Don't tell me everything happens for a reason
You don't know what a hand life's been dealin', no
Sometimes, sometimes, sometimes life
It's a freefall,
It's a freefall...
Тишину гостиничного номера нарушал еле слышно работающий телевизор на стене. Из освещения — лишь мягкий тёплый свет от стоявшей на прикроватной тумбочке бра. Тёплые, немного острые блики от граней её шестиугольного колпака падали на выкрашенные в кремовый стены и белый потолок, мешались с отсветами от беспокойно мерцающей плазмы и терялись где-то в складках кофейного цвета штор на окнах. Городской шум не был слышен с высоты девятого этажа, а тот, что долетал до панорамных окон, не проникал внутрь расположившейся здесь гостиницы. На душе было отвратительно пусто. Так всегда бывало, когда он оставался наедине с собой. И всё же, несмотря на сосущую дыру, края которые за двадцать лет жизни он так и не смог чётко обозначить в своей голове, неизменно он выбирал два часа в день и выходил гулять один, по опустевшей парковой аллее рядом с ледовым дворцом в Париже — привычка, ставшаяся с ним после переезда из родного Меца в столицу для тренировок и построения карьеры в фигурном катании. Незнакомый ему Монпелье казался далёким и хмурым, утопая в ноябрьском склизком тумане и расплывчатых огнях где-то внизу. Без знакомых деревьев, ярких вывесок и шумно гулявших вокруг компаний, за которыми он тихо наблюдал из любопытства, Нёвиллет чувствовал себя странно неполным и брошенным. За всеми этими потерянно блуждающими мыслями он не сразу услышал звук открывающейся двери. Лишь когда замок щёлкнул снова, он повернул голову, встречаясь взглядом с вошедшим. Высокий крепкий мужчина в прямом строгом пальто и коричной шляпе-трилби. Едва он её снял и повесил на узкую вешалку всего с тремя крючками при входе, взгляду тут же представлялись немного растрёпанные, частично влажные от непогоды каштановые волосы, кривоватый нос и привлекательное лицо с чётко очерченными, выразительными бровями. Чжун Ли. Его тренер. (— Здравствуй. Сейчас я помою руки и подойду, хорошо?) Чжун Ли прошёл вглубь комнаты и скрылся в ванной. Тишину нарушил лишь шум льющейся воды. Они никогда не здоровались. Нёвиллет и не чувствовал в этом острой необходимости. Тренер и ученик — давно уже стали продолжением друг друга, понимая мимолётные взгляды, лёгкие касания, знаки из-за бортов катка и в повседневной жизни. Они расстались всего час назад, когда Нёвиллет вернулся в номер, а Чжун Ли остался выяснять некоторые организаторские вопросы, оставшиеся после награждения. Взгляд сам собой притянулся к лежащей на прикроватной тумбочке поблёскивающей медали под бра. Телевизор работал без звука, но ему лишь нужно было знать по плясавшим огням на стенах, что в комнате что-то происходит. Что он всё ещё не замер, словно насекомое в янтаре, во времени и собственных мыслях. (— Как ты себя чувствуешь?) Нёвиллет поднял взгляд на Чжун Ли и улыбнулся краем губ. Немой вопрос отпечатался в глазах сверху, и Нёвиллет снова опустил голову, сплетая свои пальцы с протянутыми — его. (— Со мной всё в порядке. Спасибо.) — Я уже говорил тебе, — Чжун Ли сел рядом. Матрас прогнулся и он недовольно нахмурился (отвратительная поддержка для позвоночника!), но вскоре лицо его снова разгладилось, когда он повернулся к Нёвиллету, — но скажу снова, что ты был великолепен сегодня. Он наклонился вперёд и мягко поцеловал Нёвиллета. Ни у одного из них губы не пухлые, скорее тонкие и не предназначенные для ласк, но то было движение нежное, трепетное и очень интимное, несмотря на видимую целомудренность. Как и всегда. Нёвиллет подался вперёд, совершенно забыв, что всё это время сжимал в руках маленькую плюшевую моль. По какой-то дурацкой причине он решил оставить её одну из всех игрушек и цветов, что ему бросили на лёд сегодня. — Заслуженная награда. — Спасибо, — тихо отозвался Нёвиллет, ощущая чужое дыхание на своём лице. Их плечи и колени соприкасались, пока они вот так сидели на покрытой безликим серым покрывалом постели. Мгновение, состоявшее из усталости, отгремевших в ушах обоих шума и суеты соревнования, истеричных голубых бликов с экрана телевизора где-то на периферии зрения, размыленных, таких знакомых черт друг друга на предельно короткой дистанции. Всё это длилось и длилось, пока Чжун Ли не пошевелился, поднял упавшую безделушку и мягко вложил обратно в руки Нёвиллета, рассеянно прижавшего её к себе. Момент единения, в котором звучало слишком много не озвученных слов и эмоций, которые они обычно не привыкли выражать друг другу, растаял без следа. Чжун Ли приподнял его подбородок двумя пальцами и снова поцеловал, но уже более томно, словно пробовал ещё тёплую не затвердевшую карамель. Это было... странно. Наверное, так подумалось Нёвиллету сейчас, также, как и два года назад, когда он семнадцатилетним подростком впервые почувствовал на себе губы своего сорокадвухлетнего тренера. Дело было даже не в разнице в возрасте, а в том, насколько естественно он вложил всё своё существо в руки этого человека. Чжун Ли не выглядел старым, скорее, зрелым, да и все давали ему меньше, чем ему было на самом деле. Ещё он статен и красив, настоящий профессионал своего дела, отпустивший на лёд уже пару десятков таких же, как Нёвиллет — блистательных юношей и девушек, ныне продолжавших свою карьеру под крылом других тренеров. Чжун Ли же выбрал и оставил подле себя лишь одного ученика. Его. Руки с сильными, очень подвижными пальцами скользнули под его термобельё, легли на узкую талию. Горячие. Надёжные. Почти родные. Прошлись вдоль позвоночника, смяли мышцы у поясницы. Эти руки доставали его со дна — из всепожирающей неуверенности в себе, из холода и пыли закоулков родного города, подняли к славе, дали в руки первые медали, а затем трахали глубоко и жёстко, пока губы опаляли огненным дыханием нежную кожу за ушами, и Нёвиллет плавился, выстанывая бесстыдно и громко; плакал, умоляя сильнее и глубже. Он всегда нежен, даже когда берёт его сзади. Даже когда темп бешеный, а дыхания в груди не остаётся вовсе. Даже когда злится. Даже когда кричит на тренировках, или с холодной отстранённостью оценивает его на льду. С Нёвиллетом он нежен, потому что, как сам признался однажды, прижимая его — усталого и испачканного в сперме — к себе под тонким одеялом, с ним невозможно по-другому. Потому что Нёвиллет был для него всем и стоил всего мира. Чжун Ли не мог бы найти достойного слова для того, чтобы описать это чувство, но он никогда не говорил, что любит его даже в порывах дикой, необузданной страсти. К слову, он не говорил слишком многого подчас. И Нёвиллет точно знал, почему. Потому что то же чувство билось и в его груди. Эта связь была намного крепче, чем отношения романтического плана, ровно как не были отношениями между тренером и учеником или отцом и сыном. Будто весь мир сосредоточился на одном человеке, который был всегда и везде подле — на расстоянии вытянутой руки или, очень редко, чуть дальше, чем через длину стандартного спортивного катка. Чжун Ли стянул с него кофту и припал губами к ключицам, заваливая корпусом назад, на податливый матрас. Телевизор был выключен и забыт, и лишь собственное сбитое дыхание звучало в ушах, да кровь била набатом. Нёвиллета подмяли под себя и целовали — долго, страстно, и он чувствовал, как в венах закипает поутихшая было после соревнований кровь. Здесь, в этих объятьях он чувствовал себя хрупким и совсем маленьким, даром, что разница в росте у них целых пятнадцать сантиметров. Таким же тонким и незначительным, как и всегда. Сейчас не время для непрошенных мыслей. Сейчас Нёвиллет позволяет избавить себя от остальной одежды и снова налечь сверху. Чжун Ли знал каждый синяк на его теле, и те, что оставил лёд, и те, что оставил сам. Первые он бережно оглаживал пальцами, вторые обновлял, пуская в ход губы и зубы. Нёвиллета вело и плавило. Похоть, обычные человеческие потребности молодого организма