***
Во второй раз Макс даже не уверен в реальности боли. Она всегда есть на задворках его сознания, напоминание о самой первой, которую Макс предпочел бы забыть. Во снах его солнечное сплетение горит синим пламенем. — А теперь идите, ладно? Я — мертвый, но не железный. Под сердцем — вечная скребущая боль отчаяния и потери; лиловые сумерки расплываются за окном, текучие и подвижные, как ртуть. Комната плывет, то вздуваясь, то становясь кристально ясной до тончайшей трещинки на потолке, и Макс наконец смаргивает туман. На губах горечь, хотя слезы почти безвкусные. Он не пытается стереть их. — Вы еще тут? Джуффин молчит, и Макс малодушно рад его молчанию и расплывающейся водяным пятном комнате: так он может притвориться, что остался один. Джуффин стискивает его плечо на прощание, сильнее, чем следовало бы, и мягкий сухой хлопок двери заканчивает все. Макс касается своего плеча. Ему больно?***
Третий раз немного грустный, но большинство историй таковы. Макс ощущает ступнями устойчивый ритм мудрого сердца — два сердца бьются в унисон. На его губах теплится торжество, слегка наигранное, но лучше немного перестараться, не так ли? Светляки мерцают в саду, преследуемые туманными щенками, как маленькие звезды, но их свет неизбежно тусклый в светлых глазах Джуффина. Он раскуривает трубку, стоя по колено во влажной от росы траве, отсветы не ловят даже тени улыбки. — Уже скорбите о будущих обедах, отданных мне на съедение? Лицо Джуффина пустое, белый дым длинно облизывает набрякшие веки у холодных глаз и стиснутые на трубке костяшки пальцев. — Не валяй дурака, сэр Макс, — тихо просит он. Пожимая плечами, Макс смотрит на резвящихся щенков и опускается, чтобы потрепать одного за ухом. Из приоткрытого окна доносятся веселые голоса и шипение кофе на плите, будто ещё один мир, отделённый хрупкой стеной. — Ты избегаешь моих прикосновений, — выдыхает Джуффин. Фыркнув, щенок уносится прочь, оставляя клочья мокрого тумана, и Макс проводит влажной рукой вдоль волос, ничего не говоря. — Я думал, скоро ты забудешь историю с Книгой Огненных Страниц. Выходит, ошибался. — Неприятно, наверное. — Немного, — после минутной паузы соглашается Джуффин. Дым от его трубки вьется вокруг Макса, как маленький котенок, выпрашивающий ласку. Он безжалостно отгоняет его прочь. — О чем ты никак не забудешь, а, сэр Макс? Макс знает: Джуффин видел его воспоминания; знает, что может не отвечать. В опустившейся на них тишине неистребимые инстинкты шепчут ему подчиниться, довериться, как будто ничего не изменилось. Он слишком устал, чтобы сопротивлятся им. — О боли. Он наконец поднимает взгляд и тут же жалеет об этом: ночной бриз, рассеивший дымную завесу, раздувает пламя трубки, и оно ловит за хвост эмоцию, подозрительно напоминающую вину. Он переводит взгляд на свои ладони: очерченные венами суставы, светло-розовые ногтевые пластины, заусенцы, бледные веснушки и редкие волоски, — самые обычные, среднестатистические руки колдуна. — Сомневаюсь, что существуют кисти рук идеальнее твоих, — замечает Джуффин, с насмешливой небрежностью выставляя уязвленную гордость творца. — Я угрохал на них год своей жизни. — Нехорошо читать чужие мысли, — Макс привычно улыбается: будь он проклят, если позволит воспоминанию о своем холодном создателе из Книги Огненных Страниц приветливо помахать рукой. Джуффин, как бы раздумывая, склоняет голову к плечу, глядя на Макса с лёгкой насмешкой: «Ну да, подловил, дальше-то что?» Дальше? Макс остаётся на месте из чистого упрямства, пусть сердце, не такое мудрое, как второе, но его собственное, говорит ему бежать. Никогда больше не видеть Джуффина — в тенях и тумане, в редких пятнах света от трубки –отвергшего свое создание бога, который выдыхает дым с полуприкрытыми веками, прячущими пронзительный взгляд. Не видеть тонких ресниц, собирающих туман. Таких хрупких. — Должно быть, перед тем, как тебя захватила боль, прощальный жест моего иллюзорного двойника, он тоже сказал что-то вроде этого: похвала своему гению и великолепию творения, — скользящие и задумчивые, слова решают прокатиться по саду зловещим эхом, и Макс невольно вздрагивает, забывая про пусть вымученную, но улыбку. Джуффин обезоруживающе улыбается. — Кажется, в мире, который ты считал своей родиной, эту боль называют психосоматикой. Джуффин не касается его — туман у их ног, ложь и предназначение служат непреодолимой преградой, — и все же Максу больно так, словно чужая рука ложится на незарубцевавшиеся раны. Он удивленно прислушивается к себе, точно часовщик к заржавевшему механизму. Сердце, которое после Тихого города казалось старой, потерявшей чувствительность мышцей, бьется сильно и неровно, тахикардийно. Макс держит ладонь у груди, где сердце тяжелое, как будто кто-то сложил на нем каменную крепость, и болезненное. Дым щекочет его нос, как гарь. — Макс? — Я умираю от разбитого сердца, — он криво улыбается замершему Джуффину, с намеком на иронию, но тот все понимает — язвительное замечание умирает на его губах, как одинокий лепесток на солнце. — Тебе придется снова подарить мне свое. Он слышит запах поздних цветов, их горькое тление — вонь гноящихся чувств, злости, оставляющей язвы, которые жгут так сильно, что Максу кажется, внутри него ворочается меч, обладающий собственной волей. Он знает, будь меч все еще в нем, ему пришлось бы заколоть Джуффина. — Хватит с тебя сердец, Макс. — Ну да, я же снова потеряю, — легкомысленно кивает Макс. — Не ценю я ваше сердце. Взгляд Джуффина нечитаем. Возможно потому, что Макс не хочет знать. Триша любопытно выглядывает в открытое окно, осторожно всматриваясь в темные фигуры, ее глаза кратко вспыхивают люминесцентным блеском. С ее появлением сад отмирает. Вернувшееся журчание сверчков берет новую высоту, впитывая шелест молодой травы и влажное дыхание ночи. Голос Нумминориха и смех Франка звенящей капелью задерживаются в воздухе, вливаясь в общую симфонию жизни. Губы Макса согреваются слабой улыбкой. Триша зовет их пить кофе. — Дождь, собранный с цветов зимней сливы, и гель из последождевых облаков — чтобы вы не ссорились, — строго говорит Триша. И, спохватившись, добавляет неуверенно: — Или вы мирились? — В такой вечер грех ссориться, — кивает Макс и улыбается — чуток лукаво и немного грустно, как будто еще не решил, что чувствует. — Как и не попробовать чудесный кофе. Джуффин усмехается, убирая трубку. — Иногда ты очень мудр. Макс в последний раз смотрит на него, прежде чем отвернуться. — Только иногда.