих постоянных масок. И в этом тоже есть свой прикол: Арс — болтушка, Дима ставит на то, что Арсений продержится меньше, чем он, особенно теперь, он точно будет привлекать внимание Димы, пытаясь жестами и взглядами что-то объяснить. У них есть целое шоу, где Поз обычно понимает ровно ничего. И целая жизнь, где иногда с полувзгляда он понимает всё, что у Арса на душе, — иногда даже больше, чем сам Арс. Арсений принимает этот вызов. Ему проще: он правда умеет общаться с миром не только словами. Димино отражение где-то в своём одиноком зеркале наверняка перекрещивается. Поз понимает, что одну из целей — думать только о себе — он точно проваливает. Он же не сможет нормально уснуть, если не узнает, почему здесь Арс, потому что просто ради прикола сюда даже Дима бы сам по себе не приехал, ему нужен прикол, совмещённый со сдвигом в менталочке. У Арса тоже какой-то раздрай — ему хочется помочь. Обычно в таких ситуациях Дима просто сидит рядом, потом чувствует, что Арс что-то для себя решил — ткнулся лбом в его плечо — и требовательно говорит: “Расскажи мне всё”. Никогда не давит до этой внутренней решимости, никогда не уходит, пока эта решимость не случается. Он вглядывается в Арса: тот не выглядит в большой печали, но, может, это сейчас, когда словил понимание, что нужно что-то скрывать. Арсений этот пристальный взгляд ловит, смотрит в ответ — чуть-чуть улыбается, видимо, чувствуя, что надо пояснить, что с ним всё относительно в порядке. Дима на это кивает и думает теперь, что они обязательно найдут способ поговорить. После завтрака они расходятся: Поз уходит покурить, Арс просто пропадает — растворяется в утреннем дожде, может быть, остаётся таинственной выдумкой. Они пересекаются потом только в общем зале на первом занятии йогой. Инструктор объясняет общие правила, говорит, что не будет давить, объясняет, что нельзя ничего делать через боль и, конечно, на сообщения об этом у каждого есть право — даже если это означает нарушить запрет на разговоры. Дима прикидывает, что такая общеразвивающая зарядка с особым вниманием к дыханию и к философии ему не повредит, и пусть энтузиазма у него особого нет, он старается сделать всё максимально правильно. Он занимает место в крайнем ряду, чтобы никого не было за спиной, зато он успел на всех посмотреть. Только теперь он понимает, что в этой смене — одни мужчины. Может, Воланд Второй об этом говорил, может, в этом даже есть логика, как будто перед представителями своего пола чуть меньше стесняешься, чуть больше с ними разделяешь проблемы… Дима наверняка в тот момент отвлёкся, потому что придумывал какой-то прикол, связанный с его затеей. Наверное, поэтому Воланд Второй так загадочно и заинтересованно улыбался, когда Поз спросил про секс. Ну, ему теперь решать, насколько мужчина из комедии был серьёзен. Арс неожиданно умудряется немного затеряться — Дима просто знает, кого искать, и искренне удивляется, что Арсений не включает гибкую кошечку, хотя условия позволяют. Там точно что-то случилось. Тебя не умеют любить. Арс не привлекает внимания — по крайней мере, намеренно, — и всё равно Поз замечает несколько заинтересованных взглядов в его сторону. Может, это момент узнавания, может — демонический шёпот “а зачем нам думать о себе, когда мы можем думать о нём?”, сбивающий с истинного пути. Важно, что Арс их не замечает — или успешно делает вид. Арсений иногда бывает хорошим актёром. И ещё Дима не раз видел, какой кокеткой он бывает, если чувствует, что кого-то заинтересовал, даже если ничего не планирует. Как ни странно, йога отвлекает даже от мыслей об Арсе, который находится в другом конце зала, но всё равно на виду: как только Дима действительно концентрируется на дыхании, как говорит инструктор, в голове становится пусто. Это неприятное ощущение, и мысли тут же возвращаются на берег, как волны, которые надолго его оставили одиноким. Хотя, наверное, именно этот эффект и должен быть — Дима пока побаивается это развивать. Десятиминутный перерыв — и они возвращаются учиться правильно дышать. Дима следит за количеством вдохов и выдохов, а должен — за своим внутренним голосом. Если уж быть откровенным, пустота приятнее. Внутренний голос говорит: смотри, он не поделился с тобой своими проблемами, когда вас не связывал договор о молчании, он приехал сюда, в чуждую для него атмосферу, чтобы справляться самому — не доверяет тебе настолько, чтобы отдать свои беды, или, может, даже не думал о тебе как о спасении во время шторма, потому что Вдох. ты беда Выдох. ты шторм Вдох. ты тянешь на дно Задержать дыхание. с тобой нельзя Выдох. говорить о любви Глубокий вдох. и тебя в общем-то Задержать дыхание. нельзя любить Долгий спокойный выдох. и тебя в общем-то Вдох. не заподозрить в способности любить Дима закрывает глаза. Он больше не хочет себя слушать, он вообще не хотел — потому что прекрасно знает, что он может себе сказать, когда перестаёт иронизировать. Самое страшное, может, в том, что ему даже не больно, он с этим не спорит, он это всё принимает как должное, неизменное, вшитое в него на уровне духовной генетики. “У меня карие глаза, средний рост, аномальная температура тела, наедине и всерьёз со мной хуёво, я хочу тебя любить”. Дождь усиливается. Это немного приглушает внутренний голос. Можно вслушиваться в капли, пытаться представить их размер, силу, с которой они влетают в стёкла, можно всё это одушевить и представить, что это тысячи дождевых суицидов, а потом напомнить себе, что вода вроде как не умирает, стекает в землю, питает растения — вечный круг жизни — или, может, она-то как раз неживая, лишь переносит в пустой себе то, что нужно для жизни, и это всё — уроборос, плывущий в мёртвой воде. Перед обедом Дима успевает убежать покурить — перечёркивает всю пользу для лёгких только что выполненных упражнений. Он берёт на себя ответственность за такую дисгармонию. До самого вечера с Арсом они не пересекаются вообще. “Я реально его выдумал, — вздыхает Дима в своей комнате. — Просто как будто мне было мало себя, я решил вписать в мир вокруг и его. Я правда так быстро поехал головой?” Отражение пожимает плечами. Лишь на ужине Арс появляется снова, незаметно для всех кладёт в ладонь Димы записку. Что ж, если мальчику нравится играть в шпионов — пусть так, Поз с ним — в любую заварушку. Мне нужен номер твоей комнаты, если ты не против. Против ли Дима забить хер на свою истинную цель и впустить Арса в свою жизнь снова — ураганом, похитившим искры фейерверков? “Да ясен хер, я на всё с ним согласен”, — ему даже не нужно вести спор с собственным отражением: оно утвердительно кивает его планам. Улучив момент, Дима показывает Арсу на пальцах 13 — 1 на правой, 3 на левой, Арсений не тупица, чтобы складывать, да ведь? Для верности он ещё показывает рожки, мол, чёртова дюжина. Арс показывает большой палец. Кто бы что ни говорил, но Дима и в понимании слов в “Громком вопросе” развивается, в объяснениях-то он вообще мастер. В сущности, им можно было не переходить на жесты. Ядро идеи этой практики — в отсутствии взаимодействия с миром, а не просто в неговорении. Поэтому даже жестами они нарушают это правило, а уж с учётом того, что они явно договариваются о встрече… Но так интереснее: не открытым разговором в той же курилке, а короткими жестами, украдкой, тайными записками — они находят своё развлечение, лишь бы не искать себя. Дима решает, что не хочет сегодня приходить на встречу с Воландом Вторым. Благо, им заранее сказали, что предупреждать о таком не нужно, он в своём кабинете всегда найдёт чем заняться, а если кто-то заметит зелёную табличку на двери не в своё время, то может заглянуть и поговорить подольше. Арс приходит к нему после положенного отбоя: тихонько стучит в дверь, проскакивает в комнату, словно их не должны увидеть, и шумно выдыхает: — Если честно, я, когда тебя увидел, решил, что я тебя тут выдумал. Дима мягко улыбается: надо же, он тоже сумасшедший, и это, оказывается, заразно. Он свои сдвиги явно подхватил от Арса. — Ты собираешься играть в молчанку даже со мной? Дима пожимает плечами. Это тоже будет интересно, но как будто надолго его не хватит. Арс садится на пол, прижавшись спиной к кровати, Дима садится рядом. — Вообще помолчать рядом — это хорошо. Арсений чуть откидывает голову и прикрывает глаза. Дима хочет его о многом спросить, и это наверняка взаимно, но и это — взаимное молчание — тоже важно. Арса хватает на десять минут, потом он берёт за руку. Поз разрешает переплести пальцы, позволяет чужую тактильность, и в тишине каждое прикосновение ощущается ярче. Дождь превращается в ливень. Спустя полчаса тишины — она в подсознании ощущается нервным смешком, потому что это странно — вот так держать Арса за руку и ничего не говорить, — Арсений прерывает молчание: — И как, вслушиваешься в себя? Дима качает головой: за эти полчаса он больше думал про Арса и про то, что они с ним с ебанцой. Потом — о многообразии выражений, обозначающих разную степень странности. — И мне не помогает, — соглашается Арс. — Хотя я думаю о хороших вещах. Дима смотрит с любопытством. — О тебе. О нас. Поз хмурится. — Хочешь поспорить, что это хорошее? — Арс игриво улыбается, но Дима на провокацию не ведётся — оставляет его со своими мыслями. Они сидят так ещё