1812 год
Весь дворец погрузился в тишину и темень безлунной ночи. Тишина со всех сторон давила на уставший мозг, а приказы и отчеты с фронта на столе не спешили заканчиваться. За рабочим столом в своем кабинете сидел Романов, стараясь сосредоточиться на буквах, расплывающихся перед глазами. «Все, на сегодня работы хватит» Он встает со своего места и берет в руки подставку со свечой, выходит из кабинета и закрывает его на ключ. Он шел по коридорам своего дворца, разгоняя темень лишь светом маленькой свечи, казалось, что с портретов на стенах на него смотрели все предшествующие императоры. Стараясь не обращать на это ощущение внимания, он прибавил шаг, намереваясь как можно скорее оказаться у себя в покоях. Странное и гнетущее предчувствие не хотело отпускать, засев где-то в животе, переворачивая внутренности вверх дном. Отперев дверь в свои покои, Романов заходит внутрь, немного расслабляясь. Величина стен и пустые коридоры еще с детства вгоняли его в тревогу, но сейчас это чувство отличалось. Александр решил списать все на неудачи на фронте, не забивая свои голову посторонними мыслями и догадками. Он ставит свечу на прикроватную тумбочку, снимает с себя мундир и валится без сил на кровать, переворачиваясь на спину. Он еще долго смотрит в потолок, не думая ни о чем, прежде чем заснуть. Он чувствует, как что-то тяжелое и холодное ложится ему на грудь, надавливая. Страх вытесняет весь воздух из легких. Романов открывает глаза и видит над собой силуэт, силясь звать на помощь осознает, что кроме хрипов не может издать ни звука, тело оказывается слушаться. Тревога, о которой он пытался забыть, закинуть ее в глубины своего сознания, вырвалась на свободу, сковывая разум. Александр всматривался в силуэт над собой, а потом вспомнил слова матушки Екатерины: «Если вдруг увидишь его, спроси: к худу или к добру» «кого я увижу, маменька?» «Ты сам поймешь» Собрав последние силы, Романов спрашивает… — К хуудуууу — прозвучал сиплый низкий голос На следующий день он узнал о приказе. Чувство беспомощности и слабости связало его по рукам и ногам, сдавливая в своих когтистых лапах шею. Он должен был что-то предпринять, должен был не допустить, должен был сделать хоть что-то, чтобы его любимый снова не проходил через страшные мучения, но Романов ничего не сделал, ему просто не позволили. — Михаил Юрьевич, здравствуйте — столица зашел в покои, где на мягкой перине лежал Москва. Все его тело было почти полностью закрыто стерильными бинтами, пропитавшимися сукровицей и лекарственными мазями, которые ни капли не помогали от боли. Московский спал беспокойным сном, не приходя в сознание. Черты его лица несмотря на состояние покоя, были напряжены, а лихорадка прошла только час назад. Романов присел на край кровати, стараясь не задевать бинты, чтобы не дай бог причинять боли. Ее и так слишком много пережил Михаил — Мне так жаль… Слезы скапливались в уголках глаз, стекая по бледным щекам, но столица быстро их стирал рукавом своей рубашки, слезы не должны попадать на бинты, иначе придется их менять. Процедура не самая приятная, ведь видно, как морщится во сне от боли Москва, а Саша просто не мог со спокойной душой смотреть на увечья, полученные Первопрестольной. — Я… Я очень много читал книг о лекарственных растениях, способных снимать боль. За морем врачи стали использовать мазь на основе листьев коки. Наш корабль уже на днях должен вернуться от берегов Южной Америки с этим растением. Вам станет легче… Я… Я обещаю Слова давались слишком тяжело. Вся вина и теплые чувства встали поперек горла, мешая говорить. Недавно Екатеринбург приезжал в столицу, чтобы увидеться со своим другом детства. — Саш, ты себя только изводишь. Хватит — Уралов смотрел на истощенного Александра, а внутри кошки скребли. Он знал о детской влюбленности, но не ожидал, что она перерастет в действительно крепкие и сильные чувства. Сам он представлять не хочет, какой ужас испытывает сейчас Саша. — Не могу. Я должен быть рядом — Романов теребил край своей хлопковой рубашки, ведь перед другом нечего выряжаться, да и в последнее время мундир слишком сильно давил, не давая спокойно дышать, или это Саша уже с ума сходит, учитывая последние события. — Ты ничем сейчас помочь не можешь, он не услышит тебя. Москва медленно, но, верно, отстраивается, он скоро очнется, а тебе отдохнуть надо, сам на