.........
Они встретились вновь через тридцать лет. Проповеди «учеников», что не знали Ешуа, увлекали за собой людей рассказами о чудесах и спасении. Он Ешуа знал, но вида не подавал. Однажды в толпе слушателей мелькнули белые волосы и разноцветные стеклянные глаза. Он без труда нашёл его тем же вечером. Это снова был юноша, снова лет шестнадцати, снова грязный и потрепанный жизнью. — Вы хотели что-то? — и голос был тот же. Почти такой же, как и на Голгофу. Он и не думал, что в мире есть хоть один ещё человек, не умирающий, не стареющий. — Николаос? Стекляшки по очереди закрылись, странно моргая. Полное удивление отразилось на бледном уставшем лице. — Никол. Вы ошиблись. Юноша ушёл. Нет, это не тот. Однако этот тоже крайне интересен. Римская опала через год уничтожила всю общину. Ни осталось ни одного последователя, а пророки, увядая в пороке, бежали. Он знал, что не умрёт. Он не ушёл. Он стоял на пепелище над белыми волосами..........
Он видел мальчишку с белыми волосами ещё десятки раз. Куда бы он ни шёл, там появлялся этот юноша. Каждый раз он был одинаков и отличен, говорил то же, думал так же, но ничего не помнил. Их встречи всегда были короткими, в конце мальчишка всегда умирал. С каждой встречей он, не знавший ни привязанности, ни любви, всё сильнее ощущал их связь. Он знал этого юношу десятки лет, знал десятки историй его детства, все его мечты, одинаковые из раза в раз. В один момент он решил защищать беловолосого мальчишку, что хотел быть свободным..........
Слабо горела лучина, плохо освещая тёмные палаты холодного каменного замка. Во Франции холоднее, чем на родине, тут стены вбирают не радость, а тьму, а маленькие окошки вовсе не пускают солнце. Он считал, что если он уйдёт из Рима в новую Европу, то сможет отделаться от вечного, но кратковременного спутника. Чернила каплей скатываются с пера и падают на пергамент. Мудрый, вечный человек, если он был все ещё человеком, пользовался уважением у первых Капетингов. Он не старел, но был не настолько ярок, чтобы это бросилось в глаза. Сидел в тени башен королевских замков, наставлял издалека. Чернила ещё раз капают, он кривит лицо. Из-за этого на коленях вздрагивает белая голова. Уйти не вышло. В этот раз его звали Николя, и он был из слуг. Как и всегда. Это их знакомство длится уже пол года, и с каждым месяцев он все сильнее боится лишится мальчишки. Он пустил его слишком близко. Голова вздрагивает и устало поднимается с чужих колен. Очаровательно колышутся белые ресницы, будто запорошенные снегом. Глаза Николя, всё так же разного цвета, напоминают больше не стекляшки, а драгоценные камни. А может они и всегда ими были, просто он не замечал. — Спи, спи. Бледная холодная рука бессмертного человека ложился на небесно-белые волосы, приглаживая их и укладывая назад. Юноша лёг, но сон в эту безлунную тёмную ночь больше его не трогал. — Что Вы делаете? В этот раз Николя семнадцать, но ребяческая манера речи всё ещё не ушла. Любопытный, робкий, мечтательный, будто цветок, раскрывался только рядом с ним. Расцветал, смеялся, словно переливались трели соловьев, говорил много, ярко, игрался, парадируя прошлых хозяев. Иногда сквозил жестокостью, обезумевал в мгновение, чем влёк сильнее. — Пишу. Король воюет с Бургундией , я помогаю сохранить мир его душе. Николя издал протяжный звук, означающий, что он что-то понял. А что? Одному Богу было известно. Юноша поёрзал плечами — мёрз. Ему следовало уйти на кровать, но раз он не хотел уходить, то и мальчишка не двинется. Упрямый. — Накройся пожалуйста, я не хочу чтобы ты снова умер. Николя поджал губы и скосил на него глаза. — Я ещё не умирал. Он усмехнулся и продолжил гладить волосы. Белые, магические, как чистый снег, как облака Рая. Ладонь скатилась на щеку, и Николя льнул, словно кот к хозяину. Умер юноша от клинка на улице через год. Бедный мальчишка стал добычей для кого-то беднее..........
