Культура — это набор идей, которые обуславливают в некоторых аспектах исходное поведение их носителей. Дэвид Дойч
Как часы. Вроде бы движешься вперед, а потом оказываешься в том же месте, где был. И так постоянно. Последняя секунда вселенной
На орбите Авлиды собрался весь прославленный флот Эллады. Кораблей было столь много, что снизу сквозь толщи атмосферы даже днем можно было увидеть их огни. Десять тысяч сто восемьдесят шесть кораблей. Больше двух миллионов человек, храбрейших из храбрых, и ответственность за их судьбы лежала на плечах Селасфора. Он, находясь между скорбно молчащей матерью и ругающимся последними словами отцом, только что узнал об этом и стоял теперь, оглушенный, смотря на провидицу. Такая была обязательной частью каждого флота, только она могла безопасно вести корабли сквозь межзвездное пространство, только она знала невидимые пути Вселенной и загадочною волю ее божеств. — Молчи, — велела его мать тяжеловесно. — Молчи! Отец не замолчал. Тогда мать ударила его по лицу, и Селасфор вздрогнул от этого звонкого звука. Ненадолго отец замолчал, а после повернулся к провидице и зашипел: — Ну а ты! Ты! Ведьма! — Уйми свой бесполезный гнев, муж Агамемны, — сказала провидица. Она была немолода и говорила степенно и уверенно, и в голосе ее звучал призвук божественной воли. — Такова воля Вселенной. Возрадуйся. Твой сын умрет, чтобы корабли Эллады вернулись с победой. Так было предсказано. Два миллиона человек, бывших сейчас на орбите, прилетели сюда не чтобы стать свидетельницами на его свадьбе с великой героиней, в чьих жилах, как говорили, тек божественный ихор. Так обещали посланницы матери, прилетевшие за ним. Они здесь, чтобы его кровь окропила борта их кораблей. — Возрадоваться… да проклянут тебя богини, старая ты карга! — Молчи! Богини говорят через меня! — Довольно! — вскричала Агамемна. — Молчи, Клитеместр, иначе я велю зашить тебе рот. Не думай, что я рада убить нашего сына. Но или он, или наш великий флот. Поди прочь. Вернись домой и верно жди меня с войны с победой. — Я не улечу без Селасфора! — Улетай, отец, — сказал Селасфор, и тот замолчал, обратив на него огромные от ужаса и гнева глаза. — Я умру за Элладу. Агамемна громко выдохнула. — В юноше больше мудрости, чем в его отце, — вставила провидица, казалось, почти гордо. Когда все еще выкрикивающего проклятья отца увели, провидица по велению матери оставила их одних. Стало очень тихо. В этой части Авлиды не было никаких городов, только небольшой военный лагерь стоял посреди бескрайней, тянущейся, куда хватало глаз, степи, да небольшие челноки рядком выстроились на импровизированных посадочных площадках. — Не думай, что я обманула тебя с великой радостью, — сказала мать. Селасфор видел, как мрачна главнокомандующего всего флота Эллады, как горько ей отдавать его вот так на растерзание. И видя ее горечь, ему становилось самую малость легче. — Великая честь, — сказал Селасфор, сглотнув, — быть отданным Вселенной. — Завтра она исполнится. Мы не можем больше ждать. Его пробрало слабой дрожью. Мать отвела его в шатер. С тревогой Селасфор понял, что кроме него в лагере больше не было мужчин. Она велела ему никуда не выходить, оставила ему еды и ушла. Больше Селасфор ее не видел. Он был уверен, что мать велела никому не входить сюда, но, когда стемнело и когда он зажег фонарь, в шатер без объявления вошла его несбывшаяся супруга. Селасфор вздрогнул. Ее визита он никак не ждал, и теперь, оказавшись с ней совершенно один в крошечном пространстве, ощутил большое смущение и неправильность. Им нельзя было вот так находиться рядом. Даже будь они по-настоящему помолвлены. Ахос была точно такой, как ее описывали многочисленные слухи. Высокой, красивой и златокудрой. Сила и божественность читалась в каждом ее движении, и на мгновение у Селасфора перехватило