себя давно уж не похож. Того гляди и рядом со своим Машенькой сляжешь — Романов тогда не нашел, что сказать, но слова друга прочно засели в голове. А ведь он прав. Московский сейчас не сможет его услышать, ответить, к чему весь официоз? Романов перевел взгляд на лицо своего наставника, не смотря на тот страшный пожар, Московский оставался все таким же красивым и невероятным, каким предстал перед юной столицей в 1712 году. Медленно, словно опасаясь, что сейчас будет пойман, Романов положил руку на здоровую щеку, которая пострадала меньше всего от огня, и медленно, очень осторожно погладил большим пальцем. Даже в самых откровенных мечтах он не мог представить, что сделает это наяву. Кожа под пальцами горела, Александр нахмурил брови. Он склонился над лицом Михаила, нежно прижимаясь губами к виску. Горячий. Немедля, столица отпрянул от учителя и направился к выходу из покоев, чтобы позвать служанку. — Александр Петрович — мимо проходящая девушка склонила голову. Не смея поднять взгляд, на более высокопоставленное лицо — чем могу помочь? — Ксюшенька, принеси пожалуйста холодной воды и чистую тряпку — девушка кивнула головой и поспешила выполнить просьбу, а столица вернулся к Москве. Нельзя, что бы температура поднялась еще выше. Он спустил теплое одеяло до пояса, открывая холодному воздуху доступ к обгоревшей коже, скрытой повязками. Через две минуты он услышал стук в дверь, на пороге стояла Ксюша, держа в руках деревянный тазик. — Вам нужна помощь? Мне позвать лекаря? — Романов указал рукой, куда поставить таз, а сам закатал рукава, протягивая руку к тряпочке. — Не нужно, я сам справлюсь. Идите отдыхать, время позднее уже — девушка снова поклонилась и вышла из покоев, оставляя столицу одного с Михаилом. Саша смочил тряпку в тазике, выжал и положил на лоб. — Потерпи, Мишенька. Скоро станет легче — приговаривал столица, промачивая лоб и открытые, нетронутые огнем участки кожи. Нежное обращение сладкой патокой осело на языке, а сердце трепетало от возможности любовно звать наставника по имени. Полночи Александр не смыкал глаз, заботясь о том, кого любил еще с первого рассказа. В голове все всплывали события той роковой ночи. Александр так и не понял, что же это было, а спросить не у кого, ведь подумают, что он душевно болен и отправят куда подальше на лечение, а он здесь нужен, он нужен Первопрестольному. Температура наконец спала, и Романов смог немного успокоиться и отдохнуть. Он обошел кровать и лег, с другой стороны, держась на расстоянии от Михаила, дабы ненароком не задеть его. Утром, чуть утренние птицы защебетали, Александр покинул покои своего учителя, поцеловав его в висок напоследок. Столичные дела не ждут. — Я люблю Вас — тяжелая дверь закрылась за столицей.1813
— Александр Петрович, Бога ради, отдохните! — Александр 1 все пытался уговорить упрямую столицу отдохнуть, после того как во время завтрака Саша потерял сознание от усталости. — Я не могу, мне нужно утвердить новый план строительства Москвы, Александр Павлович — Романов и слушать никого не хотел, у него есть обязанности, и он их выполнит, потому что обещал одному очень важному человеку. Он не должен его подвести, иначе сам себя выносить не сможет. — Никуда твоя Москва от тебя не денется! Отдохни, Саша, не как император говорю, а как брат твой названный — император подошел к столице положив свои руки ему на плечи, чувствуя выпирающие кости даже сквозь слои ткани — Посмотри на себя, исхудал, осунулся весь, разве Михаил Юрьевич одобрил бы такое отношение к себе? Упоминание наставника отозвалось в груди глухой болью. И правда, что бы сказал Москва? Он, наверное, пожурил бы, прямо как в детстве, и пинком спать бы отправил. — Хорошо — столица мягко убрал от себя чужие руки и встал со своего места, направляясь к себе в покои.1814
