Драбблы

«Держи друга рядом, а врага — ещё ближе.»

Однажды она осознаёт, что совсем ничего о нём не знает и ни разу не видела его вне поля боя. «Предвестник, чего уж взять. Его наверняка Царица избрала одиннадцатым из-за его неконтролируемой тяги к крови» — думает. Они виделись редко, всегда на месте борьбы, всегда на разных сторонах. Обычно то, что рушил одиннадцатый, «чинить» приходилось ей. Все их бои похожи, меняется только дата календаря и место: она держала бы копьё, уворачиваясь от очередной твари из Бездны, крикнула бы что-то союзникам. Он бы замедлил шаг, шепнул что-то кокетливое на ухо — совсем не к месту, полюбуется едва заметным румянцем, и через пару секунд вновь вцепился бы в клинки с этим жадным, почти безумным на вид взглядом. Она могла бы считать, что одерживала победу каждый раз, когда Тарталья отступал, приходил из жуткой формы в истинную, скрывался, готовясь к новому бою, но язык не поворачивается назвать такой исход победой. Максимум — ничья, но признавать ничью с Фатуи, тем более, с предвестником, стыдно. Болел Чайльд редко. Он такой человек: сносит любые раны, боли в ребрах и легких, переживает схватки с богами, стоящими против него, и службу богине, за которую стоит он, падения в Бездну, тварей оттуда. Но иногда так бывает, что чудище, пробудившееся из столетнего сна, крушит всё вокруг, будто пытаясь уничтожить Тейват (или себя). И так неудачно складывается, что накопленные годами болезни, которые он лечил «на ногах», решают вскрыться, и ему ничего не остаётся делать, кроме как лежать пластом на холодном асфальте, с ноющей болью в рёбрах, с пеленой в глазах. Она знает, что Фатуи — враги. Знает, но всё равно опускается коленями на сырой асфальт и невнятно хмыкает: «не рыпайся». Что-то колдует вокруг его ран, останавливает кровотечение как может, но выражение её лица — что-то между злобой и растерянностью. Он наблюдает за движениями её рук с довольной ухмылкой. — Ты не очень хороший медик. — Что-то не нравится — могу уйти и оставить тебя гнить тут. Для червей. Он смеётся. Весело ему, черту. Она знает, что он и не такое проходил, что он — детина высокая и большая, всё сойдёт, да и раны, вроде, не такие уж и большие, и что, наверное, тут, на поле боя, кому-то точно понадобится помощь, но продолжает кружиться вокруг его повреждений. — Правда? Бросишь меня? — Да, потому что ты противный. У неё все необходимые медикаменты для оказания первой помощи были под рукой, там же умещались резинки для волос, сухой шампунь и ещё какие-то неизвестные Тарталье инструменты. Она была врагом, бойцом, рыцарем, но всё-таки оставалась женщиной. Чайльду-то женщины, впрочем, практически безразличны, он-то Предвестник — им такое не положено, но у него, кажется, уже начинался больной бред, когда перед глазами всё размазывается, горит всё тело и накатывает глупый смех от усталости. Её рука застывает в воздухе, она уже не знает, что делать. — Хочешь убить меня, да? Воспользуешься моим положением. Я тебя не боюсь, давай, убивай. Чего ждёшь? Перехватывает её руку, сжимает слишком сильно, слишком резко, как и подобает Предвестнику. Целует её в тыльную сторону ладони — на секунду, не больше, и не выпускает из своей хватки. Она лихорадочно соображает, что делать и что вообще с ним происходит. Она совсем ничего о нём не знает: ни в каком городе он вырос, ни как попал в Фатуи, ни что он ест на ужин. Зато в этот день она узнала, что его бледные губы очень-очень сухие и холодные, и что если он захочет — из его мёртвой хватки выбраться невозможно. Тарталья закрывает глаза.