Замыкая круг

1. Сеченов явился без пятнадцати двенадцать. Харитон Родионович ждал его раньше, но видимо недооценил упрямство своего друга. Или… Тот все еще надеялся, что принятый единогласно и подписанный в третьем чтении законопроект о «Партнерском распределении для омег» окажется чьей-то злой шуткой. Захаров открыл дверь. Продрогший до костей Сеченов (кто его вообще выпустил на улицу в одном пиджаке посреди ноября?) стоял на пороге его квартиры, пялясь на мысы собственных ботинок. Бледный, насквозь промокший, он дрожащими руками потянулся к нему, как в поисках опоры, и Захаров позволил ему обвить себя руками, забраться ледяными ладонями под одежу. И в самое сердце. – Тош, – прохрипел он, – я… – Знаю, – отозвался Захаров, ощущая чужую дрожь всем телом, – знаю, Дим… Не бойся. Я им не позволю. Никто из этих ублюдков тебя и пальцем не коснется. Захаров не имел привычки себе лгать. Сеченов его не любил. Точнее любил, но совсем не так, как ему бы хотелось. И вот он пришел к нему буквально предлагать себя, но никакой радости по данному поводу Захаров не испытывал. То, что они сделали – отвратительно. То, зачем они это сделали – не менее отвратительно. – Заходи, – уронил в тишину мрачного подъезда Харитон, но своих рук не разжал, попросту утягивая друга в светлую прихожую. При ярком свете на острых скулах ярко выделялся болезненный румянец. Захаров сильнее сжал его в объятиях, пытаясь хоть немного отогреть. – Тебе надо в душ, – произнес он. – Согреешься. Успокоишься. А, Дим..? Сеченов вяло кивнул, нехотя отлипая от него. Выглядел он откровенно плохо. Его лицо было абсолютно неподвижно, что было так не свойственно обычно живому и яркому академику, отчего теперь оно напоминало фарфоровую маску. Захаров всучил ему чистый махровый халат и гостевые тапочки (на самом деле Димины тапочки, ведь в течение последних десяти лет он был его единственным гостем) и затолкал заторможенного друга в ванную. Харитон закрыл за ним дверь, но подумав, сунул голову внутрь. Дима негнущимися пальцами пытался расстегнуть свою рубашку, но мелкие пуговицы ему никак не давались. – Дима, извини, – он проскользнул к полке у зеркала и извлек из специального футляра опасную бритву. Мало ли… – Ты извещение уже получил? – спросил он как бы между делом. – Да, – глухо отозвался Сеченов и принялся копаться в кармане своего пиджака. Он протянул ему сложенный в несколько раз лист бумаги, размокший от влаги. Захаров принял его из бледных чуть подрагивающих пальцев, сжимая бритву в другой руке так, чтобы тот ничего не заметил. – Лезь под душ давай, – велел он. – Заболеть еще не хватало. Сеченов понуро кивнул, возвращаясь к борьбе с пуговицами. Харитон поджал губы и спиной попятился к выходу из ванной. Извещение он развернул, прочитал и глуша в горле рык швырнул его в корзину для мусора. «Для омеги естественно желать заключения связи и рождения детей!» - звенел в голове приторно-радостный голос пропагандиста с центрального канала. - «Государство позаботилось об омегах, помогая им обрести свое предназначение и семейное счастье! Уже завтра распределительные пункты начнут свою работу на всей территории Советского Союза!» Желание опрокинуть в себя стопку коньяка отозвалось в пальцах нервным покалыванием. Харитон скосил взгляд на часы. Минутная стрелка уже перевалила за двенадцать, тогда как часовая пока еще смотрела вертикально вверх. Сегодня. Уже сегодня жизнь многих омег в СССР превратиться в ад. Захаров бросил взгляд на дверь ванной, из-за которой теперь раздавался шум воды. Нет. Он этого не допустит. Он защитит его. Харитон Родионович Захаров мало что понимал в отношениях в целом и в омегах в частности. И авантюра, которую они задумали, здоровыми отношениями альфы и омеги и не пахла. Его отец – алкоголик и неудачник, чьим единственным поводом для гордости являлся лишь факт того, что ему посчастливилось родиться альфой – всегда говорил ему, что если не знаешь, что делать с омегой, то для начала ее нужно накормить. Харитон Родионович не считал отца умным человеком, но решил, что конкретно этот совет вполне применим к жизни. По крайне мере хуже точно не сделает. Пока он подогревал на сковороде тушеное мясо и дольки отварного картофеля, Дима выполз из душа, кутаясь в великоватый для него махровый халат. Захаров обернулся. Болезненная бледность сошла с лица Сеченова и теперь с мокрыми волосами и опушенными плечами, тот выглядел совсем отчаявшимся. Харитон Родионович молча поставил перед ним тарелку с едой. – Спасибо, – тихо поблагодарила омега, беря в руки вилку. – Ты когда ел последний раз? – и это не должно было прозвучать так нравоучительно, но прозвучало. Впрочем, Дима не обиделся. Он за годы дружбы успел привыкнуть, что заботу товарищ Захаров проявляет крайне своеобразно. – Я, – запутался Сеченов, – ммм… Вчера, кажется. Я не помню. Захаров тяжело вздохнул и потянулся к шкафчику с коньяком. Дима наблюдал за этим действом слегка расфокусированным взглядом, и выдал: – Не думаю, что это хорошая идея, Тош. – Я тебе напиваться и не предлагаю, – буркнул Захаров разливая янтарную жидкость по рюмкам. На этим сопротивление академика закончилось, и он послушно опрокинул в себя коньяк, слегка морщась. Захаров последовал его примеру. Поев, Сеченов перестал походить на тряпичную куклу с пустыми глазами и, кажется, немного успокоился. Захаров наблюдал за тем, как тот размешивает сахар в чае, не зная, как начать неизбежный разговор, но друг избавил его от этих мучений, вздохнув: – И что теперь делать? – Что делать, как раз понятно, – буркнул Захаров. – Непонятно, как потом с этим жить. Сеченов склонил голову, пялясь на свои руки. В халате с чужого плеча он казался даже меньше, чем есть на самом деле. То есть, Харитон Родионович тоже был не под стать почти двухметровому Нечаеву, но даже рядом с Захаровым Сеченов казался миниатюрным. – Тоша, – заговорил он тихо, – ты не обязан… – Ты дурак?! – вскинулся Захаров, приблизившись и обняв ладонями чужое лицо, тем самым вынудив того запрокинуть голову. Сеченов ничего не ответил. В его слегка расфокусированном взгляде смешались вина, обреченность и надежда. Харитон погладил большими пальцами впалые щеки и переместил ладони на хрупкие плечи. – Все будет хорошо, Дим. Сеченов горько усмехнулся и в этом коротком звуке слышалось – ты сам-то в это веришь? 