insania et submissionem

Вокс хватается за голову, кусает губы до металлического скрежета, откровенно бьётся током, когда программа в очередной раз даёт сбой. Между пальцев волнующе колотится чистейшее электричество, а у висков собираюсь жгучие заряды — потому, что у Аластора всё как всегда просто. За семь лет действительно изменилось многое — только Воксу моментально становится на это поебать, как только Радио Демон даёт о себе знать. Потому, что Аластор снова такой осязаемый, снова существует где-то на расстоянии вытянутой руки по ту сторону пропасти — Вокс считает секунды до того, как всё неорганическое в нём потеряет контроль и выйдет из строя. запустить ему пальцы под пиджак, вцепиться в мягкую шерсть, ловя каждую чужую реакцию, позволить клыками впиться себе в плечо У Вокса натурально дрожат руки, когда датчики улавливают его голос, когда становится невыносимым желание вышибить бесчисленное множество экранов, направленных на считывание каждого его движения, лишь бы стиснуть чужую плоть в пальцах или ощутить его клыки, методично сдирающие его покрытие. Он хватается за голову и срывается на истерический хохот. И очень надеется, что доводит Аластора до подобного состояния одним своим существованием. За семь лет Вокс опрометчиво позволяет себе забыть, насколько это тяжёлый, неблагодарный труд — сохранять здравый рассудок. Труд настолько невыносимый и почти физически изнурительный, что Вокс отказывается от любых стараний практически сразу — может быть, через секунду после установки камер в отеле. Может, через две после Аластора в каждом из его выжигающих сетчатку мониторов. Через три — после собственных скользящих по экранам пальцев в безуспешных попытках найти за ними хоть что-то вещественно-осязаемое от Радио Демона. скользить руками по его телу, схватить мягкие бёдра, сжать до хруста и раздвинуть, касаться-касаться-касаться, слизывать с губ рваные выдохи, ощущать под пальцами горячо бьющийся пульс Когда на одном из мониторов, предназначенных косвенно, на самом-то деле, для одного только Аластора, сжимаются гниющие клыки или чужая талия вдруг начинает казаться непростительно тонкой, Вокс бьётся током вновь — оставляет борозды от пальцев на столе и корчится, пуская пару отчётливых разрядов где-то на месте желудка. Его колотит изнутри, до дрожи выворачивает, а внизу живота сгустками энергии скапливается возбуждение — самое охуенное возбуждение, от которого перегреваются провода и экран идёт помехами. Вокс врёт себе постоянно — в основном о том, что хотел бы уметь обуздывать свои фантазии. По правде говоря, единственное, чего он действительно бесконечно желает — это, скользя взглядом по ушам, лицу и груди Аластора в одном из экранов, представлять, как тот щупальцами впечатывает его в стену до искр перед глазами, а потом ими же считает позвонки под его рубашкой. И скалится жгуче у самого уха — Вокс шумно выдыхает через сжатые губы и тянется к ширинке будто не своей рукой. В его изощрённом сознании с трещиной-ошибкой по периметру Аластор стискивает когтистые лапы на горле, с оглушающим визгом впивается в покрытие и глядит ему в глаза с неподдельным удовольствием. И только там Вокс оказывается обезоружен. сжать руки на шее, ощутить чужие влажные щупальца внутри, обвить их языком, пустить разряд, присвоить Если бы было только возможно залезть ему под кожу, слиться воедино, лишь бы он мог касаться Аластора без перерыва, неразрывно сосуществовать с ним — Вокс стискивает зубы, сжимая пальцы вокруг собственного члена. Рука скользит отрывисто и торопливо, пока тот неотрывно глядит на мониторы — и на всех ебучий Аластор с его блядской улыбочкой, пушистыми ушами и тупорылой физиономией. Пальцы Вокса бессовестно трясутся и колени дрожат отвратительно — Аластор по ту сторону экрана уродливо скалится, заглядывая ему прямо в глаза. И Воксу вдруг так отчётливо не хватает воздуха — и вдруг так отчётливо становится ясно, что за семь лет изменилось и правда дохуя. Чужой пронзительный взгляд пускает разряд под оболочкой — собственные касания становятся совсем грубыми и резкими, отрывистыми и уверенными. Если бы только Аластор принял для него одного свою истинную форму, дал на секунду лицезреть его деформированное искажённое тело, возвышающееся над ним, а потом назвал самым жалким существом на свете, и Вокс бы отчётливо прочитал в его глазах своё собственное безумие. Если бы только Аластор, сжав его тело в лапах до хруста позвонков, повторил снова, какой он жалкий, как он ни на что не способен и как он его презирает. Вокс стонет хрипло, звучно, в голос — будто на месте его пальцев должна оказаться горячая ладонь Аластора, обтянутая ледяной кожей. Будто ему физически необходимо отчётливо представлять — как тот непременно назовёт его отвратительным, попытается вскрыть ему горло, когтями натянет и вырвет с мясом провода из запястий, не сведёт с него взгляд до последнего вздоха. Будто он пока не совсем ёбнулся. Воксу потребовалось семь лет, чтобы забыть все эти причины его неспособности совладать с собой, имеющие единое лицо. Воксу хватает секунды, чтобы содрогнуться всем телом и излиться в сжатые пальцы, хрипло выдыхая — его внутренности готовы взорваться и вытечь от перегрева. Аластор с экрана глядит сквозь него и тянет губы в улыбке, обнажая клыки. почувствовать его каждой клеткой тела, принять в себя гниль, обуздать, заставить подчиняться