Квантовая частица

История является частью мультивселенной в том же смысле, как геологический пласт — частью земной коры. Одна история отличается от других значениями физических переменных так же, как один пласт отличается от других химическим составом, типами найденных в нем окаменелостей и так далее. При каждом измерении перестают существовать все истории, кроме одной. Дэвид Дойч

Полу снятся кошмары и видения задолго до того, как пряность синит его глаза и задолго до того, как он вливает в себя воду жизни. В них он — она, Бене Гессерит, знающая свое тело до последней клетки, из ее утробы болезненно льется кровь, со временем она учится это контролировать. Он-она просыпается, не зная, кем проснулся-проснулась, не зная, каково по форме его-ее тело, и всегда требуется время, чтобы прийти в себя. Он должен был родиться по-другому. Эта мысль следует за ним по пятам всю его жизнь. Он должен был родиться ей, и на нее возложена была важнейшая миссия. Он должен был. Он должен был. Вселенная будто не поняла, что все случилось иначе, продолжая кидать в него видения не этого себя. Пол знакомится со своим несбудущимся мужем во снах. У него бледная кожа и гнилая харконненская кровь. Видения становятся хуже и ярче, когда Харконнены вырезают его семью, и когда его легкие наполняются пряностью. Фейд-Раута — так зовут того, за кого она должна была выйти замуж, под кого должна была ложиться и от кого должна была родить сына — сжимает ее горло до синяков и трахает — тоже до синяков, он неспособен по-другому. Пол просыпается, не сразу понимая себя мужчиной. Он ведет людей на священную войну, они кричат его имя, они зовут его фременскими словами, и он стирает миллиарды людей с галактического лица. Она — преподобная мать, она смотрит, как ее сын ведет людей на священную войну, они кричат его имя, они зовут его фременскими словами, и он стирает миллиарды людей с галактического лица. Это неизбежно. Время — круг, или спираль, или просто дуга, разрушитель миров. Он идет на юг, ее сын идет на юг, ядерные взрывы — единственные грибы на поверхности Арракиса. Он смотрит, он слепнет, Чани смотрит, Чани слепнет. Он идет на юг, люди умирают от голода и тянут к нему распахнутые молящие рты. Чани целует его. Его лицо залито солеными слезами. Ее губы больно рвут чужие острые зубы. Она никому никогда не позволяла видеть свои слезы. Мы все равны здесь. Так говорит Чани. Мужчины и женщины. Пол чувствует себя и тем, и той почти в равной степени. От пряности бывают странные сны. Так говорит ему Чани, гладя его по плечу, когда он просыпается, залитый слезами и неспособный глотнуть сухого воздуха. Будет легче, если рассказать, о чем был этот сон. Так говорит Чани. Пол мотает головой. Он не хочет рассказывать ей, что ее насилуют в первую брачную ночь, вжимая лезвие в горло. Чани ложится сверху. Давит своим весом. От нее пахнет пряностью. Пол вдыхает полной грудью. От нее пахнет пряностью. От Фейд-Рауты пахнет кровью. У Чани огромные синие глаза. У Фейд-Рауты в глазах страшная сжирающая жестокая похоть. Они хотят его-ее. Пол не может сморгнуть наваждение. Чани теплая-теплая и нежная, когда обнимает его. Мягкая, жаркая, когда охватывает его всей собой. Пол подчиняется ей. Пол подчиняет его. Она использует на Фейд-Рауте Голос, и он падает перед ней на колени, смотря в ее лицо, как молящий о хозяйке щенок. Пол — квантовая частица в суперпозиции, не только будущее, но и прошлое, и настоящее предопределено, он-она-оно тонким слоем размазаны по бранам Вселенной, эти слои, эти тянущиеся ниточки сходятся в его туго сплетенном разуме, просачиваются сквозь сны, оседая привкусом блестящей пряности на языке. Когда он сходится с Фейд-Раутой лицом к лицу, Полу кажется, он знает его вдоль и поперек. Он знает этот взгляд и эту ухмылку, знает, какие эти губы на вкус и как крепко могут сжимать эти руки. Знает, каков Фейд-Раута на коленях, внемлющий Голосу. Фейд-Раута вонзает лезвие ему под ребра. Пол давится воздухом, давится болью, он чувствует привкус крови во рту. Он смотрит-смотрит в огромные безумные глаза супруга. Реальности наслаиваются друг на друга, Фейд-Раута в нем, в ней, глубоко, достает до самого нутра. Пол держится рукой за его шею, силясь втолкнуть воздух в непослушные легкие — сухой раскаленный воздух Арракиса, сухой отравленный воздух Гьеди Прайм. Фейд-Раута всаживает глубже, до рукояти, до основания, он горячий, он живой и дурной, безумие сочится с языка грудным утробным смехом. Под небом Арракиса его кожа отдает бронзой, атмосфера Гьеди Прайм же выбеливает ее, делает мир черно-белым, оставляет глубокие тени. Пол дрожит. Пол хватается за его руку, вдавливающую лезвие глубже. Пол сжимает его бедрами. Он слышит ропот фременов. Она слышит гробовую тишину их спальни и дыхание-дыхание-дыхание. Ему-ей жарко, ему-ей холодно, ему-ей больно. Полу кажется, супружеская интимность просачивается меж ними, как гравитация, и Фейд-Раута и его держит почти извращенно-нежно и смотрит почти с вожделением, смотрит-смотрит-смотрит. Наверное, он бы точно с таким же удовольствием выпотрошил бы ее, как потрошит его; наверное, он бы точно с таким же удовольствием взял его, как берет ее. Она должна родить ему сына, она родит Kwisatz Haderach, это ее предназначение в той истории, это ее главная цель, быть матерью, быть сосудом. Возвышаясь над Фейд-Раутой, мертвым, с застывшей усмешкой на лице, Пол почти завидует себе-ей. Он устал, у него, у Kwisatz Haderach, впереди — джихад, у него впереди шестьдесят миллиардов мертвецов, это неизбежно. Она бы почти завидовала себе-ему, если бы могла видеть варианты реальности, где все иначе, она бы тоже так хотела выпотрошить своего жестокого супруга, но у нее впереди — сын, а у сына, у Kwisatz Haderach, — джихад и шестьдесят миллиардов мертвецов. Это неизбежно. Фейд-Раута, ее супруг, его-ее-их дядя, его-ее-их дражайший ненавистный родственник падает к его ногам, и Пол почти любит его в этот момент, любит всем своим огромным не помещающимся в груди сердцем.