2. Сеченов опустился на диван с таким видом, словно они не сексом собирались заняться, а его вивисекцией. Харитон Родионович тяжело вздохнул. Он много раз представлял себе этот момент, но никогда в его фантазиях все не было так… паскудно. Свою влюбленность он осознал еще в юности, когда харизматичный, легкий на подъем ученый из команды Бехтерева, протянул ему руку на одной из всесоюзных медицинских конференций по физиологии мозга. Они даже поговорили тогда о чем-то. Он, положа руку на сердце, не запомнил, потому что был слишком очарован контрастом почти бесовского блеска в карих глазах и немного застенчивой улыбки. Правда было во всем этом одно единственное «но», которое перечеркнуло его робкую надежду на взаимность, ведь представился тогда ученик Бехтерева – бетой. Захаров понял, что пропал окончательно, когда их поставили работать вместе в одной из исследовательских групп. Его чувства к Сеченову пустили корни глубоко в сердце, подпитываемые почти постоянным мельтешением того в поле зрения, и в конечном счете расцвели тихой, скрытой от всего мира любовью. Захаров не признался бы в своих чувствах даже под страхом расстрела. Он не оскорбил бы бету, которая к тому моменту уже успела стать для него близким другом, своими противоестественным влечением. А потом он встретил свою жену – омегу с таким же разбитым сердцем. Они нашли друг в друге своеобразное утешение и у них даже родилась дочь. Тогда казалось, что для счастья ему большего и не нужно. Сеченов его лучший друг, дома ждет семья – разве недостаточно? И так бы все и оставалось, если бы не война. Жена и дочь погибли в 1942 в первую волну Коричневой Чумы. Он сам и, тогда уже академик, Сеченов к концу войны оказались заперты в НИИ «Мозга» вместе с несколькими научными сотрудниками, группой добровольцев на испытание вакцины и немногочисленными сотрудниками КГБ. Тогда-то и выяснилось, что его дорогой друг никакая не бета. Ситуация вышла патовая. Предполагалось, что среди рабочей группы омег нет и соответственно нет нужды в подавителях. Один из КГБшников напал на Сеченова. Тот почувствовал подступающий гон из-за накопившейся усталости и стресса и не смог удержать контроль рядом с омегой, которая вот уже месяц жила без необходимых ей препаратов. Спас его случай. Лаборант-бета отлучился из грязной зоны по нужде и поняв, что происходит, вызвал охрану, а перепуганного Сеченова доставили к Захарову с просьбой осмотреть на предмет телесных повреждений, ведь помимо самой омеги Захаров был единственным практикующим врачом в комплексе. Так ему стала известна правда, но они все предпочли забыть об этом, запросив для всего персонала включая самого Захарова регулярную поставку подавителей – не до того было. К этому разговору они вернулись только через несколько лет, уже после утверждения Сеченова на пост гендиректора Предприятия 3826 и министра промышленности. О том, что у того не совсем здоровые взаимоотношения с собственным телом, Захаров догадывался давно. Сеченов не принимал свою физиологию и в лучшем случае относился к ней, как к досадному недоразумению, с которым волей-неволей приходилось мириться. Он все так же продолжал представляться бетой, пил подавители конскими дозами и на дух не переносил все «омежье». – Мне просто это не нужно, Тош, – сказал ему как-то Сеченов. – Дима, – дошло вдруг до Захарова в тот момент, – так ты что же… Девственник до сих пор? Сеченов только глаза закатил, но от Харитона не укрылось, как на его скулах полыхнул алый румянец. Немудрено. За тридцать давно, а нетронутый совсем… И ведь ему и правда все это попросту не интересно. То ли дело – звезды, другие планеты, полимеры. А это все – мирское. Захарову за свои фантазии как-то даже стыдно стало, а представлял он, особенно по молодости… всякое. Не то чтобы он собирался предварить хоть что-то из этого в жизнь, но иногда, когда становилось особенно одиноко, он представлял разные сентиментальные глупости вроде совместных вечеров, Сеченова в его рубашках и ленивого утреннего секса. Ему нравилось воображать, как Дима снимает с него массивные очки, чтобы не мешали ему целовать альфу – горячо и крепко. Как тот отдается ему в пожаре течки, выстанывая его имя в поцелуи-укусы и как после удовлетворенная омега прижимается к его теплому боку. Просто фантазии. Ничего больше. В конце концов он не был святым, а Дима никогда бы не узнал. Дима грезил о звездах. Кто бы мог подумать, что некоторым фантазиям суждено будет воплотиться в жизнь таким вот образом. Захаров никогда не представлял, как берет того силой. Сама мысль о подобном была ему отвратительна, но вот они здесь и Дима смотрел на него так затравленно, словно действительно готовился к изнасилованию. – Дима, – позвал Захаров, – я ничего страшного с тобой пока не делаю. Прекрати трястись, как осиновый лист. Сеченов поднял на него слегка затуманенный взгляд. Одной рукой он обхватил запястье альфы (какие-же ледяные у него были пальцы), а другой потянулся к вырезу на халате, отчего тот сполз с острых плеч, обнажая бледную, часто вздымающуюся грудь. Захаров медленно выдохнул и опустился на колени перед диваном. Сеченов смотрел на него почти с ужасом. Харитон поймал в ловушку своих ладоней его ледяные руки, наклонился согревая их дыханием. – Дима, – тихо произнёс он, касаясь губами