немного. Дима чувствует, что его клонит в сон, но Арса он прогнать точно не может. Между ними всякое случается — сегодня точно рождается что-то хрупкое, и нужно сильно постараться не сломать. — Мне этого мало, — вздыхает Арс. — Мне нужно от тебя что-то большее. Дима тут же начинает придумывать, но Арсений предупредительно кладёт палец на его губы, как если бы Поз собирался что-то сказать. — Нет, давай в этот раз я буду думать. Дима смотрит на него с долей скепсиса. Арс в целом умный мальчик, но иногда в нём побеждает хаотичный тупица. Впрочем, и в него Поз тоже влюблён, поэтому — пусть. К тому же Дима всё-таки собирался ни о чём не думать в эти дни. Ливень становится ещё сильнее. Арс шепчет на ухо “до встречи” и тихо, под охраной бушующей воды, выскальзывает в коридор. Ночью Диме ничего не снится — но он просыпается ранним утром, потому что в голове бьются строки про океан без берегов, сонно записывает их в блокнот и просыпает до завтрака. /// ты бы себе тоже не доверился Выдох. всегда есть кто-то ближе Вдох. в этом нет ревности Выдох. потому что ты знаешь Вдох. что так будет лучше Выдох. Дима открывает глаза. Подсознание ведёт с ним язвительный диалог, но становится немного мягче. Как будто всё тёмное внутри тоже теперь тянет к рассуждениям, анализу вместо злых коротких фраз. Арс прогуливает первую половину дня — Дима сосредоточенно пытается услышать в себе, во-первых, хорошее, во-вторых, правдивое. Все эти фразы в стиле — со мной не будет лучше — это дело привычное, и Поз уже не уверен, что он это говорит себе, потому что правда так думает. Это сложная штука, и Дима не знает, с какой стороны тянуть эту нить, чтобы клубок распутался. Будет ли с кем-то лучше, чем с ним? Да наверняка, как и правда то, что своей язвительной хмуростью он не делает чьи-то дни приятнее. Но правда и то, что иногда лучше него нет никого. И для Арса сейчас он явно лучшая поддержка, потому что только к нему и можно прийти со своими проблемами. И уйти с ними же — уже не кидающимися прокусить ладонь, уже ластящимися к ногам. Хотя проблемы принято прогонять — Дима вот их сбивает в стаю, выхаживает их, они становятся покорными и по одному взгляду готовы искусать темнотой любого, кто пытается к Позу быть теплее других. Или, может, надо перестать мыслить метафорами, в конце-то концов, он же сейчас не стихотворение пишет. Или, может, как раз надо посвятить пару строчек своей злой тоске — может, она, очарованная любовью, испугается и убежит, прихватив с собой кусачую стаю. К Воланду Второму Дима снова решает не ходить: хватает долгих размышлений с собой наедине в курилке. Кажется, из курящих он вообще здесь один. Дождь стихает, но не заканчивается, и небо заволочено серым, словно в небесах улёгся волчок и ждёт, пока кто-то погладит его; отдохнёт немного, поплачется людям — и уйдёт в свою лунную стаю. Давно не было рок-хитов про небесных волков, в самом деле. Самому что ли написать? Дима фыркает сам с себя и тушит сигарету. Очень не хватает новостей. Арс своим появлением немного заглушил эту тоску, но сейчас Диму начинают донимать вопросы: а как там отсняли парни пул “Биографий” без него, но с приглашёнными гостями? Про каждого интересно узнать, какие это люди. Не вышло ли чего нового у музыкантов, за которыми Дима приглядывает или с которыми ему хорошо бы сойтись? А то, может, ровно в ту минуту, как он придумал себе небесного плачущего волчонка, вышел сборник волчьих хитов — ну, вот таких, где волки уходят в небеса, — и подобных историй. Дима, конечно, новую музыку слушает редко, но это из-за рабочей загруженности. Да и есть определённый скепсис: далеко не всё, что появляется сейчас, хоть как-то отзывается в сердце. И немножко страшно узнать, что это не из-за того, что музыка правда стала другой, а из-за того, что ты стал менее чутким. Хотя в нечуткости, конечно, себя обвинять можно долго: он до сих пор так и не понимает, чего от него хочет Арс, например. Вот этого вчерашнее — мне тебя вот так мало — про что было? Непонятно. На ужине записками они не обмениваются, но Арс взглядом показывает, что хочет к нему снова прийти. По крайней мере, Дима понимает это так. По крайней мере, Дима согласно кивает, и Арс остаётся довольным — получается, общение работает. /// Дождь еле слышен, но всё-таки он есть; печаль слабо видна, но всё же есть и в улыбке, и на поверхности зеркала. Дима бросает на себя за стеклом осуждающий взгляд. Ему не нравится, что он прям ждёт — ждёт, что Арс проберётся через темноту коридоров именно к нему. Поз прям рисует в голове, что Арсению предстоит какой-то сложный путь, хотя никто не осуждает его за перемещение, а потом — он же может быть буквально в комнате напротив, Дима всё как-то забывает спросить. Нужно думать о себе. Катастрофически не хочется думать о себе. Ждать Арса, конечно, приятнее. И вот в этом проблема: они друг в друге спасаются от себя же — или правда им классно вдвоём? То есть — если бы печали, пусть даже самой слабой, не было бы вообще, им нужен был бы этот вечер? Дима не успевает сам себе ответить: Арс стучит в дверь громче и увереннее вчерашнего. Как только Поз открывает дверь своего номера, на него тут же обрушивается подушка. — Мне мало вечера, — сразу говорит Арс, делающий вид, что это вообще не он сейчас притащил подушку в чужую комнату. — Я останусь у тебя. Дима вручает ему подушку обратно — нечего вот тут его молчание воспринимать как безотказность — и смотрит со всей строгостью, на которую способен в такой мягкий вечер. Арс прижимается спиной к стене и прикусывает губу. Поз в таком настроении — добрый вечер, хочешь опуститься передо мной на колени? — по-особому нравится ему, чего он не скрывает совершенно. Дима, впрочем, на это не обращает внимания. Арс это всё понимает и меняет своё предложение: — Разреши мне остаться, пожалуйста. Вот на просьбу Поз реагирует благосклонно и кивает. Арс торопливо перемещается на кровать, кладёт свою подушку рядом с Диминой, потому что неудобно спать на одной. Поз вопрос о том, как они будут делить одеяло, пока что решает не поднимать. — У тебя тоже чувство, что мы в каком-то шпионском романе? Дима улыбается. Ему нравится — совпадение, и нравится — роман. Дождь становится громче, Арс, наоборот, затихает. Они снова молчат, потому что ради этого и приехали, и теперь, привыкшие друг к другу, могут даже немного подумать о самих себе. Дима больше думает о том, что давно не спал с кем-то в одной кровати просто так. Воспоминания о том, как часто это было на их съёмной квартире, когда они только приехали в Москву, прилетают каким-то эхо, и в Позове просыпается отгоняемое чувство беспокойства за Антона, которого неожиданно оставили без присмотра — ну, Серёжа ему устроит кайфовые выходные, если нужно будет, конечно. Шаст, понятное дело, взрослый мальчик, только он ловит настроение “забраться к человеку постарше-помудрее посреди ночи в кровать” куда чаще других взрослых мальчиков. — Лучше обо мне думай, — ворчит Арс и тыкает его в плечо. Поз с подозрением щурится. — Да я догадываюсь, что ты тоже не можешь сосредоточиться только на том, чтобы, — он рисует кавычки в воздухе, — послушать себя. И думаешь о других, потому что ты всегда пиздец как много думаешь о других, и в этот раз о ком-то далёком. Дима кивает, подтверждая его слова, и решает не сводить с него взгляда: Арс, взъерошенный вечерними переживаниями, по-домашнему красив. Арс растягивается на его кровати, словно ему тут самое место, и Дима не может не отметить, что Арсению сильно идёт существовать подле него. Вселенная, наверное, тоже это замечает, перестаёт хихикать в ладошки и откровенно любуется. Его нельзя не полюбить. Какая же ты сука, что нас познакомила. — Если на самом деле ты против, я могу уйти, — Арс говорит серьёзнее. Дима вместо ответа тянется к нему — проводит рукой по его волосам, возвращает причёске так сильно идущую ему растрёпанность. Наверное, когда они становятся серьёзнее, у вселенной румянеют щёки. Поэтому они обычно шутят — про себя прежде всего. — Почему вообще мы с тобой оказались в такой ситуации? Это что-то мистическое. “Это что-то критическое. Кретинское почти, — думает Дима. — Нельзя со мной переходить на “мы”, это ничем хорошим не обернётся”. Арс щипает его за нос. Поз перехватывает его руку — и так хорошо, когда запястье Арса в его захвате, когда его пульс заинтересованно бьётся о Димину линию жизни и когда во всём этом есть странное заигрывание с покорностью. — Я скорее научусь слышать твои мысли, чем себя, — признаётся Арсений. Это несложно, как кажется Диме. Они знают друг друга тысячи тысяч лет, потому что каждая совместная ночь в купе приравнивается к прожитому друг с другом веку. И догадаться, что Поз постоянно думает всякую угрюмую ересь, несложно. Другое дело, что Арс, должно быть, не считает это ересью и находит угрюмость привлекательной. Иначе как объяснить, что пальцы его свободной руки скользят к Диминым губам? Как всё стремительно может развиваться, если Дима просто молча позволит Арсу создавать порядок из их обоюдного хаоса. Поз смеётся в чужое интимное прикосновение, позволяет расстоянию влиться между ними, чуть отодвигаясь от Арса. И в то же время оставляет свою руку поближе к нему — просто чтобы знал, что Диме не противно, а просто… просто