В один момент он сменил холодный камень на зябкое дерево. Средние температуры, холодные зимы и тёплое лето, простые люди, будто проспавшие пол тысячелетия. Он ушёл сюда, потому что купцы передали, что в далёкой Руси нет рабства. Беловолосый юноша появился не сразу, его пришлось подождать лишние двадцать лет. Зато нашёлся, наверно, одним из самых счастливых. — Микол, может помочь? Он не хотел касаться земли. За тысячу и сотню лет жизни он успел привыкнуть комфорту. Но он хотел хотябы в одной жизни облегчить существование мальчишки. — Да нет! Сиди! Тут его непривычно звали Миколой, зато в остальном было всё стабильно. Тут у него все ещё не было семьи, зато была почти своя земля. Она принадлежала монастырю по долгам, но юноша будто не чувствовал особой нужды, разве что зимой. Только по глазам тайными вечерами было видно истину — мальчишка иногда плакал. — Крестик у тебя странный. Микола склонил голову вбок, устраивая её на локтях. Они сидели за простым деревянным столом, на котором стояли самые простые блюда. Он, кажется, впервые со столетия смерти Ешуа ел так просто. — Из Франции. Микола протянул многозначное «о» и обвел взглядом свою избу. — Так ты из Франции. Там вера другая, так поп говорил. Давеча от Христа отверглись… Он усмехнулся и откинулся на стуле назад. Взгляд алых глаз следил за колыханием белых ресниц, как за полётом птиц в ясном небе. — Я странствую. И вера везде одна, просто люди по разному её трактуют. Юноша скривил лицо, а потом распрямил спину. — Ты монах? — Я похож на монаха? — он не мог перестать улыбаться, наблюдая за беловолосым мальчишкой. — Не особо. Но я не знаю, какие монахи во Франции. С сухих губ сорвался смешок. Похожую шутку он слышал десятки раз. Она стала будто родной, их фишкой, но юноша никогда её не помнил и говорил как в первый раз. Потому что это и был его первый раз. Это он вечен, а знакомые слова до этого произносили одинаковые уста Николаоса, Никоса, Колина, Никлая, Николя, и прочее, прочее, прочее, а теперь Миколы. — Я просто странствую. Раньше я был проповедником. Тогда люди ещё верили в Юпитера и Марса, а мы, посланники Всевышнего и ученики Еш… Исуса , пытались их спасти. Сейчас я право не знаю, что мною движет. — губы тронула улыбка. — Может ты? — А может ты блаженный? — Микола устремил взгляд вверх, на пропускающую влагу дождя крышу. — Не знаю кто Юпитер и Марс, но если это черти, то в них давно не верят. — Может и блаженный. Он все следил за прекрасным лицом, за глазами, что были вовсе не стеклом или камнем, а пшеницей и небом. — А имя у блаженного странника есть? А то всё не спрошу, будто и не надо имени тебе. Но у всех оно есть. Не все успевали задать этот вопрос. Многие не интересовались. Он никогда не отвечал, оставаясь для десятков беловолосых мальчишек просто чёрной тенью, человеком с алыми глазами, путником или господином. — Фёдор. Микола хмыкнул. Его цветные глаза смотрели в лицо напротив и вместе с душой сгорали в алом пламени. — Тебе подходит. Этот мальчик с белыми волосами оказался самым старшим. Он умер в двадцать один, в голодную зиму, когда войска Полоцкого князя пришли в Черниговские земли и забрали всё.........
Фёдор остался в этой холодной, фанатично верующей стране. Всё, чтобы находить своего беловолосого мальчишку свободным. Но с каждым новым воплощением ему становилось всё хуже. Он всегда от кого-то зависел, всегда был один, всегда стремился на волю, и чем дальше двигалась история, тем меньше воли с ним оставалось. Алые глаза из раза в раз находили белые волосы среди других. В крестьянской толпе, на ярмарке, в храме, среди слуг, в ремесленной мастерской. Каждый раз Он видел надежды и их крах. Ведь алые глаза находили тело беловолосого юноши в сожжённой Рязани, убитым просто по дороге домой, в разграбленной Твери, на Воже, на Шелони И с каждым разом будто бы было всё больнее.…......