затмили череду мыслей. Но не убрали их. Клешни и щупальца их отпустили его ненадолго, но Нёвиллет всё равно думал, что стоит ему обернуться, и в самом тёмном углу их гостиничного номера его снова настигнет перекошенное от боли знакомое лицо в россыпи веснушек. — Что-то не так, — раздалось над его ухом. Нёвиллет качнул головой, заставляя взгляд фокусироваться на лице Чжун Ли. Тот смотрел обеспокоенно. Его тёплая ладонь переместилась с узкой крепкой талии на щеку Нёвиллета. — Мне прекратить, сокровище? — Наверное... нет... — тихо возразил Нёвиллет, подаваясь навстречу ладони Чжун Ли. — Просто насыщенный день. (— Я волнуюсь за тебя.) Короткий поцелуй в скулу и Чжун Ли поднялся, всё ещё стоя на коленях. Он стянул с себя чёрную водолазку с горлом и снова навис сверху, опираясь на предплечья по обеим сторонам от груди Нёвиллета. — Ты очень громко думаешь, когда тебя что-то беспокоит, — мягко сказал он, проводя тыльной стороной ладони вновь по его щеке. Нёвиллет поднял руку, задумчиво скользя тонкими пальцами по чужому рельефному плечу. Чжун Ли держал себя в форме всегда. Он как-то обмолвился, что в молодости испытывал свой организм на прочность, а уйдя в двадцать пять лет из спорта, занялся восточными единоборствами, чтобы затем снова вернуться в фигурное катание в качестве тренера. Красив, отлично сложён и мускулист, но без излишества — Чжун Ли мог бы стать завидным партнёром любому, но выбрал именно Нёвиллета. — Аякс Тарталья, — наконец выдохнул Нёвиллет, отводя взгляд. Чжун Ли мягко взял его за подбородок и повернул к себе. — Это была его ошибка, не твоя. — Но если бы он не упал, я бы не занял второе место. Чжун Ли лёг рядом, слегка надавливая между лопаток Нёвиллета, поворачивая его корпусом к себе. Так они лежали лицом к лицу поперёк кровати. Нёвиллет опустил глаза. Он не любил смотреть в лицо Чжун Ли, хотя находил его справедливо красивым и привлекательным для себя. Просто... не мог. Ему казалось, что взгляд его тренера, подмечающий малейшую дрожь его рук на тренировках, может проникнуть куда глубже, чем он ожидал. — Ты заслужил свою награду (родной),— рокочущий голос Чжун Ли будто брал в ладони беспокойное сердце и клал его на мягкие перины, успокаивая, убаюкивая разраставшуюся тревожность. — Он упал в самом начале своей основной программы. Мы ведь не знаем, какие прыжки он планировал оставить и где бы ошибся, пусть и в меньшей степени. Не бери на себя ответственность за то, что не случилось. (— Я понимаю тебя. На это сложно было смотреть.) Он поднял руку и очень медленно начал вынимать шпильки из узла на затылке Нёвиллета. Туго скрученные волны светлых, почти белоснежных волос оседали на его ладонях, распадаясь на отдельные мягкие пряди. — Чуть не забыли, — улыбнулся он, и Нёвиллет снова увидел в его взгляде то, что не замечал поначалу, но осознал лишь с началом их более тесных, интимных отношений. Чжун Ли любовался им. И Нёвиллету казалось, что в этих янтарно-карих глазах он видит нечто большее, чем просто гордость за своего ученика. В них он видел самую настоящую завороженность. Он знал, что многие считали его красивым, особенно с распущенными волосами почти до пояса (ниже отращивать ему запретил Чжун Ли, аргументируя неудобством, но Нёвиллет бы очень хотел, чтобы они отрасли до колен), но сам не видел в своей внешности ничего экстраординарного. В конце-концов, его соперник по катку, победитель этого Чемпионата Европы и сегодня взошедший на пьедестал третьим — немец Кэйя Альберих — отличался более броской наружностью и прекрасной харизмой. — Да, так лучше, — согласно качнул головой Нёвиллет. Чжун Ли улыбнулся снова так, как улыбался только ему одному, и зарылся пальцами в его волосы у самой линии роста. Волна наслаждения пробежалась по телу Нёвиллета, более мощная, чем даже та, что только что грозила накрыть его с головой, когда Чжун Ли принялся массировать кожу его головы мягкими круговыми движениями пальцев. Он очень устал от причёски, стягивающей его весь день, и эти манипуляции приносили ему колоссальное облегчение. Казалось, он мог воспарить над кроватью прямо сейчас. Послышался тихий смешок. Нёвиллет открыл глаза на мгновение, но потом снова закрыл их, ощущая новый прилив блаженства. Он был даже разочарован, и едва подавил вздох, когда эти прекрасные сильные руки покинули его волосы и опустились ниже, снова притягивая его ближе к Чжун Ли за талию. Однако такой своеобразный массаж сделал своё дело, и теперь Нёвиллет чувствовал себя куда более расслабленным, чем несколько минут назад. Чжун Ли осторожно подался вперёд, накрывая своими губами губы Нёвиллета, увлекая за собой, на себя, и целуя сначала мучительно медленно, почти невинно, чтобы уже через мгновение проникнуть языком в его рот, захватывая власть и инициативу полностью в свои руки. И Нёвиллет сдался его натиску, его уверенным движениям, вжимавшим его за ягодицы в пах Чжун Ли. Ему не нужно было много времени, чтобы возбудиться в ответ, даже несмотря на усталость. Хватало лишь поцелуя и ощущения привлекательного тела рядом, поэтому и не был удивлён, когда сам стал инстинктивно потираться о нижнее бельё Чжун Ли, проскальзывая бёдрами по его поджарым ногам. — Ты прекрасен, — прошептал тот ему на ухо перед тем, как прижаться к ушной раковине губами. Это был удар ниже пояса, попадание в десятку и заранее выигранный джекпот. Всё тело Нёвиллета налилось расплавленным металлом, а из глотки сам собой вырвался протяжный стон. Уши были его главной эрогенной зоной, и Чжун Ли этим пользовался, чтобы обезоружить его мгновенно. Когда горячий язык обвёл его ушную раковину и скользнул внутрь, Нёвиллет снова беззастенчиво застонал, прижимаясь всем телом, позволяя юркому языку Чжун Ли влажно проникать всё глубже. Горячее дыхание обжигало; он с силой протащил свой член, всё ещё закрытый тканью, по животу Чжун Ли, прекрасно понимая, что уже оставляет за собой на его коже влажный скользкий след. Какие бы сильные эмоции не испытывал Нёвиллет во время их близости, их секс всегда был тихим, размеренным и спокойным. Даже в моменты кульминации Чжун Ли брал хоть и быстрый, но чёткий темп, предпочитая силу скорости. Это сводило Нёвиллета с ума. Ощущение абсолютной принадлежности, обволакивающего собственничества и власти над собой. Чжун Ли вобрал в себя все его эмоции, и здесь ему было спокойно и легко. Мысли послушно покидали его голову, оставляя место лишь белой расплавленной похоти. Смазку и презерватив Чжун Ли достал из маленькой дорожной аптечки в тумбочке, не поднимаясь с кровати, и лишь вытянув руку. Нёвиллет покосился на содержимое его ладони полуаппатично, и снова уткнулся носом в его шею. Здесь исконный запах Чжун Ли ощущался сильнее всего. Сандал, немного восточного парфюма и стирального порошка с недавно снятой кофты. В такие моменты Нёвиллет не хотел думать, как выглядит со стороны. Он надеялся, что не глупо, хотя совсем скоро это стало и вовсе не важно. Щедро смазанные пальцы Чжун Ли толкнулись между его ягодиц, с которых он только что снял боксёры. Бельё было отложено в сторону с типичной прилежной терпеливостью с его стороны, но Нёвиллет наблюдал за этим уже заплывшими от наслаждения глазами. Забыться. Забыть. Растаять в блаженной истоме, в которой существовало лишь трение кожи о кожу, запах пота и ощущение складок смятой кожи под обкусанными ногтями. Дурацкая привычка. Он правда пытался расслабиться, пропуская в себя чужой палец. Растяжка была почти болезненной из-за недавнего напряжения и общей утомлённости тела Нёвиллета, которое уже не желало толком слушаться обладателя. — Потерпи, это немного, — голос Чжун Ли рокотал рядом с лицом Нёвиллета. Тёплые губы снова нашли его ухо, и стоило им начать покрывать его и шею под нежной мочкой лёгким поцелуями, Нёвиллет-таки смог расслабиться, давая Чжун Ли проникнуть внутрь. Изгибаться под ним, совершенно по-блядски отставляя задницу и умоляя каждой клеточкой своего существа