Солнце давно уж клонилось к закату, озаряя землю последними лучами, проникая сквозь зазоры тяжелых занавесок. Открывать глаза не хотелось, казалось, что на это просто не хватит сил, в горле першило нещадно, в нос бил специфический запах лекарств, но ожоги почему-то не болели. Глаза открыть все же пришлось, чтобы понять, где он сейчас находится. Осматриваясь вокруг, он начал понимать, что он лежит в одной из спален Зимнего дворца, но как он здесь оказался не помнит. В памяти стали всплывать обрывки фраз, сказанных чьим-то приятным и тихим голосом, смутно казавшимся очень знакомым. — Я люблю Вас… Справа от себя он заметил стоящий на тумбочке деревянный тазик, а рядом с ним бинты для перевязки, тряпочку и странную желтоватую мазь, а рядом с тумбочкой на стульчике сидел мужчина в толстых очках и читал. — Воды — стоило Московскому за столь долгое время произнести хоть что-то, как глотку стал рвать очень сильный кашель, не дающий даже вздох нормальный сделать. — Михаил Юрьевич, минутку — мужчина встал со всего места, отложил книгу и подошел к маленькому столику, стоявшему напротив кровати, где стоял кувшин с водой и стакан. Он наполнил емкость жидкостью и подошел к Москве, помогая ему принять сидячее положение, а после протянул стакан. Московский припал губами к стеклу, делая большой глоток, успокаивающий саднящее горло. После того, как он утолил жажду, Москва отодвинул от себя стакан. — Сколько я был… — Первопрестольный кашлянул в кулак, а затем продолжил, смотря куда-то перед собой — без сознания — Два года и три месяца, если быть точным, Михаил Юрьевич — А вы, собственно, кто будете? — спросил Москва, переводя свой взгляд на незнакомца. — Я –Прокопий Юрьевич, ваш лекарь. Вас сейчас что-то беспокоит? — он уселся обратно на свое место, достав из-за пазухи маленькую книжонку. — Нет, и это странно. Ожоги болеть должны — бывшая столица, чтобы убедиться, что боли действительно нет, сжимал руки в кулак, но ничего не почувствовал. С детства он помнит о боли, что всегда следует после пожаров. Особенно сильная она не когда горишь, а когда начинаешь восстанавливаться. — Очень хорошо. За это спасибо Александру Петровичу скажете, это он лекарство нашел — мужчина улыбнулся и встал со своего места — Михаил Юрьевич, я распоряжусь чтобы вам подали ужин. Лекарь ушел, закрывая за собой массивную дверь. Московский слышал обрывки фраз из коридора, но это мало его интересовало. Больше всего сейчас хотелось размять затекшие после долгого сна мышцы. Он откинул одеяло и медленно попытался сесть. Боли не последовало. Тогда он встал на дрожащие ноги, держась за кровать, глазами стараясь найти хоть какую-нибудь одежду, ею оказался махровый халат красного цвета. Сложно было делать первые шаги, ноги не хотели слушаться и слабость стала ощущаться сильнее, но Москва упрям, порой даже слишком, поэтому, не обращая на собственные ощущения внимания, он продолжил идти вперед, выбрав своей конечной целью рабочий стол из темного дерева, стоявший около окна. Дойдя до него, Михаил посмотрел на улицу, где на небе вовсю господствовала луна, а на небе не было ни единой тучки, что скрывала бы красоту звездного неба. Такие светлые ночи — редкость в Санкт-Петербурге, но здесь они по-особенному красивы, как и сама столица. Сказал бы кто ему век назад, что через время он будет восхвалять город, отнявший у него все, к чему Москва стремился, он бы рассмеялся в лицо этому безумцу. В памяти всплыл образ Романова, такого нежного и застенчивого рядом с ним, что сердце в груди начинало щемить от нежности, которую хотелось подарить этому чистому созданию. Вот только не успел Михаил признаться, французы слишком резво продвигались к столице, а допустить, чтобы Саша оказался в руках этого картавого лягушонка Пьера, он не мог, не хотел и не позволил бы. Волнительным трепетом в груди отзывались слова о том, что Александр искал для него лекарство. Поток сладких мыслей прервал звук открывшейся двери. — Михаил Юрьевич — дрожащий, тихий голос разрезал тишину комнаты. Москва медленно обернулся на обращение, встречаясь взглядом с взволнованным, уставшим Сашей. — Вечер добрый, Александр Петрович — Михаил улыбнулся так искренне и нежно, что Романов не смог выдержать, слезы потекли по его щекам, а плечи задрожали от сдерживаемых рыданий. — От чего ж Вы плачете? — спросил Москва, опираясь бедром о стол, чтобы снизить нагрузку на ноги — Идите сюда, ну же Первопрестольный развел руки в стороны, ожидая, пока столица подойдет. Романов срывается с места и быстро подходит к наставнику, а после останавливается и осторожно обнимает его, обвивая руками шею и утыкаясь носом в ткань халата. Москва укладывает одну свою руку на талии, прижимая столицу ближе к себе, а второй зарывается в непослушные кудри, вдыхая полной грудью запах его тела и почти выветрившегося одеколона, которые он мог почувствовать раньше лишь мельком, танцуя с Александром на