Maybe a kiss before
I leave you this way
Кю моргает, разглядывая вечерние лучи солнца, бегущие по потолку, и тонкие нити поднимающегося к нему дыма. Сигарета подрагивает между пальцами, и столбик пепла осыпается на подушку. Ему нравится находиться здесь, ожидая в чужой постели, приходя без предупреждения, диктуя правила, которые никому не хватит духу нарушить. В особенности Уруме. Это длится уже несколько недель — с тех пор как они снова встретились в старшей школе. С тех пор как Кю избрал новую тактику в этой игре, прерванной несколько лет назад. Скучал ли он? Да. Ведь никто, кроме Сюна, не вызывал в нём столь особенного желания. Ни в чьих глазах он не видел такого огня — пьянящей смеси беспомощной ярости, ненависти и непонимания. В Уруме жили сомнения, и хватило лишь взгляда, чтобы понять, как ими управлять. Чтобы вновь завладеть им. Кю с улыбкой сощуривается, ведя ладонью по простыне, хранящей запах чужого тела. Он уже был здесь достаточно раз, чтобы заметить, как усердно Сюн меняет постельное бельё каждый чёртов раз, словно пытаясь стереть то, что на нём происходит в бесполезной попытке обмануть самого себя. Нет, Шигоку не позволит ему забыть. Не устанет напоминать о собственной безграничной власти, таящейся в каждом движений — даже когда он ложится на простыни, обнажая бледную кожу, разводя бёдра и с удовольствием наблюдая, как гнев и негодование в глазах Сюна дают трещину, осыпаются осколками витража, за которым проступают совсем иные желания, которым он не может противостоять. Цитадель рушится. Каждый чёртов раз. И это слишком пьянящее зрелище. Сколько бы Урума ни противился и ни пытался это преодолеть, в итоге сам опускается на колени, приближаясь к тому, кого ненавидит. Шигоку чувствует каждый нерв, подрагивающий в чужом теле, каждый отблеск сомнения в полуприкрытых глазах. То, как с ним борются и проигрывают, — всегда. И ему нужно всё больше. Всё больше гнева и боли, сквозь которые неминуемо прорастёт желание близости, подобно ядовитым лозам, и обнажится то, что скрывается намного глубже. Тонкая ткань приятно скользит под ладонью, и Кю с ухмылкой проводит ногтем по капрону, задевая сквозь него кожу на своём бедре. Представляет взволнованное лицо Урумы, раскрасневшееся от жара, — из-за того, что он увидит перед собой. Стройные ноги, обтянутые чулками, которые неминуемо будут заброшены ему на плечи, лишая последнего шанса вырваться из болезненно разрастающейся паутины, окутывающей их жизни, связанные навсегда. Как же это просто. Шигоку усмехается своему отражению в настенном зеркале, ещё раз оценивая откровенно вызывающий внешний вид. Впалый живот и ещё не сошедшие следы укусов на груди и шее под расстёгнутой белой рубашкой, стащенной из шкафа Сюна, мягкое кружево нижнего белья, туго обтягивающего пах, — фиолетовый, глубокий цвет, в полумраке кажущийся почти чёрным, и такого же оттенка чулки, слишком красиво облегающие его ноги. Кю откровенно любуется собственным видом, зная, какой он имеет эффект, с предвкушением ожидая шагов за дверью. Ладонь тянется к подушке, проверяя аккуратно лежащий под ней карманный нож, чья сталь так приятно холодит кожу, чьё тонкое лезвие ещё понадобится чуть позже. Прикрыв глаза, он с удовольствием вспоминает моменты, в которых раз за разом Сюн оказывался таким беспомощным, слепо верящим в какие-то чувства, помимо ненависти, которую должен испытывать, но которую преступает, позволяя ей смешиваться с надеждой, всегда живущей в человеческом сердце, словно паразит. Шигоку нравится наблюдать за этим противоречием, за неизбежностью своего триумфа. Он может делать что угодно — и в прошлом он действовал слишком прямолинейно, но за прошедшие годы научился куда более изящным методам. Возвращение Сюна — идеальная возможность их испытать, которую он не имел права упускать. Протянутая рука дружбы, дарующая шанс забыть о прошлом, — он дал Уруме то, о чём тот не мог мечтать, но на что так отчаянно надеялся, не осознавая этого. Дарить такую возможность и с наслаждением отнимать её — каждый чёртов раз, что может быть прекраснее? Позволить не только ненавидеть себя, но и любить, смешивая эти чувства, подобно песку и пеплу, шёпотом отвечать на крик. Утешать после того, как довёл до слёз. Это стало любимым из удовольствий. Наконец, спустя несколько сигарет, тишина вздрагивает и разрывается шумом