об этих сладостных, мучительно долгих толчках, тоже было не стыдно. Палец, два, три. Чжун Ли двигал ими медленно, вызывая приступы лёгкой дрожи по телу. Это было привычное, давно знакомое движение, и вскоре Нёвиллет раскрылся полностью, свободно соскальзывая вниз по фалангам с еле слышным влажным звуком и приглушённым всхлипом — слёзы как-то сами выступили на глазах от не вышедших за день эмоций. — Умница. И Нёвиллет отстранённо подумал, что его тело слишком уж бурно реагировало на такую незамысловатую похвалу. Как будто он не мог быть менее тактильным и чувствительным по отношению к Чжун Ли. Как будто быть менее отзывчивым было грешно для того, кто питал к нему столь глубокие, почти разрушительные чувства. Член его болезненно горел, исходя предэякулятом на чужой подтянутый живот. Он прижался ближе, ища стимуляции, но тут же с привычным почти-разочарованием понял, что его переворачивают на другой бок. Чжун Ли не попросит его сказать, если будет некомфортно. Нёвиллет и так знал всё это, как знал и то, что даже если почувствует боль, не скажет о ней. Его обняли сзади, когда головка в смазанном презервативе ткнулась между его ягодиц. Горячая ладонь легла на его собственный член, сжала его, пока сам Нёвиллет слепо скользнул по покрывалу рукой. Когда пальцев коснулось что-то мягкое, он сжал его, одновременно ощущая, как горячая набухшая плоть проскальзывает внутрь его. Растяжка была идеальной. Как и всегда. Поэтому боли он почти не ощутил, прижимая к груди маленькую мягкую моль. Почему-то сейчас он почувствовал странную надобность в этом. Нёвиллет не мог бы объяснить этого, но вещица заземлила его вмиг, дав какую-то странную опору в калейдоскопе происходящего, где от усталости нереальным казалось всё от горячего трепещущего тела Чжун Ли за спиной, замершего на несколько секунд перед первым поступательным движением, и до расплывчатого образа настольной бра на тумбе. В ответ на так и не заданный вопрос (— Всё нормально? — спросил бы Чжун Ли), Нёвиллет подался назад. Первые толчки отдались дрожью нетерпения в груди, а последующие раскалили и простынь под ним, и собственный член в чужой ладони. Поцелуи. Чужое, глушащие его дыхание и язык на горящих мочках ушей. Нёвиллет проваливался в блаженство, крепко прижимая маленькую игрушку к груди, но сознанием будто смотрел на себя и думал о лёгкой нереальности происходящего. Усталость опутывала мысли, мешаясь со сладкой негой в низовьях живота, растущим жаром и всё затягивающимся узлом наслаждения. Руки Чжун Ли ласкали его член, протаскивая кожу от головки вниз и обратно, растирая естественную смазку и сжигая всё его естество одним-единственным желанием. Его имели размеренно, с заметной осторожной мощью, которая иногда вызывала странные, противоречивые чувства в Нёвиллете — нетерпение и что-то ещё, что он отказывался даже про себя называть раздражением. Нёвиллету не потребовалось много времени. Всего несколько десятков сильных толчков, влажный вздох в мятые простыни, и уже следующее движение по члену взорвало в голове фейерверк. Сноп ярких жёлтых искр блеснул на периферии сознания. Темп Чжун Ли ускорился. Немного болезненное, покровительственное движение, вдавившее Нёвиллета в кровать, вырвало из него непроизвольный стон, под который Чжун Ли прижался к нему со спины особенно плотно, содрогаясь от оргазма и наполняя презерватив внутри щедро смазанной дырки Нёвиллета спермой. Несколько минут они просто лежали. Чжун Ли вытер руку о лежавшее тут же полотенце, которое подложил заранее под бёдра Нёвиллета. Всегда осмотрителен и точен. Возможно, возраст и опыт брали своё, кто знает. Нёвиллет привык, что может во всём положиться на него. Это было... удобно. — Хочешь отдохнуть или сходим в душ? — Отдохнуть, — после небольшой паузы прошептал Нёвиллет. Голос его совсем не слушался от свалившей его с новой силой усталости. Плюшевая моль приятно щекотала голую грудь, когда Чжун Ли вышел из него и поднялся, накинув на его плечи одеяло. Приятное влажное тепло исчезло, заставив поёрзать в поиске более удобного положения для своей пятой точки. После недолгой возни Чжун Ли погасил свет и лёг рядом — Нёвиллет уже плохо осознавал реальность, когда ощутил лёгкий поцелуй на своём виске и прохладу влажных салфеток на своём животе. Он и правда не против был заснуть сегодня обнажённым. Ни на что более сил у него не хватало. (...я так тебя...) 4 часа 46 минут спустя Проснулся он резко и сразу, будто облитый из ведра ледяной водой. Уже лёжа в кромешной тьме с открытыми глазами, он осознал, что не спит, более того, сна не было ни в одном глазу. Дыхание сбилось. Ноги сводило предсудорожным напряжением. Пришлось перевернуться на спину и оттянуть стопы пяткой вперёд, чтобы подавить неприятные ощущения. Судя по темноте вокруг, всё ещё стояла глубокая ночь. Нёвиллет не видел ровным счётом ничего, но телефон остался в куртке, поэтому ни проверить время, ни осветить что-то не представлялось возможным. По тихому дыханию сбоку он понял, что Чжун Ли продолжал спать рядом. От чего-то сегодня мысль об этом не успокаивала. Очень осторожно, чтобы не разбудить его, Нёвиллет сел и свесил ноги с кровати, ощущая пробирающую прохладу и тут же покрываясь гусиной кожей. Непонятная тревога, потребность двигаться и лихорадочно думать сразу обо всём была ему знакома, но он не был уверен, что переволновался достаточно сильно за этот день, чтобы находиться в таком состоянии. Однако и он не мог припомнить, чтобы виною всему был какой-то ночной кошмар. Было средство, помогавшее ему справляться с любым видом нервных перенапряжений. Вздохнув, Нёвиллет поднялся и наощупь направился в ванную. Чжун Ли знал его настолько хорошо, насколько мог один человек знать другого. Нёвиллет ощущал это буквально как движение собственных мыслей, к которым не спрашивая и не доставляя дискомфорт присоединялись чужие слова и намерения. Так и Чжун Ли всегда знал о его предпочтениях — выбирал самое комфортное время тренировок, сам разминал ему ноги, делал массаж или вычислял самую приемлемую диету. А ещё всегда выбирал отели на время соревнований, в которых либо был открытый бассейн, либо номера с просторными ванными или джакузи, потому что прекрасно знал, как вода влияла на его ученика. Будь то напряжение перед соревнованиями, неудачная тренировка или просто плохое настроение — Нёвиллет всегда приходил в блаженное отстранённое безразличие, когда опускался в ванну с горячей водой. Обязательно горячей, едва терпимой для человеческого тела. В темноте он нашарил выключатель подсветки вокруг зеркала и запер за собой дверь, чтобы, пусть и тусклый, свет и шум воды не смог разбудить Чжун Ли; затем открыл кран и закрыл слив, надавив на специальный рычажок возле смесителя. Эта ванная была настолько огромна, что легко могла бы поместить три джакузи. Забавно, что большая часть пространства никак не использовалась, лишь сиротливо жался к полностью пустой стенке у входа подвешенный фен. Белую плитку с еле заметными ненавязчивыми узорами также украшали несколько вешалок с пушистыми полотенцами и белоснежными воздушными халатами. Не полностью осознавая собственные действия, Нёвиллет потянулся к одному, а когда поднёс его к лицу и вдохнул аромат свербящей свежести, наконец почувствовал толику долгожданного облегчения. Странно, что до сих пор его тревога не оформилась в какие-то конкретные мысли. Обычно, просыпаясь вот так он чётко видел перед глазами картину того, что его беспокоило в данный конкретный момент, но сейчас, сидя на холодном и гладком бортике, он не смог бы точно сказать, что за звери кружили вокруг его сознания, готовясь напасть с беспрецедентной жестокостью, стоит ему выйти из хрупкого душевного равновесия. Вода поддерживала его тело, будто не желая принимать в себя, когда он опускался в наполненное бурлящее джакузи. Несмотря на то, что у Чжун Ли был стопроцентный неограниченный доступ к его телу, Нёвиллет всё же