Проклятие, разрушенное солнцем

      Можно ли изменить то, что даровано природой? И стоит ли? Люди часто слышат "талантлив или красив от природы", почтительно благодарят, либо не гнушаются в случае чего роптать на то, что им неугодно. К подаркам природы можно встретить самое разное отношение: от переполняющего счастья до скребущей безысходности.       Минхао же было даровано его личное проклятие.       Самый ненавистный ему цвет — зелёный, потому как небесный голубой вовсе не должен пачкаться и портить жизнь. Противная "ошибка" гадко крадётся и дышит в спину, обдавая ледяным воздухом, покрывая корочкой холодный пот, рождая животный страх остаться голым, незащищённым при всех. Чужие взгляды точно иглы, ими исколоть до самой смерти проще простого, слова — ядовитые змеи, клыки которых вонзаются глубоко и оставляют после себя яд.       Ровно восемнадцать раз Минхао напоминали о том, что дефект и ошибка идут в один ряд с его именем. Ровно триста шестьдесят пять дней в году эта мысль крутится в голове и приказывает соглашаться со всеми, кому со стороны виднее. Никто более за пределами его комнаты не увидит того изъяна, что отравляет существование. На глазах будто лента, отделяющая такого хрупкого потрескавшегося Минхао от опасного страшного мира, но на самом деле эту повязку он придумал себе сам в попытке спастись.       Всё рушится в один пасмурный день. Штукатурка осыпается, не выдерживает землятресения, а следом придавливают стены, от которых годами Минхао пытался спрятаться. Он не справляется с управлением, мотоцикл на скорости влетает в дерево, а по телу молниями пульсирует боль. И, наверное, это не так невыносимо, как понимать, что на его глазах песком сквозь пальцы сыпется всё, что было так трепетно спрятано.       Из-за его глаз.       "Ошибка" кроется в том самом ненавистном зелёном цвете. И почему-то именно в тот день он осмелился снять линзы, не выдерживая дискомфорта, но прячась за тёмным стеклом мотоциклетного шлема. Осмелился, чтобы открыть глаза в незнакомом месте, где белые стены совершенно не успокаивают, а едкий запах медикаментов раздражает и не даёт вдохнуть.       Осмелился, чтобы увидеть чужой пронзительный взгляд тёмно-карамельных глаз.       Внутренности скручивает паника, и пульсирующая по всему телу боль отходит на второй план. Шум в голове увеличивается в несколько раз, становится настолько невыносимо, что кажется, его сейчас же разорвёт на части. Он зажмуривается и отворачивается с хриплым выкриком: — Не смотри!       На минуту комната погружается в гробовую тишину. Минхао молится, чтобы карамельные глаза были всего лишь его слишком правдоподобной галлюцинацией, но тяжёлый дрожащий выдох разбивает всякие надежды. Шарканье домашних тапочек о пол и скрип соседней кровати только укрепляют уверенность в реальности. — И-извини, — чужой голос бьёт по голове как молот, но Минхао различает в нём нотки недоумения, испуга и сожаления, — Я лучше позову врача.       Шарканье возобновляется, но стоит скрипнуть двери, всё снова стихает. Распахивая глаза, Минхао щурится от яркого дневного света. Сердце всё ещё бешено колотится, и его стук отдаётся в ушах. Он пробует поднять руки, и те сразу будто прошибает током, но, привыкнув к этим ощущениям, всё же разглядывает их. Белоснежные бинты прикрывают ладони, видимо пострадавшие при падении. Дышать тяжёло, ноющая боль расплывается по всей грудной клетке, и, нащупывая под больничной рубашкой бинты, он предполагает, что сломал если не несколько, то хотя бы одно ребро.       Спустя время в палате появляется врач, осматривает Минхао, задаёт ему целый список вопросов, от которых очень гудит голова, и перечисляет все повреждения. В конце концов, выясняется, что ему чудом удалось отделаться малой кровью при такого типа аварии: ссадины и ушибы, перелом одного ребра и трещина другого. К концу осмотра он настолько выматывается, что даже почти не обращает внимания на отсутствие линз, однако перед уходом врача просит отдать его портфель, с которым он был до аварии.       