la petite mort

      Он не знал, как с ней быть.       Она улыбалась ему ярко накрашенными розовыми губами. Сверкала идеальными зубами. Её волосы были прекрасны. В её движениях была неестественная грация, каждое слово и каждая реакция были искренними, но заученными. Он бы решил, что она бессмертна, как и он, если бы от неё не исходил яркий аромат жизни.       Неважно.       Совсем скоро он этот аромат выпьет. − Барбара, дорогая… − Нет, − она улыбнулась еще шире, хотя куда уже. – Пожалуйста, зови меня Барби. Как все.       Он не привык ни вести разговоры, ни к прозвищам, которые, похоже, в этом веке раздают направо и налево. Барби казалась слишком непринужденной, слишком индивидуальной. Он чувствовал себя дискомфортно из-за её панибратских манер. Может, это просто сказывается его возраст.       А может, дело все-таки в ней.       Он склонил голову, пробуя на вкус незнакомое имя. − Барби.       На её щеке появилась ямочка. − Мне звать тебя Владом? − Я… − Он хотел сказать «нет». Его педантичность боролась с осознанием того факта, что сейчас другое время и это другой мир. И это… Походило на проверку, замаскированную нарисованными розовыми улыбками и наивными голубыми глазами. – Да. Пожалуйста. − У тебя прекрасный дом, − бодро сделала она комплимент. Значит, правда, хотя он и не понимал, что она нашла в его доме. Её взгляд скользил по старомодной мебели, от которой он не смог отказаться ради современного минимализма: старинное темное дерево, дизайнерские произведения искусства. – Нынче повсюду видишь одни и те же стили и цвета, но здесь все ассоциируется с тобой. − Я с трудом привыкаю к новым вещам, − почти неохотно признался он. – Я вырос в старинных домах, обставленных подобным образом, мне трудно воспринять иное. − Я понимаю, что ты имеешь в виду, − и снова эта мимолетная ямочка. – Я всегда говорила, что дом отражает человека. Я не смогла бы жить там, где стены не выкрашены в мой любимый цвет и не увешаны картинами моих сестер.       Он без труда догадался, о каком цвете идет речь: все в ней розовое, розовое, розовое. На ней надета черная с розовым рубашка, блестящий розовый жакет, стильные розовые брюки и черные ботинки с розовыми шнурками. Розовая губная помада, розовый лак для ногтей, два крошечных розовых самоцвета, игриво подмигивающих из её ушей и цвет настроения розовый вдобавок ко всему. − У тебя есть сестры? – спросил он без особого интереса. − Целых три, − рассмеялась она. Её розовые губы приоткрылись, помада почти не стерлась, несмотря на то, что она хорошо поела. Она провела изящным пальчиком по краю бокала. – Сущее наказание, но я бы их ни на что на свете не променяла.       Он приподнял бровь. − Так ты старшая? − Ммм… − она сделала глоток и тут же поймала случайную каплю в уголке рта розовым язычком. Её бокал был наполнен красным, ароматным вином, его – красной, ароматной кровью. Приличия прежде всего. – Следующая после меня Скиппер, потом Стэйси и Челси. Хотя я давно их не видела.       Американцы и их имена. Эта мысль не давала ему покоя, но он все же сумел её отогнать. − Ты живешь вдали от дома?       Задумчивая улыбка. − Ну, они уже достаточно взрослые, чтобы обзавестись собственным жильем, а мне из-за работы приходится много путешествовать − Чем ты занимаешься? – ему давно хотелось задать этот вопрос. Он запомнил, как кратко её представили: Барбара Робертс, она здесь, чтобы… А потом целый список заданий и титулов, столь многочисленных, что он так и не понял, в чем конкретно заключалась её роль.       Уголок её рта приподнялся – улыбка походила бы на ухмылку, не будь она такой теплой. − Всем понемногу. − Удиви меня. − Ну−у, − манерно протянула она, её глаза озорно блеснули, и он понял, что сейчас будет какая-то недоступная ему внутренняя шутка. – Мне доводилось быть и дипломаткой, и автогонщицей, и шеф-поварихой, и астронавткой, и ветеринаршей… − Астронавткой, − сухо повторил он.       Ему вдруг захотелось уличить её во лжи. Но. Как странно. Не было никаких признаков обмана: температура не поднялась, пульс не частил, выражение глаз оставалось неизменным.       