отвоевал (не проронив ни слова) для гидромассажа право на манипуляции с собой помимо ловких пальцев тренера. Если так подумать, никто действительно не касался его с тех самых пор, как в пятнадцать лет он оказался под крылом Чжун Ли. Юный талант, который тот берёг вплоть до шестнадцати лет и отпустил сразу на взрослый лёд, в жар схватки между зрелыми, опытными фигуристами. И всё же всегда был рядом, одним лишь своим присутствием присмиряя злые рты, не знавшие до сих пор достижений никому неизвестного юнца. Имя Чжун Ли не забывали никогда. Из прицела цепкого общественного внимания он исчез на семь лет после резкого и внезапного окончания своей карьеры, и вернулся уже тридцатидвухлетним тренером, на которого тоже поначалу смотрели с недоверием. Но годы шли, и его ученики блистали на льду, снова напомнив спортивному сообществу его имя, пока четыре года назад в маленькой провинции Чжун Ли не увидел его. Нёвиллет прекрасно помнил тот день. Тогда он впервые пробовал прыгать тройной аксель под пристальным взглядом тренера. Наравне с двумя своими соучениками он тренировался всё отведённое им на льду время и был столь сосредоточен, что не заметил подле мадмуазель Эгерией ещё одну фигуру. У него отчаянно не выходило, но он не был бы собой, если бы не довёл начатое до конца. К тому моменту, когда у него всё же получилось, за окнами спортивного комплекса его маленького городка давно стемнело. Когда Нёвиллет, полностью опустошённый, доехал до выхода на трибуны, его там уже ждали. — Думал вмешаться, но хотел узнать, сможешь ли ты добиться результата сам. Нёвиллет поднял взгляд, наткнувшись на яркие, очень внимательные карие глаза. Усталость сводила ноги и лишала лишних в этот момент мыслей. Он как-то сразу понял, что перед ним не обычный загульный зритель. — Мне не нужна помощь. — Без помощи ты похоронишь в этой глуши свой талант, — мужчина достал из кармана пальто бумажку с именем и номером телефона. — Позвони мне, если хочешь прыгать четверной на Чемпионате Мира. Более неожиданный посетитель не проронил ни слова, развернулся и вышел с трибун, оставив утомлённого и озадаченного Нёвиллета наедине с гулким эхом от щёлкнувших рубильников. Прожекторы погасли, и только тяжёлые снежные хлопья шуршали, ложась на застеклённую крышу крытого катка. И вот он здесь. Нёвиллет открыл глаза, глядя в идеально выбеленный потолок ванной комнаты. Вздох. Чжун Ли не сдержал своё обещание. Нёвиллет так и не прыгнул четверной аксель вчера, во время своей произвольной программы на Чемпионате Мира; не добрал трёх баллов суммарно до первого места. Перед внутренним взором стояла самодовольная ухмылка Камисато Аято, глядящего на него сверху вниз и произносящем одними губами: "Я же говорил". Тихо бурлящая под ним горячая вода расслабляла тело, но вопреки обычаю, мысли не покидали его голову, лишь наплывали с новой силой и клубились на подкорках липким, навязчивым туманом. 13 часов 25 минут назад — Кого я вижу... Этот язвительный тон Нёвиллет не спутал бы ни с каким другим. Как, впрочем, отвечать на ссыпавшееся на него проклятье в виде едко ухмыляющегося узкоглазого лица, он за год так и не разобрался. — Господин Камисато, — послышалось сзади торопливое, — у вас назначено интервью через десять минут. Из-за плеча японца возникло миловидное улыбающееся лицо. Высокий парень европейской наружности с приглаженными волосами и повязкой на голове, поддерживающей непослушную чёлку, приветливо улыбнулся застывшему у выхода из разминочного зала Нёвиллету. — Месье Нёвиллет, мы рады снова видеть вас, — Томас Бергер, личный секретарь Аято и просто парень на побегушках у японской команды по фигурному катанию — как всегда — в шаговой доступности и в абсолютной готовности разгребать неудобные ситуации, причиной которых становится вздорный характер его босса. Нёвиллет не сразу вспомнил его имя, лишь благодаря бейджу на фирменной ленте соревнований он смог возродить его в памяти. — Не думал, что месье "второе место" выйдет на Чемпионат Мира, — протянул Камисато, складывая руки на груди. — Мне хватило баллов, — сдержанно отозвался Нёвиллет, краем глаза замечая беседовавшую с Чжун Ли Яэ Мико — тренера японской сборной — в углу разминочного зала. Мягкий пол, несколько зеркал и стол с логотипом соревнований с неизменным наблюдающим, сейчас полирующим взглядом собравшихся за увлекательным диалогом тренеров. — Поздравляем с серебряной медалью на Чемпионате Европы в этом году, — как ни в чём не бывало подхватил Тома. Разве что линия его рта, стоило ему замолчать, стала какой-то чересчур уж напряжённой. — Думал сегодня заглянуть к букмекерам, да передумал, — не обращая на попытки подчинённого загладить неудобную ситуацию, веселился Аято, — но ты можешь радоваться — на тебе столько людей уже третий сезон зарабатывают огромные деньги. Приносишь пользу обществу. Люди очень ценят стабильный доход, знаешь ли. — Спасибо за тёплые слова, месье Бергер, — обратился Нёвиллет подчёркнуто к залившемуся краской Томе. — Надеюсь, вам понравилось выступление. Аято, судя по виду, хотел было что-то сказать, но его прервало явление народу нового действующего лица. Лицом оказался материализовавшийся в дверях рыжий парень в трёхцветной куртке с гордой надписью красным "Russia" на груди. — Опа, привет, — у него был совершенно очаровательный топорный акцент, расслабленная поза и вздёрнутый веснушчатый нос. Вживую с Аяксом "Тартальей" Романовским они встречались последний раз на Чемпионате Европы два месяца назад, но за успехами совсем юной шестнадцатилетней звезды российского фигурного катания Нёвиллет следил с самого его дебюта в позапрошлом году на Кубке России, а затем встретился лично на Кубке Ростелекома в конце ноября в Санкт-Петербурге, где занял второе место после него. Аякс, уже тогда взявший себе псевдоним героя старинной итальянской оперы, буквально взлетел на пьедестал, не прилагая к этому заметных усилий. Он будто родился с коньками на ногах — катался столь вдохновлённо и играючи, что Нёвиллет не мог оторвать от него взгляда, стоило ему выйти на лёд. — Привет, Аякс, — лицо у Томы заметно расслабилось. Нёвиллет тоже был рад возможности несколько разрядить накалившуюся атмосферу, а лучше этого задорного русского это вряд ли удалось бы кому-то другому. — Здравствуй, — совсем тихо отозвался Нёвиллет, вполне искренне улыбаясь парню. А вот лицо Аято потемнело. В том году он также приезжал на Кубок Ростелекома, но занял там лишь четвёртое место — неожиданно после совершенно разгромного выступления на Чемпионате четырёх континентов, где он по очкам значительно обогнал остальных участников ещё в короткой программе. Впрочем, это не помешало ему победить на Чемпионате мира в том же сезоне весной. Аякс оказался третьим — сказалась нехватка опыта — а Нёвиллет, ожидаемо, снова вторым. Это походило на проклятье. Он забирал серебряные медали едва ли не в каждом крупном международном соревновании, в котором участвовал — ошеломительный результат, но в его копилке никогда не было золота (кроме чемпионата Франции, который он выиграл осенью прошлого года), лишь одна бронзовая медаль с Чемпионата Европы в прошлом сезоне. Аякс облокотился спиной о стену напротив входа в тренировочный зал и двух столкнувшихся в дверях собеседников, чуть сгорбившись, скрестив ноги и запустив руки в карманы. — У тебя там вроде интервью намечалось, Камисато, — он выглядел абсолютно расслабленным, но взгляд, направленный мимо Нёвиллета в лицо Аято сквозил нарочитой вежливостью. Совершенно неприкрытой, кстати говоря. — Я своё уже отговорил. Несправедливо будет, если мучился перед камерами сегодня только я, да? Японец не снизошёл до того, чтобы ответить. Под благодарственным взглядом Томы, уводившего его прочь, они остались вдвоём. — Я видел твоё выступление в январе, — первым подал голос Аякс. Взглянув на него, Нёвиллет заметил, что смотрел парень мимо него, на раскланивавшихся между собой тренеров