как-то не так рисуется жизнь угрюмого еретика, в самом деле. Арсений всё понимает. Или делает вид. Наверное, когда речь идёт о мужчине, с которым он хотя бы в таком виде делит постель, всё-таки можно сказать, что он всё на самом деле понимает. Улыбается уголками губ. Лисья хитрость — дождь становится чуть сильнее, создавая больше таинственности. — Хочешь узнать, почему я здесь? Дима активно кивает. — Тогда я приду ещё завтра. Арс откидывается на подушку и закрывает глаза, делая вид, что засыпает. Поз тыкает его в плечо, высказывая недовольство повисшей интригой, но только и может, что лечь рядом, с краю, и в игривом гневе забрать себе большую часть собственного одеяла. Кровати здесь мало рассчитаны на двоих — может, два тоненьких вокалиста бойз-бенда или две девочки, у которых в гардеробе только чёрное, ещё бы уместились здесь, — но точно не два взрослых мужика, которые могут друг друга носить на руках чисто шутки ради. Арсу такая вынужденная тактильность только нравится, он этим наслаждается — очевидно же, причём явно позволяет себе больше необходимого: обвивает Диму руками, проводит носом по его шее. Не таких дыхательных упражнений Поз хотел, конечно, и йога тут странная… А пока ему весело — а ему правда весело, да ещё и Арс точно под присмотром и не сходит с ума — по крайней мере, не в одиночестве, — Дима может простить и долгие объятия, и явную попытку найти тактильный триггер, после которого Поз не выдержит и нависнет над Арсом. И, может, даже с ним поговорит. Вселенная, наверное, хихикает, румянеет и облизывается, когда её в мыслях снова называют сукой, одновременно — и ей сносит крышу от радости. /// Утро встречать в объятиях Арса — жарко, но сильно не хочется, чтобы утро заканчивалось вообще. И всё же долго лежать Дима не может, оставляет Арсения одного — тот забавно морщится и кутается в одеяло, которое во сне Поз почти полностью отдал ему, — и уходит в ванную. Отражение сегодня ведёт себя прилично — то есть вообще никак не показывает, что оно от него уже откололось и живёт по-своему. Дима на него смотрит со всей возможной строгостью. Поз возвращается и открывает блокнот. Там ждёт океан, у которого нет берегов, — свободный и неприкаянный, — и Дима запускает к нему корабли. На волнах оказывается и айсберг-хищник, для которого влюблённое “мы” звучит слово “фас”. Дима не знает, что там с кораблями — может, оставить всё на волю потенциального читателя? Конечно, свои стихотворения он никому показывать не будет, поэтому и не занимается пока их шлифовкой, оставив выбор из двух строк, которые обе вполне ложатся в ритм и обе заканчиваются не так созвучно, как надо бы. Неубедительная рифма Диме не нравится, но ничего другого на ум не приходит. В целом он может весь день посвятить тому, что будет подбирать какие-то нужные слова. Видимо, идея вернуться в большой мир со сборником стихотворений проваливается сразу, потому что одну строфу Дима пишет уже пару вечеров — хорошо, если действительно хотя бы одно стихотворение с ним вернётся домой. Арс просыпается шумно, потягивается, привлекает к себе внимание. Дима поворачивается к нему, кивает в знак приветствия. — Блять, там до сих пор дождь что ли? — Арс сразу начинает день с ворчания. — Это несправедливо, я хочу убегать на прогулки, а не ходить медитировать. Дима пожимает плечами. В целом ему неожиданно нравится размеренный ритм их общих занятий, и хотя приходится выслушивать много странных мыслей, сам момент отвлечения и погружения как-то хорошо на него воздействует. Арс с ленивым ворчанием тоже уходит в ванную, возвращается с грустным осознанием, что притащил только подушку и не взял зубную щётку. Диму это весьма веселит. — Ну смейся-смейся над моими ошибками, а я, может быть, просто очень торопился к тебе, — бурчит Арсений, наскоро собираясь обратно в свой номер. Дима решает принять эти слова за правду. Ладно, вот здесь можно — нужно — что-то сказать: он вырывает листок из блокнота и быстро пишет: “Я вообще-то всегда здесь и всегда тебя дождусь”. Арс читает, прижимает листочек к груди: — Боже, Дима, ты когда такого романтика включаешь, я вообще не знаю, зачем от тебя куда-то уходить. Поз фыркает, потому что сам не знает, сколько в его фразе иронии. То есть ждать Арса он точно будет — на каком-то подсознательном уровне Арсения всегда ждёшь, даже если нет повода вообще думать о возможной встрече. Арсений уходит нехотя, Дима тоже собирается: на завтраке ему очень уж нравятся местные горячие бутерброды, надо обязательно в “Кулинарке” с Горохом проталкивать идею, что из любых ингредиентов можно их сделать, и ворчать, что не выдали хлеб. На групповых занятиях по правильному дыханию Дима всматривается в людей вокруг — пытается по их виду понять, достигли ли они на третий день какого-то просветления, или тоже ещё не совсем понимают, зачем они здесь. Если бы они с Арсом сидели рядом и шушукались, Поз обязательно бы поделился своими мыслями, мол, вот тот мужчина со смешными усами уже приехал сюда просветлённым, вот тот с пальцами пианиста из арт-хаусных фильмов, напротив, тоже не в норме, но в обратную сторону, вот тот строгий мужчина вообще не понимает смысла слова “расслабиться”... будто ты понимаешь Выдох — с облегчением. Дима ждал этот свой язвительный внутренний голос, который пока что тратит время на споры с самим собой и не хочет рассказывать, что пошло не так. Сегодня он задержался, словно подсознание осталось где-то там, в ленивых объятиях Арса, после которых ничего не нужно было объяснять — ни себе, ни ему, — не выдумывать оправдывающую шутку, не искать защиты в алкоголе. Просто вот захотелось провести этот вечер именно так — захотелось обоим, желание удивительным образом совпали, а говорить, оказывается, иногда не имеет смысла. ты вообще много чего не понимаешь Вдох. ты вот не любишь приключения Выдох. а арс с тобой приключился Задержаться перед вдохом. как это объяснить вообще Вдох. На выдохе — “просто вселенная сука”. На втором выдохе — “лучшая, если честно”. Потом Дима себя одёргивает, что нельзя говорить “самая лучшая”. Потом одёргивает снова, потому что ему ли не похуй сейчас: словесный бардак в голове — меньшая из проблем. Ему нравится — про приключения, которые он не любит, и про приключившегося с ним Арса, которого он любит. Этакий каламбур, целый образ в столкновении противоположностей и созвучий. Можно было бы написать целую строфу. Но каламбуры не вязались с уже сложенной — про айсберги и безграничный океан. Тональности больно разные, смешаешь — получишь что-то совсем искусственное. Придётся писать второе, вот такое ироничное и наивное. Боже, он действительно вернётся со сборником стихотворений, посвящённых Арсу. Вот так выглядит просветление? Прикол. Дима давит смешок, маскирует неловким кашлем. Арсений оборачивается, полный любопытства: за годы совместной жизни он-то знает, как звучит Поз, когда ему ужасно смешно на каком-то серьёзном мероприятии. Позов мотает головой, мол, я вряд ли это расскажу, сохраню это себе, это смех в моменте, и, увы, ты его со мной не делишь. Раздели со мной жизнь, может? Дождь не прекращается, усиливается к вечеру — Дима возвращается из курилки, до которой всегда надо чуть-чуть пробежать по улице, в мокрой футболке. Серьёзный мужчина догадывается, что такое “просветление”, пальцы пианиста призывно напрягаются, и ещё три оценивающих взгляда Поз чувствует спиной — пожалуйста, вот бы один из них принадлежал смешному усатому мужчине, будет так весело. Дима не оборачивается и уходит к себе переодеться во что-то сухое. После ужина к нему в номер стучат — Поз точно знает, что это не Арс. Удивительно, как можно научиться нутром чувствовать другого человека. Себя ты не чувствуешь. Воланд Второй стоит на пороге и старается не выдавать своего волнения. Дима припоминает: да, примерно в это время — их часы беседы. — Я пройду? Поз молча отходит, пропуская гостя. — Просто хотел поинтересоваться, всё ли нормально. Вы единственный, кто ко мне не заглядывает. Дима чуть улыбается, пожимая плечами. Его вечера полнятся другим человеком — и взаимными попытками в молчании рядом думать всё-таки о себе, — провальными попытками, потому что хочется думать друг о друге, о пресловутом, но притягательно-возможном “мы”. Ещё где-то подсознательно Поз выхватывает мысль: Арс, значит, заглядывал. Может, хотя бы просто узнать, не выгонят ли его, если он будет таинственно перебегать в чужой номер. — А ещё я заметил, что вы часто бегаете под дождём, может, вам выпить что-то для профилактики, чтобы не слечь с простудой? Я, конечно, не врач и назначить ничего не могу, но у меня есть стандартный набор для таких случаев, и я верю, что все здесь взрослые и осознанные, значит, будут принимать проверенные лекарства. Дима кивает в сторону своего рюкзака, мол, у меня всё есть. Но чужая забота приятна — отражение мягко улыбается, почти котом готово разлечься на кровати и вести задушевные беседы, в которых, впрочем, может говорить только один. Воланд Второй как будто чувствует, что при всей этой мягкости в вечере есть осторожная острота, словно он нарушает какие-то границы. Он желает хорошего вечера, напоминает, что с ним всегда можно поговорить, и уходит. Ты ведь даже не заметишь, если он вдруг в тебя влюбится. Дима