С дрожащими от волнения руками Минхао надевает линзы и мгновенно успокаивается, прикрывая глаза как раз в тот момент, когда дверь в палату снова отворяется. В вошедшем по знакомому шарканью он узнаёт своего соседа и напрягается, поскольку теперь это один из немногих, кто знает его тайну. Здравый смысл шепчет на ухо о том, что кареглазый парень задержится в жизни всего лишь на пару недель, однако чувство беспокойства превосходит и с завидной частотой возвращает мысли к одной точке.       Так и не открывая глаз в течение получаса, Минхао всё же погружается в сон, отчего вовсе не замечает на себе до ужаса любопытный взгляд.       Ближе к вечеру, когда за окном начинает смеркаться, в палате включаются лампы и в коридоре становится шумно. Минхао вырывают из сна лёгкие похлопывания по плечу. Перед его кроватью с больничной тележкой стоит миловидная медсестра и безэмоционально сообщает о вечернем приёме пищи. Она помогает ему сесть, удостоверивается в том, что парень может есть самостоятельно, и удаляется, негромко шумя колёсами тележки. Соседняя кровать снова пустует, видимо, её хозяин ушёл в столовую на своих двоих, в отличии от самого Минхао. Такой исход очень радует, и он завершает приём пищи в полном спокойствии.       Настоящее очень волнует. Будущее беспокоит ещё больше. Привычный уклад жизни нарушается, и теперь предугадать следующий шаг судьбы ни то что сложно, скорее невозможно. Неопределённость постепенно сжирает остатки спокойствия, и на смену последнему приходит раздражение. Авария, чёртовы глаза, портящие жизнь, чужая карамель, без спроса раскрывшая сокровенную тайну, белые безжизненные стены, что давят, как ни странно, мрачностью. Всё нагнетает. Однако глубокие вдохи помогают восстановить разум и остаться за той чертой, где не господствует безумство.       Но к этому безумству его подталкивают карамельные глаза. Парень, что лежит на соседней кровати, на самом деле земное воплощение солнца. Это Минхао понимает следующим утром, когда, назвавшись Джуном, тот протягивает руку с просьбой начать знакомство с чистого листа. Ослеплённый солнечными лучами, что без зазрения совести пробрались в палату через окно, он щурится, на миг теряясь — соревнуются ли чужая улыбка и отпрыски небесного светила между собой в яркости? Словно под гипнозом Минхао принимает руку и неосознанно делает первый шаг навстречу свету. На мгновение солнце тускнеет. Карамель теряется в бескрайнем небе чужих глаз, но не находит в них сочного зелёного луга. — Знаешь, ты невероятно красив, Минхао. Но при этом, я почти уверен, также удивительно неприступен.       Что-то в этих словах заставляет сердце сжаться, выбивает кислород из лёгких, кружит голову. Он закрыт на несколько замкóв, скрыт за тысячью дверьми, завален колкими словами и ими же ранен настолько, что вот-вот и станет смертельно опасно. Потому возвращается на землю, где солнце не так сильно обжигает, и хоронит джуновы слова глубоко в сердце, не способный принять их со всей искренностью. Однако теперь тревога ощущается лишь поверхностно.       Чем больше Джун позволяет о себе узнать, тем больше Минхао понимает, что более светлого человека в своей мрачной жизни он не встречал. Его любовь к шуткам видна невооружённым глазом и каждый раз заставляет улыбаться до боли в щеках, искорки в глазах заражают, а задорный яркий смех будто невзначай окутывает теплом. Минхао неожиданно хорошо с этим человеком, но он отчаянно старается выяснить для себя причину такого чувства. Попытки оказываются безуспешными, потому как всякий раз карамельные глаза смотрят пытливо, чего-то ждут и, в конце концов, незаметно присваивают всё внимание себе.       Спустя четыре дня Минхао понимает, что ему особенно полюбилось совместное чтение по ролям. Быть слушателем чужого актёрского таланта очень приятно, он действительно восхищён умением управлять своими голосом и чувствами. Каждый такой раз заканчивается искренними апплодисментами, от которых у Джуна очаровательно пунцовеют уши. Но уже спустя пару минут он делится новой увлекательной историей из своей на удивление насыщенной жизни и абсолютно забывает про былое смущение.       