и облегчённо выдохнувшего члена оргкомпании. — Здорово, да и на вашем местном Кубке ты откатал круто. Но... — тут он весело подмигнул, — сегодня не ты утрёшь нос Камисато. Зато сможешь полюбоваться, как я вкатываю его в этот лёд. Надеюсь, словишь кайф. Тарталья подошёл к нему вплотную. Нёвиллет не знал, что ответить. Он успел заметить, как Чжун Ли кивнул своей собеседнице в последний раз и направился к ним. Долгожданное спокойствие всё ещё находилось в паре десятках шагов от них, поэтому расслабляться было рано. — Честно, Сцилла, я тобой восхищаюсь, — понизил тон Аякс. — Ты так поздно вышел на большой лёд, у нас ребята соревнуются во взрослых категориях с четырнадцати, а ты покатился в шестнадцать. Знаешь, я... вижу, с каким лицом ты катаешься. Я пытался понять, что ты чувствуешь, пока наблюдал за тобой. Знаешь, я понял. Мы похожи. Во всём этом. Он неопределённо кивнул в сторону невидимого за сводами трибун и коридоров стадиона. — А ещё знаешь, ты можешь взять первое место. Конечно, не когда твой соперник — я, — тут он пожал плечами, мол, извиняй, — но ты мог бы. Но не с той программой, которую тебе даёт твой дед. Мой совет — хочешь отвязаться от своей клички, научись удивлять. Стабильность — это классно, но намного больше ты получишь, когда начнёшь делать больше, чем тебе комфортно. Бывай! Развернулся, подмигнув ещё раз, и скрылся за поворотом узкого, но хорошо освещённого коридора по направлению к зале ожидания. Нёвиллету оставалось лишь смотреть вслед энергично пружинившим рыжим вихрам на его макушке. — Нёвиллет? — Чжун Ли остановился рядом. Абсолютное спокойствие, обволакивающее душу каждый раз, как он был рядом, снова вернулось. В глазах Чжун Ли он видел обеспокоенность и глубокую нежность. Он не мог выражать свои чувства словами или телодвижениями, когда они не были наедине, но всё же позволил себе сейчас протянуть руку и взять кисть Нёвиллета в свою ладонь. — Ты разговаривал с другими участниками? Сдержанный кивок. Чжун Ли слегка нахмурился. — Пойми, может пострадать твоё моральное состояние перед соревнованиями. — Кажется, я не давал повода сомневаться в себе, — спокойно ответил Нёвиллет. Чжун Ли вздохнул. Лицо его было мрачно, брови сошлись к переносице. — Всё, что угодно, может вывести тебя из равновесия. Одно неосторожное или намеренное слово имеет огромный вес в нашем деле. (— Я волнуюсь за тебя.) Нёвиллет пошёл за ним. Им предстояло провести ещё около двух часов, ожидая его выхода, в специально отведённых помещениях. Оставалось лишь ждать, расположившись в довольно тесном, по-больничному ярко освещённом зале с десятком круглых столов в окружении удобных, обитых голубым стульев. Людей здесь было немного — в основном, сопровождающие фигуристов и представители федераций фигурного катания других стран. Участники же турнира всё ещё разминались в специальных залах. Одна из стен была увешана большими плазменными экранами, через некоторое время вспыхнувшими. Прямая трансляция Чемпионата Мира по фигурному катанию в Монпелье началась, демонстрируя первую пятёрку выезжающих на лёд спортсменов, которым по жребию выпала нелёгкая выступать в начале. Едва это случилось, Чжун Ли встал, собрал необходимые вещи, и вместе с Нёвиллетом они отправились в сеть небольших коридоров рядом с выходом на трибуны. До выхода на лёд оставалось двадцать пять минут. Зал скандировал где-то наверху, приветствуя следующего спортсмена. Кто это был? Мысли двигались вяло и неохотно. Приглушённые стенами звуки с поверхности доносились сюда будто из-за толщи воды — ко дну океана. Нёвиллет рассматривал свои пальцы в свете ярких потолочных диодов, едва ли замечая шнырявших мимо волонтёров в форме, слишком занятых, чтобы в свою очередь обращать на них с Чжун Ли больше внимания, чем требовалось. Ему по жеребьёвке полагалось выходить на лёд в следующей пятёрке самым первым. Через два номера после него должен был выступать Аякс. На Чемпионат Мира, помимо них и Аято, приехало ещё несколько знакомых ему фигуристов, некоторые имена оказались новыми, кто-то напротив, покинул большой спорт или не был выбран национальным жюри. Несмотря на то, что Нёвиллет находился в спортивной среде постоянно и наблюдал за всеми более или менее известными соперниками, благодаря влиянию Чжун Ли он перенял привычку оценочно смотреть на всех и каждого и не примешивать собственное мнение в угоду эмоциям. Всё изменилось с появлением Аякса. "Алая бабочка" — так называли совсем юного Романовского ещё в юношеской сборной, но стоило ему в пятнадцать лет вспыхнуть на Кубке Ростелекома, и Нёвиллет так и не смог забыть его невесомое порхание надо льдом под "Арию Сальери". Тогда Нёвиллет также выходил на лёд перед ним, и уже поднимаясь со специальных мест возле арены после оглашения баллов, заметил лохматую макушку рядом с мягкими заграждениями. Парень подпрыгивал от нетерпения, и всегда флегматичный Нёвиллет подумал в тот момент, что у него наверняка бойкая, весёлая композиция. Русских всегда видно было издалека. Особенно таких — слишком живых и буйных. Театральная скованность его фигуры, стоило ему встать в начальную позицию, выражение лица, первый толчок и решительный взгляд, переполненный настолько естественной разрушительной ненавистью, что съёжились даже люди на трибунах — свалилось на Нёвиллета неожиданно, совершенно внезапно. Аякс танцевал на единой эмоции, на ревности, на зависти, которую будто сам испытывал к незримо присутствующему с ним на льду Моцарту. Совсем мальчишка — прыгал каскады из двух тройных прыжков легко и непринуждённо. Его немного закрутило на вращениях и он упустил центровку, но быстро оправился и не должен был потерять слишком много баллов. Он знал каждый элемент, и исключая несколько помарок, исполнил их блестяще. Программа не была слишком сложной, но идеально ложилась на музыку, повергая присутствующих в трепет. Заворожённый Нёвиллет смотрел на него, не отрываясь, и в его глазах он наблюдал то, о чем тот сказал ему лично час назад — они действительно похожи. Нёвиллет видел такое не однократно — такую страсть к свисту стоячего воздуха в ушах, к боли в мышцах от продолжительной тренировки и счастью от идеально исполненного элемента. Но почему только в этот раз — при виде порхающего надо льдом Романовского — сердце его дрожало перед каждым ударом — до конца понять не мог. "Стабильность — это классно, но намного больше ты получишь, когда начнёшь делать больше, чем тебе комфортно." Ему завидовали, на него ровнялись. Нёвиллет плохо был осведомлён о делах мирских, но отдалённо из-за глухой стены, которую возвёл для него Чжун Ли, чтобы обойтись без тяготящего общественного внимания, до него долетали слухи и отголоски чужого мнения. Из-за замкнутости и необщительности с прессой, Нёвиллета не любили той одержимой фанатской любовью, которой удостаивались известные личности его профессии, однако признавали его достижения и высокий мировой рейтинг среди фигуристов. На выступлении Аякса он, наверное, впервые задумался, что для него всё это значило, и пришёл к выводу, что не знал другой жизни и не задумывался над тем, как именно повернулась бы его судьба, не пойди он в спорт или не позвони он после той знаменательной тренировки Чжун Ли. Неужели ему предначертано каждый раз отдавать победу кому-то другому, и была ли это целиком и полностью его вина? Аякс говорил, что дело в стабильно хорошей, но не "не комфортной" для него программе, однако Нёвиллет, склонный сомневаться в себе и прекрасно этот факт осознающий, не был в этом уверен. Он, по-хорошему-то, ни в чём уверен не был. Кроме одного — он полностью полагался на Чжун Ли. А сейчас талант, восхитивший его, прямым текстом говорил ему оттолкнуться от этой всегда надёжной опоры и искать чего-то нового. Вдруг, он сделает только хуже? Более того, вдруг он потеряет доверие Чжун Ли? — Месье, прошу, пройдите в секцию "1В", скоро начнётся разминка. Пожалуйста, двигайтесь по указателю