применяет одно из дыхательных упражнений, чтобы отогнать ненужные мысли. Неожиданно оно срабатывает, в голове становится пусто. В комнате — тоже. Не то чтобы у них была договорённость теперь проводить каждый вечер вместе, словно до этого они не виделись миллион часов на работе. Просто здесь всё чуть-чуть иначе, в этом есть своя театральность, а значит, проще быть собой, выдавая себя за маску. По крайней мере, Арс явно чувствует себя здесь расслабленней. А Дима вообще просто начинает чувствовать себя — тоже что-то новое в их вселенной. Поз думает, что скучает по нему. И это ощущается примерно как тоска по дождю, всё так же убивающему себя за окном. Новая строфа — новое стихотворение, хотя Дима не закончил предыдущие два, — открывается образом тонкой стены, за которой приглушённо слышен родной голос. Но поэтическая натура Димы не подсказывает ни одной фразы, и это тоже остаётся чем-то незавершённым. Может, в этом и смысл — в том, что они никогда не завершатся? То есть — никогда не случатся друг с другом настолько сильно, что захотят совместный финал. Или — случатся друг с другом настолько красиво, что вселенная не позволит им закончиться. Дима смотрит в своё отражение, но оно ничего не подсказывает, послушно изображая задумчивость. Ни пессимистичного ехидства, ни оптимистичной влюблённости. Наверное, всё чуть проще: не может один человек что-то правильное подумать про двоих. Без Арса эти размышления, и без того абстрактные, бессмысленны, а с ним — с ним захочется говорить о чём угодно, кроме финалов. Диме снится, что он на какой-то лодке доплывает до края света — бесконечного водопада. Ему очень любопытно, что внизу, и он позволяет лодке перевернуться. Законы сознания работают: от падения во сне он просыпается наяву. И последний образ, который он запомнил, такой трагичный в ночи, при утреннем свете становится даже забавным: что-то подобное он видел когда-то в “Смешариках”. Почему философский мультфильм вдруг решил влиться в подсознание сейчас — загадка, конечно, но, может, ничего другого мозг про край вселенной найти не смог. /// Арс крадётся следующим вечером — такая вот шальная весна посреди сезона дождей, который у них не по расписанию, но по зову печали, — и без вопросов ловит Диму в объятия. — Представляешь, я скучал. Что-то падает внутри — ворчливый голос, который сегодня весьма медлительно, лениво даже пытался внушить Диме, что всё рухнуло и любви к нему никогда не случится ни от кого, скидывает со своего стола все бумаги, книги и прочую словесную ложь. Останется только томик недописанных стихотворений и правда, которую когда-то нужно будет принять. Поз чуть изгибает бровь, и Арс поясняет своё отсутствие: — К тебе вчера приходил наш куратор, и я решил, что странно мне было бы ждать под дверью, пока он уйдёт. Хотя, наверное, если бы я не был уверен, что следующим вечером приду к тебе, я бы и под дверью подождал. Последнее Арс говорит тише и несколько смущённее, словно сам не знает, надо ли это говорить. — Блин, Димон, ты, конечно, выбрал шикарную стратегию не пиздеть и не переживать из-за сказанного, — ворчит он и уже привычно растягивается на кровати Димы. Поз самодовольно улыбается. Наверное, следующее неоконченное стихотворение будет о том, что сказанное и несказанное могут делать одинаково больно — и одинаково хорошо. Они снова делят кровать — и молчание тоже. Диме весело, потому что Арс совсем близко, и он своим дыханием щекочет шею, и как-то забывается и дождь, и блокнот, куда можно было бы записать что-то новое — про мороз по коже из-за горячих прикосновений. — Интересно, а мы с тобой перестанем… — начинает Арс и задумывается, подбирая нужное слово. “Быть? Арсюш, прошу, не пугай меня тем, что читаешь мои мысли”, — думает Поз, ожидая, как извернётся мысль в голове Арсения. — …перестанем делать вид, что мы про всё это забудем? — формулирует он и чуть морщится, явно не до конца довольный тем, что у него получилось. Дима однозначно кивает: точно перестанут. Другой вопрос, когда. Может, когда вселенная закончится? Арса эта уверенность успокаивает. Он снова хватает Диму в объятия, потому что знать, что он не собирается от этого отнекиваться, когда они вернутся, — это почти как ощущение лучшего праздника. Диму веселит мысль, что Арс ещё бы смешно охуел, если бы узнал, что Поз не только сделал бы вид, что ничего не было, что это всё просто на каких-то странных эмоциях, но и вручил бы ему сборник стихотворений. Ты ничего не допишешь. Ты в целом ничего не закончишь. Удивительно, как с Арсом может быть весело даже не в комичной ситуации, а просто так, и как через это прорывается острая печаль, тыкается в руку в попытке укусить — по-домашнему лижет, признав в нём хозяина, и убегает обратно. — Я кстати общался с нашим куратором только один раз, — Арс всё равно хочет нарушить тишину. — И забыл, как его зовут, прикинь? Помню, что на В что-то. Называю его князем Владимиром, потому что, пока ехал из Питера, в соседнем ряду какие-то дети смотрели мультик, помнишь, был такой? Дима смотрит на него с умилением и какой-то пронзительной нежностью. Они оба ебанутые — он обожает вечера (дни, утра, ночи), когда понимает, насколько это взаимно и резонирующе. И мультики, и бедняга-куратор без имени, и даже словечко князь — кажется, у Булгакова был сначала “Князь тьмы”, тут Дима не очень уверен, но что-то такое вспоминается из школы. Он позволяет себе обнять Арса в ответ. — Нихуя себе, тебя так впечатлила моя тупость? — Арсению, впрочем, объятия Димы идут всегда — без контекста и причин. Дима смеётся — тихо, коротко, — но для Арса это ещё одно напоминание, за что он вообще в Поза так сильно влюблён — хотя и это тоже без контекста и причин. Дождь на несколько минут затихает — прислушивается к чужому смеху, должно быть, — но снова возвращается, чтобы баюкать людей в объятиях. Ночью Дима точно из них выбирается, потому что жарко, а он ворочается, и утро они встречают просто рядом — и, наверное, им даже снилось что-то похожее, но всё забывается. /// Дима слышит стук в дверь сквозь дрёму, мельком смотрит на часы — надо же, обычный вечер, даже не поздно, даже здесь его никогда так рано не тянуло в сон. Это всё вечерняя практика, он уверен: сегодня они пробовали какие-то успокаивающие упражнения, и это неожиданно очень на него подействовало. Видимо, организм решил прислушаться к идее спокойствия и просто пойти поспать за все те ночи, которые мучили недосыпом из-за работы или тяжёлых мыслей. Он встречает Арса зевком. — О, ты тоже попал под влияние правильного дыхания? — радуется Арсений. — На меня это почти не подействовало, но вечером я прям почувствовал себе желание лениться, и я был в ужасе, я ж когда перестану куда-то бежать — всё закончится. Дима на это только кивает, потому что половина фразы Арса куда-то провалилась в сонном восприятии. Его вообще на удивление сегодня никто не трогал: ни голос внутри, который отмалчивался между вдохом и выдохом, ни отражение, которое послушно изображает его, вот-вот готового упасть в сон. Дима в этот раз занимает место у стены, но оставляет пространство для Арса тоже. Арсений вообще в каком-то приподнятом настроении, словно его что-то сильно радует. Может, тот факт, что даже если Поз не настроен на большой разговор, он всё равно готов с Арсом делить узкую кровать. Как хорошо, что они хотя бы немного занимаются йогой, иначе после таких ночей затекала бы спина. Впрочем, и при таком условии Арс продолжал бы приходить. Ты эти жертвы заметишь только тогда, когда от них ничего не останется. Дима за Арсом всё равно приглядывает — глаза почти закрыты, но даже в сонном прищуре Поз предпочитает видеть, что там с Арсением творится. Его весёлая хитрость и нравится, и напрягает одновременно. Арс проводит рукой по Диминым коротким волосам — наглейшая нежность, за которую Поз в своём обычном состоянии точно бы укусил в ответ — хотя бы язвительной фразой. Арсений это тоже подмечает: — Мало того, что ты решил не ворчать несколько дней, так ещё и не пытаешься уничтожить меня одним взглядом. Он задумывается и добавляет тише: — Ты очень милый. Ты прям вот до скулежа бываешь очаровательно милым, как сейчас. Просто делать тебе комплименты обычно — это словно дёргать стоп-кран на опасном повороте. Арс не прогадывает: у Димы бодрости хватает лишь на то, чтобы чуть изогнуть бровь то ли в вопросе, то ли в возмущении. Но Арсений никакого ответа не требует: ему важно, что его услышали и что Диме, может, будет сниться океан, осыпающий его комплиментами шорохом волн. На утро Дима не помнит, что ему снится; когда он просыпается, Арса уже нет рядом — но его часть кровати ещё тёплая. Поз смотрит в потолок, вспоминает обрывки вчерашнего разговора и ощущает в себе что-то смутно похожее на смущение. /// Дима замечает, что Арс слишком часто зевает, что мешает ему сосредоточиться на правильном дыхании. Арсений даже машет рукой и сбегает с занятия раньше, чем все остальные. Потратил ночь на умилённое любование и ритуальную охрану сна? Или просто взрослый организм говорит, что неудобно спать, и впадает в бытовую бессонницу? ты сильная волна и это убивает людей вокруг Дима удивлён, что тон его подсознания меняется на более искренний: мы с тобой так-то безмерно интересные и глубокие, только это