Краски нового знакомства делают прошедшую неделю самой яркой из тех, что когда-то была в его жизни. И пусть некоторые вещи всё же огорчают до неприятных скручиваний в животе, они не способны утопить в чувстве одиночества или тягаться с уютом карамельных глаз. За неделю пребывания в больнице Минхао лишь притуплённо ощущает безразличие собственных родителей к его состоянию, прокручивая в голове всего одну мысль о том, что они хотя бы удосужились приехать к нему после госпитализации. Однако, будучи в коме, он упускает это событие и знает о нём только благодаря Джуну.       Одним из ленивых вечеров, когда, в очередной раз увлёкшись слушанием книги, Минхао вздрагивает от звука пришедшего сообщения, тёмные тучи сгущаются над ним. Разочарование растекается в груди жгучими ядовитыми веточками, стоит увидеть короткий сухой вопрос о самочувствии. В этот момент ему думается, что было бы куда лучше, если бы родители не напоминали о себе до самого конца, нежели укололи глупой бесчувственной формальностью. Джун легонько трясёт его за плечо, замечая за Минхао странное погружение в самого себя, и невольно ловит глазами единственное сообщение. Губы поджимаются в раздражении, а тело поднимается со стула слишком резко, чтобы не почувствовать боли при движении. Именно потому он сгибается у кровати, хватаясь рукой за живот и морщится с негромким стоном.       Откладывая телефон, Минхао испуганно смотрит на парня и неуверенно касается спины невесомыми поглаживаниями. — Врач тебе говорил не делать резких движений, — брови хмурятся, — Твоя рана ещё не зажила.       Джун мотает головой из стороны в сторону в безмолвной просьбе не беспокоиться. С глубоким вдохом он выпрямляется и вытаскивает из прикроватной тумбы две небольшие коробочки сока, передавая одну в руки Минхао. — Сможешь подвинуться? — Минхао непонимающе смотрит на вставшего у его кровати Джуна, но слабо кивает и сдвигается к правому краю, — Не против моей компании?       Под пристальным взглядом парень забирается под одеяло и открывает сок. Краем глаза замечает отсутствие каких-либо движений, потому забирает коробочку из чужих рук и повторяет действия, чтобы вернуть обратно. Книга возвращается на колени. — Спасибо, — неловкая улыбка трогает губы Минхао. — Было бы за что. Ответишь на сообщение? Извини, я случайно увидел.       Телефон уже погас и на время скрыл причину мрачных мыслей, но Минхао всё же приходится разблокировать его вновь. Он не скрывает открытый чат, так же как и не слишком тёплые отношения с родителями. Тем более, Джун не дурак и видит полное отсутствие беспокойства с их стороны. Навещали ли они сына хотя бы раз, не считая того, котрый он видел собственными глазами? Ответ очевиден, а грусть в небесных глазах заметна невооружённым глазом. — Знаешь, у меня даже нет желания с ними разговаривать, — голова падает на плечо, и Джун позволяет Минхао такую вольность, — но стоит всё же ответить.       Пальцы бегают по клавиатуре, однако совсем недолго, лишь для того, чтобы напечатать короткое "нормально, иду на поправку". Не дожидаясь появления значка, оповещающего о доставке сообщения, он закрывает чат и блокирует телефон. Груз с плеч спадает, и остаётся надежда на отсутствие продолжения разговора. Лишь сейчас коробочка в руке снова привлекает внимание, и Минхао, наконец, отпивает сок, одновременно поднимая голову с джунова плеча. — Продолжай, пожалуйста. Что там с моим милым на С? — Я люблю моего милого на С., потому что он Счастливчик, — Джун повторяет слова Алисы и пускает смешок. — Да-да, и ненавижу, потому что он сердитый. Я, кажется, вспомнил, — он заглядывает в книгу и полусидя укладывается на подушке, прикрывая глаза.       