My dear Rosalyne.

      Белая непроглядная пелена мягким облачным паром оседает по периметру промёрзшей земли. Тёмная безлунная ночь. Глубокая апатичная синева небосклона скрыта серыми грузными тучами, превращающими её в чёрную угольную крошку. Опустошённые руины былого величия мёртвой страны меланхолично путаются арочными пролётами и тянутся пустыми каменными залами с пробитой крышей.       В то день ты была особенно прекрасна.       Под нашими ногами умирали железные колокола и хрустели осколки прошлой и грядущей боли. — «Почему мы здесь, дорогая?» — приятная ноющая боль растекается по сосудам, содрогая что-то внутри щемящим унынием. Твой нежный бархатистый голос мягким кружевом укладывается мне на грудь и прожигает плоть между рёбер. Земля под ногами тянется липкими чернильными каплями, и я остаюсь один на один со своим греховным замыслом. — Я здесь, чтобы убить тебя, Розалина, — и искра в твоих глазах способна сжечь дотла весь мир. Я бесстыдно и мрачно лгала ей в лицо — потому что была обезоружена ещё в тот момент, когда впервые встретила губами её кровавую помаду. Это она была здесь, чтобы убить меня.       Её шёлковая усмешка обрывает мой голос, эхом расползается по забытым стенам и скрывается во тьме промёрзлых стальных ворот.       Я сжимаю пальцами серебряный кинжал и глубоко вдыхаю, впуская в себя морозный воздух. Плечи мелко подрагивают, пока ритуальное оружие окрашивается сырой кровью, лениво стекающей с рук и капающей на снег с характерным беззвучным всплеском.       Целоваться с моей Розалиной всё равно, что целоваться с необузданным пламенем — дико, горячо, безрассудно и невероятно опасно. Как игра со смертью.       Я чувствую боль — такую чистую, целомудренную и прозрачную, и оттого восхищающую до самых тёмных глубин. Ту самую шёлковую тянущую боль, обнажающую мои самые далёкие и уязвимые чувства.       Сердце под рёбрами трепещет как беззащитный мотылёк над огнём. Так невозможно хорошо от того, что больно — от нас, от холодных манящих губ и размазанной моими собственными руками крови на твоих щеках. Я поглощаю эту боль с упоением, захлёбываюсь в ней и растворяюсь.       Чёрные каменные стены мрачно и с омерзением лицезреют наш акт больной вскружившей голову зависимости, желая впитать запахи нависающей смерти. Тонким хрустальным лезвием я делаю надрез на пылкой белоснежной коже, окутывая себя грёзами и метельными вихрями предстоящего тусклого солнечного дня.       Ты впиваешься ногтями мне в спину, сжимая грудную клетку до потери кислорода. Мы сливаемся, дышим одним обжигающим пожаром и переживаем жизнь как единый организм. Мы кружимся в спонтанном порыве страсти, выдёргивая друг друга за руки из тёмного омута и цепляясь за уязвимые души холодной мёртвой кожей. И тогда я тоже умираю. Моё сердце останавливается, а лёгкие ловят эфемерные потоки воздуха, которые мягко обдувают чужие волосы, слипшиеся от нашей крови.       Звон в ушах поёт нам колыбельную, когда мы, взирая на зияющую в потолке дыру, ловим взглядом вихрь из хрупких снежинок. А над нами лишь небо — бесконечное, огромное и всепрощающее. Этой ночью кинжал отзвенел мелким льдом на каменном полу, убегающее время бесповоротно застыло, и мы простились друг с другом, как самые близкие незнакомки…