открываемой в коридоре двери. Потянувшись, Кю садится на постели, прикрывая ноги покрывалом, застёгивает рубашку и ждёт ещё несколько долгих секунд, вертя между пальцами пуговицу на воротнике. Урума входит и замирает, не успев дотянуться до выключателя. Его глаза расширяются, подрагивая мутными огнями в окутывающем полумраке. Его голос звучит глухо и встревоженно: — Что ты здесь делаешь? Как будто он не спрашивал уже десятки раз и не знал наизусть ответ. Кю усмехается, склонив голову. — А что ты хочешь, чтобы я сделал? Губы Сюна сжимаются, и на лице проступает мука. Шигоку нравится чувствовать его внутреннюю борьбу, отрицание неизбежного, так очевидно бушующие внутри. И до сих пор не угасающую надежду, хотя она — лишь свеча на пути у бури. Голос Урумы неестественно вздрагивает, когда он шепчет: — Не надо… Пожалуйста, уходи. Кю слышит, как тяжело даются эти слова, и это только больше его забавляет. С краткой усмешкой он покачивает головой, с удовольствием растягивая слова: — О нет, ну как же я могу уйти. Ты ведь не сможешь без меня. Никогда не мог. В глазах Сюна неприятие и сомнение. Он открывает было рот, но Кю с радостью прерывает его: — Кто знает, что случится, если я уйду? Быть может, твой братец тоже не сможет этого пережить. — Хватит! Теперь в лице Урумы читается чистый гнев — но всего на мгновение, после которого он бессильно сжимает кулаки, делая шаг навстречу и уже тише говоря: — Не говори о нём, чёрт возьми. Или я… — Или ты что? Кю вскидывает бровь, глядя с ленивой заинтересованностью. Ему нравится этот момент, нравится власть, которой он обладает, и тот факт, что Урума, даже сопротивляясь, всё равно не сможет противостоять, и послушно закроет рот и позволит случиться тому, что всегда случается. — Ну? — Кю откровенно подначивает, начиная медленно расстёгивать свой воротник. — Что же ты сделаешь, экспериментальное тело А? — и улыбается, неизбежно напоминая о его роли, об отведённом ему месте в этой игре, которую Сюн считает их отношениями. Просто смешно. Как же непросто уничтожить надежду, пустившую тугие корни, но как же приятно проводить по ним тонким лезвием, глядя на раны и остающиеся рубцы. Урума сглатывает, прикрывая веки, и огни в его глазах гаснут за опущенными ресницами, а с губ слетает едва слышное: — Ничего… — Ничего? Кю скользит пальцами вдоль пуговиц, поглаживая и медленно выпуская их из петель, приоткрывая вид на бледную кожу шеи и груди, и знает, что долго Урума не выдержит — не сможет не видеть этого, не смотреть с жадностью, не прикасаться. В его полуоткрытых глазах вновь вспыхивают огни, но уже не ярости, а откровенного желания, перед которым он слишком слаб. Шигоку щурится, довольный его смирением и готовностью раз за разом окунаться в этот густой омут, затягивающий их обоих. Только Кю, в отличие от него, никогда не теряет контроля. Медленно отодвигая одеяло, он демонстрирует обтянутые чулками ноги и ощущает, с каким напряжением учащается чужое дыхание. Сюн продолжает стоять поодаль, и его лоб покрывается потом — Шигоку видит прилипающие ко лбу пряди и не может не ликовать, желая как можно дольше помучить его, продлевая этот момент, неспеша расправляясь с пуговицами и распахивая рубашку, открывая взору кружевное бельё. Урума сглатывает, делая к нему шаг, несмело протягивая ладонь, и Кю с ухмылкой замечает: — Теперь ты скажешь, что собираешься сделать? — и замирает, отодвигаясь от края постели, пристально щурясь и ожидая реакции. — Или даже для этого ты слишком слаб? — Я… Голос Сюна глухо вздрагивает и обрывается. Опустив голову, он делает ещё шаг и опускается на колени возле кровати, совсем тихо повторяя: — Я… Шигоку нравится это зрелище. Нравится представлять, какие мысли сейчас терзают неясный разум. Он и сам вспоминает кадры событий, приведших их сюда, в очередной раз любуясь безупречной отточенности своих действий. Это было так просто. Протянуть руку и улыбнуться. Сделать вид, что прошлого не существовало, что боли, причинённой Уруме, не было, было только случайное стечение обстоятельств. Прикоснуться, встрепенув то пресловутое зерно надежды, веры во что-то человеческое, так и не умершей за это время. Встречи у здания школы, прогулки по парку по дороге к дому, ничтожные разговоры — то, чем, должно быть, занимаются нормальные люди, что Кю умело смог имитировать, чтобы добраться до