Пурпурные сердца

      Дождь лил уже третий день подряд. Городская система стоков перестала справляться, забитая мелким мусором и опавшими листьями, повсюду стояли лужи. Мало кто испытывал желание выходить в такую погоду из дома, но у Какузу не было выбора. Утром он, наконец, закончил с разделкой оленьих туш, подготовил мясо, разложил по порциям. Это был последний раз, когда он охотился. Лицензия закончилась, а продлевать ее не было желания. Современный город перестал испытывать нужду в заготовке мяса на зиму, все больше действовали на нервы новоявленные веганы среди молодежи, да и в целом это уже не приносило былого дохода. Возможно, пора заняться чем-нибудь более спокойным.       Высокий, старый джип без проблем преодолевает лужи, разбрызгивая воду по тротуарам. Нужно объехать четыре адреса, чтобы отдать порции оленины, а потом заехать в церковь. Проповедь, кажется, через час, как раз успеет. Вздохнув, Какузу закуривает и по привычке опускает стекло, тут же пожалев о своем решении. Дурацкий дождь мерзкой моросью влетает в окно, сразу становится холодно. Раздраженно проворчав что-то, Какузу выбрасывает сигарету, так толком не затянувшись, и закрывает окно.       Нудный диктор новостей на радио бубнит что-то про затянувшиеся дожди, которые, по прогнозом метеорологов, рискуют превратиться в снег. Так себе прогноз. Если все это резко замерзнет, проблем не оберешься — канализация может и течь дать от давления и едва ли городские власти смогут быстро с этим справиться. Ватерфолл не такой уж мелкий городок, инфраструктура довольно серьезная, а потому поломанная канализация может обернуться настоящей катастрофой.       Впрочем, Какузу мало волновала перспектива лопнувших под землей труб, его это в любом случае не касалось. На окраине города еще остался небольшой частный сектор, до которого не добрались прогрессивные застройщики, так что Какузу еще пока обладал привилегией жить в собственном доме. Чистейшая вода из частной скважины и свой генератор, что еще нужно, чтобы ни от кого не зависеть? Какузу не нуждался в каких-то изысках, многого ему не требовалось.              Последним был адрес на Брик стрит. Какузу специально решил заехать туда в последнюю очередь, оттуда до церкви ближе всего. В центре города лужи вышли из тротуарных «берегов», заливая газоны и детские площадки. Серые облака тяжелели свинцом, удивительно, откуда только в них столько воды. Даже не поймешь, стемнело уже или еще нет, серо и мрачно весь день. Фасады кирпичных домов потемнели, будто нахмурились, все казалось угрюмым и недружелюбным, прибитое тяжестью выливающейся день за днем воды. Впору объявлять ЧС в связи с потопом, но власти не хотят привлекать к проблемам лишнее внимание и признаваться в собственной некомпетентности. Система водоотвода не ремонтировалась с прошлого потопа, когда вода дошла до окон первых этажей многоквартирных домов. Город в долине между гор, хоть и расположенных далеко, время от времени рискует быть затопленным, но за последние лет пять это не случалось ни разу и, видимо, все расслабились.       Какузу, затаив дыхание, поднимается на шестой этаж на старом скрипучем лифте. Не любит он эти тесные металлические коробки, не хватало еще застрять в такой, чтобы просидеть пару часов в духоте и потемках, но сейчас нет времени тащиться пешком. Он уже и так опаздывает.       Открывший дверь Джузо как всегда молчалив и скуп на эмоции. Он забирает бумажный пакет, из бумажника достает пару смятых купюр и протягивает Какузу, не проронив ни слова. Нечему удивляться, Джузо всегда был не особо приветлив, а с Какузу они знакомы очень давно, со времен службы. Они оба видели слишком много и делали то, на что большинство никогда бы не решилось, в их головах тайны и чужие секреты, покрытые тленом многих смертей. Какузу хотелось бы с Джузо никогда не встречаться, но он не может отказать бывшему сослуживцу в услуге. К тому же, в этом ничего личного, просто взаимная выгода.       — Как думаешь, когда это закончится? — спрашивает вдруг Джузо, когда Какузу уже идет к лифту. Обернувшись, он напряженно смотрит в ответ, не понимая, о чем вопрос. О дожде? Или…       — Надеюсь, скоро, — отвечает он так же неопределенно, как и был задан вопрос. Каждый нашел в этом свой смысл.       Джузо кивнул и закрыл дверь.              Проповедь успела начаться, пока Какузу парковался у церкви. Машин сегодня было мало, оно и понятно, немного нашлось желающих затопить себе двигатель по пути через залитые водой улицы, приехали только самые стойкие. Заглушив движок, Какузу мельком посмотрел на себя в зеркало дальнего вида, подтянул медицинскую маску повыше и вышел из машины, по щиколотку погружаясь в воду. Резиновым сапогам такие лужи не страшны.       Поднявшись по ступенькам крыльца небольшой деревянной церкви, Какузу осторожно открыл дверь, стараясь не шуметь. Он незаметно проскользнул в полумрак помещения и сел на ближайшую скамью в заднем ряду. Пахло деревом, свечами и, едва уловимо, кровью. Это от него, наверно, не заметил, что оленьими потрохами заляпался. Скамьи в первых двух рядах полностью заняты, никто не обратил на него внимание. Пастор монотонно читал 51 Псалом, Какузу уже наизусть его знал. Вообще-то он не был верующим никогда, религия его не прельщала, да и не верил он во Всевышнего, как его ни назови. Для Какузу эти проповеди были сродни сеансу психотерапевта. В темной зале, где кроме ровного, безэмоционального голоса слышалось только потрескивание свечей, можно подумать о многом, или не думать ни о чем. Момент покоя и абсолютного равновесия. Сейчас добавился еще шум дождя, но он не портил, наоборот, усиливал эффект.       — …Ты любишь больше зло, нежели добро, больше ложь, нежели говорить правду; ты любишь всякие гибельные речи, язык коварный…       Каждый раз после встречи с Джузо невольно вспоминались года службы, когда Какузу был моложе, яростнее, идейнее. Он верил в то, что делал, но, как оказалось, совершил слишком много ошибок, которые теперь отзывались кошмарами. Наверно, Джузо тоже страдает от этого. Можно сколько угодно успокаивать себя, что убивает не человек, а оружие, но никогда себя самого в этом не убедишь, если на руках слишком много крови. Особенно, если кровь принадлежала тем, кто совсем не заслуживал быть убитым.       — …крепость свою, а надеялся на множество богатства своего, укреплялся в злодействе своем…       «Богатства… Хм».       Многое в голове теперь работало неправильно. Что-то сломалось безвозвратно, что-то удавалось сдерживать. Какузу слышал, что несколько человек из отряда сошли с ума, кто-то покончил с собой. Один пытался добиться справедливости, открыть людям глаза, но был назван сумасшедшим, и никто его больше не видел. Джузо держался неплохо. Про себя Какузу мог бы сказать так же, но со временем он начал понимать, что его жизнь далека от нормальной. Пока работал — жизнь била ключом, времени для пустых раздумий просто не было. Теперь, живя в одиночестве на отшибе, он порой не знал, чем себя занять. Читал книги и слишком много думал. Хотя, может это и к лучшему.       Когда-то он убивал за деньги, не спрашивал зачем и почему, выполнял, что сказано, без лишних вопросов. Профессиональный наемник, как и Джузо, он славился своей пунктуальностью и чистой работой. В какой-то момент это стало для него нормой, разменивать чью-то жизнь на деньги. Сколько за его спиной трупов? Едва ли он смог бы посчитать…       — Подвезете?       Какузу смотрел на свои руки, испещренные мелкими шрамами. Задумался под тихую проповедь, даже не заметил, что она закончилась. Он поднял голову, обвел взглядом опустевший зал и встал, на секунду ощутив, как болью пронзило висок.       Перед ним стоял пастор, опершись на скамью. Какузу знал, что его зовут Хидан. Не в первый раз уже Какузу остается в пустой церкви один, пропуская окончание проповеди, и это всегда привлекает внимание пастора. По первости тот начинал расспрашивать, что Какузу беспокоит, раз он так задумчив, но в ответ получал какую-то абстрактную ерунду и Какузу быстро уходил, не желая продолжать разговор. Однажды, впрочем, он решился спросить, как можно избавиться от грехов, на что пастор предложил ему исповедаться, но это в планы Какузу точно не входило, не то, чтобы ему стыдно было, просто любой, кто послушал бы историю его кровавого пути, наверняка поседел бы. Хотя Хидану это явно не грозило, он и так был седой не по годам.       «Уж не из-за чужих ли исповедей ты поседел?»       Стоит отдать должное, пастор просто перестал задавать Какузу вопросы и лезть в душу. Они вообще больше не разговаривали, но временами он просил Какузу подвезти его до дома. До него от церкви было действительно далековато.       Вот и сейчас Хидан, с должным ему терпением, смотрел на Какузу, ожидая ответа. Тот, долго не раздумывая, молча кивнул. Подлостью было бы отказать, когда на улице такой потоп. Из церкви Какузу вышел первым, быстро добрался до машины и, открывая дверь, обернулся. Пастор шел, слегка приподняв сутану, через глубокую лужу, словно ее там и не было, хотя резиновых сапог у него не наблюдалось. Надо полагать, ноги промочил конкретно, но на лице даже намека на недовольство не было, только все то же равнодушие, с которым он читает свои проповеди.       Когда заурчал движок, а в салоне стало теплее, чем на улице, Какузу вырулил с парковки. Вода, заливавшаяся под капот, стучала по металлическому корпусу, создавая ощущение, что это не автомобиль, а корабль, по которому бьют волны. Почему-то Какузу решает не включать радио. Небо стало еще темнее, значит, все-таки уже вечер. Кое-где уже включились уличные фонари, дождь мелькал в их свете, как стая мечущихся мушек. Хидан молчал. Какузу время от времени косился на него незаметно, не решаясь повернуться.       Возможно, эти походы в церковь убедили Какузу в чем-то еще, помимо того, что это отличное место для ищущих хотя бы кратковременного покоя. Пастор и его прихожане стали каким-то символом спокойной и праведной жизни, к которой хотелось стремиться. Наверно, в этом суть и задача любой религии — убедить прихожан отказаться от греховной жизни и следовать праведному примеру, а раз так, то в этом пастор, пожалуй, преуспел. Впрочем, Какузу понимал, что его до такого уровня никогда не добраться, на чаше любых весов его поступки перевесят всю добродетель, которая в нем имелась. Нельзя как по волшебству очиститься от грехов и в исповеди он не верил, но ведь можно попытаться хотя бы не наделать новых. Мир явно катился в ад, а Хидан с его небольшой скромной церковью уже казался чем-то постоянным, уж он-то точно не склонится перед искушениями, а потому Какузу надеялся, что и у него получится.       Остановив джип у парадной пятиэтажного кирпичного дома, Какузу бросил взгляд на пастора. Тот выбрался из машины, даже не взглянув в ответ, и заметно ускорился, чтобы поскорее вскочить на крыльцо. В этот раз на его лице все-таки обозначилось раздражение от чертового дождя. Какузу хмыкнул, мысленно соглашаясь. Дождь действительно уже действовал на нервы.              Сегодня исполнилось ровно пять лет с окончания службы. Может, Джузо это имел в виду? Даже пять лет не способны смыть воспоминания, которые порой доставляли неудобства и лезли в голову против воли. Какузу было проще выносить это, потому что он не принимал близко к сердцу происходящее. Вероятно, его осудили бы многие, но человеческая жизнь для него ничего не значила ни тогда, ни сейчас. Не так уж много переживаний отпечаталось на его душе.       Какузу служил дольше многих, потому что служил добровольно. После официальной службы он подался в наемники, почувствовав легкий, но весьма внушительный заработок. К тому же быть наемником он мог в любой стране, участвовать в любом конфликте и никаких границ не существовало, если у нанимающей стороны были деньги. За года службы его отряд заработал себе определенную репутацию, с которой считались все. «Север» брался за самые сложные, неоднозначные и опасные задачи, ни разу не потерпев неудачу. Потеря сослуживцев неудачей не считалась.       Им доверяли. Их боялись. На них надеялись.       