Снова камень. Только на этот раз и он сырой. Грязный подвал, покрытый мхом. Всё в нем затхло и зябко, пропитано трупами. Фёдор, ведомый простым интересом, пришёл в Валахию. Местный князь, прозванный драконом, стал кичиться славой бессмертного. Нравы его двора были жестокими, издалека они Его даже привлекали. Жестокие, но праведные. Весь восточно-христианский мир от Валашского Князя отрёкся, когда тот перекрестился в католичество. А потом поползли слухи. Найти ещё хотябы одно бессмертные существо было невероятно интригующе. Кровь бурлила, впервые за полторы тысячи лет что-то кроме белых волос манило Фёдора. В итоге он оказался в сыром подвале, на мхе, распят так же, как на Голгофу. Странные воспоминания. Тогда произошло всё — смерть, перерождение, вечная жизнь, первая встреча с мальчиком с белыми волосами и цветными глазами. Князь Валашский надежд не оправдал. Он называл себя вампиром, слугой тьмы и самого Дьявола. Фёдор морщился. Слуга Дьявола не может говорить со слугой Бога. Или у них обоих был план? Или их обоих вовсе не было? Или Брэм о себе много возомнил. Дискуссия была тухлой. Его жизнь стала бессмертной, но её ужас Князь ещё не познал — мало времени прошло со «смерти». Вновь скука. После креста саднили запястья. В ладонях снова образовались дырки от ржавых Карпатских гвоздей, а чёрный плащ пропах сыростью. С мрачного склона Фёдор уходил в паршивом настроении. В ближайшем трактире он встретил юношу с белыми волосами. Он разносил еду редким посетителям и выглядел ужасно грустно. Фёдор невольно сглотнул. Все решило напоминать начало. Распятие, доказательства веры в споре с глухим к истине человеком, боль, и этот парнишка, с пустым взглядом цветных стекляшек разносящий еду убийцам и ворам. Он, как и тогда, старался не смотреть на них, только на свои руки, а вот к нему тянулись. Правда по другому. К нему тянулись не нуждающиеся в воде, а низшие люди, тянулись липко и мерзко. Фёдор ничего не заказывал, забыл зачем вообще пришёл, лишь наблюдал, провалившись в воспоминания. — Что нибудь закажите? Если пришли просто сидеть, то выметайтесь. Его голос звучал всё ещё по-детски, как бы ни пытался казаться грубее. Улыбка дрогнула на сухих губах. — Конечно буду. Ты был так занят, не хотелось отвлекать. Мальчишка сглотнул, отвел взгляд и скривил лицо. Попросил поторопиться и быстро скрылся, услышав заказ. Когда из каморки за баром послышались крики и ругать, Фёдор вдруг понял, это первое из сотни воплощений его белого мальчишки, у которого есть семья. Вернулся он побитым. Юношу было почти жалко. И даже не почти. За полторы тысячи лет знакомства он стал как родной, вся боль юного сердца, казалось, отражалась в бессмертном. — Вы не местный? И как всегда, мальчишка говорит первый. И как всегда, смотрит на него своими цветными глазами. — Нет. Как угадал? — Не похож просто. У нас таких бледных нет, разве что Князь. Да и тот… лучше бы не было. — Колиа! — раздался женский крик из-за закрытой двери. Юноша виновато опустил глаза, и, что-то буркнув, ушёл. Фёдор проводил его глазами. Волосы у этого грязные, даже не блестят, будто ангел запачкал крылья. Той же ночью они были вместе. В том же трактире, но в комнатах наверху. Стоило начать рассказывать мальчишке о чём-то, что находится дальше Валахии, как стекло глаз превратилось в драгоценные камни. Бессмертный много где был, много чего знал, и каждый раз пересказывал всё новому Николае, как звали его в этот раз. Фёдор остался в несуразной Валахии бы дольше, следил за своим личным ангелом, но тот вновь ускользнул. Однажды он просто помог постояльцу починить колесо телеги. На утро его обескровленное тело нашли в лесу, рядом с колеёй дороги..........
