***
У него не получилось. «На тебе костюм на оттенок темнее, чем был в прошлый раз, когда ты приходил ко мне. Знаешь, мне нравился тот — хорошо подчеркивал цвет твоих глаз» «Я оверлорд-игрок, Аластор. Я монополист с самыми крупными игорными домами, неужели ты правда думал, что в моих руках хоть когда-то будут проигрышные карты? Моя территория, чужая — я все равно выиграю. Пойми же это и прекрати заниматься дурью» «Флеш-роял. Мне кажется, или твоя улыбка больше не ощущается такой самовлюбленной и отвратительной сейчас?.. Забудь, мне кажется» Аластор был зол. Нет, не так: Аластор был в бешенстве. В тот вечер он нашел тот самый костюм, в котором посещал казино неделю назад, и сжег его дотла, долго наблюдая за зелеными искрами пламени, пожирающими дорогую ткань. В тот вечер он до изнеможения играл в подвале со своими контрактниками за чужую смерть, выигрывая раз за разом и неудовлетворенно наблюдая, как черные щупальца разрывают плоть грешников, унося отчаянные крики глубоко в бездну поместья, оставляя за собой оглушающую пустоту. В тот вечер он разбил зеркало на мириады осколков, в трещинах различая свою жестокую, пропитанную злобным блеском улыбку; ничтожную и ядовитую — совсем не ту, которую он привык показывать на публике, по-хозяйски складывая руки за спиной, словно гуляя по своим владениям и отчетливо показывая свое могущество любому мелкому отродью. Гребаный сукин сын. Он не имел право комментировать улыбку Аластора, особенно когда его же выглядела как дерьмовая ухмылка, неспособная ни на что большее, чем участие во второсортных ситкомах. Он вообще не имел право комментировать что-либо в Радио-демоне — и очень скоро он пожалеет, что действительно позволил своей пасти открыться. Хаск. Оверлорд-игрок. Аластор заставит его задохнуться в собственном проигрыше.***
Мимзи не была тем соперником, который ему был нужен. Она шумна и чересчур эмоциональна, тем более в таких играх, где главной задачей являлось держать свое лицо кирпичом, как можно меньше показывая лишних эмоций. Она же вечно болтала, отвлекалась, мухлевала и кривлялась столько много, сколько позволял спектр человеческой мимики. Их встреча закончилась опустошенными бутылками вина и абсента — пила в основном Мимзи — двумя победами Радио-демона и одной ничьей под конец, когда Аластор был слишком разочарован и обессилен, позволяя подруге ловко подменять свои старшие карты на более выгодные, оставляя её действия безнаказанными. Однако после того, как Мимзи, явно обрадованная своим удачным мошенничеством, потребовала сыграть на что-нибудь крупное, Аластор не испытвая угрызений совести, вспомнил о своих джентельменских манерах и сначала сердечно поблагодарив за компанию, выставил подругу за дверь. В рамках его цели совершенствования — эта встреча была абсолютно бессмысленной и бесполезной, так ещё и совершенно не принесла ему никакого удовольствия. Пьяная Мимзи жульничала просто отвратительно, так же, как и пыталась трезвой играть в покер по правилам, не ругаясь некультурщиной каждый раз, когда в её руках оказывалась плохая карта. «Не бывает плохих карт, бывают только неумелые неудачники, не понимающие самой сути игры. Ты же себя таким не считаешь, я прав, Аластор? Как всегда выше любого грешника, а может и собственного величия» Вспоминая Мимзи, у которой буквально на лбу было написано «у меня разномастные двойка и семерка, давай же, въеби мне своим королевским стрит-флешем», он впервые был согласен со словами Хаска. Но то, с каким надменным и снисходительным тоном была сказана последняя фраза, заставила Аластора разразиться штормом из радиопомех, крепко сжимая свой микрофон в руках и стискивая зубы, вспоминая о том, как сильно он хотел в свою власть кошачью душу. Как сильно он хотел чужого унижения. Наполнившись уверенностью, Аластор поправил свой пиджак, приходя в свою личную, стабильно извращенную норму — улыбка светилась, как начищенный золотой пятак, поэтому припевая заевшийся в голове французский мотив старой жизни, он отправился в единственное казино, находящееся не под покровительством его жертвы, твердо намереваясь перед началом своей радио-передачи вживую посмотреть на тех, кто считает себя лучшими в игорном деле. И если это оказалось бы ложью, Аластор все равно шёл туда голодный.***
