Каждой ночью без сна,
Поднимаясь со дна,
Кувшинки грустят.
Не узнает луна,
Как глубока глубина,
Кувшинки молчат.
Незаметно в течение вовлечены
Очевидцы и пленники тайн глубины.
© Fleur, «Улыбки сфинксов»
***
Густой медвяный аромат цветущих лотосов разливался в воздухе, пьянящий, как лучшее вино. Свежие изумрудные листья заполонили юньмэнские озёра, укрыли их непроглядным ковром. Казалось, от изящных беседок до узорных павильонов можно пробежать прямо по этой пышной зелени, срывая по пути рассветно-розовые бутоны цветов в подарок улыбчивым шицземэй. Только тихо плескалась вода под мостками и сваями галерей, остерегая от глупого озорства. Лотосы жадно тянулись к солнцу, всех остальных же оно опаляло нещадно, безжалостное в сезон Сяошу. Капельки пота щекотно стекали вдоль позвоночника. Деревянные мостки восхитительно пахли смолой, но до того нагрелись, что теперь обжигали кожу, и даже в широкой тени лотосов было не скрыться от отупляющего жара. Он лениво зашевелился, переворачиваясь на спину; не срывая, потянул к себе большой и круглый, как зонтик, лист, заслонил им лицо. Крылья носа затрепетали от освежающе терпкого аромата. Перед глазами стало зелено и темно. – Если ты не скинешь с меня свою клятую ногу, – едва ворочая языком, процедил Цзян Чэн. – Я сломаю её к гуям. Вэй Ин невпечатлённо фыркнул, бесстыже распластываясь по деревянным доскам. – Пугай других, – вяло отозвался он. Вредно шевельнул пяткой – скорее от привычки, чем от желания в самом деле поддразнить. – Перелом будет только у меня, а ходить не сможем оба, и кто тогда окажется придурком? – Ты, – без тени сомнений в голосе буркнул Цзян Чэн. Задохнувшись от возмущения, Вэй Ин открыл было рот, но, подумав, закрыл: ругаться и спорить сейчас не хотелось. Вот так, в тени изумрудной листвы, на пахнущих янтарной смолой горячих досках, с ворчащим Цзян Чэном под боком, лежать было до того невозможно сладко, что Вэй Ин почти ждал, когда ледяной окрик разгневанной госпожи Юй прозвучит над их бедовыми головами. Они сбросили с себя всё, что могли, оставшись в одних лёгких ку, свернули верхние одежды кулем и сунули себе под головы, чтобы мягче было валяться – конечно, с подначки Вэй Ина, как же ещё. Кожей он чувствовал жар: пальцы шиди замерли в фэне от его щиколотки, тот отчего-то медлил вместо того, чтобы скинуть чужую ногу с себя. – Юй-вайпо и Юй-има ведь не будут гостить слишком долго? Вэй Ин приподнялся на локте, с любопытством взглянул на Цзян Чэна. Лицо того раскраснелось – то ли от жары, то ли от проявленной им самим вопиющей сыновней непочтительности. Тёмные глаза горели мрачным огнём: как обычно, смущение стремительно перерастало в раздражение и злость. Вэй Ин, не спавший третью ночь с тех пор, как госпожа Юй велела ему перенести вещи из покоев Цзян Чэна в западный сянфан, всецело разделял его чувства. Близилась цзи ли Цзян Яньли, её церемония совершеннолетия, после которой она будет считаться уже совсем взрослой – его чудесная, драгоценная шицзе, нежностью и заботой заменившая так рано ушедшую мать. Проживший почти семь лет в Юньмэне, Вэй Ин едва мог воскресить в памяти её родное лицо: лукавые черты меркли и расплывались, превращаясь в милую сердцу улыбку Цзян Яньли. С пьянящим предвкушением и потаёнными, стыдными страхами он ждал её праздничного дня, готовил подарки и отбрасывал их, разочарованный – всё было не то, недостаточно хорошо. Взбудораженный и увлечённый, он и не вспомнил бы про то, что на церемонию Яньли непременно прибудут её родственницы из ордена Мэйшань Юй. Да о чём говорить – он позабыл даже про визит клятой делегации из Ланьлина! И опешил совершенно, едва не распахнув рот, когда услышал приказ госпожи Юй. – Может, когда они уедут, матушка позволит тебе вернуться в восточный сянфан? – будто между прочим поинтересовался Цзян Чэн. Судя по препоганому настроению и тёмным теням под грозовыми глазами, бессонница измучила и его. Вэй Ин подавил тоскливый вздох, улыбнулся шало: – Мы ведь уже взрослые. Разве наследнику Цзян пристало жить с сыном слуги? – Ты!.. Давно по рёбрам не получал?! Думаешь, мне охота слушать те бредни, что ты несёшь во сне? – Зато ты во сне брыкаешься и храпишь так, что даже стены дрожат! Этого уж Цзян Чэн стерпеть никак не мог – тут же вспыхнул, по-детски ведясь на подначку: вскинулся, сбрасывая с себя ногу, от души пихнул острым локтем в бок, рефлекторно размахнулся для затрещины, после которой, надо думать, ещё с шичэнь дулся бы сам, лелея горящую щёку. Вэй Ин, оказавшись снизу, цепко перехватил его запястье и резко выпрямился, боднув лбом в подбородок. Весьма удачно, судя по тому, как взвыли они оба, синхронно схватившись за челюсти. – Да чтоб тебя цзоуши разодрали! – сдавленно выругался Цзян Чэн, яростно смаргивая невольно выступившие от внезапной боли слёзы. – Самому-то каково теперь, придурок? – Кто это ещё придурок?! Ты первый начал! – буркнул Вэй Ин, сконфуженно потирая подбородок. Казалось бы, они делили боль пополам столько же, сколько золотое ядро, должны были привыкнуть! Шицзе каждый раз удручённо качала головой, удивляясь, как это они не могут прекратить цапаться