костяшек, – это не так больно, как кажется. Я буду осторожен. Сеченов неуверенно кивнул. – Хорошо, – выдохнул Харитон, подтягиваясь на руках и касаясь неподвижный губ омеги своими. Дима не ответил, но и не отшатнулся. Посчитав это хорошим знаком, он легонько подтолкнул того, нависая теперь сверху. – Тош, – просипел под ним Дима, – контрацепция..? – После регистрации выпьешь таблетку, – объяснил Харитон. – Вязки с презервативом не получится, Дим. – У меня.., – растерялся тот. У меня есть, – вздохнул Харитон. – Не думай об этом. Он и эту проблему решил предусмотрительно взять в свои руки. Благо самому себе рецепт выписать не сложно, а уставший к концу смены провизор не стал задавать лишних вопросов. Харитон наклонился ниже, ведя носом линию от угла челюсти до выреза на халате. У Димы почти не было собственного запаха – еще одна его уникальная особенность. Если бы Захарова попросили описать запах этой омеги, он бы не нашелся с ответом – что-то тонкое, свежее и почти неуловимое. Дима на его действия никак не реагировал, заставляя себя оставаться на месте одним лишь очевидным усилием воли. Захаров много думал над тем, как тому может понравиться, как его касаться чтобы ему было хорошо. В реальности же ответ оказался до боли прозаичен – нигде, никак, никогда. – Дима, у меня ощущение, что я тебя насилую, – признался Харитон, вжимаясь лбом в его плечи. Вместо ответа холодные ладони легли ему на затылок, слегка массируя кожу. – Тош, – подал голос Сеченов, – все в порядке. Если выбора нет, то я хотел бы, чтобы это был именно ты. И, кажется, это самое интимное, что Харитон Родионович Захаров слышал в своей жизни. Он снова поцеловал его и на сей раз ему ответили. Робко, едва заметно, но ответили. Харитон проник в его рот, собирая с языка чужое смирение. Он оперся одной рукой о постель, расположив ладонь рядом с головой омеги, а другой ласково огладил его шею и плечо. Дима – весь из углов и противоречий, но другим он был бы ему не нужен. Захаров потянулся к поясу халата. Ожидаемо под ним ничего не оказалось. Сеченов отвернулся, силясь справиться с накатившей на него волной стыда, который тут же расцвел на острых скулах ярким румянцем, а сам Харитон забыл, как дышать, потому что тот был… Блять. Каким же он был красивым. По-омежьи хрупким. Тонким. Нетронутым. Захаров подавил поднявшее вдруг голову желание овладеть им немедленно, отметить синяками и засосами, впиться зубами в тонкую шею, чтобы обозначить всем вокруг кому принадлежала это омега. Дима такого отношения к себе не заслуживал. Он не вещь. Захаров не относил себя к той категории альф, которые предпочитают видеть омегу безмолвным дополнением к себе, а эти мысли… Минутное помешательство, не более. Он же не животное. Вместо этого Харитон прижался губами к месту под челюстью, где частил чужой пульс, скользнул ниже к ямке над ключицей и оставив там еще один поцелуй двинулся к темной ареоле соска. Дима под ним дышал часто и немного рвано. Захаров обнял губами сначала один сосок, едва задев его краем зубов, затем другой. Сеченов отреагировал шумным вдохом. Как-бы он не ярился, а тело все-таки взяло свое и Харитон ощутил бедром чужое, пусть пока еще слабое, возбуждение. Молодая в общем-то омега отозвалась на ласку вопреки своим предубеждениям. Захаров спрятал улыбку за очередным поцелуем – на сей раз ближе к выступающей тазовой косточке. Его ладонь скользнула между разведенных ног, любовно огладив внутреннюю сторону бедра, и выше. Сеченов невольно дернулся, впервые ощутив настолько интимное прикосновение, и ткнулся носом альфе в шею. Его ладони легли тому на плечи, как в попытке сохранить дистанцию. Харитон чуть склонил голову, прижимаясь губами к горячему виску. – Все хорошо, Дим. Влажный. Тот был влажный. Харитон выдохнул с облегчением. Он опасался, что даже этого не будет. – Чуть шире, ладно? – попросил он, но Сеченов будто не услышал и напротив попытался свети ноги вместе. Пришлось помочь ему, слегка надавив ладонью, и пока тот привыкал быть перед кем-то настолько открытым, Захаров стянул с себя рубашку прямо через голову. – Дим, ты только не бойся, – он снова склонился к любимому лицу, чтобы поцеловать дрожащие веки. Сеченов немного нервно кивнул. На самом деле Харитон боялся возможно даже больше своего друга. И вот вроде много лет уже, брак за плечами, а перед девственной омегой страшно. Прикасаться страшно, навредить страшно. Тем более, что перед ним не кто-нибудь, а его Дима. Будь все иначе он бы заласкал его до закатившихся глаз и хриплых стонов, прежде чем взять медленно и томно, чтобы до искр перед глазами, но сейчас… Сейчас промедление для них – просто оттягивание неизбежного и лишь усугубляло нервозность омеги. Харитон на пробу коснулся пальцами влажного входа, наблюдая за чужой реакцией. Дима застыл, даже дышать перестал на мгновение, но потом привык и медленно выдохнув, расслабился. Захаров кивнул сам себе и медленно проник пальцами в горячее пульсирующее нутро. Сеченов вздрогнул, обнимая руками его шею. – Ты как? – хрипло спросил Захаров. – Не больно? – Н-нормально, – отозвался тот. – Странно. Харитон втянул его в поцелуй – медленный, ласковый, как призванный успокоить. Пальцы двинулись, почти полностью покинув напряженное тело и снова проникая внутрь. Затем еще раз. Сеченов вцепился в его плечи, как утопающий за спасательный круг, и старался дышать ровно. Собственное возбуждение пока отошло на второй план. Все мысли были сосредоточены на омеге в его руках. Это было нечто глубинное. То, что позволяло омегам выживать на протяжении темных веков, инквизиции, варварства и ненависти. То, что сводило на нет волю альфы и обращало ее в свою пользу. Он будет защищать его и, если потребуется, ценой своей жизни. Вряд ли Сеченов понимал, что делает с ним. Он попросту потерялся в ощущениях и ждал