дыхание. Он даже не встал с кровати, чтобы поздороваться с ней. — Мне в супруги обещан был сын Агамемны, — сказала Ахос. — И что же, ничего я не получу? — Меня обманули не меньше, чем тебя. Мне в супруги обещана была величайшая героиня Эллады, дочь и внучка богинь, — ответил ей Селасфор. — А оказалось, что не будет мне никакой супруги. Будет только смерть. — И моя смерть была предсказана провидицей, — ответила Ахос, делая шаг. Селасфору не понравилось, как она движется в его сторону. В ней было что-то темное и жадное, прямо там, в глубине ее глаз, черных, как засасывающие свет дыры. «Ты умрешь прославленной героиней, — подумал Селасфор. — У тебя будут рабы и наложники, столько, сколько ты захочешь. Про меня через год не вспомнит и собственная мать». — Мы обе умрем, — сказала Ахос. Она подбиралась все ближе. Селасфор сидел недвижимо, сложив руки на коленях и не сводя с нее глаз. Она пугала его, смотря на него вот так. Он был ей просто куском мяса. — Такова воля Вселенной. Она встала к нему вплотную. Ее горячая рука легла Селасфору на лицо. Он не отстранился, но понял, что прикосновение противно ему. Понял, что его сердце забилось быстрее, и что его руки сделались холодными. Понял, что платье, в которое он облачен, слишком легкое и слишком открытое. — Твой отец постоянно прятал тебя, — сказала она, — когда я приезжала к твоей матери. Я искала по всему дворцу, но никогда не находила. Недолго Ахос молча смотрела на него, и Селасфор молча смотрел на нее в ответ. Ее рука на его лице мешала ему дышать. Ее пальцы гладили его губы. Он думал о том, как мог бы вцепиться зубами в ее руку. Неясное щекочущее волнение растекалось под его кожей, но разум оставался холоден. — Зачем ты искала меня? — спросил он. — Ты нравился мне. Я бы взяла тебя, — сказала Ахос. «Ее будут считать величайшей героиней Эллады, — подумал Селасфор с горечью, — ее, которая обесчестит еще великое множество несчастных. Никто никогда не поставит под сомнение ее величие из-за нас». — И я сделаю это сейчас, раз уж не добралась до тебя раньше. Если я не получу тебя как мужа, то получу тебя так. Он подавил зарождавшуюся внутри него дрожь. Уверенность, что он принадлежит ей, что она может брать от него все, что ей заблагорассудится, беспомощно возмущала его до глубины души. Ее рука опустилась с его лица на шею и ниже. — Во мне течет кровь богинь. Тебе не может не понравиться. Он не мог не ощущать горькую правду в ее словах. Непознанная сила Вселенной стояла прямо перед ним, облаченная в плоть и ихор. Божественная тьма ее чрева сравнима была лишь с безграничной тьмой, рождавшей целые галактики. И как и Вселенная, она обещала собой всяческое довольство и ужасную погибель. Как и всякий мужчина, Селасфор был взращен в священном ужасе и благоговении перед этой силой, никому из ему подобных недоступной. Вселенная говорила и действовала через женщин. Мужчины приносились ей в жертву. Так было испокон веков и так будет, пока будут светить последние звезды. Но даже если все, что он может, — это быть жертвой, и ничем другим ему быть не дозволено, даже если таков извечный порядок вещей, он отдастся Вселенной — Вселенной в чистом незамутненном виде, а не преломленной через плоть, ихор и пылающее чрево. — Ты просто свинья, — сказал Селасфор, смотря Ахос в глаза. В них вспыхнул скорый гнев, и ее рука дрогнула, пальцы больно сжались на подбородке. — Как смеешь ты… — Как смеешь ты? — возразил Селасфор. Никогда доселе он не чувствовал в себе такой странной уверенности и силы. Он был просто мужчиной, смотрящим на великую героиню снизу вверх. Полубогиня возвышалась над ним, ее грудь вздымалась от гнева, а он чувствовал себя холодно и спокойно, сам не понимая, откуда это. — Разве ты не знаешь, кому предназначена моя жертва? Разве желаешь ты своей похотью обречь флот Эллады