В этот раз они играли в блэкджек — казалось в том, где победа зависела от чистой удачи, интуиции и риске, нельзя было постоянно выигрывать. Партия за партией, и он обязан был ошибиться; Аластор помнил, как жарко было в вип-зоне, с вечной улыбкой сидя напротив своего соперника в полном костюме, когда последний же демонстрировал свой белый грудной мех и вальяжно расправленные плечи, находясь в одних штанах и подтяжках, пока на спинке стула висел серый пиджак. Он помнил, как белая прядь в укладке спадала на кошачий лоб в хаотично-мешающей энергии, мазоля глаза Аластору и сбивая того с концентрации, что конечно же, он никак не показывал. Он помнил, как мех выглядел слегка влажным из-за повышенной температуры от повисшего напряжения между ними, и ему это нисколько не нравилось. То, как Хаск неожиданно скалился, веером раскладывая свои карты на стол и показывая ровно двадцать один балл в сумме уже в третий раз за все три игры, Радио-демон тоже никогда не выбьет из своей памяти. И то, как Хаск налил им по два пальца виски в стаканы, искренне желая выпить в компании Радио-демона, тоже.***
«Уже почти месяц я вижу твоё самодовольное лицо в моем проклятом казино, и мне кажется, я имею права выпить, не так ли? Избавь меня от этого дерьма, я уверен, что если ты плох в азартных играх, то хотя бы как собутыльник проявишь себя с лучшей стороны» Спустя четыре недели они пили после окончания каждой игры, иногда разговаривая о чем-то, помимо выебистых обещаний надрать друг другу зад — чаще всего от Радио-демона — и Аластор не стал этому сопротивляться. Хаск с легкостью мог ослабить свою бдительность, подумать, что Радио-демону можно доверять. И когда тот будет уязвим, Аластор нанесет свой удар. Однажды он намекнул ему об этом, на что Хаск хрипло рассмеялся. «Мы не во Вьетнаме тысяча девятьсот семьдесят первого года, приятель, чтобы я чувствовал себя уязвимым. И кстати, я слушал твой кулинарный выпуск — ты серьезно ешь оленятину? И какая же она на вкус?» «Лучше, чем мясо гибридов скота или птиц, Хаскер. Лучше, чем кошачье» Глубокий смех вибрацией задрожал в его чутких ушах, через перепонки спускаясь по стенкам куда-то в район груди, к сердцу, с яростным воплем умирая в проблематичной для обитания среде — его душа была такой же вязкой и наполненной грязной скользкой тиной, как и его болото, обустроенное около поместья. В таких местах выживали только микробы-паразиты — это была константа. Желтые глаза смотрели на него мягко, а дешевая ухмылка стала чем-то скромным и спокойным — Аластор замер, скованный странным ощущением, и в панике на миг ему показалось, что улыбка спала с его лица, настолько обнаженным он казался под чужим взглядом. Во рту было сухо, и он смочил горло глотком обжигающего виски, продолжая улыбаться: шире, безумнее, фальшивее. Была бы тут Рози, она бы с милым хихиканьем сказала, что улыбка для Аластора — это на самом деле его защитная реакция, благодаря которой он чувствовал себя в своей зоне комфорта и имел определенное авторитетное преимущество перед кем-либо. Была бы тут Рози, он намеренно растянув улыбку, попросил бы её заткнуться. Порой он не понимал, как женщина, возглавляющая колонию ненасытных каннибалов, могла быть настолько проницательна и озабоченна посторонними чувствами, которые не являлись чувством голода или разыгравшегося аппетита. Иногда, беря перерывы между своими радиовещаниями, он ловил себя на том, что испытывал голод, смотря на Хаска, думая о нем и представляя; позволяя рассуждать себе о том, что бы он мог сделать с ним, будь тот его. Смог бы он вновь почувствовать вкус кошачьего мяса? Аластор мысленно добавляет воздушные кавычки, и содрогается от собственной цепочки размышлений. Улыбка застывает каменной маской, огромная и чудовищная — однако же рядом никого не было… …Так что Рози могла смело идти нахуй со своей тягой к анализам человеческих эмоций.***