В конце концов, это закончилось. Единогласно приняли решение о роспуске, потому что невозможно заниматься этим вечно. Даже самая крепкая психика давала сбои, люди мучались от бессонницы, а кто-то не хотел просыпаться. Кому-то повезло больше, им просто удалось забыть все, завести семьи, осесть и жить в покое. Какузу так не смог. Он не представлял себя без этой работы, но деваться было некуда. Рациональная сторона подсказывала, что пора заканчивать.       Конечно, работа была огромной частью жизни Какузу, важной частью, но, в конце концов, и ему удалось смириться с неизбежным. Не раздумывая, Какузу продал квартиру в центре и купил какой-то ветхий домишко на окраине. В чем конкретно был его замысел, он и сам не совсем понимал. Тяги к разведению огорода или животных в нем не наблюдалось, разбивать во дворе сад тоже ни к чему. Позже обнаружилось, что охота здорово скрашивала досуг, но и ее час закончиться настал. Чем теперь себя занять, Какузу не представлял совершенно, и все же смена обстановки помогла, а накопленное позволяло жить, не задумываясь о деньгах.       Порой не хватало движения. Движение — жизнь, так говорят. Когда над головой свистели пули и неподалеку работала артиллерия, сотрясая все вокруг, Какузу чувствовал себе живее всего. Чужая кровь на руках только разгоняла, почувствовав раз, уже не остановишься. Диких животных, попробовавших человечьей крови, убивали, а ему платили баснословные суммы. Обезличенная ненависть в венах, жестокость в глазах.       Все это осталось в прошлом.              

***

             Чертова погода никак не давала устроить общественное собрание. Хаширама, не желая тратить деньги на аренду какого-нибудь помещения, предпочитал устраивать себе выступление на улице, на площади, например, или в главном сквере города. В конце концов, это положительно влияло на явку — любой человек мог подойти и послушать, даже если просто проходил мимо. Мэр, выступающий на улице, принимался людьми тепло. Вроде как, свой мужик, ближе к народу. Люди такое любили.       Заявление нужно было сделать как можно скорее, но этот поганый дождь не желал заканчиваться. Хаши готов подождать еще пару дней, не больше, время уже поджимало. Власти штата намеревались проложить через его город новый железнодорожный путь и для города это выгодно, но со стороны жителей могут возникнуть протесты. Под дорогу придется вырубить часть леса, несколько полей и частных домов тоже снесут. Конечно, большинство жило в городе, но окраина все еще полнилась отдельными домами и люди съезжать оттуда явно не собирались.       К тому же, скоро выборы. За свое положение Хаши не волновался, он успел себя зарекомендовать, люди его любили. Как бывшего военного его уважали мужчины за стойкость и твердые убеждения, а женщины ценили как примерного семьянина и, чего уж скромничать, красивого, статного мужчину. Он всегда был вежлив, понимал и ценил людей, слышал их просьбы и выполнял обещанное. Ладно, не всегда выполнял, но мало кто это замечал.       В самом штате тоже предстояли выборы, а там, среди кандидатов, был его близкий друг Мадара. Добиться возможности выдвинуться на пост ему помог, конечно же, Хаши, но на большее полномочий не хватало. Зато он мог воздействовать на умы людей, в конце концов, слухами земля полнится. Он рекомендовал Мадару, как себя самого, убеждал в его честности и исполнительности, и вообще не упускал случая его похвалить и прорекламировать. Пост губернатора предусматривал большую ответственность, но они были настроены серьезно, Хаши старался, можно сказать, для себя самого. Друг во главе штата — это полезно.       — Какой прогноз? — спрашивает Хаши, когда в кабинет заходит его ассистентка.       — Боюсь, мне нечем вас порадовать, — вздыхает она, — Дождь будет лить всю неделю.       — Кошмар, с каких пор у нас здесь сезон дождей, как в чертовой Индонезии? — Хаши упирается локтями в стол и смиренно склоняет голову, — Придется арендовать зал.       — Вряд ли люди пойдут, сэр, при всем уважении… По таким лужам не каждая машина проедет.       — А что с ливневкой? Почему вообще на дорогах такие реки?       — Вероятно, забилась. В администрацию поступали жалобы, но вы сказали… — ассистентка осеклась и демонстративно опустила взгляд на бумаги, которые принесла с собой. Хаши взглянул на нее с угрожающим подозрением.       — Что я сказал?       — Что на ремонт водостоков нет бюджета…       — А, верно, — Хаши взмахнул руками и улыбнулся, — Совсем забыл. Черт. Надо с этим что-то делать…       Для начала, конечно, не помешало бы прочистить чертову ливневку. Бюджет не резиновый, но Хаши умел действовать по приоритетам и не трудно было догадаться, что именно сейчас следовало бы сделать в первую очередь. Вздохнув, он открывает ноутбук и погружается в бухгалтерию. Хоть это и не совсем его сфера деятельности, кое-что в цифрах он понимал, а уж справиться с распределением бюджета и подавно. Например, зачем такая огромная статья расхода на содержание газонов и парковых насаждений города? Надо полагать, траву этим дождем полило на полгода вперед, можно не волноваться. Чуть отнять здесь и здесь, прибавить туда и готово.       — Передай Рипли, чтобы закупил материалы. У него пара дней на прочистку, — строго заявляет Хаши, ассистентка, записывая все в планшет, послушно кивает, — И проверь работу соцслужб. Старики даже до маркета дойти не могут в такую погоду, им нужно помочь.       Не смотря на трудности, Хаширама справлялся со своей работой практически идеально, будто был рожден для этой должности. Он обладал нужной харизмой и рассудительностью, умел слушать и слышать людей, разве что ему немного не доставало терпения. Когда что-то не получалось, он злился, хоть и старался этого не показывать, чтобы не испортить имидж. Нередко доставалось семье — почему-то люди склонны вымещать злость на близких людях, уверенные, что их поймут. Хаши же понимал, что это подло, его жена Шая не заслужила выслушивать эти потоки недовольства, но они оба понимали, что это неизбежно. Мэр не мог сраться с чиновниками в открытую, но накопленное негодование просто некуда было деть, и оно превращалось в какие-то идиотские упреки, которые Хаши не контролировал.       «Оладьи подгорели!»       Невозможно придумать более ерундовой проблемы, из которой бы выливались отвратительные скандалы, заканчивающиеся молчаливыми вечерами. Все всё понимали. Лучше от этого не становилось.       Временами утешение можно было найти в компании Мадары, который, несмотря на всю свою целеустремленность и некоторую жестокость в вопросах работы, был достаточно приятным собеседником. Хаши знал его много лет и, конечно, не слишком обманывался на его счет — всегда стоило допускать, что у Мадары могли иметься свои скрытые мотивы даже на него. Политика не место для слабых, здесь каждый ищет выгоду для себя и готов идти по головам, но, пока что, сотрудничество у них выходило исключительно взаимовыгодное. Впрочем, не всегда Хаширама одобрял методы друга, но предпочитал помалкивать.       В конце концов, делить им было нечего, так ведь?              

***

             Закипевший чайник издает звуковой сигнал, руки Итачи замирают, зависнув над клавишами. Он протягивает руку в сторону стола, нащупывает угол и чашку, стоящую у края. Осторожно поднявшись со стула, он выверенными шагами доходит до кухни, находит кухонную стойку и чайник, от которого веет теплом. Всполоснуть чашку, достать из упаковки пакетик чая, залить кипятком. Эти действия не требуют от него особой сноровки, он делал это сотни раз, так что движения практически безошибочные, уверенные. Кончик пальца чуть обжигает, когда он наливает кипяток, но иначе он бы не определил, что чашка полна.       Ноги касается теплое и мягкое, Итачи улыбается. Он наклоняется немного, чтобы погладить кошку. Она всегда следует за ним на кухню, будто контролирует каждый процесс. Короткая, мягкая шерсть приятна рукам, кошка разворачивается, чтобы ткнуться в ладонь мокрым носом. Итачи знает, что она черная, когда он нашел ее на улице котенком, его зрение еще не было таким паршивым. Сейчас он едва видел свет, все превращалось в марево размытых силуэтов, путающихся друг с другом и сливающихся в единую кашу. Словно мокрая акварель. Границы предметов размывались, он не всегда верно оценивал их размеры и положение, но, все же, это еще не полная слепота.       