сам себе режиссер

В какой-то момент, когда они с Шаль смотрят фильм на кассете, ломается видеопроигрыватель; это огромная старая коробка, которой уже много лет, и, кажется, в послевоенные годы она считалась писком моды, оттого она (конечно же) есть у Сибы. Сам Тихиро смотрит кино редко, он не большой любитель, а вот Шаль так и норовит глянуть какой-нибудь мультфильм, вроде сказки про Момотаро, и отказать ей Тихиро считает уже кощунственным. На поломку они, конечно же, жалуются Сибе — тот явно знает, как проигрыватель работает, и потому обещает починить. Дело это долгое, и Шаль отправляется на исследования их временной квартиры, пока сам Сиба колдует над проигрывателем. Тихиро же сидит на диване, устало за этим наблюдая. Признаться, перерыв после бойни у разрушенного замка дается ему тяжело — разумом он хочет заняться чем-нибудь полезным, но организм протестует, а вместе с ним — Сиба и Шаль, которые требуют взять хотя бы недельку отдыха. Аргументируют, мол, иначе Тихиро доведет себя до состояния нестояния. Но пока что идет фаза сбора информации, с чем Сиба и сам справляется на ура, так что можно позволить… Но сердце Тихиро все равно не на месте. Когда Сиба вставляет кассету и проигрывает ее, на что та отзывается, он внезапно цокает языком. — Знаешь, ты мне кое-что вдруг напомнил. — Что же? Только не говори, что на какой-то кассете порно. Сиба тут же морщится, обиженный. — Свое порно я храню там, где ты даже не найдешь! Нет, кое-что иное! Тебе понравится… Наверное. Он скрывается где-то в глубине квартиры, и судя по звукам, перебрасывается парой фраз с Шаль, пока Тихиро гадает, с каких пор они с Сибой достигают тех отношений, когда тот может спокойно шутить по тайную коллекцию порнухи. Он откидывает голову назад, когда Сиба вваливается в комнату вновь с одной из коробок, которую они берут с собой при каждом переезде; кажется, там хранятся старые и дорогие сердцу Сибы вещи, что-то вроде шкатулки ностальгии. Он роется внутри некоторое время, ругаясь себе под нос, пока вдруг не достает какой-то небольшой сверток в бумаге и не вручает Тихиро. Тот критично осматривает эту вещь. Довольно легкая по весу. Скорее всего это кассета. — Я на самом деле хотел кое-что там смонтировать и вручить уже в готовом варианте, но, чувствует моя душа, никогда руки до этого не дойдут. Это кое-что от твоего отца. Тихиро прижимается губами к бумажной упаковке, пахнущей пылью. Подарок от отца? И Сиба хранит его, желая доделать, но не успевает… Интересно, что там? Воспоминания горчат на языке, и он осторожно поднимает взгляд на товарища. — Надеюсь, там не его заначка порно. — Тихиро, да что ты все заладил?! Тот вдруг фыркает. — Это шутка. — Шутка… — Сиба раздраженно отмахивается. — Ну так вот на кассете не шутка. Мы записывали это давно, так что не удивляйся, что качество отстой. И нет, там не… — Да я уже понял. Хотя, зная дурной нрав отца, Тихиро бы совершенно не удивился, окажись там какая-нибудь глупость. Впрочем, ему лишь предстоит это узнать. Он молча наблюдает за тем, как Сиба распаковывает кассету, а затем с помощью карандаша отматывает пленку, жалуясь, что так часто смотрел его до конца, что боится, что ту зажует, после чего хлопает Тихиро по плечу и обещает отвлечь Шаль. Сиба покидает его и оставляет в одиночестве, и Тихиро молча всовывает кассету в проигрыватель. Сначала на записи не происходит ничего, только темнота и помехи, но потом он слышит смех Сибы и его голос: — Сними крышку с камеры, дебил! — Да черт возьми! Когда Тихиро слышит голос отца, по его позвоночнику словно пробегает электрический ток. Три года, как он его не слышал, три долгих года… Он так хорошо помнит все, чему научил