на полу, вас встретят, — рядом в проходе возник волонтёр в сине-белой форме — очередная безликая шестерёнка, слаженно встроенная в механизм Чемпионата мира. — С удовольствием, большое спасибо, — Чжун Ли — как всегда — вежлив и краток. Благо, отвечать на вопросы в его присутствии Нёвиллету было не нужно. Щуплый паренёк проскочил мимо, едва протиснувшись в узком проходе, и засеменил дальше по ковралину между болезненно-белых стен, перебирая в руках какие-то бумаги в папке. — Готов? Нёвиллет быстро взглянул в его лицо и отвёл взгляд. Тепло в этих глазах всегда было ему опорой и унимало поднявшуюся было тревогу. — Да. — Тогда пойдём. Пожалуйста, не прыгай на разминке и улыбайся зрителям, — последнее Чжун Ли добавил очень мягко: — У тебя очень красивая улыбка. Дойдя до нужного коридора, они заметили небольшую толпу из тренеров и участников соревнования, собравшихся в слишком тесном для них пространстве. Чтобы разминуться с ними, несчастные взмыленные волонтёры вынуждены были втягивать всё, что можно, только бы проскользить по рельефным, уже порядком затёртым за неделю соревнований стенам. И даже тут Аякс Тарталья умудрялся занять всё доступное ему место, запустив руки в карманы фирменной спортивной куртки своего региона и выкинув ноги на всю ширину прохода, упёршись носами чехлов для лезвий коньков в противоположную стену. Он приветливо вскинул руку, а отсалютовав, повернулся к своему собеседнику, с которым что-то обсуждал до этого. Нёвиллет не знал лишь одного участника из собравшихся — аккуратно, словно по линейке, подстриженного паренька в форме сборной Индии, но потом смутно вспомнил его озорной номер на Чемпионате четырёх континентов осенью. Его страна не славилась выдающимися фигуристами, поэтому вполне логично было видеть здесь столь юное дарование, едва вышедшее на лёд и оказавшееся достойным пройти на Гран-При сезона. Помимо него здесь был приземистый китайский спортсмен с жёлтыми глазами и забранными частично в хвостик волосами — Ка Мин, отличившийся на всё том же Чемпионате четырёх континентов совершенно невозможной последовательностью из каскадов из двух тройных и трёх тройных прыжков. На нём был броский красно-оранжевый костюм с зелёными вставками, очень шедший его ярком открытому лицу. Он с широкой, немного нервной улыбкой разговаривал со своим тренером — благородного вида женщиной в прямоугольных очках в красной оправе. Она почему-то пришла на соревнование на высоких каблуках, хотя, надо отдать ей должное, ходила она на них абсолютно не по-человечески грациозно, будто ступала по облакам. Замыкал процессию угрюмого вида швейцарец с мощной челюстью и красно-каштановыми волосами — двадцатисемилетний Дилюк Рагнвиндр — тридцатое место в мировом рейтинге и крайне нелюдимый спортсмен, чей взгляд смягчался лишь когда он смотрел на своего тренера — миловидную светловолосую женщину немного старше его, в прошлом — победительницу Олимпийских игр и известную фигуристку Джинн Гуннхильдр, самую молодую из присутствующих здесь тренеров. Всё, впрочем, объяснялось золотыми кольцами на их безымянных пальцах, стоило ему расстегнуть правой рукой куртку, а ей — поправить хвостик левой. Над завешенным бело-голубой материей выходом висели электронные часы. Совершенно чужеродные в мире серо-голубого ковралина и белых стен красные цифры не показывали время, лишь отсчитывали минуты и секунды, и хоть никто из присутствующих, кроме очень сухой женщины с поджатыми губами в форме Чемпионата, на них подчёркнуто не смотрел. В очередной раз подняв голову, она резковато кивнула, словно бы самой себе, и выглянула из-за отгораживающей их от стадиона ткани; перебросилась с кем-то парой слов, ровно на отметке 43:00 одёрнула занавесь окончательно и вышла наружу, подзывая тренеров и участников соревнований пройти вперёд жестом. Из-за яркого освещения всех технических помещений, арена под покатыми сводами красивого овального стадиона с полупрозрачной застеклённой крышей не ослепила их. Вышедших обступили со всех сторон ряды ярко-синих трибун с откидными сиденьями, переполненные разномастной зрительской толпой. Приветственные возгласы, поднявшиеся флаги стран-участниц, объективы камер — ко всему этому Нёвиллет привык. Волнения не было, лишь странная опустошённость и маячившая где-то в углу сознания мысль, что всё вокруг как-то слишком далеко от него. Либо сам он был удалён от тысяч глаз на непомерное, непреодолимое расстояние. Не сон, но что-то, очень близкое к похожему состоянию, и лишь бортик ему по грудь, и лёд за ним оставались почти пугающе близко. Ка Мин, шедший чуть впереди, посылал воздушные поцелуи трибунам. Хороший актёр, искренне благодарный вниманию со стороны облачённых в красное китайских зрителей на ближайшей трибуне. Краем глаза Нёвиллет заметил оживившиеся французские флажки, энергично приветствовавшие его. Он у себя на родине, поэтому его болельщиков здесь было ощутимо больше. Согласно протоколу, ему нужно было улыбаться. Особых сложностей ему это не приносило, поэтому он поднял руку и помахал сидевшим, на что получил несколько подбадривавших его криков. У них было несколько минут, чтобы размяться. Все пятеро оказались на льду, выстроились согласно положенному порядку выступления по середине катка. Нёвиллет знал, что сейчас на экранах телевизоров его покажут крупным планом с графами возраста, мирового рейтинга, именем тренера и названием выбранной для выступления музыки. Изящный фирменный поклон при звуках своего имени из динамиков — наклон головы и лёгкое движение кисти сверху вниз — к сердцу — зрителям, поворот к судейскому столу — две руки снова сходятся к груди, и снова поклон. За три сезона он выстроил себе лёгкий отстранённый образ, но очень чувственный, как цветок, пробивающийся к людскому вниманию сквозь жестокие снега. Его программа — способ показать свои эмоции, но мало кто догадывался, что эта часть уже не была просто образом. На разминке всё вокруг, включая остальных участников, ещё больше отдалилось от него, совершенно скрывшись за пологом смутного ожидания и сосредоточенности. Лишь когда прозвучал сигнал, и секундомер с краю стадиона обнулился, Нёвиллет вынырнул из своих мыслей и подъехал вместе со всеми к выходу на трибуны, но не чтобы зайти в эту специальную зону, где толпились по углам арбитры и тренеры, а чтобы остановиться перед Чжун Ли. Тот облокотился на довольно широкий бортик предплечьями. Наверное, эти моменты перед прокатом — одни из немногих, когда Нёвиллет смотрел ему в глаза. — Готов? — снова этот вопрос. Никому из окружающих не могло прийти в голову, что ему не нужен был этот разговор, чтобы знать о состоянии своего подопечного сейчас. Кивок. — Помни о силе толчка на каскадах, но мне больше нечего тебе сказать, — лицо у Чжун Ли красивое, с редкими вкраплениями морщин между бровями. Он непривычно выглядит в куртке их сборной, и Нёвиллету кажется, что эта форма его старит больше, чем его обычная, всегда чёрная одежда. — Ты — лучшее, что есть у меня. Моё сокровище. Помни об этом, что бы не случилось. (— Всё получится. Я верю в тебя.) Арена раздвинулась. Купол потолка сошёлся над ним, яркие прожектора блеснули над головой, ещё больше отстраняя его от окружающего мира. Нёвиллет — на середине ледяного полотна. Сегодня на нём — серый костюм с ярко-фиолетовыми вставками и негромоздкой бахромой в форме лепестков увядающего цветка на плече. Мысли переплелись с зародышем чувств, которые ему предстоит выразить через несколько секунд. В голове — блаженная пустота, а в ушах — тихий голос Чжун Ли в темноте их спальни. Жизнь не зависит о того, что мы ждём от неё. Она идёт сама по себе. Всё наше существование — это свободное падение. В том числе — и любовь. Позиция. Музыка. Шаг. Правильно. Всё вокруг — лишь череда случайностей. Он гибок и грациозен. Он знает это. Знает, что его руки и линия плеч — прекрасное средство выражения его эмоций. Что это может быть? Крылья бабочки