В Альтенбурге задерживаться не хотелось. Фёдор шёл назад, хотел вернуться в Рим, в бывшую Иудею, пусть и под османами. Но судьба случайно завела наверх. В небольшом немецком городке он встретил новое воплощение вечной любви. В этот раз его звали Николас и, кажется в первый раз, Фёдор не смог его узнать сразу же. Белые волосы были спрятаны под шапку, так, что ни одна снежная прядка не выпадала на лицо. Один же глаз скрывала грязная повязка. Но бессмертный слишком хорошо его знал, знал все его крючки в поведении, особенности, повадки. — Мою мать сожгли из-за волос. Священник читал заумные слова по-мертвецки, все смеялись и хлопали, а она горела. Меня увел дядька, отрезал волосы и сказал не показывать никому. В этот раз голос был взрослым. Николас не казался ребёнком вовсе, был именно юношей, молодым человеком. Впервые. Под повязкой скрывался второй глаз из жёлтого стекла, первый пусто глядел в потолок. Юноша лежал головой на коленях Фёдора в теплой одинокой комнатке постоялого двора. За окном бушевала осень, грела маленькая печка, светила лампа, но всего хватало. Это воплощение не интересовалось миром, не хотело уйти. Оно хотело умереть. Сотни других юношей хотели жить, а этот… В бессмертном духе поселилась тревога. — Все из-за внешности. Люди бояться. Бояться красивых, того больше, бояться других, на них непохожих. А я буквально смотрю на мир разными глазами. Николас говорил тихо, хрипло, пока в его волосах хозяйничали чужие пальцы, массировали голову, просто пропускали небесные прядки между пальцев. — Твоя красота никогда меня не пугала. Фёдор сказал это себе, мечтательно и, лишь случайно, вслух. И замер. Боялся спугнуть юношу. Однако Николас улыбнулся и закусил губу, чтобы перестать. Не вышло, зато вид открылся просто очаровательный. Цветные глаза встретились с алыми и искрились мгновенным весельем. — Никогда? Ты знаешь меня два дня от силы, маловато для «никогда». — О нет. — Фёдор глубоко вздохнул, продолжая перебирать снежные пряди. — О нет, я знаю тебя намного, намного дольше. Дольше, чем ты сам себя знаешь. В душе было слишком много всего. Ком чувств и переживаний, накопившихся за больше чем полторы тысячи и сотню лет с первой встречи, катится с горы создания. — Это невозможно. Если ты не сам Бог. — Я не Бог. Но я знаю сотни тебя. Тебя из разного времени, из разных стран, разного положения. Я помню всех тебя, а ты никогда не помнишь ни одного меня. Куда бы я не пошёл, ты всегда рядом со мной, хоть короткий миг, но рядом. Николас молчал, Фёдор тоже. Юноша пытался переварить сказанное, но единственным решением было принять собеседника за сумасшедшего. Но… В объятьях юродивого ближе к Богу. — Я не понимаю. — раздался тихий юношеский голос. — Что именно? — Как ты живёшь? Ты видел сотни меня, значит живёшь сотни жизней. Я и одну терпеть не в силах, как… Фёдор хмыкнул и поднял голову к крыше. Алые глаза прикрылись. Ответ в голове был, увы, уже очень давно. — Раньше я жил ради веры. Я хотел спасать души людей, чтобы праведники больше не застревали навеки в Аду или Чистилище только из-за того, что верили не в тех богов. Потом я поддался гнуснейшим порокам и жил ради власти. Я советовал императорам Рима и Восточного Рима, я учил королей Франции и Князей Руси. Но всё в пустую, люди умирают, веселье тоже. Уже пол тысячелетия я живу ради тебя. Все думаю, что однажды смогу тебе помочь. — Помочь с чем? — после недолгого молчания спросил юноша, сверкнув драгоценностями глаз. Фёдор не ответил. Он усмехнулся и аккуратно поцеловал в лоб. — Пошли со мной? — Куда? В голосе Николаса взыграла призрачная надежда. Значит он тоже хочет свободы. Значит что-то хорошее Фёдор сделал, вернул желание жить. — В Рим. Потом в Иерусалим. — Как паломники? — в ответ кивок. Юноша не долго думал. — Пошли. Николас побил рекорд Миколы и умер в двадцать пять от оспы.….....
Ещё один Николай встретился в русской армии и слег под Лесной, чуть-чуть не дойдя до родной Полтавы. Другой Николя был во Французской армии и навеки остался в Испании. Был писатель с яркой фантазией, любовью к Риму и боязнью людей, умерший во сне. Был слуга будущей королевы, повешенный за слухи. Был путешественник, которого забрало себе море. Был патриот своей страны, убитый войсками другой державы при восстании. Был рабочий, задавленный за демонстрации. Куда бы Фёдор не пришёл, белые волосы и разноцветные глаза появлялись рядом, только чтобы разбить битое сотни раз сердце.…........