балах. — Полно вам плакать, Александр. Я не заслужил ваших слез — говорит Москва, наслаждаясь близостью столицы, который резко поднял голову, грозно смотря. — Вы издеваетесь? — почти прошипел он — Да вы хоть понимаете, что могли погибнуть, а как же я? Как же я без вас, вы об этом могли подумать? Так еще и в известность поставили в самый последний момент! — Я не мог допустить, чтобы вы попали в грязные лапы этого француза — Московский положил свои руки на щеки Саши, стирая соленые дорожки слез. Он медленно приблизился к лицу столицы, смотря своими глазами в душу — Я бы сам себя простить не смог. Одна мысль о том, что он может вам сделать, приводила в ужас. — Михаил Юрьевич, что вы хотите сказать? — Романов чувствовал теплое дыхание наставника на своих губах и его руки, что мягко поглаживали раскрасневшиеся щеки. Он внимал каждому слову, откладывая его у себя в голове, стараясь осмыслить и понять, что же сейчас хочет сказать Первопрестольный. Сердце билось в бешенном ритме от такой близости и радости от того, что Михаил пошел на поправку. Столица пальчиками сжимал полы своей рубашки, которую так и не заправил после сна, стараясь как можно быстрее оказаться рядом с Москвой. Глаза напротив словно затягивали в пучину непонятных пока чувств, от чего отвести взгляд было просто невозможно. — Я люблю вас, Александр Петрович, величественная столица Российской Империи — Московский смотрел на удивленного Романова, ожидая ответа на свое признание. Где-то в груди теплилась надежда, что те слова о любви и рассказы, что он слышал урывками, были сказаны Александром. — Я тоже, тоже вас люблю — столица накрыл своими холодными от переживаний ладонями руки Москвы, немного сжимая, все еще беспокоясь о боли несмотря на то, что мазь оказалась весьма действенной. — Саш, я могу… — Да, пожалуйста Московский медленно сократил расстояние между ними, прикасаясь к губам в нежном поцелуе, чувствуя, как дернулся Романов. Он осторожно подхватил верхнюю губу столицы, слегка посасывая. Голова кружилась от внезапно оживших «бабочек в животе», Московский никогда бы не подумал, что целовать Сашу настолько приятно, но приятней всего, когда он сам начал пытаться отвечать. Саша старался повторять за учителем, растворяясь в ощущении тепла и любви. Наконец-то взаимной. Он медленно отстранился, немного отворачиваясь из-за смущения. Москва смотрел на своего бывшего ученика с улыбкой, не веря своему счастью. — Надо сменить повязки, Михаил Юрьевич — Романов медленно отстранился, смотря куда-то вбок от смущения. Москва улыбнулся, убирая свои руки с юношеского лица, позволяя столице развернуться и направиться к тумбочке, где лежало все необходимое. — Просто Миша, я ведь больше не твой учитель — Первопрестольная, собрав последние силы, подошел к кровати и сел на мягкие перины, только теперь ощущая тянущую боль в теле и ногах. Не стоило ему так сильно напрягаться в первый день. — Точно — Саша словно в прострации находился, часто зависая и уплывая в свои мысли, где творился самый настоящий бардак. — Ты сам повязки менять будешь? — Михаил удивленно смотрел, как Александр берет в руки чистые бинты и разворачивается к нему. -Да. За эти два года я прекрасно научился это делать — он улыбнулся, ногой подвигая к кровати стул, садясь на него — Вы можете снять халат? Щеки снова залились румянцем. Одно дело видеть Михаила Юрьевича в чем мать родила когда он без сознания, и совсем другое чувствовать, что за всеми движениями пытливо и неотрывно следят. Собравшись с мыслями, Романов помогает вытащить руки из рукавов, решив, что пока этого достаточно. Он медленно разматывал бинты, начиная с ладоней, оголяя обожжённую кожу. Волдыри на некоторых участках вскрылись, а где-то виднелась розоватая новая кожа, которая пока еще была слишком чувствительна. Будь Москва обычным человеком, не выжил бы, а если бы смог сохранить жизнь, то выздоровел намного быстрее, но они — не люди. Их выздоровление неотрывно связано с восстановлением города, от чего времени порой требуется больше. Мазь почти вся впиталась, блокируя болевые ощущения, что значительно облегчало процесс перевязки. — Удивительно, раньше каждая перевязка была настолько болезненной, что я часто даже бинты не менял, а сейчас… Это ведь ты приложил руку к созданию лекарства? Первопрестольная внимательно следил за осторожными движениями столицы. — Да, я