«Аластор, то что ты не умеешь играть в пасьянс — нормально. Конечно, я надеялся, что ты будешь более осведомленным с тем, с чем имеешь дело, но мне по большей части все равно. Расслабь свою противную тощую задницу, я научу тебя» В тот момент стены вип-зоны наполнились тенями, а глаза Аластора сузились, впиваясь в Хаска, миролюбиво встающего из-за другой части карточного стола, небрежно подходя к Радио-демону так, будто они были закадычными друзьями, а их доверенности давно записаны друг на друга. Если в аду вообще существовали доверенности. Аластору без разницы, он бы все равно никому ничего не доверил. «Из нас двоих именно я должен быть напряжен, тебе так не кажется? Я просто встану рядом с тобой, чтобы смотреть на твои карты, вот так — это совсем не сложно, ты сможешь потерпеть меня» Лапы ловким движением раскладывали пасьянс под акомпонемент баритона, мурчащего правила и объяснения — во время них мужчина становился оживленнее, расщедриваясь на куда более бурную жестикуляцию и подвижность, тыкая указательным когтем в карты, показывая масти и выгибая бровь вопросительно, узнавая, все ли понятно его визави. Аластор не был глуп, он схватывал правила с первого раза, но склонение головы, которое Хаск каждый раз расценивал как необходимость в повторном пояснение, было неожиданно занимательно. Ему казалось, что слишком частое непонимание выведет Хаска из себя, однако тот терпеливо возобновлял повтор своих слов, огрызаясь на Аластора если не от чистого наслаждения, то точно дружелюбно. Они разошлись, так и не сыграв ни в одну игру, однако это было не важно: Аластор уже запланировал навестить Рози, чтобы заставить её сыграть с ним. Он спросит, умеет ли она играть в пасьянс, и если нет, то с удовольствием побудет для неё учителем.***
Постепенно гнев стал спадать, находя свою тихую гавань в чужом казино. Это было вне понимания Радио-демона, непонятно и странно: опасная территория, которую Аластор всегда обходил стороной. В старой жизни он никогда не имел подобного, проживая отведенную роль добропорядочного человека, раздавая столько приветствий, сколько нужно; имея столько знакомых, сколько имел обычный среднестатистический гражданин Нового Орлеана. Мишура, которой Радио-демон обвешал себя полностью, в конечном итоге ею же и затянув петлю на своей шее. Чувства и эмоции были его теневой зоной — местом, рядом с которым стояла табличка «вход запрещен» и повешан толстый замок. Аластор лежал в своей кровати с вялой, перекошенной в усталости улыбкой, зажигаясь неожиданным осознанием. Никто не смел стоять на его пути — как оказалось, в отличие от Хаска — даже такие вещи, как чувства. Если на них был закреплен замок и табличка, то он собственноручно взломает первое, а второе вытащит с корнем, с вызовом ступая на неизведанную почву с легкостью, которой мог позавидовать Экзорцист, убивающий с грешника, появившегося в Аду в свой первый день. Аластор станет чертовым гуру отношений, завладеет этой неизвестной землей, притащит туда любимый личный шезлонг и закатит вечеринку. О, он будет самым лучшим импотентом — это же так называлось? — что даже самые ранимые, самые сострадательные и добрые грешники умрут от его величия и превосходства. И Хаск банально поймет, наконец-то он осознает, кто перед ним стоит.***