продолжения. – Что же ты со мной делаешь? – пробормотал Захаров, вдыхая едва уловимый запах. На ответ он не надеялся. Когда Захаров решил, что тот достаточно растянут, он склонился к уху омеги и попросил: – Перевернись пожалуйста. Дима только начавший привыкать к происходящему громко сглотнул, отчего у Харитона возникло почти непреодолимое желание проследить движение его кадыка языком. Сеченов подчинился, попутно выпутываясь из рукавов халата. Он послушно лег на живот, спрятав пылающее лицо в изгибе локтя. Захаров коротко прижался губами к его щеке, погладил точеное бедро. Оказалось, у Димы очаровательные ямочки на пояснице. Пересчитав ладонью выступающие позвонки, Харитон потянулся в сторону за заранее приготовленной смазкой. Заметив это, Сеченов нахмурился и спросил, обернувшись через плечо: – Зачем? Я же… – Дим, – фыркнул Захаров, – ну ты как маленький, честное слово. Первый раз для омеги, он… не слишком приятный, как и вязка. – Не надо со мной осторожничать, – прищурился Сеченов. «Надо», – подумал про себя Харитон. – «Ой как надо…» А вслух сказал: – Дима, я не пытаюсь тебя задеть. Я просто хочу о тебе позаботиться, ладно? На этом напускная бравада омеги закончилась, и Дима снова отвернулся. От Захарова не укрылось, как при этом налились краской его уши. – Ты очень красивый, – уронил он в тишине. Уши заалели сильнее. Первым делом он избавился от собственных домашних брюк и белья. Давление в штанах уже становилось болезненным. Свобода несколько остудила голову. Дима лежал, не поднимая глаз от простыни и явно старался не ерзать, но когда диван снова прогнулся по тяжестью веса альфы, он не удержался и невольно подался вперед, как пытаясь избежать контакта кожа к коже. Захаров цокнул языком и, обняв ладонями тонкую талию, подтянул его обратно к себе. – Приподнимись, – попросил он. Сеченов вновь подчинился, становясь теперь на колени. Открывшийся вид заставил член болезненно пульсировать. Блять. Захаров отвернулся и мысленно досчитал до десяти. Набрасываться на омегу в его планы точно не входило. Вместо этого он решил уделить внимание аккуратному члену, от одного прикосновения, к которому Дима тихо застонал и тут же испуганно умолк. Захаров прошелся ладонью по стволу, погладил большим пальцем нежную головку. Сеченов чуть подался назад, ненароком задевая собственное возбуждение альфы. Не нарочно, конечно. Просто ощущений было слишком много и омеге было сложно оставаться на месте. Возможно, стоило сделать это ртом? Нет, Дима не дался бы. Слишком открыто, слишком откровенно. Поняв, что тот достаточно возбужден, Захаров убрал руку с его члена и откупорил флакон со смазкой. Щедро полив им ложбинку между округлых ягодиц и распределив остатки по своему члену, он, придерживая омегу за бедро, приставил головку к подрагивающему входу. Сеченов, почувствовав давление, замер. Горячие бархатные стенки плавно обхватили его член и Захаров невольно застонал. Дима был таким узким, что это почти больно, и неосознанно сжавшаяся омега только усиливала ощущения. – Дима, – прохрипел он, – постарайся расслабиться. Пожалуйста… Сеченов, поглощенный неизвестными ранее ощущениями, не ответил. Ошарашенный, он неподвижно лежал под ним и, казалось, что все его силы уходили только на то, чтобы не переставать дышать. Широко распахнутые глаза смотрели куда-то в стену без намека на осмысленность. Захаров прижался губами к взмокшему загривку и медленно толкнулся, как на пробу. Дима в ответ задышал часто-часто и опустил голову. Второй толчок дался проще, чем первый и теперь давление плоти вокруг него из почти дискомфортного превратилось в приятно будоражащее. – Дима, все хорошо? Сеченов издал странный звук – нечто среднее между стоном и хрипом. И вновь затих. Захаров погладил ладонью вздрагивающую поясницу, пытаясь его успокоить. Сеченов наверняка сейчас переживал не самые приятные минуты. Ладонь альфы снова легла на уже слегка опавший член, чтобы отвлечь и дать тому привыкнуть к своему присутствию. Много времени не потребовалось. Под ласкающей рукой тот снова потяжелел, и омега не сдержала задушенного всхлипа, когда Харитон в очередной раз прошелся рукой по всей длине. Захаров не был из тех альф, кого заводили наигранные стоны, но от каждого звука, что срывался с чужих губ сейчас, низ его живота сводило сладкой судорогой. Еще никогда и ни с кем он подобного не чувствовал. – Могу..? – уточнил Харитон, силясь справиться с собой и не начать двигаться быстро и резко. – Да, – рвано выдохнул Сеченов. Следующий же толчок заставил его упасть лицом в простыни, потому что дрожащие руки академика Сеченова больше не держали. Захаров закрыл глаза, потому что развернувшаяся перед ним картина могла заставить его кончить прямо сейчас, не дождавшись полноценной сцепки. От мысли, что никто до него Сеченова не касался, внутри сворачивалось мрачное довольство. Он прошелся языком по кромке зубов, ощущая почти щекотку. Но это… Это будет позже, а пока он снова подался вперед, вжимая маленькую омегу в постель. Сеченов лежал зажмурившись, принимая его и слабо вздрагивая от каждого толчка. Захаров правда пытался быть осторожным, но разум туманила предстоящая вязка и, как он не старался, а медленно и томно у них сегодня точно не получится. Он и так продержался достаточно долго. В какой-то момент запах омеги усилился, окутывая собой и альфа внутри него отозвалась тихим рыком. Когда омега в его руках могла только дрожать и тихо поскуливать, принимая финальный рваные толчки, одна ладонь Захарова переместилась ей на шею, крепко обхватив, а другая накрыла руку Сеченова переплетая с ним пальцы – последний оплот его трезвого разума. Он хотел бы, чтобы все было иначе. Осторожнее, нежнее, но сейчас подобное было выше его сил. Выше сил любого альфы, находящегося во власти своих инстинктов. Он провел носом