самого сердца. Сейчас Урума, стоящий перед ним на коленях, смотрящий исподлобья затуманенным взглядом, несмело протягивающий ладонь, чтобы коснуться хотя бы ткани его чулок, — сейчас он полностью в его руках. До тех пор, пока Шигоку не надоест его лучший и любимый эксперимент. Пристально наблюдая, он с вызовом шепчет: — Разве ты не хотел, чтобы я ушёл? И читает отчаяние в глазах. Слышит тихое, умоляющее: — Нет… Пожалуйста… Кю усмехается, поглаживая свою шею, и вытягивает ноги, свешивая с края постели перед его лицом, и Сюн, как завороженный, склоняется, осторожно обхватывая его щиколотку, скользя пальцами по капрону. Ещё мгновение — и он целует его ноги, учащённо дыша и шепча что-то неразборчивое. Кю растворяется в ощущениях, хоть не позволяет себе терять голову. Всё это просто игра. Он не может почувствовать чего-то большего — лишь упиваться его подчинением, смятением его разума, отчаянно ищущего ответ, гаснущего в лучах тёмного света, вспыхивающего между ними. Для Шигоку это не более, чем желание развеять скуку, растягиваемое удовольствие от медленной боли — ведь раны, нанесённые корням надежды, должно быть, очень сильно болят. Ему нравится вспарывать их каждый раз и зализывать заново, ведя острым смычком по хрупким струнам доверия. Разве не это является раем? Он уже чувствует, что Сюн достаточно разгорячён, и, слегка разведя ноги, позволяет ему подняться выше, целуя колени и бёдра — даже там, где заканчивается ткань чулок. Урума послушен, его движения бережны и осторожны, хоть его пальцы подрагивают и могут сжаться сильнее, но ещё слишком рано. Кю желает взять по-максимуму от этой ночи, от каждого мучительно-возбуждающего момента, пока Сюн не взвоет от нетерпения и его глаза вновь не наполнятся пьянящей яростью. Его дыхание на коже, так близко к паху, обтянутому кружевным бельём, которое сдавливает всё теснее. Шигоку жарко выдыхает, опуская ладонь на его затылок, направляя его движения, не получая сопротивления. Привычно и столь желанно. Сломить его полностью, довести до края — вот, чего он хотел тогда, и к этому же движутся они теперь, всего лишь немного иным путём, который Сюн так наивно принимает за отношения. Кю оттягивает его волосы, вынуждая поднять лицо, и заглядывает в затуманенные глаза, с удовольствием выдыхая: — Как же ты предсказуем. Может, мне и правда лучше уйти? Урума вздрагивает, и тень боли пересекает его лицо. Он ничего не отвечает, лишь хмурится, с ожиданием глядя снизу вверх. В его взгляде вновь зарождаются искры, и Кю с ухмылкой готовится развести костёр. — Что ж... Если ты хочешь, чтобы я остался... — он лениво отталкивает его голову и медленно спускает с плеч расстёгнутую рубашку, оставляя её висеть на локтях. Призывно касается своей шеи, с ядовитой улыбкой шепча: — То прекрати быть таким жалким. Или всё, что ты можешь, это ползать передо мной на коленях? Урума вспыхивает от этих слов, так предсказуемо ведясь на любую провокацию, и всполох бессильной ярости вновь озаряет его глаза. Шигоку легко считывает его эмоции, хоть и не может их разделить. Лишь с усмешкой ожидает того, что будет. Что сотворено его собственными руками. Как и всегда. Сюн приглушённо рычит, поднимаясь с колен, и оказывается на кровати, придавливая к ней Кю, перехватывая его запястья и держа их над головой. Их взгляды встречаются, и дыхание опаляет лицо. Губы Урумы горячие и сухие, он касается ими щеки, сдавленно шепча в неё: — Почему... Зачем ты делаешь это со мной? Как будто не знает, каков ответ. Его колено оказывается между бёдер, и становится только жарче. Шигоку и сам чувствует возбуждение, лёжа под ним, прижатый к постели, и одновременно — имеющий над ним безграничную власть. Всё, что происходит, — лишь его прихоть, его сценарий, в котором Сюн лишь повторяет внушённые ему реплики, ведомый отчаянием, затаённой ненавистью и безумной надеждой, не имеющей ничего общего со здравым смыслом. Его взгляд темнеет, а пальцы сильнее сдавливают запястья. Губы скользят по щеке, опускаясь на шею, целуя и прикусывая кожу, обновляя выцветшие с прошлого раза отметины. Он прижимается, разводя бёдра Шигоку шире, одной рукой шаря по ткани чулка, приподнимая его ногу к животу. Кю часто дышит, чувствуя жар его тела и напрягшийся член, упирающийся ему в бедро. С предвкушением ждёт последствий — как далеко Сюн зайдёт, сколько грубости себе