на погибель среди звезд? Она ударила его по лицу. Боль была точно яркая вспышка, голова бестолково мотнулась, и из носа закапала кровь. — Нетронутый Бог, — продолжал Селасфор дрогнувшим голосом, подняв на Ахос глаза, — не потерпит опороченную жертву. Столько распаленного гнева было в ее черных глазах, что на мгновение он засомневался, что его слова убедят ее. Но Ахос одернулась от него. Сделала несколько шагов назад, раскрыла рот и сразу же закрыла, будто боясь, что из него вырвутся речи, способные еще сильнее оскорбить Нетронутого Бога. — Завтра на закате ты умрешь, — сказала она. — И Троя падет через десять лет. Такова воля Вселенной. — И тогда умрешь ты, — ответил Селасфор. — Это тоже воля Вселенной. — Меня запомнят. Я буду жить в легендах. Она ушла. За следующий день лагерь свернули так быстро, что нельзя было не удивиться, как тиха была обезлюдившая степь. Пропали ряды челноков, остался лишь один, для провидицы и Ахос. Тщетно Селасфор искал свою мать, чтобы увидеть ее еще хоть раз, но так и не нашел. Должно быть, ей тяжело было смотреть, как ему пускают кровь. Когда вновь стемнело, провидица забрала его из шатра и привела к специально только для него установленному жертвеннику. На нем сходились все линии его жизни. — Они смотрят, — сказала провидица. Селасфор поднял глаза к темному небу. В нем помимо крошечных звезд висели крупные, как виноград, десять тысяч сто восемьдесят шесть огней. Ради чего это все? Такой огромный флот, два миллиона человек. Миллионы и миллионы мужей и детей, оставленных сиротами. Миллиарды и миллиарды жертв, которые последуют очень скоро. Селасфору не нужно было быть провидицей, чтобы знать, как много несчастий после себя оставит эта война. И из-за чего? Из-за одного неверного мужа и уязвленной гордости одной царицы? И ведь что она сделает, когда найдет его? Что сделает, когда получит его обратно? Убьет. Просто убьет. И какой тогда смысл? Ахос возложила венок из белых цветов на его голову. Селасфор не взглянул на нее. Она тоже умрет. По вселенским масштабам ее смерть ближе, чем следующий взмах ресниц. Ахос посыпала его голову священной мукой и обрызгала священной водой. Провидица держала нож, которым его сейчас убьют. И ему стало страшно. Сердце подскочило прямо к горлу, заколотилось в висках, похолодели пальцы, и от ужаса все внутри свернулось в липкий ледяной ком. Колени ослабели, и вместе с тем захотелось бежать, нестись так далеко, как это только возможно. Куда-то, где его не найдут, где он перестанет быть собой, где он мог бы быть не просто жертвой, где Вселенная была не такой жадной, и где у нее было бы другое лицо. И еще больший ужас, огромный, непомещающийся в груди, выключающий разум, он испытал от мысли о том, сколько раз все это уже повторялось, и сколько раз все это повторится вновь. Он уже был здесь, на алтаре, может, звали его иначе, может, у Вселенной было другое лицо, но всем было известно, что пространство-время — просто вязкий бесконечный блок. Потому-то и были возможны провидицы, видевшие чуть впереди, чем все остальные. И эта мысль, это осознание, повергло его в огромное беспросветное отчаяние. Он уже был здесь, и он здесь еще будет, и ничего никогда не изменится, никогда он не проживет иную жизнь, никогда он не станет кем-то большим, никогда не станет Вселенной. Он — навсегда только жертва, он навсегда существует лишь для того, чтобы флот сумел в целости добраться до цели своего завоевания, и убивать, и грабить, и насиловать, и купаться в лучах славы бесчисленных поколений, которые будут после. И даже Нетронутый Бог — тоже просто часть всего этого, даже он неспособен сбежать из застывшего множество раз скопированного блока. Селасфор зажмурился. Два миллиона человек с мониторов внутри своих кораблей с великой радостью смотрели, как исполняются слова провидицы.