остальным вредит, отталкивает их, и вообще — и вообще твой океан никому не снится Поз поджимает губы. С этим он точно может поспорить: иногда Арс пишет ему “ты мне снился” — просто так, без объяснений, подробностей и вопросов. Дима на это отвечает вопросительным извинением — Арс говорит, что это не был кошмарный сон. Они ставят точку в этом разговоре. Как и во всех других диалогах, которые могут закончиться фатальным “я, кстати, тебя люблю”. Это всегда не кстати. Дима и его чувства — точно. Под вечер голос вдруг расходится — между вдохом и выдохом дарит поэтические образы, которые, к удивлению Димы, даже не связаны с разрушением. Наконец-то подсознание обработало всё то, что вертелось в голове эти дни, и выдало что-то более-менее связное, просто этого оказалось неожиданно много. Поз старается запомнить — и поцелуи, которые расходятся по миру человека, словно круги по воде, и одинокое утро, которое всё равно с кем-то делится деталями, напоминающими о чьём-то присутствии — и, что важнее, об обещании вернуться, — и то, что ты тоже приключаешься с человеком, который приключился с тобой. Что-то приходит в голову лавиной позже — про игривые отражения, про утопленников, которые только на дне и могут познакомиться с собой, про недописанные книги, — Дима рад, что можно писать не только про Арса. Об Арсении думать немножко опасно: он стучит в дверь ровно в тот момент, когда стихотворение Димы, посвящённое каким-то выводам о себе, отрекается от него. Поз фыркает, но Арса, неугомонного, нежелающего, чтобы от него отрекались, впускает с какой-то радостью. Он за эти дни стал немного спокойнее; и всё же — Дима пока эту мысль не сильно обдумывает, потому что для него всё и так очевидно — если бы Арса не было рядом, он бы куда больше себя изводил мыслями о том, что происходит вокруг, пока он пытается помириться с собой. — Сегодня моя очередь быть сонным, — сразу делится Арс. Дима сказал бы, что Арсений сейчас напоминает кота, умиляющего своей самоуверенностью, распластанностью на кровати и ленивым зевком. Напоминает успокоившийся океан. Напоминает принца, сбежавшего из дворца к — лекарю? библиотекарю? Дима не знает, какую профессию себе приписать, — и при этом сохраняющего свою царственность даже посреди бытовых руин. Напоминает то чувство, когда замечаешь круги на воде, но не видишь, кто или что их вызывает. Просто — ощущение магии посреди солнечного утра. Просто — маленький сбой в реальности, завораживающий своей красотой. Напоминает аномально непрекращающийся дождь. Дима сказал бы — но просто тянется рукой, возвращает вчерашний жест, гладит Арса по голове. Тот едва не мурлыкает — закрывает глаза, даже не скрывая довольной улыбки. Поз чувствует, как Арсений сползает ниже: видимо, действительно его очередь быть сонным мальчиком, — и оставляет его одного, чтобы он располагался удобнее, а сам пересаживается за письменный стол. В блокноте появляются неуверенные наброски того, с чем хочется поработать. Десять минут тишины: Дима уверен, что Арсений и правда устал и уснул. Поз оборачивается, чтобы подтвердить свою догадку. Арс не спит и с весьма опечаленным видом обнимает подушку. Ловит взгляд Димы и несколько оживает. — Ты не устал ещё? У меня вот ломка от того, что я не могу обсудить с каким-нибудь фотографом идеи для фотосессии, или запостить какой-то ребус, или прийти в ваш площадочный офис и ткнуться носом в плечо Игоря… Я уж молчу про то, что я с Серёжей никогда так надолго не расставался, мы даже если разъезжаемся, то всё время то сообщениями обмениваемся, то фотками, в общем, мы всегда в поле зрения друг друга. Дима, сидящий за своим письменным столом, прислушивается к себе: его крохотной чуткости всё-таки достаточно для того, чтобы захотеть утешить Арсения, и он пересаживается к нему на кровать. Подушка тут же откинута, и уже Дима оказывается в объятиях. Он Арса понимает, но у него другое: он скучает скорее не по общению, а по возможности во всё влезть, прийти к каждому с котячьим любопытством, посмотреть, что там вообще в душах и делах происходит. К счастью обоих, они не пытаются своим присутствием заменить весь мир: это, может, сработает только тогда, когда мир будет под их присмотром, и поэтому от него можно будет отвернуться в любой момент. — Мне кажется, когда прекратится дождь, я убегу в лес и одичаю там. Дима представляет Арса, который спутался со стаей местных волков, как Маугли-переросток, и смешно упал в какое-нибудь болото, потому что ему показалось, что там сидит самая прекрасная в мире жаба. Жаба наверняка на Арса даже не посмотрит, лишь недовольно квакнет, если болото, оживлённое барахтаньем Арсения, будет отвлекать её от созерцания мира. В целом если мир находится под присмотром ворчливой, но философично настроенной жабы, заманивающей смешных дуралеев в болото, то как будто всё не так плохо. Ради такого прикола Арсу можно было бы и одичать, в самом деле. Дождь только вот не заканчивается никак: к вечеру опять зарядил ливень, оберегающий людей от попытки упасть в дикость ради смешной жабы и не менее смешного мира вокруг, который барахтается в болоте уже тысячи лет. Пока Арс, немного успокоившийся после того, как поделился своей усталостью, дремлет на его плече, Дима думает, что ему это чуть проще переносить, потому что у него в голове постоянно происходит какая-то забавляющая его ересь. Он вообще больше человек в себе, и хотя он и вылезает из своей норы, потому что в людском лесу любопытно, но предпочитает обязательно вернуться и немножко баюкать себя собственными размышлениями обо всём, что увидел. А за последние годы увиденного накопилось много, потому что на размышления не оставалось времени, и такая замедленность помогает Диме осознать какие-то вещи. Арс, обвивший его клубком змей-искусителей, не осознаётся никак, хотя можно тыкать пальцем в его щёку и наблюдать, как он лениво морщится, но никак не избегает человека, позволившего себе такую наглость. Дима позволяет себе мягко уложить Арса на кровать; тот мычит что-то нечленораздельное, но с явным возмущением, но Поз это решает игнорировать: в целом и это у них получается тоже хорошо — пробовать все виды общения и делать вид, что ни один не работает. Когда-нибудь дождь стихнет. Когда-нибудь найдутся слова. Дима перебирается обратно за стол — как же много движений и суеты, когда в жизнь врывается Арс, — включает лампу. Ему нужно записать все метафоры и образы, которые пришли в голову за день, а ещё попробовать что-то отредактировать: в некоторых строках ради рифмы ломается ритм, надо бы найти что-то более подходящее. Из-за вчерашнего почти гипнотического сна в Диме больше бодрости, чем нужно, и работа теперь сильно затягивает его: он не чувствует усталости и наконец-то не ловит себя на мысли, что это всё смешно, бессмысленно и даже жалко. То есть, может, оно всё ещё именно такое, но это больше не давит, потому что куда важнее, что ему нравится — и внутренний обычно ворчливый язвительный голос становится нежным. Арс наконец-то на самом деле засыпает, и Дима сидит за работой до полуночи; наверное, тем, что он поддаётся творческому порыву, он тоже нарушает какие-то правила местной терапии. Хотя, может, это именно то, о чём они все говорят: надо вслушиваться в себя. Отражение тоже в последние дни перестало вести себя дурно и слилось с Димой обратно во что-то единое, словно домой — в голову — возвращается всё то, что успело разбежаться от повышенной внутренней мрачности. Кто живёт в твоей голове, когда ты на всё обижаешься и уезжаешь от самого себя в депрессивный отпуск? Дима ложится на край кровати, надеясь, что Арса не побеспокоит своими ворочаниями. Кажется, никакого беспокойства — и даже никаких бесов — по крайней мере, Поз засыпает быстро и не слышит, возмущался ли кто-то рядом. /// Вдох. Выдох. Вдох. Выдох. Вдох. Задержать дыхание. Дима открывает глаза. В голове — тишина. Голос подсознания, видимо, полностью отдал голову самому Диме, чтобы он и правда послушал свои собственные мысли, а не приколы защитного механизма, который отвлекал Позова на споры с самим собой. Не думать ни о чём оказывается весьма приятно, но Дима уверен, что это ненадолго. И если отсутствие хоть каких-то мыслей продлится дольше суток, приятность превратится в тревогу. Но, может, Олег отправил его именно за этим: несколько часов ментальной тишины — между утренним смешком Арса в основание Диминой шеи и послеобеденной сигаретой с осторожной мыслью о том, что он так и не выяснил, почему Арсений здесь — и правда несколько излечивают мыслительные процессы. В целом Дима уже несколько раз вместо очередных загонов подумал “Вселенная, мне похуй, я так чувствую” — и если вселенная слышала, то салютовала бокалом, наполненным хвостами комет. И, наверное, он привезёт эту мысль с собой. Немножко чаще нужно себе говорить “ну тебе же нравится — делай, ты можешь позволить себе чуть-чуть рискнуть” — хотя риски Дима не любит, это в покере ещё ладно, они быстрые, они согласованы с ритмом игры — поэтому он быстро выключается, если колода карт сразу показывает, что не намерена ему отдавать своих королей. Это вселенная своих королей может Диме подсовывать хоть каждый вечер, а карты его чуть-чуть побаиваются, поэтому сторонятся. И, наверное, он привезёт с собой