по пустякам и раздавать друг другу тумаки по десять раз на дню. Вэй Ин обиженно дул губы и нёс чушь, Цзян Чэн покаянно опускал взгляд, но, стоило им сбежать от ласкового пригляда, всё возвращалось на круги своя. Его шиди был из тех, кто бьёт – жалеет, ругает – любит, рассердится – топчет ногами, но Вэй Ину он был дорог именно таким: колючим и ядовитым. С тех пор, как встретились, они больше не расходились дальше, чем на пять ли. Вэй Ин привык засыпать, слыша, как возится на соседней кровати А-Чэн, шептаться с ним, пока сон не сморит обоих, и просыпаться от вредного пинка под рёбра и беззлобного ворчания над ухом. Лишившись этого, он никак не мог смириться со своей потерей. – Ну, шисюны, вы и влипли! – раздался вдруг полный восторженного ужаса мальчишеский голос. Оба мгновенно вскочили на ноги, потянулись к новым мечам. Мимо них, скорчив зверскую рожу, неудержимым ветром промчался четвёртый шиди, едва касаясь пятками нагретых досок, и скрылся в буйных зарослях лотосов, будто за ним гнался разъярённый тигр. – Ты!.. – Ах, вот вы где, – высокий ледяной голос приморозил их к мосткам. Медленно обернувшись, они наткнулись взглядами на молодую заклинательницу в простом сливовом ханьфу. Её тёмные волосы были заколоты серебряной шпилькой на затылке, пальцы угрожающе лежали на рукояти кнута. В отличие от большинства адептов Великого ордена Юньмэн Цзян, на поясе у неё был кинжал, а не меч. – Цзян-гунцзы, Вэй-гунцзы. – Иньчжу, – обречённо выдохнул побледневший Цзян Чэн. Вэй Ин ненароком заслонил его плечом, шагнув вперёд: – Иньчжу-аи, мы только… – Ступайте за мной, – усмехнувшись точь-в-точь как её госпожа, заклинательница развернулась, ни на мяо не сомневаясь, что они не посмеют ослушаться приказа. Вэй Ин тоскливо выругался про себя. О, они могли бы бесстыже удрать даже от почтенных лаоши – но только не от личной служанки матушки Цзян Чэна, госпожи Юй Цзыюань. И даже не потому, что боялись её гнева. Если служанкам того хотелось, Иньчжу и Цзиньчжу двигались стремительно, как вихрь, и разили с безжалостностью ядовитых клинков. Их короткие кинжалы, Юи и Цзои, оставили немало царапин на его теле: на тренировочном поле Вэй Ин кружился волчком, но пока ни разу не сумел уйти от молниеносной атаки. В ответ на его отчаянные попытки Цзиньчжу только насмешливо кривила губы, Иньчжу же порой щедро признавала, что он «небезнадёжен». Таким же «небезнадёжным» могло бы быть как следует отбитое мясо в её тарелке. Когда он приползал после этих тренировок к Цзян Чэну, чтобы устало прислониться к его спине, тот ругался хуже рыбаков с рынка, поминая каждую ноющую мышцу и связку, но безропотно подставлял плечо под бедовую голову и ласково дёргал за прядки выбившихся из хвоста волос – совсем не больно. В такие моменты, когда распалённое боем тело почти вибрировало от перенапряжения, Вэй Ину казалось, что он чувствует сплетение их духовных меридианов, слияние ярких, сверкающих душ. Пальцы, перебиравшие его волосы, становились его пальцами, спина, к которой он привалился – его спиной, он был одновременно собой и А-Чэном, ощущал их целостность с поразительной, ошеломляющей чёткостью. Иногда это даже пугало, но понарошку. Вэй Ин и представить себе не мог, что когда-нибудь по-настоящему испугается их связи. Щёку изнутри прорезало не-своей болью. Вэй Ин скосил глаза, ловя взгляд шиди, и тот тут же сунул ему в руки куль верхних одежд. И как он сам позабыл! Явись они пред очи госпожи Юй в одних ку – с обоих бы непременно содрали шкуры, а Вэй Ин ненавидел, когда их наказывали одновременно: разделённую боль выносить тяжелее в два раза. Нет, ну какой же идиот! Если бы не отупляющая, разнеживающая жара и всеобщая суматоха из-за скорого приезда гостей, в которой так легко и заманчиво затеряться, Вэй Ин ни за что бы не позволил поймать себя на горячем. Несмотря на всю свою игривую беспечность и шебутной непоседливый нрав, он скорее бы утопился, чем попался за очередной проделкой: за каждый его проступок расплачивался А-Чэн. Вэй Ин с готовностью взял бы любую вину на себя, вытерпел бы самое суровое наказание, да что толку? Цзян Чэн вздрагивал по ночам от не-своей боли, стоило Вэй Ину неловко перевернуться во сне, и порой целый день не мог сидеть на занятиях, хотя его кожи вовсе не касалась плеть. Иной на его месте отказался бы от проказ, чтобы не подставлять друга, но Вэй Ин был другой породы. Он наловчился мастерски прятать концы в воду и путать следы искуснее хули-цзин, так что госпоже Юй редко доводилось найти повод наказать его. Как мог, Вэй Ин накинул на ходу полуночно-синий шэньи, обмотался шаном, затянул потуже гэдай. Скосив глаза, придирчиво оглядел А-Чэна и быстро оправил полы его лазурных одежд. Наследник Цзян должен выглядеть безупречно, а Вэй Ин в любом случае раздражал госпожу Юй слишком сильно, чтобы она не нашла, к чему придраться: не было смысла пытаться спасти положение. Промелькнувшая на резком лице А-Чэна робкая благодарная улыбка отозвалась тёплой пульсацией золотого ядра в животе, мягкой волной прокатилась по всему телу. Точно луч солнца скользнул бликом по беспокойной ряби воды. Пристань