Он не любил войну, считал, что можно обойтись интригами. Но война шла уже четвёртый год. Война страшнейшая из всех, что Фёдор видел. Казалось, это и есть тот конец света, что все знали, что немецкий лидер — Антихрист, и вот-вот развернуться земля и небеса, и выйдут демоны и ангелы на последний бой. И тогда Он наконец обретёт покой. Но этого не случилось. Вместо этого в ставку донёс послание юноша с белыми волосами. Николай вновь оставленный ребёнок, почти раб своего колхоза, вырвавшийся на страшную войну как на свободу. И Фёдору было страшно. Никогда до этого его беловолосые мальчишки не добивались своей свободы. Грезили о ней, мечтали, шли, но не доходили. Этот же широко улыбался, пил, играл на гитаре, шутил, кажется, один из всех был рад находиться в этом Аду. В нем не было ненависти, не было странного патриотизма, у него было лишь ощущение важности и свободы. Среди смерти. — Смотри, птички. — Коля протянул руку вверх, указывая на клин журавлей. Фёдор жил на свете слишком долго, чтобы восхищаться природой. Он видел и лучше. Поэтому он смотрел только на горящие глаза Николая, небо и песок. Белые волосы извалялись в траве и чуть позеленели, но от этого было как-то по-особенному уютно. — Я люблю птичек. — не дождавшись ответа продолжил юноша. — Они высоко, они не знают ужаса и рамок, лишь свободу. Могут лететь куда хотят, а захотят, остановятся и совьют гнездо. Заходят, подниматься высоко-высоко и… — И вражеский люфтвафф размажет их по стеклу. — хрипло отозвался Фёдор. Николай поджал губы и нахмурился, больше в шутку. — Боже, вот и надо было всё испортить? — Не поминай Бога всуе. Коля вздохнул и отмахнулся. Фёдор знал, в Бога он не верил. Когда то это было достаточным фактом, чтобы казнить. Когда то Фёдор бросил бы все силы, чтобы доказать юнцу обратное. А сейчас он просто любуется на прекрасное лицо рядом. Бог есть, и он жесток, ведь скоро отберёт личного ангела бессмертного Демона. Всегда отбирал. — Я думаю, после смерти человек просто растворяется. Пустота и всё. — Эх, Коленька, ты просто мал и глуп. — Фёдор тяжело вздохнул и улыбнулся. На него уставились цветные глаза. — Ты говорил, что тебе двадцать восемь. Ты всего на девять лет меня старше, так что рано подобным кидаться! Фёдор тихо рассмеялся, а Николай, так и не поняв причину, рассмеялся следом. Если колокола в Раю звучат не так же, то от Рая и смысла нет. Этот мальчишка с белыми волосами хоть и отличался от тысячи других, но был такой же. Такой, какой всегда. Милый, совершено не наивный, знавший жизнь в юные годы, мечтающий о свободе. Только вот достигший её. — Ты не уедешь с остальным командованием? — Коля повернулся на бок, чтобы разглядывать бледное лицо с острыми скулами. — Нет. Хочу быть с тобой столько, сколько отведено. — Здесь скоро станет опасно. — Николай поджал губы, прося, будто ребёнок. — Со мной ничего не случится. Может тебе лучше уехать? От опасности подальше. Сейчас нужны специалисты, и… — Я останусь здесь. Мы почти уже взяли город… Бежать сейчас — это трусость. Фёдор закрыл глаза. Он тоже повернулся на бок и приподнялся на локте. — Ты же сам хотел быть свободным. Птицы летят от опасности. — Это нас и отличает. Свободным станет лишь мой дух, когда я умру. А потом расстворится. Переубеждать глупо. Фёдор хотел сказать, что это не так. Что его бессмертная душа всё остаётся и остаётся на Земле, преследуя его бессмертное тело. Но не сказал. Знал, что не поверит. Не хотел спугнуть. Город взяли. А белая коса, грязная, затоптанная сапогами своих и чужих, осталась в траве............
С тех пор всё стихло. Юноша с белыми волосами и цветными глазами не появлялся больше. Фёдор искал. Раньше он думал, что наткнётся случайно, но не натыкался. Искал. Потом бесцельно бродил по миру. Был в разных странах, в разных местах. Раньше ангельская белизна находила его сама. Теперь её не было. Не было двадцать лет, тридцать, сорок, пятьдесят. Спокойную бессмертную душу охватила паника. Неужели он всё-таки нашёл свою свободу?...........