вдоль позвоночника, вдыхая запах несвязанной омеги, не слыша тихих задушенных всхлипов. Зубы сомкнулись на чужом загривке, прокусывая нежную кожу до проступивших капелек крови. Сеченов болезненно вскрикнул и затих. Захаров разжал челюсти титаническим усилием воли. Он чувствовал, как внутри омеги набухает его узел. Дима абсолютно пустым взглядом смотрел в пространство перед собой, глотая беззвучные слезы. – Больно, знаю, – зашептал хрипло Захаров, целуя метку, как в попытке извиниться, – знаю, Дим. Сейчас привыкнешь, сейчас… Сеченов ничего не ответил. Только глаза закрыл, будто видеть друга сейчас было выше его сил. Харитон осторожно повернул их обоих на бок. Он все-таки тяжелый, чтобы на вот так развалиться на омеге. Одной рукой Захаров придерживал его, обхватив под грудью, а другой потянулся ниже – к паху. Мягкий член и ни намека на телесные жидкости. Он хотел было помочь Диме рукой, но Сеченов вдруг подал голос: – Тош, не надо… – Легче будет, Дим, – попытался возразить Захаров. – Тоша, – он обернулся через плечо и его строгий взгляд резко контрастировал с мокрыми от слез щеками, – не надо. – Как скажешь, – стушевался Харитон, пряча лицо у того на плече. Из-за резкой смены настроения, сделалось не по себе. Он приобнял омегу, замирая. Теперь это минут на двадцать. Напряженная тишина угнетала. Дима не подавал признаков жизни, приходя в себя после пережитого. Харитон Родионович закрыл глаза. Он конечно не был экспертом в отношениях, но не сомневался, что все это должно ощущаться совершенно иначе. Хотел бы он, чтобы все было по-другому. Чтобы у них было время растянуть первый секс и вязку, чтобы Дима соглашался на это не от отчаяния. Как бы Захаров хотел, чтобы его чувства были взаимны. Тогда все было бы намного проще, но так не было… Мутный дурман заключения вязи понемногу отступал и теперь сквозняк неприятно лизал взмокшую спину. Захаров плотнее прижал омегу к себе, подумав, что хорошо, что именно он лежит спиной к окну. Еще не хватало Диме заболеть. Сеченов вдруг дернулся. – Ты чего, Дим..? Муся, блять! Про кошку-то они совсем забыли. Наглое создание подобралось к ошарашенному Сеченову и принялось лизать его нос, игнорируя ругань своего хозяина. Дима затрясся от смеха и Харитону пришлось силой удерживать его на месте, чтобы точно ничего не повредить… кхм… им обоим. – Твою мать, – выругался Захаров. – Муся, исчезни отсюда! Сеченов почесал кошку за ухом и та, посчитав это своеобразным одобрением, развалилась прямо перед ним, явно не собираясь никуда уходить. Дима попытался погладить ее, и кошка принялась ловить лапами его пальцы. Захаров вздохнул. Идиллия этих двоих слегка отдавала психиатрией. – Вот и буди его теперь по утрам, когда есть захочешь, – буркнул он. – Да ладно тебе, – улыбнулся вдруг Сеченов и, кажется, впервые за весь вечер, искренне. 3. Утягивая академика в душ, он проигнорировал сопротивление того, понимая, что измотанная сейчас и эмоционально, и физически омега попросту отрубится прямо в ванной. Для омеги, в отличие от альфы, заключение связи всегда болезненно и зачастую травматично, поэтому природа предусмотрела возможные попытки первой сбежать от альфы до тех пор, пока связь не устаканиться на гормональном уровне, вырубая ее львиной долей мелатонина и коктейля из соответствующих нейромедиаторов. Он оказался прав, потому что Дима спустя какое-то время буквально повис на нем, позволив себя вымыть и даже осмотреть. На счастье, никаких повреждений Захаров у него не обнаружил и потому ограничился лишь нанесением заживляющего геля. – Сейчас, Дим, – пробормотал он, когда тот от неожиданности подался вперед, вновь почувствовав вторжение смазанных гелем пальцев. – Надо. Спорить тот не стал. Он вообще казался немного пьяным и оттого был непривычно покладистым. Сеченов без сопротивления позволил себя вытереть, укутать и уложить обратно в постель. – А если не получится, – пробормотал он сонно, цепляясь тонкими пальцами за край одеяла. – Они же не идиоты, Тош. Метка свежая, явно специально поставили, чтобы от распределения уклониться. – Что ж, – отозвался он, придвигаясь ближе, – тогда мне придется напомнить им, что так же, как для омеги «естественно желать заключения связи и рождения детей», для альфы естественно убивать, защищая свою омегу. И я убью, если хоть одна из этих высокопоставленных тварей попытается оспорить нашу связь. Все будет хорошо, Дим. Спи… – Тош, – хрипло прошептал Сеченов, – спасибо. Захаров вздохнул и позволил себе самую малость – ласково погладить уснувшего академика по щеке. 4. Дворец бракосочетаний на Челомее еще никогда не видел столько посетителей разом, но атмосфера, царившая здесь сегодня, была, к сожалению, ничуть не радостной. Напуганные омеги жались к своим «спасителям», тревожно переговаривались между собой и с сопровождающими родными. Мрачные альфы то и дело скользили взглядами поверх толпы в поисках своих новообретенных пар, а двое умудрились даже повздорить из-за маленькой девушки-омеги, которая похоже уже отчаялась настолько, что ей было совершенно все равно с кем связать свою жизнь, лишь бы не по распределению. И ее можно было понять. Мало ли куда направят, а тут хотя бы семья рядом. – Дмитрий Сергеевич! Миленький.., – ахнула незнакомая женщина, ожидающая в холле у входа в залу, – и вы тоже… Она вдруг шагнула к Сеченову, нарушая все мыслимые и немыслимые границы, и крепко обняла растерявшегося академика. – Я так надеялась, что никого из знакомых это не коснется. Дмитрий Сергеевич, вы не унывайте только, – женщина прижала его к своей груди и ласково погладила по волосам. – У меня сын тоже сегодня женится на дочке Муравьевой. Казалось бы радоваться надо, а не получается, понимаете..? На счет Сеченова Захаров не ручался, но лично он понимал. Понимал, как никто другой. – Эта так