Лотоса кипела, принарядившаяся, будто девица на выданье. Повсюду сновали слуги, подбиравшие пурпурные, синие, лазурные и голубо-зелёные ткани, украшали комнаты, разносили по гостевым покоям курильницы с благовониями. Младшие ученики носились, как оголтелые, по поручениям Цзян Яньли, в полном ведении которой находилась вся кухня резиденции. Мальчишек от шести до десяти лет, находившихся под его попечением, Вэй Ин усадил на самые жаркие часы в библиотеку писать праздничные талисманы, но, судя по четвёртому шиди, те обнаглели в край и, сбежав, напоролись на Иньчжу. Полный жажды мщения, он кровожадно представил, как выведет их на солнцепёк стрелять по движущимся мишеням. Судя по хмуро сведённым бровям Цзян Чэна, того одолевали схожие жестокие мысли. Пробегавшая мимо с шёлковыми лентами Лянь-эр, семилетняя малышка, прислуживающая шицзе, почтительно поклонилась Иньчжу и тащившимся за ней юношам, а затем, воровато оглянувшись, быстро сунула за пазуху Вэй Ину пару спелых локв. Он расцвёл, чуть склонив голову в знак благодарности и заставив этим девчушку заалеть, а Цзян Чэна – насмешливо фыркнуть, пряча улыбку. Слуги любили их, как любили шиди и мелкие торговцы у ворот резиденции, и крестьянские девушки, и даже ворчливые старые рыбаки. Наследник Цзян мог отпугнуть кого-то неприступным и гордым видом, но рядом с ним вечно вертелся Вэй Ин со своими беззлобными шутками, забавными безделками в подарок и ласковым обхождением с простым людом, и для него не было ничего проще и приятнее, чем заставить всех вокруг полюбить Цзян Чэна. Хотя бы так он хотел отплатить за всё, что отнял. Даже палящее солнце, казалось, не отваживалось заглядывать в павильон глициний, где обосновалась госпожа Юй вместе со слугами и рано осиротевшими племянницами, привезёнными ею из Мэйшаня. Вэй Ин опасливо оглянулся, но ядовитых сестёр-близнецов, Юй Сяхуа и Юй Биюэ, было не видать: красота их расцветала так же стремительно, как тяжелел нрав, и госпожа Юй отослала обеих на ночную охоту на границу с землями ордена Балин Оуян. В последний месяц из Пристани Лотоса как-то незаметно исчезли все хорошенькие девушки на выданье и вечно молодые заклинательницы: даже среди служанок всё больше попадались седые тётушки или совсем мелкие девчонки вроде Лянь-эр. Приметив это, Вэй Ин и Цзян Чэн за чаркой вина разговорили шисюнов и после ещё долго плевались, невольно восхищаясь госпожой Юй. Жаль, что шицзе так же спрятать было нельзя – не могла же она пропустить собственную цзи ли! Впрочем, с Цзян Яньли в эти дни они уж точно не спустят глаз. Щёку изнутри снова резануло болью, и Вэй Ин тут же сложил ладони в почтительном поклоне и опустился на колени, приветствуя Юй Цзыюань: – Этот ученик провинился и разгневал госпожу, прошу, накажите меня! – Матушка, прошу, накажи меня! – эхом повторил Цзян Чэн, и Вэй Ин недовольно прикусил язык: шиди, ну куда же ты лезешь? Тот не остался в долгу и куснул в ответ: заткнись, придурок. Полы многослойного фиолетового ханьфу, вышитого лотосами, шелестнули по плитам двора. В воздухе сгустился свежий запах озона, предрекая грозу; капли водного нефрита засверкали на золотой тиаре в блестящих чёрных волосах. Взгляд Вэй Ина застыл на искрах Цзыдяня на указательном пальце тонкой руки. Поднять глаза выше и посмотреть в прекрасное, но холодное лицо Юй Цзыюань он бы не рискнул и под страхом смерти. – Вэй Ин! – крылья носа госпожи Юй затрепетали от гнева, губы сжались в узкую полоску. Её ледяным голосом можно было бы заморозить все озёра Юньмэна до самого дна. Он склонил голову ниже, чувствуя, как всем телом напрягся рядом Цзян Чэн. – Не ты ли был назван Первым учеником Великого ордена Юньмэн Цзян? Так-то ты выполняешь свои обязанности?! Валяешься на солнце, пока твои шиди шатаются по всей резиденции и занимаются гуй знает чем! И тебе ещё хватает наглости таскать за собой Цзян Чэна! Не тренируешься сам, зарываешь в землю свои таланты – пускай, вот уж о чём я не желаю беспокоиться! Но как ты смеешь препятствовать занятиям наследника Цзян? Совсем позабыл своё место?! – Матушка! – Молчи! Или ты всё ещё не способен сделать прочь от него ни шагу?! Как далеко вы можете отойти друг от друга? Ну, отвечай! – Уже на пять ли, матушка. – По-твоему, это достойный результат? Да ты даже за пределы Пристани не способен в одиночку выйти! Или желаешь, чтобы он до самой смерти таскался за тобой приблудным псом? Вэй Ин вздрогнул, как от удара. Проклятые собаки, он даже упоминания их вынести не мог! Ради А-Чэна он старался, очень старался, так хотел вернуть ему его любимых щенков. Тайком Вэй Ин выбирался из Пристани Лотоса, чтобы научиться преодолевать свой страх. По улицам Юньмэна, как и любого другого города, бегало немало бездомных псов, голодных и злобных, и он специально искал их, чтобы медленно, шаг за шагом, подойти поближе, заглянуть в глаза своему кошмару. Но каким же позором оборачивалась каждая его попытка! Напрасно шицзе увещевала его, напрасно А-Чэн убеждал, что от собак ни в коем случае нельзя убегать: едва он слышал лай, как давал дёру, ничего не видя перед собой от ужаса. Не раз и не два он