или набегающие на берег волны? Первый прыжок — тройной риттбергер. Короткая хореографическая последовательность: на лице и в движениях — обречённость. Он не может окинуть собственное тело и изменить свою судьбу. Любой спортсмен бы гордился таким чисто выполненным сложнейшим каскадом: тройной лутц, вращение — тройной тулуп. Несколько хорошо отточенных плавных движений, проезд. Подготовка. Ещё один тройной лутц с поднятыми руками. Чисто. Воздух свистел в ушах. Не существует ни зрителей, ни стадиона, ни арбитров и судей. Лишь музыка и внутренний таймер. Дорожка шагов. Здесь должна в должной мере проявиться его чувственность. Пора вспомнить, что он всё ещё — на одной большой, просматриваемой со всех сторон ледяной сцене. Сегодня все их взгляды будут на нём. Залезут в душу. Что подумают о нём? Поймут ли, что он пытается передать? Вращения — чёткое количество витков, которое ему нужно совершить. Скорость хорошая, центровка — тоже. Музыка подбирается к своей кульминации, а его выступление — к концу. Здесь коэффициент баллов за прыжки выше. Началась вторая половина. Чувства обостряются. Здесь песня говорит и о жизни, и о любви. И повторяет одно и то же слово, переполненное горечью. Сопротивляться судьбе нельзя, иначе сломаешься. Тебя раздавит, как давит шквал торжественной музыки. Заход. Толчок. Три быстрых оборота. Скольжение... Его ведёт. Ледяная поверхность обжигает пальцы. Оборота три. Он докрутил тройной аксель, хоть и коснулся льда. Это ничто. Нужно продолжать. Последнее усилие. Самый сложный элемент после тяжело дающегося ему акселя: тройной каскад — тройной сальхов, тройной тулуп — вращение — двойной тулуп. Короткая пробежка и несколько плавных, обнимающих себя движений. Последняя позиция — он на коленях — отдал себя этому стадиону без остатка, протягивая руки из незримой пропасти, в которую падал всё выступление. Он рухнул в пропасть, оставив на краю кусочек себя. Рвал на части каждый свой выход на лёд всё своё существо. Да, для кого-то это — лишь шоу. Но, возможно, кто-то всё же бережно примет то, что он терял в рутине ежегодных соревнований, обнажая самые затаённые глубины своей души. Он ведь не прятал это — прямо сейчас протягивал на вытянутой руке, почти видел это что-то... неоформленное... живое... Секунда. Будоражащий, слепящий восторг. Адреналин сотрясал вены. На секунду, лишь на одну секунду и он позволил себе быть всё ещё не в переполненном помещении, полным света и ещё не раздавшихся восторженных аплодисментов и криков. Почти идеально. Но только почти. Трибуны взорвались. Оглушённый, Нёвиллет поднялся. Этот момент всегда выбивал его из колеи. Он только что подарил миру очередную долю своей души, но совершенно не был готов к награде за это, а ещё более — к благодарности. Уже подъезжая к выходу с катка и пропуская вперёд нескольких совсем маленьких девочек, которым полагалось собрать со льда маленькие подарки, которые ему бросили с трибун, он едва не споткнулся об очередную мягкую игрушку. Рассеянно нагнувшись, он поднял глуповатого вида плюшевую серую моль. — Замечательное выступление, — раздалось над ухом. Рука Чжун Ли сжимала его плечо, а его мягкая улыбка постепенно, шаг за шагом, выводила Нёвиллета из транса, в котором он пребывал. — Аксель... — Оборотов было достаточно. Это ничего. (— Я горжусь тобой.) Злосчастный прыжок, ставший причиной его теперешнего успеха и приведший его в большой спорт... третий сезон подряд он прыгал его, но во второй половине он упорно ему не давался без ошибки, иногда затаскивая на дно усталости и последующий сложный каскад из трёх прыжков. И всё же Чжун Ли удалось подобрать для него достаточно сложную программу, чтобы подстраховать вторую половину первой, хоть и без четверного прыжка, но с достаточно сильной последовательностью из дорогого лутца и сложного тройного тулупа, которую сменяли эффектные вращения, всегда добавляющие ему баллов благодаря его хорошей растяжке и гибкости. — Пойдём, — мягко потянул его за плечо Чжун Ли, дождавшись, когда он наденет защитные чехлы на коньки. Проход между бортиком катка и первым рядом зрительских сидений также был покрыт шершавым серо-голубым покрытием. Нёвиллет машинально улыбался болельщикам, всё ещё бессистемно хлопавшим ему и свистевшим вслед. Сейчас — подсчёт и оглашение баллов. На вчерашней короткой программе он был третьим. Теперь же оставалось сесть на специальные места перед камерами с краю стадиона и дожидаться, пока судьи выставят свои оценки. Бросив лишь мелком взгляд на окружавший закуток фон с логотипом Международной ассоциации конькобежцев и белыми ласточками на голубом фоне — символом этого Чемпионата мира — Нёвиллет опустился рядом с Чжун Ли, так и не удержавшись от вздоха. — Нёвиллет, — голос Чжун Ли звучал почти ласково, — тебе не стоит так переживать. Ты сделал всё, что мог. — Но этого не достаточно, — отозвался Нёвиллет, глядя на четыре гигантских экрана под потолком стадиона, обращённые ко всем четырём трибунам. — И вы это знаете. Чжун Ли не разозлится — Нёвиллет это знал точно. "Оценки Нёвиллета Сциллы — сто восемьдесят девять целых и пять десятых. Сейчас он на первом месте" — Прекрасный результат, — Чжун Ли преобнял его, сдержанно улыбаясь на камеру, но в движениях его Нёвиллет ощущал отголоски будущих, настоящих объятий, которые получит лишь под сводами трибун. Послав зрителям несколько улыбок и помахав рукой, Нёвиллет поднялся и они с Чжун Ли проследовали к противоположной от входа на арену стороне, куда полагалось уходить после выступления. Ведшая их молодая служащая подпрыгивала от плохо сдерживаемого восторга, а перед самым выходом выхватила из недр форменной куртки постер, на котором Нёвиллет узнал себя на два месяца назад на Чемпионате Европы. Ему не впервой было оставлять автографы, хотя делать это он не любил. — Я могу задержаться? — тихо спросил он девушку, возвращая ей ручку. — Конечно, месье Нёвиллет. Сюда, пожалуйста, — просияла она, отводя его в уголок перед козырьком, прикрывающем выход с арены. — Хочешь посмотреть на остальных? — Чжун Ли редко одобрял его интерес к их соперникам, предпочитая указывать на отдельные достоинства или недостатки того или иного выступления. Аргументировал он это тем, что насмотревшись подряд на всех, сам Нёвиллет мог потерять свою индивидуальность, которой, как утверждал сам, более не встречал в большом спорте. — Да. — Хорошо. Но и не запрещал. Наверное, Нёвиллет был ему благодарен за это, хотя и не выходил в большинстве случаев за незримые рамки, воздвигнутые вокруг себя, прекрасно чувствуя их. В конце концов, здесь ему было даже комфортно. И спокойно, что самое важное. Следующим на лёд выходил Дилюк. Он даже отсюда выглядел намного мощнее прочих участников, одетый в красно-оранжевое, с вышитым расправившим крылья фениксом от плеча до плеча. Несмотря на весьма нежную композицию, исполняемую скрипкой в сопровождении, которая на первый взгляд ему вовсе не подходила, он с первых движений смог совместить в себе грацию музыки и свою природную силу. Сказывался большой опыт. Все его прыжки были отточены. Из четверных — сальхов в самом начале и два каскада. Видимо, они с тренером решились делать упор именно на прыжки, положившись на выносливость Дилюка, потому что ему явно не доставало изящности в дорожке шагов, да и прыгал он, не поднимая рук, чтобы сохранить надёжный баланс. Хорошо выполненная, программа средней сложности, в которой, всё же, чувствовалась резкость Дилюка. Он выступил на сто семьдесят три балла, оказавшись лишь седьмым по сумме с короткой программой, но в глазах обнимавшей его Джинн он был куда выше первой строчки в турнирной таблице. Ка Мин — известный "попрыгунчик" из Китая исполнил свою композицию, опираясь также, как и Дилюк, на прыжки, вот только прыгал он куда больше, сделал два четверных (хоть на втором и упал, но докрутил) и три каскада, в том числе два — из двух тройных, впрочем, не выполнив один из них