О спартанцах

Хакури откладывает книгу по истории античной Европы. Он и без того взял первую попавшуюся книгу чисто чтобы потратить время, а после пары глав читать ему вовсе расхотелось. Он не помнит, когда в последний раз просыпался без мерзкого чувства тревоги, сегодня же его сердце колотится особенно сильно и все никак не успокаивается, будто предвещая беду. Ничего сверхъестественного, просто Хакури слишком хорошо знает своего брата. У него нет совершенно никаких сил пытаться сбежать от Сои, и в библиотеку он пришёл не чтобы спрятаться, наоборот, чтобы брат нашёл его побыстрее. Чем быстрее это случится — тем быстрее все кончится. Почему он даже не думает сопротивляться? Просто устал, смирился, слабак они все правы покорный ягненок на скотном дворе ты всего этого заслуживаешь зачем ты продолжаешь вставать по утрам ничтожество пустое место почему тебя не убили младенцем как же сильно устал… Попав в круг самоуничижительных мыслей, Хакури пропускает момент, когда Соя наконец заявляется в библиотеку, и замечает его только тогда, когда брат привлекает к себе внимание, с громким скрежетом отодвигая стул. Хакури вздрагивает, но к брату не поворачивается, пальцы сами собой начинают барабанить дробь по столу. Соя ещё с минуту сверлит его взглядом — Хакури ощущает это почти физически — затем совершенно будничным тоном спрашивает: — Что читаешь? — как будто он не может прочитать название на обложке книги, про которую Хакури уже почти забыл. — История античной Европы, — он отвечает хрипло, будто уже пару дней не слышал собственного голоса. — Зачем? Японии не хватает? — Хакури пожимает плечами. Можно было бы конечно поспорить о важности всемирной истории, но не то чтобы его самого это хоть немного интересовало. — И что же ты прочитал? — Не помню уже, — Соя отвешивает ему подзатыльник. Не слишком сильный, но Хакури морщится от боли. — Брешешь ведь, — поясняет рукоприкладство Соя. — Про Спарту я читал, — неохотно отвечает Хакури. Предупреждая следующий вопрос, добавляет: — Мне не понравилось. — Это ещё почему? — искренне возмущается Соя за спартанцев, будто только что не удивлялся, зачем Хакури история не Японии. — Они… — голос Хакури становится едва слышным. — сбрасывали слабых детей с обрыва. — И…? — Я… — Хакури глубоко вздохнул: что бы он сейчас ни сказал, результат будет одинаков, так что можно сказать как есть: — Я позавидовал тем детям. На этот раз Соя прикладывает его лицом о стол. Хотя Хакури и ожидал этого, он не сдерживает всхлипа, и автоматически закрывает нос ладонью. Кровь сразу начинает идти носом, а глаза заливаются слезами. Соя пускается в путаную тираду о семье и благодарности, о том как Хакури не стоит желать себе смерти и так далее и тому подобное. При этом он полон такого странного одновременно снисходительного и (якобы) вдохновляющего энтузиазма, что и не скажешь, что он только что ударил брата. И как он умудряется резко перескакивать с рукоприкладства на лекции? Не то он моментально забывает, что ударил (и совершенно слеп к последствиям), не то ему правда кажется что это неотъемлемой частью его воспитания. Его любви. В гробу Хакури видел такую любовь. И он не выдерживает: тревога, усталость, боль, контраст между словами и действиями Сои — всего слишком много, и Хакури начинает тихо плакать, закрывая лицо руками, размахивая кровь по лицу. Обычно это не самая лучшая идея рыдать на глазах у брата, но сейчас совершенно плевать что он скажет, будет ли злиться или ударит ещё раз. Продолжая свою тираду, Соя не сразу замечает слезы брата. Но когда обращает внимание, тяжёлая (почти когтистая) рука оказывается на плече Хакури. — Ну что ты, не плачь, нечего стыдиться. Я знаю, что на самом деле ты не хочешь умереть. Так всегда: начитаешься всякой фигни и набираешься дурацких идей. Ты ведь такой впечатлительный! Это звучит до того безумно и оторвано от реальности, настолько далеко от истинной причины слез, что желание плакать само собой исчезает, будто в голове щёлкает переключатель. Убирая руки от лица, Хакури ошарашенно смотрит на Сою. Он правда ничего не понимает? Да что у него в голове? — Ну вот, — Соя победно улыбается, видимо, решив, что ему удалось искренне утешить Хакури, а не успокоить его через чистый шок. В руке его откуда-то появляется платок, но он не протягивает его брату — сам начинает вытирать кровь. Хакури машинально дёргается от прикосновения, и тогда пальцы Сои оказываются на его подбородке, и даже такой лёгкий жест кажется тисками, из которых не вырваться. — Ну-ну, братик, — Соя довольно резко разворачивает его лицом к себе. — Смотри на меня, когда я с тобой разговариваю, — голос его звучит одновременно властно и заботливо, разумеется, по стандартам Сои. — Ты же знаешь, я все делаю только ради тебя. Знаешь же? — Да. — Кто же позаботится о таком непутевом братце, как не я? — Никто, — и ведь в самом извращенном смысле это правда. — Тебе следует читать книги получше, не такие, что расстроют тебя или натолкнут на дурацкие мысли. Ты ведь такой чувствительный, братик! — Соя улыбается, за улыбкой — ни грамма здравого рассудка. — Да. — Я подберу тебе что-нибудь, — это переводится как «если ещё раз увижу тебя за чтением чего-то не одобренного мной — огребешь». — Да. Спасибо. — Почему ты так односложно мне отвечаешь? Ты хочешь меня расстроить? — Нет, — голос Хакури впервые надламывается. — Прости меня, Соя. — Ничего, — почти по слогам произносит брат. Окровавленная салфетка отброшена в сторону, освободившаяся же рука ложится на затылок Хакури. Внутри все сжимается в ожидании ещё одного удара о столешницу, но Соя всего лишь проводит пальцами по волосам, очень медленно, вызывая ледяные мурашки вдоль позвоночника. Лучше бы ещё раз приложил о столешницу. Неужели у Сои нет других дел? Неужели его не ждут где-то? Наверняка ждут, так почему бы ему просто не уйти куда нибудь? — Слушайся меня, — елейным тоном говорит Соя. Его когти впиваются в кожу. — Я ведь люблю тебя, знаешь? Я знаю, как тебе лучше. И если ты любишь меня, не растраивай меня, хорошо? Ты ведь любишь меня? Хакури сглатывает комок в горле. Когда-нибудь все может измениться. Но не сейчас. — Да, конечно, Соя.