позволит, за которую после будет вымаливать прощение, вновь целуя его ноги. Дыхание становится громче, а движения — беспорядочнее. Шигоку, не отрываясь, смотрит в его лицо, искажённое горечью и желанием, душевной болью и ожиданием физического наслаждения. Кружевное бельё почти рвётся под напором пальцев, тянущих его вниз. Кю позволяет, ничего не произнося, не отталкивая и не тормозя его. Запястья начинают побаливать, и Сюн выпускает их, отвлёкшись на собственную одежду, от которой пора избавиться. Быстро и путано он сбрасывает всё на пол и вновь наваливается сверху, и они сталкиваются губами. Шигоку тут же прикусывает их и впивается короткими ногтями в плечи. Урума что-то мычит, затем отстраняется и торопливо смачивает пальцы слюной. Кю чувствует дрожь и яркий контраст от жара их тел и мгновенной прохлады, после которой внутри начинает жечь. Сюн толкается в него пальцами, массируя и надавливая, вынуждая стать громче и простонать ему на ухо: — Это всё, что ты можешь? Шигоку нравится слышать, как Урума рычит, мечась между обидой и яростью. И жгучим желанием удовольствия. Но всё же он сдерживается, продолжая ласкать, и целует его в шею, пока растягивает, не желая причинять лишней боли. Он слишком слаб, чтобы это сделать. Проходит пара минут в тягучем и липком жаре, в нетерпении, накрывающем обоих с головой. Кю чувствует это, хоть и сохраняет здравый рассудок, ни на секунду не забывая, что это просто эксперимент. Даже в тот момент, когда Сюн наконец-то отводит руку, и Шигоку вздрагивает, чувствуя, как плавно в него входит член. С губ срывается приглушённый стон, а перед глазами плывёт всё больше. Он беспорядочно царапает тело, плотно прижавшее его к постели, и кусает в плечо, вынуждая не останавливаться. Урума подхватывает его под коленями, и движения ускоряется — отрывистые, глубокие. Боль растекается по телу вместе с наслаждением — всё ровно так, как Кю и хотел. Только так всё и происходит. Каждый чёртов раз. Ладонь скользит под подушку и нашаривает там нож, извлекая его на свет фонаря, пробивающийся сквозь шторы. Одно движение, и тонкий разрез расцветает у Кю на запястье. Глаза Урумы расширяются — как же приятно впитывать этот секундный страх, провоцируя и разжигая, делая с ним то, что принесёт куда больше боли, чем простой порез. Кю прерывисто шепчет: — Ты же хочешь любви? Хочешь вечности?.. Так поклянись, что ты любишь меня, экспериментальное тело А. Не дожидаясь ответа, он прижимает руку к его губам, вынуждая коснуться языком раны, попробовать на вкус кровь. Он видит, какой странный огонь загорается в его глазах, как Сюн отчаянно хочет верить, как надеется на эту любовь, даже вновь слыша это обращение, что каждый раз должно разбивать его на куски. Но Сюн целует его руку, зализывая рану, послушно шепча: — Я люблю тебя... Эти слова резонируют в загустевшем воздухе, и хватает нескольких секунд, чтобы жар стал невыносимым, и Урума, задрожав, с глухим стоном кончил. Кю чувствует жжение и липкую тяжесть внутри. Ему трудно дышать под весом чужого тела, но он всё равно ощущает превосходство, власть над Сюном, что, отдышавшись, продолжает целовать его руку, затем плечи и шею — куда нежнее, украдкой, словно пытаясь что-то сказать, не говоря ни слова. Но Шигоку не слышит. Дав себе лишь минуту, он отталкивает его, вытирая вспотевший лоб и оставшуюся на запястье кровь, и бросает взгляд вниз. Чулки небрежно спустились до самых колен, и он делает мысленную заметку, что в следующий раз, возможно, лучше приобрести с поясом. Отвлёкшись, он слышит мягкое, нерешительное: — Ты останешься? В воздухе всё ещё стоит жар, а простыни неприятно влажные, пахнущие потом и ещё — кровью. Урума, упавший рядом, тянется ладонью, пытаясь обнять, погладить по коже, но Кю презрительно морщится, бросая с насмешкой: — Какой же ты до боли наивный, экспериментальное тело А. Отстраняясь, он плавно снимает чулки и опускает их на подушку. — Можешь оставить это себе. В глазах Урумы вместе с неясным разочарованием столь приятная смесь горечи, боли и стыдливой мечты о близости, о чём-то светлом или даже вечном — о чём там грезят нормальные люди? Откуда Шигоку знать. На прощание он оставит только краткий поцелуй в лоб, чтобы этим простым движением вновь возродить в чужом сердце ту израненную надежду, которую раз за разом ему так нравится терзать и уничтожать.