вскарабкивался на руки шицзе, искавшей его, обезумевший, задыхающийся от страха, едва способный соображать. По его просьбе она ничего и никому об этом не говорила, надёжно храня его стыдные тайны. – Матушка, прошу, не говори о нём так! – Да какой грех я совершила, что родила такого слабохарактерного сына? Только и знаешь, что бегать за Вэй Ином! Он-то может целыми днями загорать на солнце, стрелять по воздушным змеям и воровать лотосы, всё равно будет лучшим, а ты?! Ты – будущий глава Великого ордена, а ведёшь себя, словно сын рыбака! Думаешь, сможешь прославить орден Юньмэн Цзян? Или для тебя править людьми не сложнее, чем сорвать с ветки локву?! – Госпожа Юй! – не выдержав, вскричал Вэй Ин. А-Чэн, съёжившись под криками матери, до того прикусил нижнюю губу, что Вэй Ин едва мог шевелить ею, разделяя его боль, но и терпеть дальше было невыносимо. Казалось, каждое слово госпожи вонзается шиди в сердце отравленной стрелой. – Прошу вас, госпожа Юй! Разве во всей Пристани Лотоса найдётся кто-то, кто тренируется больше Цзян Чэна? Разве мы не лучшие в своём поколении адептов Юньмэн Цзян? – Молчи! Посмели бы вы не быть лучшими после шести лет тренировок с золотым ядром, я бы с обоих шкуру спустила! – искры, с шипением и треском рассыпавшиеся с накалившегося Цзыдяня, едва не прожгли ханьфу. Госпожа Юй с шумом втянула воздух, будто сама испугалась этой вспышки, заговорила резко и холодно, больше не повышая голос: – в наказание сегодня вы не уйдёте с тренировочного поля до конца часа Собаки. Вам запрещено есть, заговаривать друг с другом и подходить ближе, чем на три чжана. Ступайте прочь! – Благодарим госпожу! – синхронно отозвались они, сгибаясь в поклонах, хотя больше всего Вэй Ину сейчас хотелось проклинать Юй Цзыюань, на чём свет стоит. Неужели вместо сердца у этой женщины холодный нефрит? Вэй Ин давно смирился с тем, что она не любит его, но за что она была так безжалостно жестока с единственным сыном? На Цзян Чэне не было лица. Горло сдавили рыдания – не вдохнуть, ладони горели от того, с какой силой он сжимал кулаки. Если бы не конвой вездесущей Иньчжу, Вэй Ин непременно коснулся бы его запястья, шепнул бы украдкой в поддержку хоть что-то: пусть глупое, пусть идиотское, только бы это не дало злым словам Юй Цзыюань пустить корни в его сердце! Вэй Ин слишком хорошо знал своего шиди, своего чжицзи. Цзян Чэн накрепко запоминал каждый материнский упрёк, каждое нелестное сравнение, каждое замечание отца, чтобы терзать себя ими снова и снова, изводить, лишая покоя и сна. Вэй Ин говорил правду: среди юного поколения заклинателей никто не смог бы превзойти их, и в этом была заслуга Цзян Чэна. Вэй Ину многое давались легко и естественно, как дыхание, но то, что не получалось, он часто бросал, утратив интерес, будто надоевшую игрушку. Это Цзян Чэн снова и снова заставлял его медитировать, это Цзян Чэн проводил бессонные ночи над свитками в архиве, это Цзян Чэн с первыми лучами солнца пинками поднимал его с кровати, чтобы притащить на тренировку. Да во всей Пристани Лотоса не нашлось бы адепта, который уделял бы самосовершенствованию столько времени и внимания, сколько А-Чэн! Он готов был измучить себя вконец, довести до истощения, но выгрызть победу, чего бы это ни стоило. Если бы только госпожа Юй и дядя Цзян дали себе труд по достоинству оценить его упорство и усердие… «Не думай», – как мог разборчиво процарапал Вэй Ин ногтем на ладони. Они часто делали так, передавая друг другу короткие послания, но теперь А-Чэн, казалось, и не заметил лёгкую боль. Схватить бы его за плечи, сжать со всей силы, встряхнуть, чтобы щёлкнули зубы, заставить смотреть только на него, слушать только его, чтобы услышал, наконец, поверил, что – лучше, сильнее, красивее, ярче всех. Что пылает яростной звездой в пыли толпы. Порыв ветра швырнул растрёпанные волосы в лицо, взметнул алую ленту. Под ногами зазмеились резные волны и девятилепестковые лотосы, в которые складывались каменные плиты двора. Вэй Ин замер на положенном месте, вскинул подбородок, изогнул бровь, глядя в равнодушно-насмешливые глаза Иньчжу-аи. Послушный его воле, Суйбянь выскользнул из ножен; как влитой, лёг в руку. В трёх чжанах от него яростно запел Саньду. Служанка госпожи Юй следила за ними с А-Чэном, не отводя безразличного взгляда, готовая наказать за непослушание. Пусть так. Всего три чжана – разве для них это расстояние? Яркая, заразительная улыбка вспыхнула на лице Вэй Ина. Он зажмурил глаза до багровых пятен, чувствуя, как всё тело сотрясает яростная дрожь, как неистово бьётся сердце, и его набат эхом грохочет в ушах. Всё стремительно меркло в пылающем злом веселье. Вэй Ин чувствовал, как тянутся друг к другу духи Суйбянь и Саньду, как хотят соединиться, слиться, стать единым целым. Он тоже – хотел, так сильно хотел. Половина его души, его чжицзи, был так близко, но – не коснуться будто бы ненароком, не поделиться ци, не достать, не заговорить даже, пряча за шутками и ёрничаньем остро-нужное я здесь. Им запретили опять, так глупо, так нечестно, их разделили опять, всегда надеялись разделить! Не знали, что они могут говорить