его тот, но за течением времени образ начал размываться, голос немного забываться, а лицо в воспоминаниях бледнело, уступая место более общим чертам, размытым пятнам. Это нормально. Так всегда происходит. Из дома уцелело лишь одно фото, и Тихиро иногда смотрит на него, но этого так мало. Но голос… На кассете, прямо тут! Словно отец рядом, словно… На записи наконец-то исчезает темнота, и появляется их старый дом. На записи видно Сибу в одной из его странных цветных рубашек, который смотрит в объектив крайне невпечатленным взглядом, после чего касается виска и вздыхает. — Верно говорят, человек, талантливый в одном деле, сосет в других. — Эта поговорка звучит иначе, эй! — Ну-ка дай сюда, — Сиба подходит ближе, и видно лишь то, как камеру наклоняют вниз, отчего в кадре только ноги. — Надо будет все это вырезать при монтаже, иначе Тихиро совсем в тебе разочаруется. — Да ладно, он и так знает, что у меня только ковка нормально получается… — Вот и не давай своему сыну больше поводов тебя ругать! — наконец, камера выпрямляется, и вновь видно дом. — Давай, вставай в центр кадра. Господи, Кунисигэ, ну что с тобой не так? Нормально же перед толпой на всяких мероприятиях выступал, а тут словно отупел! Рука невольно крепче сжимается в кулак, когда в кадре появляется отец. Он совсем не меняется со дня их последней встречи… Хотя нет, глупо, это же было записано раньше. Но все такой же, каким Тихиро его помнит: с беззаботной улыбкой на лице, в глупой футболке с изображением двух зайцев, и слегка неуклюжий. Он несколько минут топчется на траве, словно пытаясь найти нормальное положение, после чего угрюмо смотрит на Сибу и тычет в камеру пальцем: — На мероприятиях все иначе! Тут мне надо быть искренним, понимаешь?! Ответственное задание! — Кунисигэ, просто веди себя как обычно. Не пытайся строить из себя кого-то пафосного, ты в этом слегка сосешь. — Да пошел ты! Доносится смех Сибы. Тихиро хочется выключить видео. Тихиро хочется пересматривать его бесконечно, пока пленка не затрется. Он не может понять, что думает, смотря на то, как отец дурачится на видео. Ему грустно? Он злится из-за потерянного навсегда? Но когда отец улыбается в кадр, внутри что-то неприятно скулит, скребется, и Тихиро просто затаивает дыхание. В этих кадрах нет ровно никакого смысла, но ему все равно приятно их видеть — и потому он благодарен Сибе, что тот не монтирует видео до конца. Он так скучает по этой светлой домашней атмосфере, когда все, о чем он думал — о том, как сделает уроки, а потом пойдет с отцом в кузницу. Эти времена никогда не вернутся. Отец в кадре вдруг встает в глупую позу, вытянув вперед руку, словно герой какого-то токусацу, после чего громко кричит: — Тихиро-о-о-о! Я записываю это видео, чтобы ты мог его пересматривать, и… Нет, стой, мне не нравится. Давай сначала. Кхм. Тихиро-о-о-о! Я готовлю для тебя капсулу времени! Если ты смотришь это видео, значит, Сиба не забыл тебе рассказать о том, что оно существует! Или я сам! И, скорее всего, тебе сейчас… Слушай, какой срок лучше поставить? — Давай лет двадцать, — фыркает Сиба. — Ага. Значит, ты сейчас ненамного младше меня! Надеюсь, ты порадовал своего старика кучей внуков, которых я буду нянчить, потому что ты супер серьезный, а им нужен кто-то веселый в их жизни! — Кунисигэ, ты не можешь начинать свое обращение с требования внуков. — А разве люди обычно не этого требуют? Отец на видео неловко почесывает пальцем висок, после чего вновь делает жутко мудреное лицо. — Короче, прошло двадцать лет, и ты оценишь, какой я тут еще молодой и красивый! Надеюсь, когда ты повзрослеешь, ты будешь не хуже меня! — Сложно не быть красивей обезьяны, — бубнит