Джун возобновляет чтение и замолкает только через полчаса, чувствуя на своём плече тяжесть головы. Мирное сопение слышится под самым ухом и до невозможности умиляет. Понимая, что на сегодня сеанс окончен, он аккуратно перекладывает Минхао на подушку, побольше накрывает одеялом и свешивает ноги с края кровати, готовый идти на свою. Лёгкая хватка на запястье возвращает тело обратно, и, опешив, Джун не сразу понимает, что его держит. Чужие глаза всё также закрыты, но рука не даёт уйти. С лёгкой улыбкой он возвращается под одеяло, вновь укладывая Минхао себе на плечо, и убирает его руку с запястья, поддаваясь странным чувствам и переплетая их пальцы. — Минхао, ты не снял линзы, — еле слышимым шёпотом сообщает парень. — Не важно, давай уже спать, — совсем тихо, обдавая горячим дыханием кожу на шее.       И Джун не находит в себе сил спорить с этим человеком, прикрывает глаза, оставляя включённый свет на медсестер, вышедших в ночное дежурство, вскоре теряясь в забвении.       Женщина, в чьем лице читалось явное намерение разогнать бодрствующих больных, застывает на пороге палаты, разглядывая представшую картину. Морщинки на немолодом лице перекатываются в лёгком недовольстве, но она щёлкает выключателем и уходит, любезно делая вид, будто ничего не видела.       А Минхао, наконец, встаёт на ноги. Долгое лежание доводит до нетерпеливого зуда в теле, но сейчас наслаждение растекается по конечностям, и он блаженно улыбается. Теперь в столовую они будут ходить вместе с Джуном, что делает перспективу трапезы более привлекательной. В расписание добавляются новые процедуры, предвещая большую работу над восстановлением. Тем не менее, ему значительно лучше, хотя обезболивающие всё ещё не отменяются. Каждый день приближает к выписке, вместе с тем делая яснее осознание нерадостной мысли: Джун выпишется значительно раньше него. Больше всего раздражает страх, что нашептывает о прекращении общения. Наверное, это единственный человек, с которым терять связь будет болезненно, хотя казалось бы, их знакомство длится всего ничего. И за это короткое время удаётся прочно привязаться к юноше с карамельными глазами.       Джун лежит поперёк кровати Минхао, свесив ноги, и внимательно его слушает, когда в коридоре поднимается лёгкий шум и различаются голоса. Дверь в палату открывается, и на пороге предстают средних лет мужчина и женщина в белых больничных халатах. Последняя очень сильно напоминает Джуна, и Минхао сразу понимает, кто к ним пришёл. — Джун-и, привет. Как твои дела? — женщина ярко улыбается и подзывает сына к себе в объятия.       Парень радостно здоровается и принимает их, а отец ставит небольшой пакет с гостинцами на прикроватную тумбу. На этом моменте Минхао чувствует, что его присутствие здесь будет лишним, потому тихо здоровается и незаметно проскальзывает к двери. — Минхао, куда ты? — голос Джуна останавливает его у самой двери. — Выйду, не буду мешать, — он неловко улыбается, касаясь ручки двери. — Да брось, всё это ерунда, — добродушно подхватывает женщина, — Джун о тебе много рассказывал. Пойдём сюда, будешь тыквенный пирог? Ещё тёплый.       Минхао застывает на пару секунд, не ожидавший такого дружелюбного отношения, и растерянно смотрит на Джуна. Выдерживая пристальный взгляд, тот всё же почти незаметно кивает головой в призыве согласиться. Приятное тепло расползается в груди, разжигая нежданное счастье. Пирог оказывается до невозможности вкусным, а Джун полной копией своих родителей — вот уж, действительно, яблочко от яблоньки. В этой компании не ощущаешь себя лишним, наверное потому и с соседом по палате удалось удивительно быстро наладить отношения. О новом друге удалось узнать много интересного с уст его родителей, и между тем эти истории лишь прибавили ему забавности.       Слабый смех прерывается, когда довольная женщина сообщает весьма значимую для Джуна новость: его выписка запланирована на следующий понедельник. Минхао находит в этом только хорошее, но тем не менее лёгкая грусть рождается в его сердце. Через четыре дня одиночество замучает в безжизненных больничных стенах, и он даже не представляет, есть ли надежда на общение, или же, покинув палату, этот человек растворится и исчезнет из его жизни навсегда. Вместе с джуновыми родителями его голову покидает и спокойствие, оставляя осадок лёгкой грусти. И хотя проведённое время было в самом деле ценным, воспоминания о нём будут саднить раздражающей печалью.       