на языке клинков. Шершавая рукоять в сухой ладони, палящее солнце над головой. Золотые реки духовных меридианов под кожей, пылающие, пульсирующие, переплетающиеся, несущие искрящую гневом и азартом энергию от него к чжицзи и обратно, соединяющие их в единое, неразрывное. Лезвие Суйбянь поймало солнечный блик, развернулось, посылая его в глаза Иньчжу. Шелестнул, разрезая воздух, непокорный клинок Саньду, отразил ослепительный отсвет. Вэй Ин плавно перетёк в боевую стойку, не открывая глаз, не видя, но чувствуя: каждый поворот, каждый выпад – точное отражение движений Цзян Чэна, их тень, их эхо. Не смотреть. Не приближаться. Не заговаривать. Ощущать. Во дворе перед учебным павильоном под надзором служанки тренировались двое подростков, совсем мальчишек. Закрыв глаза, они повторяли боевые приёмы снова и снова с пугающей синхронностью, будто были всего лишь отражением друг друга на глади пруда. Одного роста, одной стати, равные по силе, они были схожи, как родные братья: только у первого на лукавом лице сияла злая улыбка, от резких черт второго же веяло недетской жёсткостью. Иньчжу, не сводившая с них глаз вот уже пару шичэней, почувствовала, как, несмотря на зной, её кожа покрывается мурашками. Конечно, она, родившаяся в горах Мэйшаня, не боялась юных господ, что выросли почти у неё на руках. Лучше многих она знала, как легко сбить спесь с сына её госпожи, и панический ужас Вэй Ина перед собаками в Пристани Лотоса ни для кого не был секретом. Она лично обучала обоих, хорошо изучила их сильные и слабые стороны. Просто… иногда, глядя на них, она чувствовала нутром: этим их перепалкам, дурацким шуткам и открытым взглядам нельзя верить. Демонов в их сердцах не ведали ни глава Цзян, ни её госпожа, ни даже Цзян-гунян. Не скоро мальчишки встанут во главе Великого ордена Юньмэн Цзян, но уже сейчас юный наследник, этот хмурый ребёнок с хищными глазами, был опасен – не меньше, чем его улыбчивый шисюн, из которого госпожа Юй велела ковать клинок. Смертоносный, если вложить его в предназначенные ему ладони. Лишь бы клинок не научился править рукой, что его держит. Порыв ласкового вечернего ветра принёс медвяный аромат лотосов с озёр, утешающе коснулся пылающего лба. Вэй Ин, едва переставляя дрожащие от перенапряжения ноги, привалился к стене западного сянфана, вытер рукавом мокрое лицо. Хотелось ткнуться горячим лбом в плечо Цзян Чэна, уцепиться за него негнущимися стёртыми пальцами и по-мол-чать, но мрачный шиди обернулся к нему лишь на мяо, расплавил коротким взглядом и скрылся в своих покоях. Избегал. Разгорячённое изнурительными тренировками тело пульсировало от бешеного тока крови и ци, пульс стучал в ушах, заглушая даже крик стража, возвещающего начало часа Свиньи. Уже стемнело, усталые слуги зажгли на террасах и галереях фонари в форме лотосов с девятью лепестками. В воздухе витало праздничное напряжение и предвкушение: Пристань Лотоса затаила дыхание в ожидании гостей. Шицзе наверняка легла пораньше, чтобы выспаться перед важным днём, а вот кухарки ещё трудились не покладая рук – непросто им будет накормить такую прорву народу. Живот свело от голода, перед глазами плыло. Госпожа Юй запретила кормить их, но ведь не каменные же сердца у служанок! Вэй Ин оторвался от стены, раздумывая, что бы подарить им в знак благодарности – маленькие безделки вроде бусин, ниток или кистей для подвесок порой творили чудеса, обеспечивая его самым острым супом во всей Поднебесной. Припомнив малышку Лянь-эр, он запустил руку за пазуху шэньи, довольно подкинул в ладони спелую локву. Нужно будет непременно занести одну шиди, а лучше – достать чего посытнее! Голодный, он всегда делался злее свежего могуя, но упрямо отказывался это признавать. С такими мыслями Вэй Ин уже думал зайти в свои новые, необжитые и неуютные покои, но чуть не споткнулся в темноте о тихо звякнувший поднос. – Неужели шицзе не забыла своего А-Ина? Нежная, чуть лукавая улыбка скользнула по его губам – и пропала, будто и не было. Мудрая шицзе ни за что бы не стала так подставлять его, оставляя поднос на террасе у всех на виду – нашла бы способ спрятать внутри покоев. Он по привычке потёр нос указательным пальцем, принюхался, приподняв крышку с глубокой тарелки. К сладкому аромату лотосов примешался щекочущий пряный запах острых приправ – вовсе не такой сильный, как он любил, и всё же желудок отозвался на него ободрённым урчанием. Глаза защипало. Вэй Ин, забывшись, закусил губу, прогоняя яростные детские слёзы. Только в одном павильоне Пристани Лотоса могли распорядиться подать ему ужин вот так, никого не таясь. Говорили, госпожа Юй до смерти его ненавидит. Её ядовитые слова жалили больнее молний Цзыдяня, хлестали не тело – душу, раз за разом обнажали всё самое жалкое, что в нём было. Одним тяжёлым взглядом Юй Цзыюань умела втаптывать в грязь, что уж говорить о злом языке, ранившем всех, кто был ей близок. Когда на прекрасное, словно выточенное из белого нефрита лицо ложилась тень, и Вэй Ин, и Цзян Чэн старались исчезнуть, слиться с циновками или нырнуть под сваи галерей: лишь бы грядущая гроза обошла их стороной. В такие