в одной книге вычитал, что листья коки обладают свойством снимать боль, а потом услышал от торговцев, что в Южной Америке из них делают настои, мази и эфиры — Александр сбросил грязные бинты с руки на пол, ссылаясь на то, что потом все уберет, и взял с тумбочки чистую тряпку, ведь ее поменяли сразу же, после утренней перевязки. Он опустил ее в таз, где был раствор ромашки, отжал и стал медленно и осторожно смывать с руки остатки мази и сукровицы. Иногда Москва морщился от неприятных ощущений, потому что действие лекарства начинало отходить, и к коже возвращалась чувствительность. Романов положил тряпку в ведро и взял со стола мазь. Он наносил ее чуть касаясь, постоянно наблюдая за реакцией Михаила, когда с нанесением он закончил, взял чистые бинты и четкими, выверенными движениями наложил повязку. — А ты неплохо справляешься, даже лучше некоторых лекарей — Саша затянул узелок на плече, а Первопрестольная сразу поднес руку к лицу, стремясь получше рассмотреть работу своего бывшего ученика. — Спасибо. Дай вторую руку пожалуйста — он промыл в тазе тряпочку и все начал с самого начала. С руками проблем не возникло, но снимая грязные бинты с груди учителя, Саша невольно смутился, что не укрылось от цепкого взора. — Нравлюсь? — усмехнулся Москва, немного откидываясь назад и упираясь руками в мягкие перины под собой. — Очень — Романов ответил не задумываясь, до него только потом дошло, что же он сказал, от чего руки немного дрогнули, зацепив небольшой волдырь на груди. Московский зашипел от жгучей боли, а Саша, перепугавшись, отпрянул от него. — Прости, прости, прости — шептал он, ожидая, пока боль поутихнет, и он сможет продолжить. — Не извиняйся, я тоже виноват — кивком головы бывшая столица показал, что можно продолжить. Пока Саша был занят, Михаил решил не отвлекать его разговорами, повторения инцидента не очень хотелось. Вся перевязка заняла где-то час. — Ну вот и все — Александр поднял с пола грязные бинты, складывая к тряпке и настою ромашки. С утра сюда зайдет служанка и все уберет. — Прекрасно, Александр Петрович, да у вас талант — Миша снова надел халат и улегся на кровать, облегченно вздыхая. Все же приятно, когда о тебе так заботятся. — Уж лучше бы он проявился при других обстоятельствах — тень грусти скользнула по его лицу. — Саш, ложись рядом — Михаил похлопал по левой стороне кровати. Тот сопротивляться не стал, усталость, что годами копилась, давила на плечи, вынуждая принять предложение. Саше казалось, что до своих покоев он просто не дойдет и отключится где-нибудь посреди коридоров Зимнего дворца. Он обошел кровать и занял место рядом с Первопрестольной, радуясь тому, что ощущение тяжести в мышцах начало проходить. Какое-то время они молча смотрели друг на друга, держась за руки, а потом завязался непринужденный разговор, тогда-то Саша вспомнил свой сон в ночь перед сожжением и решил поделиться им с Москвой, надеясь услышать объяснение происходящему. — Я никогда с таким не сталкивался — Московский удивленно смотрел на столицу, пытаясь вспомнить хоть что-то о таких случаях. Нередко проходя мимо дворов у себя в Москве, он слышал разговоры крестьянок о ком-то, кто приходит ночью, но большого значения не придал. На Руси все верили в нечистых и делали от них обереги. Когда Миша маленький был, Юрий подарил ему куклу. Она была обычная, сделанная из тряпочек, но лица у нее не было, что очень заинтересовало мальчика. Когда же он осмелился спросить об этом свою нянюшку, она ответила, что такие куклы отгоняют злых духов и нечистых, а лица нет, чтобы никто не мог в нее вселиться и навредить ребенку — Но слышал, что иногда к людям приходит домовой. — А зачем он приходит? — Саша не был силен в славянской мифологии, так иногда подглядывал с Костей за девочками, что в ночь на Ивана Купала гадали и через костер прыгали. — Не знаю. Кто-то говорил, что он приходит, когда сильно зол, чтобы проучить, а кто-то, что он предупредить пытается о несчастье, надвигающемся на человека — Москва приподнял свою руку, приглашая Сашу лечь поближе. Романов немного замешкался, а потом придвинулся, осторожно укладывая свою голову наставнику на плечо, рукой обнимая поперек груди. Чувствуя, как вздымается грудная клетка, Романов быстро провалился в крепкий сон, пока Москва перебирал его вьющиеся волосы, раздумывая над тем, что рассказал ему Саша…