Она рассмеялась: − Ты и половины не знаешь. А ты чем занимаешься? − Я… балуюсь. – Он отпил глоток, наслаждаясь насыщенным вкусом. Молодые девушки, яркие и полные жизни, воистину, самая декадентская разновидность крови. – В основном, искусством. Историей, мировой культурой. Мне нравится путешествовать. − Я была хранительницей музея, − сказала она. – Тебе доводилось видеть недавнюю коллекцию бояр XV века? − Моя дорогая, − с экзальтированным восторгом отозвался он, − я бываю на этой выставке так часто, что уже почти стал её частью. ***       Она знала турецкий, русский, французский, латынь, урду. Она бывала в древних разрушенных городах Перу, в глубокой арктической тундре, ей доводилось исследовать великие Карпатские горы, так хорошо ему знакомые. Она разбиралась в искусстве, литературе и музыке, ездила верхом и пилотировала истребители, проектировала здания, памятники, занималась дизайном известной по всему миру одежды и всегда находила тему для разговора.       Она была совершенна.       Она была неестественна. Она ужасала своей доступной красотой, своей неизменной улыбкой. Хуже всего, пожалуй, было то, что в ней не было фальши. Морщинки в уголках её глаз были искренни, теплоту голоса невозможно подделать, каждый рассказ о безумном подвиге подкреплялся как минимум одним подтверждающим фото, видео или статьей.       Барби со смехом отмахнулась. − Мне просто повезло, − сказала она, вот, опять ямочки на щеках от её розовой улыбки. – У меня была возможность и время, и я достаточно быстро учусь. Если кто-то предлагает, например, выучиться прыжкам с парашютом или кому-то позарез нужен преподаватель ядерной физики, я всегда рада помочь.       Он подумал, что на свете мало людей, готовых просто взять и заняться подобными делами, но оставил мысли при себе. Здесь скрывалась какая-то тайна, но он радовался, что ему она неведома, ему нравился процесс разгадывания головоломки. Она не была бессмертной, хотя количество её знаний наводило на определенные мысли. Но в воздухе витал сладкий аромат её крови. Она не была бессмертна, хотя лишь бессмертные способны достичь такого совершенства. Ремонтируя мотор автомобиля, она вздрогнула и сломала ноготь, отчего её сердце забилось, как у кролика. Он ощущал её смертность.       Он уже должен был избавиться от неё. Съесть, пусть даже за раз. Наверняка её кровь будет сладкой и пьянящей на вкус.       Но он продолжал находить отговорки.       Еще не время.       Не время.       «Выпей её», − думал он, когда за ужином она запрокинула голову и радостно рассмеялась. Его взгляд остановился на её обнаженной шее.       «Выпей её», − думал он, когда она отпустила в его адрес очередную заумную колкость, а её улыбка превратилась в ту самую почти-ухмылку, которую он вечно пытался у неё вызвать.       «Выпей её», – думал он, когда она подошла близко, слишком близко, чтобы пожелать спокойной ночи, слишком, слишком близко. Аромат крови и духов смешался в обращенный лишь к нему манящий зов сирены.       Он был не юный вампир. Он не должен был поддаваться столь сильному искушению, такому лихорадочному и отчаянному желанию испить человека, и он не поддастся. Он контролировал себя. Он Влад Дракула, Колосажатель, Бич Ночи, храбрейший из сынов земли, его сила превосходит человеческое воображение. Если ему не удастся себя контролировать, то кому же.       А потом он вновь наткнулся на неё.       И вновь.       И вновь.       Она порхала от партнера к партнеру, от политика к художнику, от художника к шарлатану, и это не она сопровождала их, а они её. Именно к Барби были прикованы все взгляды, о ней все говорили, ей адресовали комплименты, интересовались её мнением, а не мнением её спутников. Это… странно. Нельзя сказать, что все внимание было направлено на неё, особенно если учесть, что её карьера подразумевала не только жизнь гламурной рок-звезды, но и два срока на посту президента её страны. Но за те короткие мгновения, что она отвлекалась от него, он впервые смог отстраниться и наблюдать за ней, оставаясь невидимым. Тогда вся сила её очарования в кои−то веки была направлена не на него, и он мог позволить себе слушать каждую смешинку, наслаждаться каждым прикосновением и наблюдать за блеском глаз, пока она осматривала комнату.       Для него.       