несправедливо, – качнула головой женщина, утирая выступившие слезы и отпуская притихшего академика. – Спасибо, Елизавета Романовна, – подал голос Дима. – Я хоть в бога и не верю, но сегодня благодарила его, что Сережа родился альфой, – призналась она. – Не знаю, что со мной было бы будь он омегой. Это ужасно. Это все ужасно. Вот так растить ребенка, чтобы потом в восемнадцать отдать кому-то по указке, – она обняла себя руками и перевела взгляд на Захарова. – Вы поступаете благородно, Харитон Родионович. Он только мрачно кивнул. – Идут, – окликнула Нечаеву другая женщина. По-видимому, мать Муравьевой. И действительно из залы вышли двое – Сергей Нечаев, которого с Димой связывали почти отцовско-сыновьи отношения, и Екатерина Муравьева, а теперь уже Нечаева. Плутоний придерживал девушку за то и дело вздрагивающие плечи. Катя то и дело шмыгала носом и счастливой новобрачной уж точно не выглядела. Яркая метка-укус выделялась над белым воротом рубашки, явно снятой с плеча самого Нечаева. – Катенька, – мать бросилась к ней, больно пихнула Захарова локтем, – что случилось? Не зарегистрировали? Катя снова всхлипнула. Сергей притянул омегу к себе, пряча ту в медвежьем объятии. – Зарегистрировали, – буркнул он, – только эта сука старая причитать начала. Мол очередная пришла, ноги перед первым встречным раздвинула лишь бы долг родине не отдавать. Мразь, – с чувством произнес Нечаев. – Думал пришибу прям там, да Катя остановила. И правильно. Если меня посадят, то кто о ней позаботиться? Прорвемся, Кать. Слышишь? Девушка слабо кивнула. В иной ситуации Захаров бы его осадил. Или, на худой конец, это сделал бы Сеченов, который мат на дух не переносил, но в сложившихся обстоятельствах все промолчали. – Дмитрий Сергеевич? – заметил их Плутоний, – а вы чего тут… А… Блять. Да ладно..? Нечаев смотрел на названного отца почти со священным ужасом. Сеченов вздохнул и развел руками. – Никогда бы не подумал, – уронил майор, отводя взгляд. – Даже до вас добрались значит, – и добавил с чувством, – ублюдки. Из зала вышла неприятного вида полная женщина с бледно-розовыми волосами и жутким кричащим макияжем. При ее появлении голоса вокруг стихли. Женщина, судя по лицу, своим положением наслаждалась и, сверившись со списками на планшете, оповестила: – Следующие, товарищ Захаров и товарищ Сеченов! В зале ожидания воцарилась оглушающая тишина. Совсем поникший Дима повел плечами, как пытаясь согнать оцепенение. Многие взгляды были устремлены на них с того самого момента, как академик Сеченов переступил порог дворца бракосочетаний в компании старого друга-альфы профессора Захарова. Правда стала очевидна всем и каждому в ту же секунду. Сейчас же некоторые смотрели сочувственно, другие безразлично, но были и те, кто откровенно злорадствовал. Последние были в меньшинстве, но все же Захаров ощутил на себе слегка насмешливые взгляды других альф. Он невольно скрипнул зубами и протянул Сеченову руку: – Идем, Дим. Тот принял ладонь, легонько сжав в качестве немой благодарности, и гордо вскинул подбородок, словно это не его жизнь вчерашним утром пошла прахом. Он хорошо держался. Это вызывало уважение. Захаров слабо улыбнулся. Дима отзеркалил эту улыбку, но от альфы не укрылось, как дернулся уголок его губ в подступающей истерике, которая вероятно будет позже. Сейчас он им такого удовольствия не доставит. Захаров положил ладонь ему между лопаток в молчаливом жесте поддержки и пропустил внутрь. 5. – Дмитрий Сергеевич! Никогда бы не подумала, – защебетала неприятная женщина, как только за ними закрылась дверь. – Мы то все эти годы считали вас бетой, да Ларочка? Ларочка активно закивала. От своей подруги она не сильно отличалась – тот же жуткий макияж, та же неприятная улыбка и взгляд, цепкий и надменный. Судя по всему, именно о ней и говорил Нечаев. Все действо не имело ничего общего с торжественностью. Сначала их зарегистрировали в списках, подающих заявление на рассмотрение совместимости. Затем Диму увели за ширму, где его тщательно осмотрели особое внимание уделяя метке. Врач-бета делал это с абсолютно бесстрастным лицом, но Захаров все равно ощутил расцветающее внутри негодование. Метка вообще-то вещь довольно интимная. Накала добавляло еще и присутствие при осмотре свидетелей в лице КГБшников, которых очевидно задействовали на каждом пункте распределения, чтобы исключить или хотя бы свести к минимуму вероятность взятки. – А что же тянули так долго, Дмитрий Сергеевич? – деловито осведомилась одна из женщин хитро щурясь. Омеге, только заключившей связь было ожидаемо некомфортно в окружении такого количества альф, но тот не растерялся: – Да все наука, – и, улыбнувшись ей во все тридцать два, хмыкнул, – руки не доходили. – Давайте уже побыстрее с этим закончим, – вступил в разговор Захаров. После осмотра и у него, и у Димы взяли по несколько пробирок крови. – Партнерское распределение предполагает тест на генетическую совместимость, – пояснил врач с опаской поглядывая на Захарова. – Не думаю, что это будет иметь значение в вашем случае, но… – Пару могут разлучить, – догадался Дима. Захаров невольно сжал кулаки. – Насколько я понимаю, – бета стянула с носа очки и растерла пальцами воспаленные глаза, – это больше касается молодых альф и омег только желающих заключить связь. На счет состоявшихся пар сомневаюсь, но утверждать ничего не буду. Тестирование займет несколько минут, после чего вас внесут в реестр. Порог вхождения совместимость выше семидесяти процентов. Думаю, вам не о чем переживать, товарищи. – Зачем это вообще? – подал голос Захаров, опустив ладонь Диме на плечо. КГБшник рядом одобрительно хмыкнул. – По официальной версии, – осторожно начал врач, – генетическая совместимость позволяет прогнозировать здоровье детей и снижает риск разрыва связи в будущем. Все мы знаем, как опасны