моменты Вэй Ин ненавидел себя: нет ничего хуже, чем, живя в чужом доме, доставлять хозяевам неудобства, а из-за него дядя Цзян и госпожа Юй ссорились постоянно, и каждое брошенное ими в пылу слово отравленной стрелой вонзалось в сердце А-Чэну. Если бы только его не было… Дядя Цзян говорил, что ему не стоит беспокоиться об этом, хвалил за успехи, за смелость и широту мышления, но почему-то его ласковые речи не шли ни в какое сравнение с беззлобной усмешкой Юй Цзыюань или мелькнувшей на мяо искрой тепла в её чёрных глазах. Её признание всегда было бессловесным: лишь чуть мягче изгибались яркие губы, коротко касались плеча тонкие изящные пальцы. Именно так вёл себя Цзян Чэн, пряча за хмуро сведёнными бровями, тычками и руганью заботу и робкую нежность. Юй Цзыюань могла бранить, на чём свет стоит, могла в гневе шипеть, что её вовсе не беспокоит, как он закапывает свой талант в землю, – но не она ли нашла ему в наставники лучшего мастера талисманов? Не она ли теперь велела приготовить им острый суп? Самый прозрачный намёк на «я погорячилась», который позволили бы ей гордость и статус. На мгновение Вэй Ин зажмурился, представляя, как сладко бы было, будь он в самом деле родным братом А-Чэна, младшим сыном дяди Цзян и госпожи Юй. А-Чэн, как и сейчас, был бы наследником, а он – он просто мог бы всегда быть подле него без всяких выдумок и предлогов, никого этим не оскорбляя. Мгновение прошло, и Вэй Ин отвесил себе тяжёлую затрещину, мысленно прося прощения у чжицзи, матушки и отца. Думать так – грешно, непочтительно по отношению к родным, погибшим, чтобы он жил. Довольно и того, что Цзяны приняли его в клан и семью. Пряный суп согрел желудок и душу, но сон не шёл. Мятые простыни неприятно липли к телу, в покоях душно пахло незнакомыми благовониями: слуги не знали, что ему нравится, зажигали, наверное, наугад. Вэй Ин распахнул окно, но ветер с озера не нёс прохлады. Вина обвилась вокруг сердца коварной змеёй, сжала свои кольца, лишая покоя. Тысячи несказанных, запоздалых слов жалили язык. Он стукнул кулаком по подушке, вскидываясь на постели, обхватил колени руками, глядя исподлобья в неодушевлённую темноту полупустых покоев. Ни шороха, ни сопения, ни раздражающей возни на соседней кровати, ни разметавшихся во сне рук и ног, на которые он привык набрасывать одеяло, когда вставал ночью: перед рассветом, в самые сладкие дремотные часы, А-Чэн мёрз и смешно жался, сердитый даже во сне. В детстве они засыпали вповалку, не разбирая, где чья кровать, пинались и дрались за одеяло, нападали исподтишка, щекоча рёбра. Позже, бывало, подолгу лежали, делясь секретами в темноте: Вэй Ин почти бездумно водил пальцами по предплечью Цзян Чэна, чужие волосы щекотали ему шею. В такие моменты шиди, колючий, ехидный и горделивый, казался мягче, доверчивее, будто ручной зверёк. От него одуряюще пахло озёрной водой и горькими стеблями лотосов, и у Вэй Ина в голове всё мешалось от терпкого травяного запаха. Зачем госпожа Юй выселила его в западный сянфан, будто второго сына семьи Цзян? Позволь она остаться хотя бы в соседней спальне, они могли бы перестукиваться через стенку, и тогда Цзян Чэну не пришлось бы бороться со своими демонами один-на-один, как теперь. Вэй Ин обещал, что всегда будет с ним. Сдавшись, он кое-как подпоясал шаном полуночно-синий шэньи; выровняв дыхание, приник к окну, вслушиваясь в ночные шорохи и плеск волн под мостками и сваями галерей. Мимо прошли дозорные, стараясь не потревожить тяжёлым шагом покой господ. Подождав немного, Вэй Ин выскользнул наружу, легко взобрался на изогнутую крышу. В золотом мерцании лотосовых фонарей лазурная черепица отливала тёмным пурпуром клановых стягов. В ясном небе сияла луна, похожая на спелую медовую дыню, надкусанную с левого бока. В воздухе разливался сладкий цветочный аромат, плыл над павильонами и галереями, окутывал озёра, заводи и сады. Припав к ещё не успевшей остыть черепице, Вэй Ин на мяо замер, вдыхая знакомый с детства запах дома, сосредоточение всего, что было дорого его сердцу. Так пахла невинность, так пахла свобода, так пахли любящие улыбки драгоценной шицзе – цзецзе – и чжицзи. Никто во всём Цзянху не был ему нужен: только бы они, родные, знакомые каждой чёрточкой, улыбались ему, его глупым шуткам и детскому дурачеству. Только бы продолжали смотреть мягко и понимающе, прощая беспечность, жадность и хвастовство. О, Вэй Ин, сирота и приблудыш, был жаднее последнего купца в Юньмэне! Сильнее золота и жемчугов жаждал внимания и любви. Заклинателю, пусть даже юному и неопытному подростку, ничего не стоило перебраться по крышам домов и галерей сыхэюаня к восточному сянфану. Ни один камешек не вылетел из-под ноги Вэй Ина, выдавая его ночной страже, ни один пласт черепицы не сдвинулся, потревоженный лёгким шагом. Довольный собой, он неслышно спрыгнул на пол террасы, пробрался к окну Цзян Чэна, ступая мягко, будто кошка. Поскрёбся вкрадчиво, с силой прикусив израненную нижнюю губу. Железный привкус собственной крови привычно заполнил рот. – Чего тебе ещё?! – рассерженной змеёй зашипел шиди, высунувшись в окно. В свете яркой луны