Он осознал это лишь на третьем мероприятии, каком-то благотворительном вечере, где можно было познакомиться со многими влиятельными людьми. Её взгляд вновь остановился на нем и вспыхнул, обычная улыбка стала сияющей. Хоть на каждое мероприятие она приходила с новым кавалером, всю ночь она общалась и уходила именно с ним. Их полуночные прогулки, освещенные городскими огнями были абсолютно целомудренны. Она хочет, чтобы эта невинность исчезла?       Он отдавал себе отчет в своем обаянии, все же ему часто доводилось охмурять очередную девушку, чтобы прокормиться. Но было нечто недостойное, дешевое в том, чтобы использовать свои чары на ней. И с его стороны, и с её.       И он их не использовал.       Именно она стала инициатором перехода их отношений на новую ступень. Она вторглась в его личное пространство, её длинные загнутые ресницы коснулись его щеки. Она взглянула на его губы и тут же попыталась поймать его взгляд. В её желании сомнений быть не могло. Она прошла мимо двери, прохладная рука была невыносима горяча, она отвела его в его же поместье. Она вцепилась пальцами в его лацканы.       Её поцелуй был вовсе не сладко-розовый, не невинно-розовый, не игривый и не яркий, как блеск, который он слизнул с её губ.       Её поцелуй был красный, красный, красный. ***       А потом он понял, что тонет. В ее поцелуях, глубоких и пьянящих, словно вино, смешанное с кровью, в её голубых глазах, взгляд которых пронзал бренные останки его души. Он позволил себя соблазнять, искушать, затаскивать в переулки, подворотни и темные помещения, будто это она – порождение мрака и ночи, а не он. Больше он не появлялся на приемах без сопровождения и не искал новые блюда, её не вел под руку никто, кроме него.       Но это больше не его жизнь.       И иногда он об этом забывал. Ведь он давно покинул этот мир. Его место под бледной луной, а не под голубым небом, прошло много веков с тех пор, как он был человеком.       Он вспоминал об этом лишь когда голоден или одинок, когда ощущал её аромат, когда у него текли слюнки, тело ныло, а клыки могли вот-вот стать длиннее. Её волосы рассыпались по подушке, запутавшись в его пальцах, ему хотелось их убрать, обнажить её горло и впиться, ранить, укусить. Но он тут же страшился обнаружить седые пряди среди светлых, обводил пальцем черты её прекрасного лица и боялся увидеть, как оно стареет. Он ведь даже не знал, сколько ей лет, но молодой она быть не могла. Не с таким количеством профессий и знакомств всех возрастов, у неё за спиной были годы и годы. Скоро она увянет. Скоро она исчезнет, а с ней исчезнет все.       Что для него значит десятилетие-другое? Мгновение. Шепот дыхания. Десятилетия теряются среди столетий, словно капли воды в океане. Так затеряется и она. Он вспоминал прошлых любовниц с нежностью и тупой болью о давно минувших временах, но сейчас из его памяти ускользнули даже их имена, ускользнет и её. Но она его не отпускала.       Её пальцы переплетались с его. Аромат её духов навсегда въелся в воротник его рубашки, в простыни в его спальне. Тюбик её губной помады, яркой и розовой, очутился на туалетном столике в его покоях. Его истерзанное человеческое сердце ныло при мысли об отказе от всего этого, хотя ничто не исчезнет, если он её обратит. Возможно, Барби ответила бы взаимностью, если бы знала, как глубоко он к ней привязан. Будь это любая другая девушка, он бы без колебаний уступил своим желаниям.       Но Барби любила солнце. Она любила яркий день и прожекторы, освещающие её, итальянскую кухню, долгие часы на пляже. Этого – маленьких огоньков человеческой активности, любви и сострадания – он ей подарить не сможет. − Ты такой задумчивый, – она устроилась на диванчике, касаясь его коленей своими. Она захватила тарелку печенья и неизменную бутылку розовой воды, и все это сейчас ненадежно балансировало у нее на коленях, обтянутых белыми брюками-капри. – Или сердитый. Я склоняюсь к сердитому – за весь вечер ты даже не притронулся к своему вину. − Я не сержусь, − угрюмо произнес он, хотя сердился.       Он гадал, стоит ли просто уйти, уладив все свои дела, и исчезнуть или перед этим объясниться с ней. Первый вариант нравился ему больше, но при её связях она наверняка найдет его в мгновение ока, и тогда объясняться придется. А ему этого совершенно не хотелось.       