другую мысль: здорово хотеть куда-то вернуться — и здорово иногда кого-то ждать вечерами. Не привыкать к этому, не связывать каждый вечер с кем-то — но чувствовать какое-то почти счастье от стука в дверь — интересный опыт. Вряд ли такое повторится, когда он может пойти к кому угодно. Дима в этом, впрочем, не уверен. На месте Арса он бы закрутил роман со смешным усатым мужчиной. На худой конец — с серьёзным строгим мужчиной, у которого — Дима случайно подсмотрел в курилке — под рукавами плотных рубашек и водолазок скрываются набитые татуировки. Но он не на месте Арса — это ему выбирать, к кому приходить вечером, — и он приходит к Диме, — и вовсе не потому, что они вообще-то знакомы и давно-давно друг к другу тянутся, просто — в полутонах, полусловах, полужестах — и останавливают себя на полпути. А получается так, что даже и слов не нужно. Арсений традициям не изменяет: приходит вечером, словно только об этом и думается между вдохом и выдохом. Дима не спрашивает, что шепчет Арсу его внутренний голос, когда он задерживает дыхание. Дима боится, что Арс, со свойственной ему хитрецой, скажет, что голос в его голове принадлежит Позу. И, возможно, это окажется правдой. Арс тянет Диму с собой на кровать, льнёт к нему — ленивым котом, уставшим дождём, незаконченным стихотворением — словно просит погладить, поймать капли губами или завершить себя. — Хочешь, я расскажу, почему я здесь? — спрашивает тихонько Арс. Главное, что он сам этого хочет — Дима, конечно, кивает, потому что одним мучающим вопросом будет меньше. — Я ходил на кастинг, — начинает он с какой-то горькой усмешкой: за всю жизнь было много историй собственного провала, которые начинались именно с таких слов. Дима чужую мечту хочет баюкать на собственных руках — и пусть не боится проклятой линии жизни на ладонях, это только карты пугаются, и три шестёрки прижимаются друг к другу, прячась за четвёртой сестрой — червонной, весёлой, глядящей на невольного сердцееда с большим пониманием, — но она ему не поддаётся. Всё, что Поз может делать, — приходить на премьеры его спектаклей и фильмов, всегда подчёркивая множественное число. И иногда — пересиливая себя, чтобы не уйти посреди действа. — Не то чтобы прям какой-то захватывающий сценарий, но такой, мистический детектив, всё интересненько, где-то, может, проседает логика, но ты сам знаешь, что это не моя сильная сторона, я много каких сценарных огрехов готов простить из-за эмоций. И меня даже утвердили на какие-то пробы следующего этапа. Дима чуть щурится: здесь бы поздравить — но, как часто бывает в жизни Арса, это всё обернётся насмешкой над ним самим. — И тут я знакомлюсь с главным режиссёром. Он говорит, что знает меня, видел, что я вообще-то комик, знает, что многие актёры меня будут недолюбливать. И ещё он знает, как сделать так, чтобы, во-первых, роль была точно моя, во-вторых, меня бы спокойнее воспринимали на площадке. Мне, конечно, сразу понравилось, как он абсолютно не верил в то, что я могу найти общий язык с коллегами сам. Дима фыркает: он-то знает, насколько Арс иногда бывает невыносимым в коллективе. Это им повезло, что у них Стас на Арсения немножко запал, и чары эти не спадают уже много лет, и ничего ему не нужно, кроме пары фраз с флёром флирта, но гораздо чаще Диме приходится выслушивать, как Арсения все бесят на съёмках какого-то проекта, и стараться сильно не смеяться, когда Арс изящно язвит тому, кто посмел ему не понравиться. Иногда, впрочем, изящества там нет совсем, и уже Диме приходится подключать своё словесное мастерство, чтобы избежать открытого конфликта. Арс тыкает его в плечо, мол, ну чего ты, я правда умею очаровывать людей. Дима с этим и не спорит: влюблённые взгляды, направленные на Арсения, — без этого не обходится ни одно мероприятие, даже закулисное, даже если все там Арса знают давно. Иногда это только Димин взгляд. Но чаще — это Арс замечает только Димин взгляд. Он на тебя тоже смотрит с большой любовью и даже не может это скрыть. — Ну так вот, — Арс прочищает горло. — Он мне в тот же день показал, чего именно от меня хочет, весьма однозначно оглаживая моё бедро, пока мы обсуждали сценарий. Тут Дима тоже не торопится Арса жалеть: иногда его такое мужское внимание забавляет, и он даже готов рискнуть собой, если партнёр намечается хоть сколько-нибудь приятным. Но Арс однозначно морщится. — Мне он не понравился с первого взгляда, так что было противно. Но, благо, мне уже не двадцать, что я за роль готов что-то вытерпеть. Дима осторожно берёт Арса за руку — что-то в его прошлом оставалось хрупким, изломленным до сих пор, и Поз принял за правило в этих осколках не копаться без разрешения — даже если очень нравится резать кожу — даже если Арсу нравится слизывать чужую кровь с линии любви. — Если что, ничего такого со мной не случалось, — сразу поясняет Арсений, но не отпускает руку Поза. — Просто иногда приходилось молчать там, где хотелось съязвить, или играть таких персонажей, которые в пьесе вообще не нравились. Позов, впрочем, уверен, что служебные романы, да ещё и с нарушением иерархии, у Арса случались, но если он не видит в этом проблемы и если на него — вроде как — это не оказало разрушительного действия, то он заниматься психоаналитикой тоже не будет. Наверное, в какой-то другой реальности Арс мог бы обратиться к Диме-психоаналитику с какими-то проблемами, не мог бы запомнить его имя, называл бы его Демоном, словился бы, может, в неправильный роман после того, как они нашли бы всё тёмное, что в нём есть, и водили бы эту темноту на тройное свидание. Была бы и другая реальность, где вы не встретились. И тебе она кажется худшей. Потому что тебе нравится его любить. Потому что тебе нравится, что он тебя тоже. — Ну и я поругался с ним, сказал, что мне вот это всё отвратительно — не мужские руки на бёдрах, а его, — и ушёл. А потом что-то в этот же вечер полез в Интернет, в комментарии, да-да, не смотри с таким осуждением, ты же знаешь, как меня обычно веселит это, — Арс сжимает Димину руку ещё крепче, чтобы точно не думал в ожидаемом осуждении покинуть его. — И там тоже много начитался такого, знаешь, с посылом, что я интересен только как объект отношений с кем-то. И неважно, с кем: и с несчастным Антоном, и с партнёршей из фильма недавнего, и с бывшей женой, и с Русланом, господи прости, достали мужчину с антресолей, конечно, но здесь девочкам отдельный респект, я этот роман берегу, как настольную книгу. Диме очень, очень хочется добавить: “Потому что вы с ним в основном на столе в офисе и ебались” — и он еле сдерживается и тоже респектует девочкам, которые подарили эти несколько секунд бесконечного счастья от собственной шутки. — Короче, так всё это накатило разом и резко заебало, словно я не прикольный без отношений просто так. Дима сочувствующе гладит Арса по голове, словно таким уже частым жестом пытается отогнать плохие воспоминания, спрятать их между своими оцарапанными линиями сердца и жизни. — А ещё, — Арс добавляет это, явно перешагивая через что-то в себе. — Ещё я сказал, что у меня есть человек, которому я хочу быть верным. Даже без любви. Он смотрит прямо в глаза Димы — светло и мягко. Сложно не понять, кого он имеет в виду. Дима давит на затылок Арса и тянет его к себе. Дождь стихает. Дима целует Арса, словно они на похоронах космических океанов. Слушай своё тело, слушай вселенную, что поселилась в твоём подсознании, — вселенная, должно быть, устала падением метеоритов кричать «целуй его, ради всех моих богов» — и сейчас наконец-то могла спокойно выдохнуть. Арсений может многое сказать — почти поэтическое, или что-то бытовое, или что-то смешное, или даже игривое, но думает, что молчать и правда лучше — они и так уже всё-всё знают. Иногда кажется, будто они родились со знанием друг о друге, а теперь наконец-то его услышали и вспомнили. Арсу кажется, что они и умерли когда-то со знанием друг о друге — Дима в прошлые воплощения не верит, но наверняка согласится с тем, что Арсению можно доверить дрейфовать по всей временной линии его неслучившихся жизней и эхом возвращаться в эту реальность. Они целуются снова и снова — дольше, смелее, — и в мире становится совсем тихо. /// На седьмой день, говорят, Бог, сотворивший мир, отправился на отдых. На седьмой день тишины Дима занял его место — по крайней мере, Арсу, распластанному на кровати, обращённому в стоны и горячий пепел, кажется именно так. Прошлой ночью случилось откровение душевное — несказанное, но всё равно громкое «я тебя люблю, кстати, пожелай мне хорошего вечера», — Дима его принимает как данность, как давно ожидаемую жертву на подготовленном алтаре, как наконец-то пришедшую в голову рифму, как соль на губах после попытки вынырнуть из чужого океана, как возможность смотреть друг другу в глаза и ничего не выдумывать лишнего. А потом всё вернулось: слушай своё тело — слушай, блять, своё тело — телу, видимо, откровенности хочется тоже — и Арс приходит к Диме вечером с куда более очевидной целью, чем пришёл в первый раз. Поз вопросов не задаёт — и не потому, что выбрал путь молчания, а потому, что всё очевидно: океан говорит — тони — он тонет, Арс говорит — я хочу тебя — Дима расстёгивает пуговицы на его рубашке. Покорность лишь в поводе; дальше Дима всё берёт в свои руки — и по каждому движению Арсения пытается понять, хорошо ли ему, потому что он имеет привычку иногда что-то неприятное игнорировать. Но проблема — или счастье — Арса в том, что ему хорошо и от нежных поцелуев, и от внезапных укусов — он и не знал до этого, что умеет отдаваться настолько весь, ничего не оставляя под своим контролем. Небеса отвечают им, наконец-то нашедшим себя — и друг друга, радостной тишиной. /// Лишь во второй половине восьмого дня Дима приходит на общие занятия. Арсений лениво валяется в кровати, и даже сейчас не хотел, чтобы Поз уходил: капризно вцепился в его руку, но Дима оказался увереннее и сильнее. Арс впервые в жизни испугался, что кто-то действительно может оставить его одного — пусть поживёт с этой мыслью в одиночестве, примет её и подумать, как с ней жить дальше. Придя в зал, Дима с подозрением осматривает остальных — быстро, чтобы они ничего не заметили. Наверное, кто-то вчера их слышал: после стольких дней шумящего за окном дождя тишина воспринималась острее, как и всё, что могло её нарушить. Диму не очень волнует, что о них что-то начнут думать, но ему важно, чтобы это осталось здесь. Хотя у каждого здесь своя жизнь. Поз отмечает, что серьёзный мужчина, у которого пять бизнесов (это Дима додумывает, каждый раз увеличивая счётчик, потому что мужчина с каждой встречей становится всё серьёзнее), в этот раз пришёл в футболке с принтом в виде скелета-байкера. Именно такую пару дней назад он видел на смешном усатом мужчине. Что ж, что ж. Это ведь может ничего и не значить: они внутри своей четвёрки — и иногда к ним добавляется Игорь — точно таскали вещи друг друга. Но почему-то хочется рисовать и им шпионский роман (и «роман» нужно произносить с особым придыханием). Зато теперь можно поизучать чужие татуировки, оплетающие руки. Дима тоже думает, что надо бы набить себе новую. Может, переложить собственное стихотворение в какие-нибудь загадочные символы? В японские иероглифы, например. Или вообще в азбуку Морзе. Надо об этом подумать, но чуть позже, потому что очень хочется действительно заняться йогой, а то где-то радостно прострелит спину. Любишь трахаться на узких кроватях — люби и разогревающие пластыри клеить на спину. Какую-то такую мудрость Дима в итоге привезёт с собой. Всё-то его забавляет вокруг: и усы смешнее, и татуировки красивее, и еда вкуснее, и об Арсе думается совсем легко. Точно нужно было сделать так раньше — и признаться, и поцеловаться, и прислушаться к телу — к чужому тоже. Просто в каких-то других обстоятельствах они бы точно засели на день, обсуждая, как теперь жить. И не то чтобы сейчас у них курортный роман — нет, они приедут и всё-таки обсудят случившееся, потому что теперь хочется включать друг друга в планы на жизнь и вообще — хочется чуть-чуть жить вместе, пусть не постоянно в одном пространстве, но так, чтобы всё постоянно переплеталось. Дима крадёт с ужина немного еды, потому что Арс так и не появляется, и приносит ему. Арсений никогда с таким умилением не смотрел на контейнер с котлеткой и рисом. А украденная — Диме в целом нравится добавлять, что случилась кража, хотя ему разрешили, — булочка с корицей стала королевой этого вечера. — Дима-а, — Арс как-то чересчур растроганно обнимает Позова. Поз задумывается, что Арсения, наверное, сначала водят в ресторан, а следующее утро с ним уже никто не делит. И, возможно, это — одно из его условий. — Но я подумал, что мне нужна ночь на более свободной кровати, так что я собираюсь чуть попозже уйти. Ты как на это смотришь? Дима показывает большой палец. Идея снова послушать своё тело и прийти к выводу, что необязательно после близости сидеть приклеенными друг к другу, а можно дать себе немного свободы и комфорта, нравится обоим. Арс, впрочем, становится более разговорчивым, сдаёт, что, пока Димы не было, приходил уборщик и очаровательно покраснел, увидев голенького Арсения. О, у него же такой большой выбор. Он может сойтись с кем угодно и на каких угодно условиях. Он опять выбирает тебя. И ждёт, что ты более явно выберешь между своей тоской и им тоже его. Дима крадёт у Арса половину булочки, пока он активно рассказывает, как ему было хорошо и как ему срочно надо повторить все-все-все поцелуи — уже в Москве. — Тебя не напугает, если я вдруг скажу, что придумал нам сценарий трёх свиданок? — Арс с грустью смотрит на украденную часть булочки, но прощает Диме и это. Дима не испугается точно. Если Арсений сходился с людьми, которых пугал намёк на серьёзность, если сам Арс до этого подобных намёков избегал, то Позов готов принять всю неизбежную ответственность. И вообще, если Арс предложит три сценария — Дима завтра к нему придёт с пятью. И сверху — сборник стихотворений. Арс рассказывает о двух местах в Москве и одном в Питере: бар, парк и бассейн под стеклянной крышей. Бар нравится Диме больше всего. Если честно, кажется, что он мог бы отсюда поехать прямо туда, а не домой. Чуть позже, когда Арс по своей замедленной речи понимает, что нужно отдохнуть, Дима провожает его до номера, потому что хочет перед сном перекурить. Номер Арса находится в другом коридоре, и Диме отдельно забавно представлять, как он таинственно шёл с подушкой мимо чужих номеров. Дима целует Арса в щёку, словно они долго-долго шли по ночному городу и закончили первое в жизни свидание. Хотя, может быть, количество их свиданий перевалило за тысячу. Арсению нравится верить в прошлые жизни — или в то, что каждое мгновение рядом с Позом проживается как сотни, и их в этой вселенной настолько много, что они никогда не закончатся. Дима не бегал по ночам в курилку, потому что было мокро и холодно, но теперь ночная прохлада только радует. Они пересекаются с серьёзным мужчиной: он заходит, улыбаясь чему-то своему, и смущается сам, когда понимает, что его улыбку увидели. Дима никак не реагирует, лишь кивает, мол, вообще-то всё хорошо. И сам удивляется тому, как правильно это может звучать даже в его голове. Всё хорошо. Он хороший. Ты хороший. И ваше «мы» — это тоже хорошее. /// Девятый, последний полноценный день начинается с очень бодрого Арса, которому приходится открыть дверь: его настойчивый стук будит Диму, и он ничего не помнит о том, что ему снилось. — Там за эти пару дней всё высохло, — радостно говорит Арс. Поз зевает, но успевает заметить, что Арсений одет по-уличному. — Это, кстати, тебе. Как ты любишь, ворованные, — он протягивает Диме контейнер с горячими бутербродами, которые взял на кухне. Позов смотрит на часы: завтрак только-только начался, хотя он так рано никогда не просыпался. — Да ладно, мы за эти дни, пока мы сидели взаперти, должны отгуляться. Дима из этого забирает себе метафору запертости — только если у Арса это буквально про невозможность выйти, потому что была отвратительная погода, то Поз преобразует это в запертость внутри своей головы. А остаться наедине с собой — иногда это сродни тому, как прижимаешься спиной к стене, пока зачитывают все твои грехи и думают, командовать ли расстрел. Ворованные бутерброды вкуснее обычных, это факт. Дима неторопливо пьёт чай, пока Арс занимает всё его пространство, с разрешения-кивка копается в его одежде, чтобы найти что-то подходящее для прогулки. В целом Дима не возражает пойти с Арсом куда угодно. Пусть даже в лес рядом с домиками, пусть даже с тайной мыслью потеряться там навсегда. Перед выходом их пути расходятся: Поз выслушивает инструкцию от Воланда Второго, который протягивает кнопочный телефон на случай, если в прогулке что-то пойдёт не так, а Арс на кухне набирает еды с собой в импровизированный пикник. Сегодня, кажется, почти все так или иначе собираются уединиться на природе, раз уж появилась такая возможность. И у Арса отдельная задача — задобрить лесных духов до того, как туда придут остальные. Дима забирает у Арса его рюкзак: так Арсению будет удобнее залезать на понравившиеся деревья, а Поз будет уверен, что ничего внутри не разобьётся. — Ты, наверное, спросишь, жалею ли я, что не могу сфоткаться, — говорит Арс, удобно расположившись на весьма крепкой ветке. Дима смотрит на него, не показывая энтузиазма: залезть, чтобы посидеть рядом, ему совершенно не хочется. Вообще-то об этом спрашивать он тоже не хочет. Ему интереснее, что это за птица села на верхушку соседнего дерева. И ещё забавно представлять, что птица только вдали маленькая, что она подлетит поближе, окажется огромной и унесёт Арса в своих когтях. Надо придумать, с каким скорбным выражением лица Дима будет махать ему вслед. — Жалею, — отвечает Арс на свой же вопрос. — Это слишком сильная привычка, но я и не хочу от неё избавляться. Мне нравится напоминать миру, что я могу быть везде и могу быть очень разным. Дима прикидывает, что мир из-за таких заявлений Арса немного побаивается. Арсений вообще умеет напугать: вот и сейчас он решает спрыгнуть — благо, тут невысоко, а Дима уже привык реагировать на его падения и оказывается достаточно близко, чтобы Арсений ухватился за его плечи и не потерял равновесие. Арс отряхивает джинсы и бодро шагает дальше. Находиться наедине с природой — тоже часть их терапии, и Дима это понимает и ценит. Однако уже через полчаса он уверен, что прогулка надолго не затянется, да и вообще уже по-хорошему нужно поворачивать к домикам. Он уже два раза