Тем не менее, жить стало гораздо труднее. Ориентироваться в своей квартире было проще, по крайней мере по памяти, но вот с походами в маркет или на работу дела обстояли куда хуже. Раньше он водил машину, теперь это стало невозможно, так что он продал ее за ненадобностью. С работы пришлось уйти, но ему удалось найти неплохую подработку на удаленке — теперь он писал музыку. Конечно, это было далеко от настоящего искусства, в основном он занимался звуковым оформлением каких-нибудь рекламных роликов, но это тоже неплохо. В свободное время ему нравилось совершенствоваться и играть что-то классическое, или сочинять свое. Зрение в таком деле не особо-то и необходимо.       Раздавшийся в тишине звонок заставляет Итачи вздрогнуть от неожиданности. Похоже, он совсем потерял счет времени, пытаясь выучить мелодию из «Амели». Поставив чашку на стойку, он идет к двери, касаясь стены пальцами. Кошка вьется под ногами, и он поднимает ее на руки, чтобы у нее не возникло соблазна выскочить в коридор.       — Простите, я опоздал, — слышит знакомый голос Итачи, как только открывает дверь.       — Опоздал? — удивляется он, — Сколько же сейчас времени?       — Почти шесть.       — Вот как, — Итачи касается пальцами часов на руке, — Похоже, с ними что-то не так, они не подавали сигнал.       — Я посмотрю.       Кивнув, Итачи отходит от двери и направляется в комнату. Два шага от двери вперед, один вправо — опустить кошку на кровать. И, пожалуй, стоит сесть самому, чтобы не мешать. В этой квартире не так уж много места.       — И, Кисаме, проверь, пожалуйста, срок годности у молока. Мне кажется, оно прокисло.       — Будет сделано.       Пока Кисаме хозяйничает, выкладывая в холодильник продукты, Итачи старается не мешать, просто сидя на одном месте. Вдвоем на кухне не разойдешься. Кошка лезет под руки, и он гладит ее, развлекая себя тем, что пытается на слух угадать, где именно сейчас Кисаме и чем занят. Пока что он шуршит пакетами, гремят полки холодильника. А теперь он достал бутылку молока, открутил крышку и принюхался.       — Вы правы, — заключает он, — Простите, это я, наверно, был невнимателен.       — Ничего, — улыбается Итачи. Почему-то он все равно чувствует себя виноватым. Обузой. Чьей-то проблемой, отнимающей чужое время.       Наверно, это удел всех, кому требуется помощь. Не то, чтобы он просил помощи, но ясно понимал, что ему не обойтись без нее. Когда он начал стремительно слепнуть, визиты к врачу участились. Положительной динамики не было, врач не давал ложных надежд, прямо озвучив, что Итачи ослепнет полностью. Амавроз не лечится, к тому же до сих пор неизвестно, что является причиной этого заболевания. Итачи подозревал, что это наследственное, подавляющая часть его родственников слепла, кто-то раньше, кто-то позже, так что, можно сказать, он был к этому готов задолго до того, как зрение начало ухудшаться. Теперь, когда оно стало настолько плохим, врач предупредил его, что будет обязан оставить заявку для соцслужбы, потому что Итачи не сможет справляться со многими процессами сам. Он не был против, но как же тяжело было признать, что теперь он настолько никчемен.       Впрочем, благодаря Кисаме ему удалось принять это довольно быстро. Кисаме не стремился взять на себя вообще всю рутину, не лез под руку, не проявлял показушной жалости. Первым делом он уточнил, в чем конкретно нужна помощь, и за пределы этих границ не заходил. Его помощь была ненавязчивой и аккуратной, так что у Итачи не возникало ощущения, будто он полностью беспомощная единица.       — Давайте погляжу, — Кисаме легонько касается пальцами руки Итачи, обозначая свое присутствие. Тот поднимает взгляд и отстегивает браслет часов с запястья. В ярком свете квартиры силуэт Кисаме кажется поистине огромным. В целом Итачи понимал, что Кисаме высокий и широкоплечий, у него низкий голос с хрипотцой, ему, наверно, лет тридцать, не больше. Судя по тому, как легко он передвинул однажды диван, чтобы освободить место для синтезатора, сил ему не занимать.       — А, таймеры слетели, наверно, из-за обновления, — деловито рассуждает Кисаме, разбираясь в настройках электронных часов, — Поставлю, как было. О, они добавили функцию голосового вызова!       — То есть, я теперь могу с них звонить?       — Точно, — по голосу Итачи чувствует, что Кисаме улыбается, — Работает так же, как на телефоне, только удобнее, потому что теперь не надо его искать.       — И правда удобно, — улыбается в ответ Итачи и находит протянутую к нему руку с часами, — Как там, на улице? Дождь льет третий день…       — Да, обстановка там не очень, — Кисаме усмехается, — Залило конкретно. Мне-то ладно, у меня пикап высокий, а так даже не проедешь, можно движок затопить.       Вздохнув, Итачи опускает голову, находя черное пятно на зеленом пледе. Кошка еще тут. Когда в городе случился потоп в прошлый раз, Итачи еще видел. Зрелище, конечно, было так себе. Мутная, грязная вода поднималась на улицах, имея даже какое-то свое течение. Первое время система водоотвода справлялась, но потом, видимо, засорилась совсем и вода перестала уходить. Некоторые жители оказались более подготовленными, точнее, так просто сложились обстоятельства — у них были лодки, благодаря которым они смогли помочь остальным. На лодках развозили продукты и вещи первой необходимости, потому что жители многоквартирных домов просто не могли из них выйти. Сейчас ситуация не настолько критическая, раз уж Кисаме еще может ездить на своем пикапе. Вот когда его машина начнет глотать воду, тогда придется уповать на лодки.       — Выучили что-нибудь новое? — спрашивает Кисаме и нажимает на синтезаторе пару клавиш.       — Пока в процессе, но, думаю, когда придешь в следующий раз, я тебе сыграю.       — С удовольствием послушаю. Что ж, мне уже, наверно, пора. Больше ничего не нужно?       — Нет, все в порядке. Надеюсь, дождь скоро закончится.       — Да уж. Иначе придется выгонять катер.       Стоит двери за Кисаме закрыться, в квартире настает истинная тишина. Просто находясь здесь, даже ничего не говоря, Кисаме создавал настрой и заполнял собой пространство. Он тихо ходил, дышал довольно шумно и шуршал, когда чесал затылок. Иногда, когда был небрит, шуршал еще и щетиной, почесывая подбородок. За последний год эти звуки стали для Итачи привычными и даже какими-то важными.       На кухне вдруг оживает холодильник и начинает ворчать. Итачи вспоминает про заваренный чай, к которому он так и не притронулся. Наверно, уже остыл, надо бы сделать новый, пить холодный чай ему не нравилось. Пока он медленно шел по коридору, над головой что-то громыхнуло, будто у соседей сверху что-то упало. Послышались торопливые тяжелые шаги и все замолкло.       Итачи знал, что над ним жил какой-то бывший военный, а до недавнего времени и его мать. Эта милейшая женщина каждое утро выгуливала во дворе хрюкающего мопса и потом до обеда сидела на скамье у парадной, читала книги. В молодости она была учителем литературы, так что выбор занятия не удивлял. Итачи помнил, как она была счастлива, когда сын вернулся со службы, а через несколько лет она, по-видимому, тяжело заболела. Несколько раз Итачи видел у дома машину неотложки и беспокойного мужчину, ее сына, который общался с врачами. Полгода назад она умерла.       Прислушавшись еще с полминуты, Итачи все-таки решает вернуться к чаю. Никакого шума больше не слышно, доносился только звук работающего лифта, на котором, видимо, спускался вниз Кисаме.       Щелкает выключатель чайника, он снова издает звуковой сигнал. Итачи опять чуть обжигает кончики пальцев, вдыхает аромат свежезаваренного чая и уходит в комнату, сжимая в ладонях теплую чашку. Кошка спрыгивает с кровати и, судя по звуку, забирается на подоконник. Наверняка ее озадачивает отсутствие птиц и проезжающих мимо машин.       Сделав пару глотков, Итачи ставит чашку на стол и возвращается к синтезатору. Конечно, время еще есть, но нужно постараться выучить новую мелодию — он очень хочет сыграть ее для Кисаме, когда он придет в следующий раз.