Хотя бы потому, что он знал: она его тут же переубедит. − Нет, сердишься, − не согласилась Барби. – Эй, я когда-нибудь рассказывала тебе о своих сестрах? − Ты старшая, − несколько рассеянно ответил он. В уголках её губ белела сахарная пудра, редкий случай, когда она была не идеальна, он копил эти мгновения, как дракон свое золото. – Вас же трое, верно?       Барби лучезарно улыбнулась. − Ты был внимателен в первый вечер! − Разве я не должен быть внимательным? – нахмурился он, оторвав взгляд от её губ, чтобы встретиться с ней взглядом. – Я всегда внимательно слушаю твои рассказы. − Ну да, − она заерзала на стуле, чтобы придвинуться поближе, чуть не уронив тарелку с бутылкой. – Но тогда мы не были друзьями. Ты просто считал, что так положено.       Он хотел подтвердить её предположение, но... − Только я?       Но она уже выделывала странные па, чтобы дотянуться до телефона. − Я тебе только рассказывала о сестрах. Только что вспомнила: я же их тебе ни разу не показывала.       Он попытался представить трех кукольноподобных малышек на разных этапах взросления. Со светлыми волосами, длинноногих, с голубыми глазами, одетых во все розовое. И обнаружил, что не может – или не хочет – поверить в то, что это возможно.       Девочки на фото действительно были очень похожи. − Это Челси, − пояснила она, показывая одно за другим улыбающиеся лица, − и Стэйси. А это Скиппер.       Ой.       Ой.       Его сердце больше не билось, и в кои-то веки он был этому рад. Его тело будто одеревенело, он не мог шевельнуться, не мог отвезти глаз с копны темных волос на экране.       Скиппер Робертс.       Теперь он вспомнил это имя.       Барби отодвинулась, чтобы отпить воды из бокала. − Но, конечно, − сказала она, − её ты уже видел.       А потом накрыла своими губами его губы, и он обжегся.       Он с криком отпрянул, кожа на его лице и горле вздулась пузырями. Он вскочил на ноги, перепрыгнул через диван и отбежал, а она сделала элегантное сальто назад и вновь очутилась рядом, и тут на него снизошло ужасающее осознание. − Святая вода. − Святейшая, − улыбнулась она. – Особая милость, испрошенная мной у Папы Римского.       Он не стал спрашивать, почему, во имя всех девяти кругов ада, Папа Римский оказал ей эту милость и зачем она это сделала. Первый вопрос не имел смысла, второй… Что ж. На него ответ он уже знал.       Скиппер Робертс. Он не убивал её – в эти дни, в век камер и мобильных телефонов, он почти никого не убивал, ведь это было очень легко отследить. Но он пил её кровь, и гораздо больше одного раза. Слишком часто.       До тех пор, пока она почти не перестала на что-либо реагировать. − Теперь ей лучше, − сказала Барби, вынув из волос одну из своих деревянных заколок. Розовую, так подходившую к её наряду, и острую, чего он прежде не замечал. – Если тебе это интересно. − Я не знал, − выдохнул он. – Я не знал.       Она улыбнулась, ласково, мило и в то же время печально. − Поначалу она даже меня не узнавала, Влад. Это было долгое путешествие для нас обеих.       Он отступил назад. И тут же понял, что делает. Он, Влад Дракула, пятился от той, кто не имела права бросать ему вызов. Он, Бич ночи, сын древних бояр и ночных королей, обманут женщиной, живущей под солнцем. − Убирайся, − прорычал он, заставив дом скрипеть и дрожать. Снаружи занялась буря. – Убирайся, и в память об узах, которые нас когда-то связывали, я тебя отпущу.       Но она наступала, вертя импровизированный кол меж наманикюренных пальчиков. − В ваших легендах говорится, что, если я убью тебя, она вновь станет собой. − Значит, ты знаешь, кто я, − это был не вопрос, он видел, как она уверенно приближается. – Ты думаешь, что сможешь пережить встречу с высшим вампиром?       Он призвал тени, демонов, стаи крыс и адских гончих, чтобы преградить ей путь.       Но Барби лишь рассмеялась. − Едва ли ты первый высший вампир на моем пути.       И бросилась на него, он никак не мог ожидать этого смертельного прыжка. Иллюзии растаяли у неё под ногами. Она легко перепрыгнула через клацнувшего зубами адского пса и без усилий отшвырнула того в сторону.       