По наклонной

      5 апреля. 15:47       Я сижу с канцелярским ножом в руке на холодном полу ванной. Дверь закрыта, а за ней слышится женский голос. Это её. Мамин. Она кричит на меня за то, что я, «пидорас ебаный», поцеловал парня за домом. А туда как раз выходят окна родительской комнаты. Придурок ли я? Безусловно. Но зачем так… Так грубо и так больно? Почему больно? Потому что ремень по голой спине со всего маху мало кому понравится.       Но сейчас я в самом себе. Провожу лезвием по тонкой белесой коже, вижу красную линию, что тянется за ножом. Кровь медленно сочится из пореза, но я не останавливаюсь. Провожу остриём ещё раз, и ещё, и ещё. С остервенением, с мычанием, слезами на глазах. Я знаю, что не имею права на слёзы. Но они так и льются, хотя должны были уже давно остановиться, высохнуть, потому что такое не в первый раз.       Я даже не скажу точно, в какой, потому что устал считать.       Постепенно шум в голове заглушает крики. Становится так пусто и хорошо, а напоминает о ссоре только саднящее плечо.       Мама кричит, что я ей больше не сын. Что я такой ей не нужен, что она нового ребёнка родит, а я могу идти куда глаза глядят, главное — «быстрее выметаться» из её квартиры. Кажется, что она намного важнее меня и моего здоровья. А может и не кажется.       В общем, тупая ситуация. Но сейчас я собираю вещи. Точнее, я уже их собрал, сейчас сижу в комнате и дописываю это в тетрадь для того, чтобы в будущем вписать это в свою историю. Не в мою личную, а в ту, что будет написана. Там уже есть несколько глав, поэтому ситуацию впишу в следующую.       Мои пятнадцать минут на сборы истекли. Я договорился с Димкой со старших классов переночевать у него. Кстати у него нормально забинтую руку. Точнее, попрошу его, потому что сил хватило только на то, чтобы прикрыть плечо салфеткой и сверху натянуть водолазку. Ну и, конечно, получу от Димы звездюлей, потому что обещал ему больше так не делать. Но это лучше, чем оставаться в этом доме.       Ладно, всё. Если выживу, напишу.

***

      Антон листает страницы своего личного дневника, который он ведёт с тринадцати лет. Теперь, правда, это не тетрадь, а огромная синяя папка с файлами, в которых лежат клетчатые странички. Где-то по одной, где-то сразу по тридцать, это зависит от серьёзности записей.       Можно сказать, что это целый сборник с начинкой для рассказов: просто открывай любую страницу, тыкай пальцем на строку с датой и вписывай в историю. Причём жанр может быть любым: там и ужасы, и драма, и даже комедия есть, несмотря на то, что детство прошло, откровенно говоря, хуёво. Ну, не всё детство, конечно. С тринадцати до пятнадцати лет в дневнике всё хорошо, а вот с шестнадцати…       Антон никогда не защищал своих родителей, но до сих пор уверен в правоте их поступка. Да, выгнали из дома, да, пришлось жить у Димки, а потом работать. Но зато сейчас есть прекрасная однокомнатная квартира на окраине Москвы, замечательный кот Бантик, отличные черные полки с чудесными книгами на них. Ну и институт есть. Второй курс уже почти закончен, ещё и на бюджете! Сейчас только сессия осталась, а потом — отдых, точнее, работа и отдых. Хотя второе можно вычеркнуть, чтобы денег побольше заработать. Двадцать тысяч в месяц — это хорошо для ночного клуба, но теперь можно будет брать полную смену, а не половину.       — Справлюсь, — говорит Шастун, тыкает пальцем в последнюю запись, сделанную в родительском доме, а после захлопывает страницу. — Справлюсь, маленький ребёнок. Да, вчера я был слабым и теперь у меня болит то же плечо, что болело у тебя. Но всё будет хорошо.       Антон подходит к зеркалу, поправляет воротник белоснежной рубашки, проводит ладонями по синим джинсам, а после накидывает пиджак.       — Антоша, — говорит он, глядя на своё отражение, — ты будешь гордиться мной. Ты уже гордишься, правда? Я обещал тебе, что выберусь из этого дерьма, и я выбрался! Один, но выбрался. Хотя, почему один? — Шастун усмехается, чувствуя, как о ноги трётся Бантик. — С ним, — Антон кидает взгляд на кота и ласково обращается к нему: — Морда моя, прости, не могу тебя на руки взять, в шерсти весь буду. С меня сегодня вкусняшка.       В прихожей Шастун надевает чёрные кроссовки, хватает сумку, проверяет тетрадь с лекциями и зачётку, смотрит в зеркало на шкафу с верхней одеждой, подмигивает себе и, выдохнув резко, покидает квартиру, не забыв попрощаться с котом. Он теперь член маленькой семьи, как и стоящий на подоконнике кактус с именем Шурик, которому Антон тоже перед каждым выходом обязательно говорит «пока».       Всю дорогу до института Шастун повторяет лекции. Идёт, читает тетрадь, листает страницы, хотя уверен, что всё знает. Но так, хочет удостовериться, что от волнения и бессонной ночи на работе ничего не забыл. От нее, кстати, и недосып, который тоже плохо сказывается на памяти. Но зато после экзамена можно поспать, часов так девять перед сменой. От этой мысли становится легче дышать.       Шастун резко поворачивает голову в сторону, когда чувствует крепкую хватку на предплечье. Хмурится, уже хочет возмутиться, но давится воздухом, когда видит своего одногруппника.       — Ты щас бы под машину попал, — говорит парень, — отвлекайся от лекций. Ты же отличник, ещё и староста. Думаешь, не сдашь? Преподы не на твоей стороне?       — Отлепись, — на выдохе говорит Антон, выдёргивая руку. — Попал бы, тебе-то что? Слушай, перестань ко мне липнуть. Что ты хочешь? Кофе купить? Пряник? Кнут? Арс, давай ты просто пойдёшь подальше от меня, а я как-нибудь уже сам.       Шастун отворачивается от Арсения, видит, что для пешеходов загорелся зелёный, и быстрым шагом переходит дорогу, даже не оборачиваясь.       Не нужен этот богатенький Буратино. Антона нельзя купить, особенно у такого самовлюблённого индюка это вряд ли получится сделать.       Наверное, стоило бы быть с ним помягче, но Антон разучился быть таким. Сейчас только максимум спокойствия, в которое не вписываются тёплые отношения с кем бы то ни было. Вот так на Шастуна повлиял его «радужный» подростковый период.