возвращал Арса на тропинку, потому что тому сильно хотелось рассмотреть поближе то забавное дерево, то мох, то руны на камне, которые оказались просто ветками, под определённым ракурсом и правда напоминающими древние письмена. По всем сказочным приметам, после третьего нарушения запрета случится что-то страшное. Дима с этим сталкиваться не хочет. К тому же птица, которая просто забавляла его своим существованием, всё продолжала сидеть на верхушке и как будто бы даже следила за ними. И Поз уверен, что если бы он вглядывался в неё постоянно, то она бы действительно стала увеличиваться в размерах. И как бы он об этом ни шутил, потерять Арса, потому что его унесёт лесной дух в своё гнездо, не хотелось. Если терять Арса, то терять и весь мир вместе с ним. А так он останется один на тропинке, с его рюкзаком, в котором шесть многослойных бутербродов. (Уже четыре, потому что Дима каждое сворачивание с тропы переживал как трагедию и заедал стресс: переживал иронично, а воровал украденные с кухни бутерброды вполне реально.) А ещё почему-то хотелось курить. Наверное, хотелось чего-то другого, а мозг выдавал — ну, сигарету, может? И когда Арс в очередной раз увидел что-то замечательное, к чему надо было пройти сквозь колючий кустарник — это шиповник? это терновник? леший за незнание не выйдет из-за кустов отвесить подзатыльник? — Дима хватает его за руку. Это движение куда интереснее рун и загадок, древностей и сказок — Поз не медлит и целует Арса, отвлекая его от всего мира, и плавно поворачивает его в сторону домиков. Арсений, конечно, это замечает: — Так ты меня отвлекаешь или, ну, это всё-таки по любви? Дима пожимает плечами, достаёт Арсу бутерброд, чтобы не жаловался, и первый идёт в обратную сторону. Арсений, конечно, не злится, и сам украдёт у Поза поцелуй, когда они будут проходить мимо камня в мнимых рунах. /// Дима впервые заходит в кабинет Воланда Второго здесь, потому что ни разу не понадобилось поговорить именно с ним по душам. — Как вам здесь? — мягко интересуется психолог. — Вы единственный так и остались загадкой, если честно, и мне сложно понять, помогло ли вам это небольшое отречение от информационного шума. — Всё хорошо, — говорит Дима, удивляясь собственному голосу. Удивляясь тому, что он не дрожит на этой фразе, что в ней нет саркастических ноток. Воланд Второй улыбается и протягивает руку для рукопожатия; Позову кажется, что до конца он ему не верит, и, наверное, правильно делает. Но пока что Дима хочет сохранить в себе эту уверенность, что всё-таки в его жизни гораздо больше правильных деталей, чем сломов. — Возвращайтесь, если будет нужно. Обычно я рекомендую попробовать пойти на ступень выше, к большей медитации, к большим духовным практикам, соответственно, постепенно увеличивая и количество, и строгость ограничений. Но как будто вам и здесь хорошо. Дима усмехается. Нет, в одиночестве он точно сюда не вернётся: ему слишком тяжело вообще никак не контактировать с людьми и слушать самого себя. Тем более в конце этот диалог оборвался: собеседники как из подсознания, так и из отражений слились в одного него, вернулись домой, и пока что дома царит порядок. Дима уверен, что это ненадолго, что бедлам — более привычное состояние его головы — обязательно вернётся, но, возможно, там уже не будет острых осколков. Хотя Позу осколки нравятся. Надо бы поговорить об этом с психоаналитиком, что ли. Без Арса, которому тоже захотелось сбежать от неприятных слухов, от повышенного острого внимания вокруг него, Дима здесь бы так долго не протянул и уехал бы дня через три. Будет забавно вернуться в город и узнать, что из мира остались только затерянные дома в лесу, где смешные и серьёзные мужчины занимаются йогой и друг другом. Дима, конечно, о конце света не мечтает. Тут скорее — конец тьмы. Хотя бы в пределах своей головы. Но всегда забавляет возможность вернуться не домой, а на руины, всегда забавляет в целом способность человека растворяться в вечности, знаменуя этим трагедию и свободу одновременно. Позову очень хочется сказать на прощание: «Ладно, подписывайтесь на все мои каналы, чтобы смотреть, как я стал смешнее шутить после того, как неделю ебланил», но он сдерживает в себе этот ироничный трудоголический порыв, говорит вместо этого честное «я вряд ли вернусь» и уходит. И это тоже знаменует трагедию и свободу одновременно. И получается, что для такого диалога со вселенной — тихим голосом на кухне с приглушённым светом, поздним вечером, с чем-то в бокалах или рюмках, — не обязательно умирать. Дима забирает из комнаты вещи — в свой рюкзак кладёт оставленную Арсом футболку — и идёт к парковке. Они с Арсением ни о чём не договаривались — как и об этой случайной встрече — но Позов надеется, что умный мальчик его ждёт. Сейчас — у машины, но в целом — пусть ждёт всегда. Умный мальчик и правда стоит у его машины, улыбается широко, когда Дима подходит, кивает в знак приветствия. — Отвезёшь? Доброе утро, кстати. Дима улыбается, перед долгой поездкой закуривает и искренне любуется Арсом, взъерошенным после сна и быстрых утренних сборов, переминающемся с ноги на ногу, потому что отказался садиться в машину без Димы, уже зацелованным утренним солнцем. Красота не скрывается ни сигаретным дымом, ни хитрым прищуром. Поз настраивает навигатор, заводит машину, пока Арс устраивается на пассажирском кресле, двигая его под себя. Немножко, наверное, расстраивается, что Дима возил кого-то ещё, но радуется, что этот кто-то точно был ниже Шастуна, потому что тот всегда отъезжает на километр, чтобы вытянуть ноги. Воображение подсовывает образ Игоря — потому что всегда уместно подумать о том, как всем повезло столкнуться с Игорем, — который очень уж хорошо вписывается рядом с Димой в какой-нибудь вечерней поездке под грустные разговоры. Разговоры. Давно у них их не было, кстати. — А ты продолжишь своё молчание до какого периода? — спрашивает Арс, делая музыку в машине тише. — А, — реагирует Дима так, словно забыл, что с Арсом тоже можно разговаривать. — Заметил кстати, что у смешного усатого мужчины с бизнесменом случился роман? Я уверен, что они не были знакомы до. — И ты именно это мне хочешь рассказать? — Арсу как-то смешно и немножко обидно одновременно. — Могу ещё про большую птицу, которая тебя чуть не утащила. — Что? — Не переживай, она останется в том лесу, — уверенно говорит Дима, но на всякий случай поглядывает в зеркало, чтобы убедиться, что за ними никто не летит. — Ну а что ты хотел услышать? Что я тебя безмерно люблю? Мне кажется, это было ясно. — Ой да пошёл ты, — Арс прижимает колени к груди и прячет горячие щёки в ладонях. — То есть я тебе признаюсь в любви, а ты меня посылаешь? — усмехается Дима. — Я просто... блять… я не думал, что у меня чуть-чуть остановится сердце от твоих слов. — А оно остановилось? — Как будто. Дима кивает с определённым удовольствием: все предсказания о том, что быть с ним — это медленное самоубийство, сбываются. — Тогда тебе к врачу. — Тогда мы едем к тебе, — парирует Арс. — И я тебе столько раз скажу, что я тебя тоже, что ты заебёшься меня слушать. Диме, конечно, забавно, что ему угрожают признаниями в любви — пусть так, он ради этого даже немножко ускорится, как только они выедут на шоссе. Поворот на большую дорогу тормозит их: много машин проезжает мимо, их всех нужно пропустить. Поз, обычно быстро теряющий терпение, неожиданно даже для себя расслаблен. У него осталось одно незаконченное дело. Он задумчиво барабанит пальцами по рулю. — Я так и не научился читать твои мысли, хотя очень хотел, — признаётся Арс. — О чём ты думаешь? — О рифме к слову “круговерть”. — Ты всю неделю тренировался перед будущими рэп-баттлами? — усмехается Арсений. Дима смотрит на него с большой серьёзностью. Благо, за ними машин нет, и даже если они пропустят удачный момент, чтобы вывернуть на шоссе, никто не будет сигналить и прерывать момент. — Когды мы с тобой приедем ко мне и до одури нацелуемся, я, возможно, соскучившись по удобной кровати, быстро усну. Тогда ты можешь залезть ко мне в рюкзак, найти блокнот и почитать стихи. Они всё равно практически все про тебя. Дима резко отворачивается, смотря прямо перед собой, словно если он посмотрит Арсению в глаза, то собственное смущение заставит и его сердце пропускать удары. Он давно не говорил о чём-то настолько хорошо скрываемом и личном. Мимо проезжает фура — грохочет прицепами, гремит, громыхает, словно объявляет о разрушении всего, что за ней — Арс цепляется за Диму, поворачивает его к себе и целует — потому что слов больше нет, только смутный крик, блуждающий в лёгких, который можно выразить только через тактильность. Дима разрывает поцелуй — после грохота — тишина. Арс близко-близко — не отодвигается назад и не разрывает зрительный контакт, чтобы его глаза переняли чужую темноту. — “Смерть”, — с хрипотцой отвечает Поз. — Это нам подходит. И, заметив наконец-то свободное от машин пространство, выезжает на шоссе. Арс, улучив момент спокойствия, берёт Диму за руку, прощая ему, что он будет держать руль одной рукой. Что-то ждёт в конце пути — руины, обернувшиеся смешной катастрофой, или город, до скулежа соскучившийся по ним и расцветающий ровно в ту секунду, когда они пересекут его границы, — важнее, где-то там ждёт и дом.