могут быть несвязанные альфы. Гражданский долг омег помочь им обрести равновесие, и государственная программа направлена на то, чтобы заключенная между ними связь была как можно более… прочной. Но повторю… Не думаю, что это коснется уже состоявшихся пар. Потому что это просто… «… безумие», – закончил за него мысленно Захаров. … нерационально, – выдохнул врач. – А вот и результат. Семьдесят три целых и четыре сотых. Рад за вас, товарищи. Захаров почувствовал, как Сеченов напрягся и тут же снова расслабился. – Можете одеваться, Дмитрий Сергеевич, – слабо улыбнулся врач. – Я подготовлю заключение. Одна копия вам на руки, другая подшивается к свидетельству о заключении брака. Дима принялся молча натягивать рубашку. Его лицо при этом оставалось абсолютно непроницаемым. – Подходите сюда, товарищи! – женщина за столом расплылась в улыбке. Стоило академику опустить на стул напротив нее, она засуетилась и принялась раскладывать перед ними бумаги, интересуясь как-бы между делом. – Дмитрий Сергеевич, а детки как-же? Вам ведь лет то уже немало. Пора бы! Захаров едва удержался от того, чтобы не перевернуть этот блядский стол прямо на нее. Он хотел было осадить зазнавшуюся тетку, но неожиданно Сеченов вступил в разговор: – У меня пол предприятия аспирантов, кумушка, – снисходительно улыбнулся он, – хватит с нас пока детей. И та, как ни странно, приняла такой ответ и смущенно отвела взгляд. Конечно, академик Сеченов это тебе не Катя Муравьева, которая не ответит. – Фамилию менять будете? – уточнила другая, забирая у Захарова паспорта и радостно скалясь, – Дмитрий Сергеевич Захаров? Дима аж побелел. – Не будет он, – вмешался Харитон. – Не нравится ему моя фамилия. Дима, а может это..? Я Сеченовым стану? – Делай ты что хочешь! – махнул рукой академик, отворачиваясь. Что ж… У них хорошо получалось играть ворчливую супружескую пару, в которой любят и ненавидят друг друга примерно поровну. Похоже даже КГБшник проникся. – Моя жена тоже мою фамилию ни в какую не хотела брать, – хмыкнул он, – говорит мол родился Дураковым, так это твой крест, а не мой… Он обнажил слегка щербатую улыбку. – Ладно, – резюмировал Харитон, не выходя из образа, – хватит с предприятия одного товарища Сеченова. Расписывайте нас уже. Пятнадцать лет его замуж зову, а он все ярится. Сеченов закатил глаза так натурально, что все присутствующие прыснули от смеха. – Тут вот распишитесь, товарищ Сеченов, – женщина протянула ему акт. Дима оставил в положенной графе свой широкий росчерк. Затем папку передали уже ему, – товарищ Захаров. Поздравляю, товарищи! Сеченов поднялся на ноги. Харитон извлек из нагрудного кармана коробочку с кольцами. Дима послушно протянул правую руку и простое золотое кольцо, как влитое обняло его безымянный палец. Омега вернула жест. Почему-то ощущалось все это очень тяжело, словно кольца были не из благородного металла, а из свинца и теперь тянули вниз, хотя они оба понимали, что на деле это лишь формальность. Видимость благополучия. – Можете поцеловать мужа, – приторно пропела Ларочка. И прежде, чем Сеченов успел сообразить, что должно произойти, и отшатнуться, Харитон, обняв чужое лицо ладонями, впился в бескровные губы омеги своими. Крепко, вкладывая в движения губ все, что не мог выразить словами. Все, о чем сожалел и на что надеялся. Сеченов распахнул глаза в изумлении, но быстро сдался, поддаваясь моменту, и позволил чужому языку проникнуть в свой рот. Захаров притянул не сопротивляющегося академика к себе под аккомпанемент смущенных вздохов женщин и одобрительное хмыканье товарища Дуракова, обвивая тонкий стан рукой, как обещая защищать до конца жизни, а второй обхватив за шею. – Тоша, – чуть отстранился Сеченов, напускно возмутившись, – люди же вокруг! А сам ткнулся носом в его плечо, обнимая в ответ. Судя по хихиканью теток за их спинами, завтра про тайную любовь между двумя умнейшими людьми Советского Союза будет знать все Предприятие. И к лучшему. Надежная легенда послужит Диме дополнительной защитой. – Пошли уже работать, – Дима смахнул с его пиджака невидимые пылинки. – Хорошего дня, товарищи. И с этими словами поспешил покинуть зал. 6. – Какое-то время тебе лучше пожить у меня, – озвучил свою мысль Захаров, садясь за руль. – Потом «разругаемся» и съедешь. Про мой паскудный характер все Предприятие знает, вопросов не возникнет. Потом помиримся. И так по кругу. Дим? Сеченов отвернулся к окну и из-под полуприкрытых век наблюдал за проплывающими мимо домами. Лицо его абсолютно ничего не выражало. Маска самоуверенного нахала, за которой он прятался при любом удобном случае, сползла с него лоскутами стоило им избавиться от посторонних глаз, обнажив его настоящего – напуганного, уставшего и совершенно разбитого. Когда они покидали дворец бракосочетаний, выслушивая череду поздравлений от совершенно безразличных им обоим людей, тот еще как-то держался, а сейчас похоже силы оставили его окончательно. – Дима? – позвал Харитон. – Тош, – прохрипел Сеченов, – я не хочу сейчас об этом думать. Правда. Сделаем, как скажешь. Он обнял себя руками и закрыл глаза. Харитон поджал губы и задал последний вопрос: – Тебе нужно забрать какие-то вещи прямо сейчас? Сеченов мотнул головой. Харитон вздохнул и потянул на себя рычаг коробки передач, другой рукой выкручивая руль в сторону своего дома. 7. Он выделил Сеченову комплект сменной одежды и, пока тот приходил в себя под горячим душем, занялся ужином. Опасную бритву Захаров, подумав, вернул на место. Состояние Димы можно было описать, как депрессивное, да только вряд ли упрямый академик Сеченов соберется с собой что-то делать. Это в целом не в его характере, а уж теперь, когда самое страшное позади… Просто Захаров в тот момент испугался за него. Вот и все. Теперь же его мысли занимало то, как сделать их совместное проживание