на фоне Сиба, и Тихиро думает — да, наверное, это предполагалось вырезать. — Ну так вот! Короче, не знаю, как там у тебя дела, но если хорошо, то ты посмеешься со мной! — отец вырисовывает в воздухе дугу рукой, после чего скрещивает руки в позе Ультрамэна, явно решив больше не пытаться быть серьезным. — А если все плохо, то ты повеселишься! Хотя не думаю, что у тебя все будет плохо, ведь рядом я! Как иронично теперь звучат эти слова. Камера вдруг начинает трястись и утыкается в траву, после чего Сиба вдруг шипит: — Тихиро подходит! Прячемся! — Вырубай камеру! Запись обрывается, но следующая записана на этой же кассете: видимо, уже руками Кунисигэ, потому что видно старый дом, и как он бродит туда-сюда, пока не останавливается перед зеркалом, снимая себя. Отец делает глупое лицо, после чего пытается кое-как прилизать волосы, но быстро отвлекается, когда слышит с кухни шум. Он торопится туда, и впервые за долгое время Тихиро видит себя — наверное, тут ему лет тринадцать, не больше. Он стоит у раковины… Ах да, кажется, он помнит этот момент. Тогда он еще не понял, зачем отец игрался с камерой. Голос Кунисигэ звучит воодушевленно: — Тихиро! Расскажи, как сегодня прошел твой день! Другой Тихиро на съемке одаривает отца раздраженным взглядом, и в голову приходит мысль, что, может, зря он был так строг к нему все это время. Но они оба старались дать друг другу лучшее, пусть это и вырисовывалось в то, что в основном Тихиро ругал отца за раскиданные вещи, неубранную посуду или незакрытые двери. То, как старый он пытается отогнать отца от раковины, пока тот пытается его заснять, вызывает слабую улыбку. Как мало забот тогда было. — Не мешайся. — Но я снимаю важное исследование! — Какое? — Как правильно мыть посуду! — гордо отзывается отец. Другой Тихиро закатывает глаза. — Я могу тебе и так показать. — Это скучно! — Ты все равно никогда ее не моешь. — Ой, да ладно! Ты скоро повзрослеешь, должен же я запечатлеть, какой ты еще мелкий! Кадр вдруг резко меняется, будто бы камеру кладут на стол; на видео же Тихиро видит, как его отец решает полностью прервать процесс мытья посуды и бросается на другого Тихиро с объятиями, в ответ на что тот злобно верещит, но потом смиряется и повисает у него в руках. Ах, точно, было такое… Тихиро тогда был немного зол, но… Кого он будет обманывать? Ему всегда такое нравилось. Отец пусть и чудил, но искренне любил его. Хорошо было бы вернуться в прошлое. Вновь ощутить эти крепкие объятия. Потом отец возвращается и выключает камеру. Следующие обрывки слишком коротки: запись готовки, очередные кривляния отца перед зеркалом, даже Сиба попадает в объектив. Пару раз отец просто снимает кошек на улице, пока другой Тихиро его окликает. Множество маленьких бытовых моментов. В какой-то момент кадр переключается вновь на другого Тихиро, который пытается делать домашнее задание. Странно. Почему-то этого он не помнит. — Кем ты хочешь стать в будущем? Другой Тихиро хмурится. — Тебе обязательно это снимать? — Ну давай же, скажи! Порадуй папку! Ах, нет, погоди. Вспомнил. Потому что тогда жутко смутился. Другой Тихиро отводит взгляд в сторону и бубнит: — Хочу стать кузнецом, как ты. — Да-а-а? — Отстань. — Жестокий! Но папку все равно любишь. Любишь же, да? Следует вздох. — Люблю. — Тихиро! И я тебя люблю! Ну точно. Тогда отец полез обниматься и уронил камеру… Это Тихиро и видит — как кадр внезапно начинает меняться, а потом слышится приглушенная ругань. Так вот зачем отец все это снимал… А Тихиро все никак не мог понять. Так странно теперь смотреть на эту запись, будто бы совершенно другая жизнь. Спокойная, мирная. Недостижимая. Следующая часть начинается спустя