тени под его покрасневшими глазами казались ещё темнее и глубже, сухие губы прорезали трещинки. Вэй Ину нестерпимо захотелось провести по ним большим пальцем, стереть с нижней выступившую капельку крови – яркую, как сок чёрной шелковицы. Выпросить, может, на кухне для него немного мёда? Не осознавая себя, Вэй Ин скользнул языком по собственной нижней губе, зализывая ранку. Они слишком часто заменяли слова укусами, использовали боль, чтобы скрыть разговор от чужих. Как давно чужими стали все, кроме драгоценной шицзе? – Не зли-и-ись, чжицзи. Пойдём на наше место? Цзян Чэн хмурился так, будто хотел обругать последними словами и выгнать вон, но вместо этого молча нырнул во мрак спальни, чтобы через пару мяо спрыгнуть на террасу в простом лазурном шэньи и с мечом на поясе. Вэй Ин, позабывший про свой Суйбянь, только улыбнулся, радуясь и забавляясь его почти трогательной предусмотрительности. Зря злые языки болтали, что его шиди слишком порывист и вспыльчив для наследника Цзян Фэнмяня: Цзян Чэн всегда думал наперёд, с хищной осторожностью просчитывал риски. Не рубил сгоряча – только делал вид, притворяясь глупцом и не поддаваясь вожделениям. Дядя Цзян их обоих учил искусству войны, А-Чэн просто оказался куда более усидчивым учеником. Во всей Пристани было не счесть «их» мест: от старой ивы, на которой Вэй Ин провёл свою первую сознательную ночь здесь, до заросшего плющом угла за кухней, где они обычно поджидали по вечерам шицзе. Но в летний зной прохладные воды бесчисленных юньмэнских озёр звали, манили к себе, и приторный аромат лотосов в воздухе, казалось, тянулся путеводной нитью за ворота резиденции, к далёкой заводи выше по течению реки. Нежные рассветно-розовые цветы росли здесь лишь у самого берега, на глубине же вода была прозрачной и чистой, как быстрые детские слёзы. Цзян Чэн и Вэй Ин пробирались сюда десятки раз – слова давно стали лишними. Без всякого стеснения оба скинули одежды, сложили их на берегу, придавив камнем, и кинулись в воду наперегонки, привычно бросая друг другу вызов: кто быстрее, сильнее, ловчее? Будто не были двумя половинками одного целого, равными во всём, кроме происхождения. Луна – спелая медовая дыня, надкусанная с левого бока. Иссиня-чёрное небо опрокинулось в озеро, раздвоилось, и казалось уже, что вокруг не брызги – ослепительно яркие звёзды. Ласковая прохладная тьма окутала разгорячённое тело, и было так сладко погрузиться в неё целиком, с головой, позволить воде смыть пыль и боль жаркого тяжёлого дня. Каждый цунь собственного тела – юного, гибкого, полного сил – чувствовался особенно остро, опьяняюще. Внезапно крепкие пальцы сжались на щиколотке тисками, потянули вниз, в глубину. Блестящая гладь озера разбилась мириадами брызг. Они боролись, пытаясь утянуть друг друга на дно, смеялись и захлёбывались, пьяные от близости и свободы, от свежего ночного воздуха и вездесущего аромата лотосов, от ослепительно яркой луны, зависшей над головами половинкой огромного золотого ядра. Уголки рта болели от слишком широкой улыбки, ныли от напряжения мышцы, но это была славная боль – за неё Вэй Ин без раздумий отдал бы всё, что у него было. Они плавали долго-долго, пока не перестали отделять себя от воды, не почувствовали себя переполненными ею, растворившимися в ней, бескрайней, безбрежной. Замерли, поймав друг друга за локти, плечи, тяжело, жадно дыша. Воздух казался сладким: и захочешь – вовеки не напьёшься; сердце заполошно бухало о рёбра. Чёрные глаза Цзян Чэна мерцали из-под мокрых ресниц, смотрели с таким восторгом и восхищением, что у Вэй Ина горло перехватило. Неужели вот так – и на него? Неужели настолько нужен? Не изводи себя, чжицзи, позволь это мне, ведь от меня тебе ни за что не отделаться. Пока живём, у тебя не будет ни единой спокойной мяо. – Полегчало? – Иди ты, – белые зубы сверкнули в неловкой усмешке. Цзян Чэн снова стал прежним: оскалистым и резким, прячущим заботу за подзатыльниками, в тайне падким на ласку. Болезненное напряжение ушло из его плеч, затравленное выражение покинуло яркие глаза. Мокрые волосы чёрными змейками налипли на виски, блестящие в свете луны капли стекали на острые ключицы. Вэй Ин улыбнулся шало, подплыл ближе, скользнув рукой с плеча А-Чэна ему же на шею, легонько провёл ногтями у самой линии роста волос – так, что на прохладной коже шиди вдруг высыпали мурашки. Цзян Чэн обжёг почерневшим взглядом, впился зубами в и без того израненную нижнюю губу. Так близко, под водой их обнажённые тела постоянно соприкасались: то локтем, то коленом – и прежде это никогда не смущало, а теперь почему-то ощущалось странно-остро, горячо. Обоюдная нагота вдруг показалась излишне откровенной, разоружающей, будто увидеть мог кто-то чужой. – Давай на берег, – сорванным голосом попросил Вэй Ин, оттолкнулся от плеча шиди, давая себе фору. Всё тело приятно ныло от напряжения, кожу покалывало. Некстати вспомнились жалящие искры Цзыдяня. Выбравшись из воды, они, смущённо отвернувшись друг от друга, наскоро растёрлись собственными шэньи, натянули лёгкие ку. Цзян Чэн, расслабленный после заплыва и по-хорошему тихий, опустился