наиболее комфортным для все еще находящейся в стрессе омеги. Захаров хмыкнул. И дня с вязки не прошло, а он уже может думать только о благополучии своей пары. Он, конечно, и раньше думал, но тогда эти мысли не подпитывались почти физически ощутимым удовлетворением. Появление омеги на кухне вызвало у него чувство de ja vu, потому что, как и вчера вечером, Сеченов вышел из ванной в его махровом халате, а не в сменной одежде. На периферии сознания мелькнула мысль, что надо было все-таки перевезти сюда часть его вещей. – Дим, ты почему не переоделся..? – искренне удивился Захаров и застыл, почувствовав, как за пояс его обвивают чужие руки. – Дима? Сеченов запрокинул голову и в его глазах читалась нездоровая, как насильственная, решимость. Он качнулся вперед и прижался губами к уголку его рта. Захаров забыл, как дышать. Он хотел этого. Он мечтал об этом столько лет и вот это происходит прямо сейчас, но… … что-то было не так. – Дима.., – не понял он, чуть отстраняя друга от себя, – ты чего? Сеченов склонил голову и потянулся рукой к поясу халата. Харитон перехватил его ладонь на полпути, несильно сжав, и лихорадочно соображал. Он не понимал, что происходит. Он не любил не понимать. Даже если бы у них были самые обыкновенные отношения альфы и омеги, секс меньше чем через сутки после заключения связи – плохая идея. Даже если предположить, что тот действительно этого хотел, он не должен себе вредить. Зачем ему это? Зачем… Блять. – Дима, ты правда считаешь, что я настолько отморозок? – почти с ужасом пробормотал Захаров. Мог ли он дать ему повод подумать, что…? Нет. Тогда… Сеченов под его взглядом будто сделался меньше, чем есть. Внутри закипала злость, но он не собирался выплескивать ее пока во всем не разберется. Он все еще надеялся, что понял того неправильно. – Тоша, я же не слепой, – уронил тот низко склонив голову. – Я ведь воспользовался тобой. Твоими чувствами ко мне… – Я сам предложил! – тут же возразил Захаров, но омега на это только мотнула головой. – Это не отменяет того, что я сказал. Ты связал себя со мной, Тош. И я понимал, что не оставляю тебе выбора, – он скривился, как от отвращения к самому себе. – Я знал, что ты согласишься. Теперь ты не женишься, не заведешь детей. Ты связан с дефектной омегой, которая ненавидит себя. Тоша, я знал на что тебя обрекаю. И если я могу… Захаров не увидел, а скорее почувствовал горячие капли, падающие на его ладони. Он разжал непослушные пальцы. Слова друга отдавались в голове эхом, и он понял, что попросту не знает, что сказать ведь это все… такая глупость. Это… Он притянул не сопротивляющуюся омегу в объятия. Сеченов в его руках тихо всхлипнул. Раз, другой. Затем уже громче, цепляясь пальцами за широкую спину и вздрагивая. Харитон положил ладонь на дурную голову и выдохнул тому прямо в макушку: – Дима, ты вот вроде ученый, но такая временами бестолочь… 8. Сеченов, наконец, отпустил себя и беззвучно разрыдался. Длилось это от силы минуты три, но зато после он впал в состояние некой спокойной отрешенности, видимо исчерпав запасы душевных сил окончательно. Захаров покормил его почти что с рук. Тот поначалу отнекивался, но потом все же поел, и разморенный относительной безопасностью и горячей едой, начал клевать носом. Спать они легли чуть за полночь. Диван в квартире Захарова по счастью был настолько широким, что при желании можно было спокойно уместиться и не соприкасаться друг с другом, чем Сеченов и воспользовался, отползая поближе к стене. Закутавшись в одеяло по самую макушку, он затих и вскоре заснул, измученный событиями прошедших дней. А вот к самому Харитону Родионовичу сон никак не шел. Он не солгал омеге, сказав, что, если тот не пришел к нему сам, он бы все равно предложил свою помощь. Мысль о том, Сеченов им воспользовался казалась смешной. Это ведь Дима заперт с ним в законном браке, связан биологическими узами, а теперь еще и ограничен в свободе своих действий законом. И это ему, если вдруг что, придется заключить связь с другим альфой, который еще неизвестно насколько отмороженным может оказаться. Не сбежать, не спрятаться. Переживания омеги о нем, конечно, трогали, но положа руку на сердце, он никогда не рассчитывал на взаимность. И уж тем более на какую-то там благодарность. Соглашаясь на все это, он знал, что друг никаких романтических чувств к нему не испытывает. Больно ли это? Безусловно. Мог ли он что-то с этим сделать? Нет. Использовать сложившуюся ситуацию, чтобы заполучить желаемую омегу – чистой воды скотство. И ведь многие на это согласятся ведь не слишком приятный, но безопасный альфа, лучше, чем неизвестность и перспектива оказаться в руках домашнего тирана. Или садиста. Или… Блять. От одной только мысли о том, что хрупкий Сеченов со всеми его мечтами о звездах и равноправии, мог оказаться в руках кого-то подобного (а скорее всего этим бы все и закончилось не без помощи ряда заинтересованных политиков, которым амбициозный ученый не раз переходил дорогу), горло сжимал мучительный спазм. Нет. Он бы не позволил этому случиться. Пусть Сеченов его не любит. Пусть будет с ним до конца жизни лишь из благодарности, хотя Харитон и этого не просил. Он готов был с этим жить. Лишь бы тот и дальше грезил о своих звездах и улыбался ему сдержанно и совсем немного виновато. Лишь бы был в безопасности. Сеченов шевельнулся во сне, переворачиваясь на бок. Ему на лоб упала короткая прядь и Захаров, не удержавшись, заправил ее обратно. – Смогу ли я однажды тебя отпустить? – тихо спросил он, не надеясь услышать ответ. Муся запрыгнула на постель и поднырнула под его руку. Харитон погладил кошку по выгибающейся спине. – Он тебе нравится, – улыбнулся Захаров, – знаю. Ложись уже. Кошка вытянулась вдоль спящей омеги. Захаров убрал руку и закрыл глаза. Завтрашний день обещал был непростым.