«Ты что, пришел ко мне с цветами?..» «Я вижу, тебе нравится» «Я просто, блять, не знаю что сказать» «И тебе нравится: приятный шок, у подобного нынче такое название» Он тогда не стал говорить, что прочел это в одной из книг, довольно держа осанку прямой и делая вид, что ему совершенно не важна чужая реакция напротив. «Я…черт возьми, пусть будет по-твоему, я отказываюсь это комментировать» «Я специально взял именно желтые розы — они напомнили мне о твоих глазах» «Что?..» «А сейчас ты в замешательстве: недоумение со смесью глубокого неверия» Никто ему не говорил, что эмпатия — это так просто. Аластор был чертовски хорош.***
«Я всё еще помню твою выходку с букетом, ублюдок. Лови» «Oh deer?» «Ага. Теперь ты можешь пить из неё кровь или кофе, на чем вы, каннибалы, там торчите» «Я не пью кофе, Хаскер» «Мне похуй: тотальное безразличие» Эта кружка — ответный акт дарения неравнодушному лицу — значила многое, по крайней мере то, что Аластор уверенно двигался по выбранному пути, даже если полностью не представлял, куда это его приведет.***
Это был обычный день в конце недели, которых было много, и которые уже успели войти в привычку и расписание Аластора. Голова трещала по швам, ведь даже если тут, в чужом казино было необычайно спокойно для него — конкретно в вип-зоне, а не во всем игорном доме — то всё оставшееся время он варился в радиовещаниях, в сохранении имиджа, в заключениях сделок и прочей ерунде, присущей его загробной жизни до появления Хаска. И у него он тоже не мог быть расслаблен в полной мере — разве он мог доверять тому, у кого открыто хотел забрать душу? Они сидели тут ради этого, приходилось напоминать себе. Быть гуру сложно и отвратительно — Аластора переполняло что-то, ранее невиданное ему, и он откровенно заебался. Радио-демон в свой ход сделал рейз, повышая текущие ставки этого раунда, и гора фишек около них стала больше, как и давление, повисшее между ними, возросло. Была последняя стадия игры — Шоудан. — Вскрываемся, — мурлычет Хаск, ухмыляясь. Улыбка Аластора не меняется, и он кладет карты на стол элегантным отточенным движением обнажая комбинацию на обозрение. — Фулл Хаус, — говорит он, с вызовом смотря прямо на Хаска сощуренными глазами. Хаск сбрасывает карты на стол так, будто они были его оружием, и хмыкая, складывает руки на груди, ухмыляясь. — Каре. В вип-зоне раздается звенящая тишина. — Каре? — глаза Аластора сужены, улыбка натянута до предела, а взгляд устремлен на чужие карты, пытаясь найти подвох. — Ага. Ты выиграл, — Хаск зевает, откидываясь на спинку стула и почесывая щеку. Взор Аластора устремляется на чужие действия. В комнате нарастает шум помех. — Почему? Прекращая, лапа Хаска падает с щеки на колено, и её хозяин непонимающе хмурится. — Что, почему? — Хаск расплывается в ухмылке, и единственное, что чувствует Радио-демон, смотря на неё, это желание пролить кровь. Свою или чужую — он не знал. — Ты мой! — голос Аластора в триумфе надламывается, и от охватившего его возбуждения, Радио-демон подскакивает, упираясь руками в стол. Его улыбка хищная, а взгляд с опасным предвкушением. Норадреналин и дофамин бурлят в его жилах, а всё тело горит, словно охваченное адским пламенем. Он ощущает, как дрожат пальцы под перчатками, и хватается за поверхность стола, сжимая руки в кулаки. Из его груди вырываются первые смешки. Он перестает смеяться, смотря на оверлорда перед собой, чья душа теперь в его руках, понимая, что тот лишь улыбается. Ему все равно? — Я твой, — улыбка расширяется, обнажая кошачьи клыки, он заговорщически наклоняется вперед, — это странное приглашение на свидание, если честно, но я пиздец непривередливый. Внезапно его прошибает — это напоминает Аластору выстрел, попавший когда-то ему прямо в лоб. Быстро и оглушающе. Три месяца прошли.