полностью — сказалась нехватка опыта у совсем юного спортсмена. Несмотря на ошибки, он заработал сто семьдесят шесть баллов, и оправлявшая его весёлый цветастый костюм Сянь Юнь мельком гордо смотрела сквозь очки на его сияющее лицо. Аякс на льду выглядел так, словно вообще сделал всем присутствующим одолжение, что снизошёл до участия в соревнованиях. Он лениво выкатился на середину и застыл, вскинув руки — показывал себя во всей своей юношеской красоте. Приветствия, выкрики и авиации звучали отовсюду. Восторженные возгласы раздавались едва ли не также громко, как на выступлении Нёвиллета, несмотря на то, что конкретно российских болельщиков в зале было немного. Тарталья был красив. Он сиял россыпью блёсток на костюме, отдалённо напоминающем тёмно-бордовый фрак. Красный был его цветом, и не только из-за каких-то устоявшихся стереотипах о русских. Горячий, беспокойный цвет подчёркивал его бледность, рыжие волосы и огонь в глазах. Музыка — "The Greatest Show" из мюзикла "Величайший шоумен" с Хью Джекманом в главной роли. Весь зал замер в предвкушении полёта знаменитой "красной бабочки". Нёвиллет сделал несколько шагов вперёд от ткани, закрывавшей выход с арены для технического персонала и опёрся обеими руками о мягкое голубое заграждение, но лишь краем сознания заметил это. Всё его внимание было на Аяксе. Музыка началась. Аякс двигался также, как и запомнил Нёвиллет на Чемпионате Европы — непостижимо, плавно, словно и вовсе не имел скелета, больше походя на представительниц женской сборной. В тот раз вживую он его выступления не видел, но сейчас, стоя прямо перед катком, он понимал эту разницу — между просмотром на экране и живым выступлением. Скрежет коньков, музыка, почти ощущаемое (хотя на деле — ни сколько) дыхание Тартальи на собственных щеках — Нёвиллет сжимал пальцы на гладкой поверхности в ожидании его первого каскада. Сразу — тройная, очень дорогая по баллам комбинация из тройного флипа, тройного и двойного тулупов. Трибуны затаили дыхание. Толчок. Он попал ровно в ритм, в слова Хью Джекмана и в эмоцию песни. Идеальное исполнение. Тарталья оправдывал все восторги в свой адрес. Он действительно сиял, катался без видимых усилий, действительно был величайшим шоуменом, зажигая публику, заставляя волны зрителей колыхаться вслед за собой и ахать на прыжках. Он выглядел так, словно у него выросли крылья, и земная твердь, будто надоедливая клетка, оставила его, позволяя, наконец, взлететь. Тарталья прав, они действительно похожи. Только здесь, на льду, они были живы по-настоящему. ... пусть они смотрят на это прекрасное шоу. Он разрешит насладиться собой в полной мере. Только он мог кататься так. Только для него здесь не существовало правил. К чертям законы физики и биологию человеческого тела. Он несётся алой вспышкой надо льдом, и его псевдо-фрак развивается за спиной. На лице пусть отражается то, что хочет только он. Высокомерие, алчность, восторг... Он будто нехотя делился всем этим, позволял всё это почувствовать. Нёвиллет не мог оторваться от него. Аякс не втаптывал в лёд Аято — о нём он уже позабыл давным-давно, если не сразу. Он разрезал лезвиями своих коньков сердце Нёвиллета, и оно плавило лёд под ним, истекая кровью. Когда Тарталья пронёсся мимо, ему всего на мгновение показалось, что лицо парня из восторженного, немного насмешливого, приобрело оттенок странной, плохо читаемой эмоции. Маска веселья словно застыла на его нём, и только когда Тарталья оказался на противоположном конце арены, Нёвиллет осознал, что это была маниакальная решимость. Вместо запланированного четверного сальхова, который Нёвиллет прекрасно помнил по его предыдущим выступлениям, он заходил на аксель. На прошлых соревнованиях в той же программе этот прыжок он исполнял только во второй половине программы, надеясь на повышенный балл. Нёвиллет понял, что это случится, едва коньки Аякса покинули лёд, оттолкнувшись от него слишком мощно для просто тройного прыжка, но и очень правильно. Толи то была интуиция, пришедшая с годами, толи он просто по сжавшемуся при виде лица Тартальи сердцу понял, что это произойдёт, но Нёвиллет не догадывался. Он точно знал, что именно должно случиться. Один. Два. Три. Четы — Но он уже летит вниз, слишком, слишком близко ко льду, и всего через микро секунду после этой мысли, до Нёвиллета донёсся страшный, рвущий сердце треск. Аякс не вскрикнул. Он опускался на лёд, как в замедленной съёмке, словно подрезанный у корня стебелёк. Какие-то доли секунды в огромном пространстве воздуха и света надо льдом и трибунами висела гробовая тишина. Музыка замерла. Затем всё смешалось. Елена Скирк — тренер сборной России в сопровождении ещё нескольких человек в форме вылетела на лёд, почти на коленях подъезжая к ничком лежавшему Аяксу. — Нёвиллет. Он не отворачивался, глядя на происходившее. Глаза пекло от сухости, но он не моргал. Что-то переломилось внутри него, стоило ему услышать настолько громкий хруст во время падения Тартальи. — Медиков сюда, — рявкнула Скирк последовательно на двух языках, но те и так уже были на месте двое в белых куртках с крестами и логотипами Чемпионата Мира. — Нёвиллет, пойдём. Аякса перевернули. На белоснежном льду расплывалось алое пятно возле его головы. — Сцилла. Он обернулся. Зрители вокруг соскакивала с мест: кто бежал к бортику, заграждавшему выход в зону возле катка, где размещались участники и арбитры; кто просто стоял и тянул шеи. В этом хаосе Чжун Ли выглядел, словно древняя скала, омываемая беспокойными штормовыми волнами. Взгляд его был твёрже алмаза. Протянутая рука казалась единственной опорой в на глазах разворачивающейся буре. Окружающим на них было глубоко плевать, но Нёвиллет не задумывался об общественном мнении, когда вкладывал пальцы в чужую ладонь. — Нам нужно идти.***
— Нёвиллет, слышишь меня? Пелена спала с глаз. Образ белого, словно полотно, лица Аякса, крупным планом показываемого на широких экранах под куполом стадиона, исчез, уступая место обеспокоенному лицу Чжун Ли, немного возвышавшемуся над бортиком ванны — видимо, он стоял на коленях перед ней. Гул толпы сменился на размеренный шорох пузырьков в воде, но раскусанная в мясо губа снова кровоточила, как и несколько часов назад. — Не стоит засыпать здесь. Рука Чжун Ли легла ему на щеку, мягко скользя по влажной распаренной коже. — Я задумался и, видимо, задремал, — Нёвиллет сморгнул, всё больше возвращаясь в реальность. Теплый влажный воздух заполнял голову. В ней стоял туман, словно он заснул в хамаме. — Я проснулся от твоего вскрика, — по лицу Чжун Ли пробежала тень обеспокоенности. (— Можешь представить, как я волновался за тебя?) — Простите, — Нёвиллет поднял руки, прижимая пальцы Чжун ли к себе. Теперь и всё его предплечье прижималось к розоватой от горячей воды коже груди. — Тебе было страшно? — Немного, — скрывать смысла не было. — Мы можем поговорить об этом. Несмотря на абсолютное доверие между ними, сейчас, от чего-то, Нёвиллету захотелось лишь покачать головой. Чжун Ли перегнулся через бортик, чиркнув краем ворота халата о воду, и поцеловал его в лоб, а затем — в губы. — Ещё посидишь? — Да. — Я останусь с тобой. Слов не оставалось более. Нёвиллет откинулся обратно, на прорезиненную спинку. Чжун Ли же отошёл в коридор и вернулся с небольшой мягкой табуреткой для обуви и смартфоном. Снова проваливаясь в дремоту, Нёвиллет успел заметить, как тот открыл недочитанную книгу, а пальцы второй руки, не державшей телефон, переплёл с его — под водой. Несмотря на присутствие Чжун Ли, Нёвиллет ощущал странный холод, намертво поселившийся в его груди в тот момент, когда сердце сорвалось при виде лежавшего на льду Аякса. Не помогал ни сон, ни горячая вода. Он, наверное, мог бы попытаться сформулировать свои мысли, поговорить с Чжун Ли, постараться разобраться в этом, но отдалённо уже знал, что тот ему скажет, либо не скажет. И впервые это осознание угнетало его настолько сильно.