несколько секунд, и, кажется, это вновь во дворе. Отец вертится вперед-назад, заложив руки за спину, вид у него обеспокоенный, и судя по тому, что камера слегка подрагивает, ее держит Сиба. Внезапно, отец останавливается и кивает, будто давая сигнал, и Сиба вслух считает: — Три… Два… Поехали. — Э-э-э-э, Тихиро. В общем, я много думал над тем, что хотел бы тебе сказать… То есть, будущему тебе, — отец неловко потирает затылок. — Признаться, я не мастак красивых речей, что бы этот блондинистый придурок не говорил, — когда он это произносит, камера смещается, и в кадре появляется Сиба, приветливо машущий рукой. — Верни все на место! — Я должен передать привет будущему Тихиро. Привет! Не будь как твой папаня! — Да ну тебя! Когда кадр восстанавливается, отец задумчиво потирает подбородок, после чего взгляд его приобретает редкую серьезность, которой он будто бы старался избегать все время до. — Не знаю, когда ты это посмотришь. Может, раньше, может, в глубокой старости, до которой ты, надеюсь, доживешь без приключений. В любом случае… Надеюсь, ты не прибежишь ко мне, размахивая этой кассетой с воплями о том, что это полное дерьмо! — он ненадолго смеется, но потом вновь становится серьезным. — Вообще-то, я серьезно. Если вдруг почувствуешь себя плохо, то не переживай. Нет в мире идеала добродетели. Я скажу тебе честно: я далеко не самый хороший человек. Мы с тобой наверняка говорили о том, что оружие, которое я сделал во время войны, послужило не только во благо, но и во вред. Трофейные мечи до сих пор ходят по миру и используются в качестве инструмента смерти, а не спасения. Я много о чем сожалению… Как и о магических клинках. Но знай — никогда нельзя отчаиваться. Главное — это то, что хранится у тебя в сердце, — он стучит себя кулаком по груди. — Неважно, какие трудности повстречаются на пути из-за моей тени на тебе, но помни, что прежде всего ты — это ты, а не моя копия. Нет ничего плохого в том, чтобы разочаровываться во мне, в конце концов, я не святой… Я просто хочу знать, что поддержу тебя на любом из выбранных твоих путей. Потому что я знаю, что ты не оступишься. Когда он улыбается, Тихиро крепче сжимает зубы. Теперь эти слова выглядят почти смехотворно. — Я не осужу тебя за ошибки, потому что и сам совершил их множество. Но я знаю, что искупление возможно. Даже самый ужасный человек заслуживает шанс на прощение, — Кунисигэ поднимает взгляд к небу и задумчиво жует губу. — Главное — прожить честную жизнь, честную хотя бы для себя. А остальное… Ну, это уже детали. Так что есть только одна вещь, которую ты должен помнить. Слышишь?! Тихиро-о-о! Когда отец улыбается в камеру, Тихиро хочется отвести взгляд. Спрятаться, выключить видео, забыть этот момент, ведь эта улыбка пробуждает все самое страшное внутри него — желание повернуть маятник вспять, жажду бросить все и просто зажить тихой жизнью где-то вдали от всего мира, в спокойной и мирной обстановке. Но как он может? Клинки все еще не собраны. Враги живы, а отец — не отомщен. Но Тихиро не делает ничего — просто сильнее вглядывается в столь родные, но постепенно ускользающие из памяти черты лица самого важного человека в его жизни. — Что я всегда будут тебя любить. Слышишь это? — Да, — произносит Тихиро. — Я слышу. Когда запись неожиданно обрывается, а в комнате повисает темнота, он долгое время сидит в тишине, думая обо всем, что было утрачено, и что больше никогда не вернуть. Легко прятать голову в песок, легко жить в неведении, но он не может позволить себе подобную роскошь. В конечном итоге иного выхода и не остается — лишь идти вперед. Искать искупление. Затем он наклоняется к проигрывателю и нажимает кнопку перемотки.