А этот раз всё было по-другому. Мальчишку с белыми волосами Фёдор встретил уже в новом тысячелетии. Самым младший из всех, всего четырнадцать. Мальчишка без семьи, но с сверхсилами. Удивительно как за последние пятьдесят лет эти эсперы полезли отовсюду. Маленького Колю он забрал себе. Обычно его воплощения умирали максимум через пару лет. В этот раз Фёдор всеми силами оставит его на этой грешной Земле. Книга может исполнить любое желание. И бессмертный Демон, как его теперь прозвали, лихорадочно бросился её искать. Сказал японскому выскочке, что хочет уничтожить всех эсперов, чтобы обычные люди жили спокойно. Сказал, потому что Фицджеральда, хотевшего воскресить дорогого человека, все равно не послушали. Этот Николай жил дольше всех до него. Белые волосы легли в косу. Потому что Фёдор так хотел. Каждое утро тонкие бледные пальцы заплетали эти ангельские пряди, каждый вечер расплетали. Каждый, ведь кто знает, какой может стать последним. За две тысячи лет Фёдор усвоил — любой. Это Коля был страннее всех. Резкий, дерганный, ребёнок внутри, собранный когда надо. Он тянулся к свободе, любил птиц и шутки, обожал пирожки. Он словно собачка искал одобрения. Он полностью зависел от Фёдора, говорил, что хочет убить. Фёдор не реагировал, потому что знал — Коля так желает ему свободы. Прям как Николай-солдат. Этот Коля был идеальным ангелом. — Послушай меня. Когда ты придёшь меня спасать из той тюрьмы… — Фёдор пытался начать этот разговор давно, но Николай, будто зная конец, никогда на давал закончить. — Да, я спасу тебя, мой друг! — Нет. — глаза моргнули по очереди. Губы Коля поджал по-клоунски, слишком наигранно. — Ты не будешь меня спасать. Я там умру, Коль, слышишь? Я всё сделал, я там умру. А ты уйдёшь, станешь свободным и забудешь меня. Понял? В один момент Фёдор решил, что проблема в нём. Нет, конечно он не умрёт. Если бы он мог, умер бы ещё на Голгофу. Но может быть, если он исчезнет из жизни Коли, тот сможет освободиться? Может то единственное, что держит его бедную душу на Земле уже две тысячи лет — это Фёдор? Николай кивает и растворяется в своей «шинели». Остаётся только надеяться, что он понял.……
Вертолёт оторвал руку, тело обгорело. Но бессмертие на то и бессмертие. Всё тело болит, но живёт. Раны заживут, рука отрастёт, главное, чтобы всё это не напрасно. Фёдор не может видеть лица, но слышит, что Коле плохо. Слышит, что япошка верит их игре и смерти. Слышит как запахивается «шинель», как на другом вертолёте улетают остальные. Фёдор закрывает глаза, чувствуя, что всё идёт правильно. В книге нет страницы, на этой странице — единственное искреннее желание последней тысячи лет. Нужно подождать, кто-нибудь заметит обломки, уберёт их, найдёт, как ему кажется, труп, а он очнётся в реанимации или в гробу, как повезёт. Осталось ждать. Стоило закрыть глаза, чтобы попытаться поспать, как желтый свет врезался в глаза. А сразу после яркий свет раннего дня. — Что… Тело все ещё горело от ожогов, и свежий воздух мало помогал. Через боль Фёдор приподнялся на локте и, завалившись на бок, стал осматриваться. Чуть выше него, на каменных ступеньках боли и стараний древнего холма Иудеи, там, где когда-то стоял собственный крест, он увидел белую косу, двуцветную жилетку и штаны. Плащ-«шинель» был сложен в ногах, вместе с цилиндром и картой. Лёгкий ветер раздувал волосы обоих, солнце подогревало лицо. Пришлось щуриться. — Знаешь, я тут вспомнил… — робкий голос разрезал тишину. Николай повернулся на Фёдора, вглядываясь своими цветными камнями в его алые глаза. Смотрел, долго, будто искал ответы или надежду, а потом хохотнул и опустил голову вниз. — Даже не знаю, что я вспомнил. — глубокий вздох, плечи в белой рубашке опустились. — Такая каша… Фёдор смотрел не него и не верил. На бессмертном теле заживали раны, а может их заживляло само место. — Я хотел, чтобы ты наконец освободился. — хриплым голосом произнес он. Коля улыбнулся, все ещё смотря вниз. И засмеялся. Негромко, искренне, так чисто, как может только взрослый и искренне счастливый человек. — Я свободен.