на берег, обнял колени. Недолго думая, Вэй Ин подсел к нему, положил голову на твёрдое плечо. Шиди поёжился от холодных капель, стекавших с мокрых волос ему на спину и грудь, но гнать не стал – наоборот, запустил пальцы в спутанные пряди, мягко почесал за ухом, будто приблудного кота. – Твоя матушка права насчёт меня, – опасаясь вспугнуть уютную близость, тихо выдохнул Вэй Ин. Пальцы Цзян Чэна замерли в его волосах. – Я и правда пренебрёг своими обязанностями и заслужил наказание. Но ты – ты не слушай её, чжицзи! Не… не такие вещи. Она говорила сгоряча, совсем не всерьёз! – Она желала бы другого сына, – глухо отозвался Цзян Чэн, и пальцы его продолжили немудрёную ласку. Вэй Ин зажмурился, давя в себе глупые, бессильные слёзы. Как, как убедить самого дорогого тебе человека, что он незаменим? Что никого другого не смог бы выносить рядом? – Достойнее, сильнее… кого-то вроде Лань Сичэня, наверное. В его голосе не было ни боли, ни едкой обиды – не было ничего, только спокойное принятие, невозможное для мальчишки двенадцати лет. Вэй Ин понимал это, хоть и был таким же мальчишкой. – Да зачем ей какой-то Лань, ну, подумай сам? Твоя матушка просто беспокоится о том, как пройдёт цзи ли шицзе. Прибудут Юй и Цзини, конечно, всё должно быть идеально! Цзян Чэн передёрнул плечами в молчаливом несогласии, снова обхватил руками ноги. Брошенный без ласки, Вэй Ин облокотился локтем об его острое колено, требовательно заглянул в грозовые глаза: – Тебя тревожит что-то ещё, верно? Не молчи, шиди, чжицзи. Между широкими бровями Цзян Чэна пролегла хмурая складка. Пальцы подрагивали от нестерпимого желания провести по ней, разгладить, дразняще коснуться хищной горбинки на носу, высоких выразительных скул, уже сейчас заметных за детской округлостью щёк, а каким же он вырастет, боги?.. – острой линии челюсти, волнующих сегодня весь день сухих губ. Может быть, это его повеселит? Ради мягкого сияния тёплых чёрных глаз Вэй Ин выдумал большую часть своих шалостей, выдумал бы и ещё – что угодно, лишь бы шиди улыбнулся. – Цзини, – глухо молвил Цзян Чэн тогда, когда Вэй Ин, признаться, уже позабыл, о чём спрашивал, заглядевшись. – Ты ведь прежде не встречался с Цзинь Инем? То есть, теперь уже Цзинь Цзысюанем. При этих словах он скривился, будто Вэй Ин опять подкинул ему в простыни слизней или предложил огненно-острый перец. Что говорить, он был несносным ребёнком. – Это который жених шицзе? – нахмурившись и сам, припомнил Вэй Ин. В его понимании помолвка их драгоценной Яньли, состоявшаяся, когда та была ещё в материнской утробе, была всего лишь разговорами – не слишком интересными мальчишке, увлечённому охотой на фазанов и стрельбой по воздушным змеям. Иногда, когда речь заходила о Великом ордене Ланьлин Цзинь, щёки шицзе вспыхивали румянцем, и она становилась чудо как хороша: тогда упоительно было беззлобно дразнить её, в восторге замечая, как загораются огнём глаза, как набирает силу тихий голос. Кое-кто болтал, что их шицзе не слишком красива и ничем не примечательна, но они просто не видели её такой – сияющей и яркой от охватившего её чувства. Вэй Ин наивно полагал, что чувство это взаимно. Разве мог кто-то не полюбить его Яньли? – Он… а, впрочем, утром сам увидишь. Только не забудь, что он единственный законный наследник. Тронешь его – матушка точно пустит в ход Цзыдянь. Вэй Ин не успел придумать достойный ответ. Погружённый в мрачные размышления о неведомом женихе драгоценной шицзе, он упустил тот момент, когда Цзян Чэн вдруг зажал ему рот широкой ладонью, второй рукой пригнув к земле. Не проведи Вэй Ин половину жизни подле наследника Великого ордена, выдал бы их обоих возмущённой вознёй. Вместо этого он послушно приник к холодным камням, прижавшись боком к бесшумно упавшему рядом Цзян Чэну. Теперь он слышал и сам: кто-то лёгкий пробирался к ним, неловко продираясь во тьме сквозь кусты и колючие заросли. Под ногами чужака трещали сухие ветки, шелестела примятая листва – оглушительно для чуткого уха заклинателя. Маленькая скрюченная тень показалась за старой ивой, отделилась от неё, выходя на свет яркой луны. Ладонь Цзян Чэна крепче прижалась ко рту, ловя облегчённый вздох. Девчонка была не старше Лянь-эр: очень худая, чумазая и встрёпанная, всхлипывающая от страха и определённо живая. Если бы не шиди, Вэй Ин уже подлетел бы к ней, чтобы утешить и рассмешить – разве имеет смысл таиться от безобидной крестьянки? Однако Цзян Чэн держал его железно, используя ци, а девчонка воровато озиралась по сторонам, что-то отчаянно сжимая в тонких руках. Что-то, что яростно извивалось, пытаясь вырваться, и по силе явно её превосходило: она едва не упала, запнувшись о камень в паре шагов от них, но яростно рванулась вперёд, к воде, вбежала сразу по пояс. Лотосы окутывали маленькую тёмную фигурку, распустившиеся чёрные волосы путались в зелёных стеблях. То ли смертная девочка, то ли водный гуй – как теперь скажешь с уверенностью? Сердце Цзян Чэна заполошно билось о рёбра над самым ухом; заглушая его, плескалась в озере вода. Девочка не старше Лянь-эр озверело топила то, что отчаянно рвалось у неё из рук.