Он сцепил зубы, выдвинул клыки. − Значит, все было ложью? Искусным обманом? − Что? – она замерла в изящной позе, недоуменно взглянув на него. – Нет, конечно! Мне с тобой было очень хорошо. Ты очарователен и очень мил. Любая девушка отдала бы жизнь за такого парня. − А ты все это время хотела меня убить, − констатировал он, отражая направленный в голову удар. Он должен был сломать ей ногу, ему отчаянно этого хотелось, чтобы заглушить растущую боль на пепелище своего сердца. Но он не мог. Даже если бы он заставил себя попытаться, она оказалась сильнее и быстрее, чем он думал, такая несгибаемая, уверенная в себе. До слез похожая на Барби. − Я люблю тебя, − она сказала это так искренне и тепло, что он хотел поверить ей, грязной мошеннице, обманщице, лгунье. – Знаю, прежде я этого не говорила, но все же люблю. Но мои сестры всегда, всегда для меня на первом месте, я не могу допустить, чтобы Скиппер так жила, зная, что могу это исправить.       Она его так сильно пнула, что он отлетел к стене. Она держала кол наготове.       Он тяжело дышал. − Как тебе удалось стать такой сильной? − Я олимпийская спортсменка, − она улыбнулась, показав ямочки на щеках. – И прошла курс шпионской подготовки. Еще обучалась боевым искусствам. И чирлидингу. Ой, а еще…       Он не удержался и расхохотался. ***       Конечно, она его заколола. Точно и непреклонно она нанесла удар прямо в сердце, её воля была непоколебима, как всегда.       Скиппер пришла в себя.       А Барби долго ждала. Она окружила сестер любовью, ходила по магазинам, путешествовала, чтобы исследовать любопытные артефакты в китайских гробницах, изучала еще несколько языков и ждала.       И продолжала ждать.       Хоть она его и любила, Влад Дракула обратился в пыль под ногами. По крайней мере, метафорически. Она собрала его останки в необычную маленькую урну – возможно, впервые порадовавшись, что его вкусы были так старомодны: наверняка он бы не пришел в восторг, если бы она поместила его прах в одну из вручную расписанных ваз её сестер – и оставила с запиской и строгими инструкциями тем, кто присматривал за поместьем.       Она носила розовую одежду, но часто и черную, а иногда красную.       Она притворялась, что это не в память о нем. Но Барби плохо умела обманывать себя в подобных вопросах. Её чувства были так же сильны, как лучи солнца, вне зависимости от того, были они платоническими или нет. Получалось, ей нужно было создать тьму и скрыться в тени, чтобы скрыть свои переживания от посторонних глаз.       Немного тьмы.       Самую малость.       Под её обутыми в изящные сандалии ножками простирался весь мир. Она взяла с собой Челси в победный тур по казино, помогала Стэйси муштровать девушек-скаутов, а Скиппер устроила техником-стажером в шпионскую бригаду, где проходила подготовку сама.       Она никогда не говорила о нем.       Дело не в том, что сестры не поняли бы её переживаний, хотя они бы не поняли. И не в том, что она не хотела его помнить. В её сердце образовалась зияющая темная дыра, на которой расцветало кроваво-красное пятно. Стоило ей увидеть мерцающий бокал на модном званом ужине, как становилось еще больнее. Как и при виде мужчин с длинными темными волосами и аристократической осанкой. Она непроизвольно вздрагивала при виде бледной кожи. Проблеск надежды тут же исчезал, и рана кровоточила еще сильнее, когда она понимала, что в очередной раз обозналась. Каждый раз, когда она слышала знакомый акцент, она оборачивалась с широко раскрытыми глазами. Она ходила на гала-концерты, званые обеды и благотворительные мероприятия одна, поскольку ей была невыносима мысль, что кто-то, кроме него, возьмет её за руку.       По ночам она широко распахивала окна, шторы развевались на ветру. Городские огни затмевали звезды, она устраивалась на балконе и смотрела на них в вечно яркой ночи, обхватив себя руками, чтобы согреться.       А потом небо прорезала вспышка молнии, и она поняла.       Барби рассмеялась. Громко. Радостно, как не смеялась давно. − Темная, грозовая ночь? Серьезно? − Ты знала, − его темная фигура обвиняюще нависла над её балконом. − Конечно, знала, − улыбнулась она. Как всегда, с ямочками на щеках. – Все знают: Дракула всегда возвращается.       А потом она притянула его к себе, и красные губы подарили ему розовый поцелуй.