День «икс» подкрадывается не то чтобы совсем быстро, но и не так медленно, как хотелось бы. В их палате лёгкая суматоха, Джун старается собрать все вещи и ничего не пропустить, а Минхао только подсказывает, особо не путаясь под ногами. Без части вещей комната кажется наполовину пустой, а уже спустя минут двадцать становится совсем тусклой. Отец парня любезно забирает сумку в машину, не давая таскать сыну что-то тяжелее небольшого портфеля, и оставляет попрощаться.       Джун неловко стоит в центре палаты, заодно осматриваясь в последний раз, а потом недолго, но открыто изучает Минхао, сидящего на кровати. Тот опускает глаза, почему-то не в силах задержать зрительный контакт надолго, но краем глаза замечает движение. Руки разведены в стороны в приглашающем жесте, и улыбка тёплая-теплая. Единственный вопрос, что гложет сердце и кости никак не срывается с губ. Он подходит и падает в объятия, прикрывая глаза от наслаждения и чувствуя горячие джуновы ладони у себя на спине. Стоит одной из них подняться к его макушке и нежно растрепать волосы, руки непроизвольно сжимают ткань теперь уже не больничной, а обычной фланелевой рубашки.       Секунды или минуты, но время стремительно убегает, потому Минхао отстраняется. Глубоко вбирает в лёгкие воздух и почти произносит волнующие слова, однако оказывается прерван: — Мне ещё на перевязку сюда ходить, поэтому не скучай, буду заглядывать, — Джун заговорщически улыбается и сверкает хитрым прищуром, позже всё же замечая попытку Минхао задать вопрос, — Ты хотел что-то сказать? — Ты уже ответил на мой вопрос, — он отрицательно качает головой, вовсе не скрывая яркую улыбку.       С этого момента в палате остаётся один лишь Минхао.       Следующие два дня Джун исправно заглядывает к нему ближе к четырём дня, и сейчас с лёгким воодушевлением усаживается на его кровать, но в этот раз с небольшим пакетом в руках. — Это тебе, — лезет внутрь и торжественно вытаскивает мандарины, — Ты говорил, что очень любишь их. — Ух ты, не стоило, правда, — в руках оказывается пакет, а после свиснутый Джуном мандарин, — Спасибо большое. — Всегда к вашим услугам, господин Су, — он делает шуточный поклон и смеётся.       Минхао кладёт в рот дольку мандарина и засматривается. Кажется, будто он самый настоящий мотылёк, что летит на свет, и вот-вот ослепнет от его яркости. Так тепло. — Как твоя рана? — Лучше, — Джун тоже жуёт мандарин, мыча от удовольствия, — Заживает, жаль только шрам останется. — Ты запомнил того подонка? — в голосе слышится сожаление. — Я его не знаю, но знает моя одногруппница, на которую он полез с ножом, — Минхао понимающе хмыкает, — Выяснилось, что это какой-то её одержимый поклонник с очевидными бедами с башкой. Когда тебя ещё не положили сюда, здесь крутилось много полицейских, так что этот урод уже отбывает наказание.       Слабая улыбка появляется на лице Минхао, но в целом исход событий его устраивает. Как обычно Джун уходит спустя полтора часа с обещанием прийти завтра.       Следующим утром он просыпается не от дребезжания будильника, но от лëгких поглаживаний по плечу. Кровать под ним прогибается, заставляя открыть глаза в сонном недоумении. Блестящая карамель внимательно разглядывает его лицо, а улыбка расцветает подобно подснежникам ранней весной. Наконец-то ему удаётся вновь увидеть необыкновенную красоту, которую Минхао так старательно прячет от других. Его глаза завораживают будто пляшущие языки пламени, но они также кристально чисты как вода. Наваждение рассеивается сразу после резкого поворота головой в сторону. Зажмурившись и прикрывая ладонями лицо, Минхао дрожащим голосом просит: — Не смотри, пожалуйста. Отвернись на пару секунд, — он выдерживает паузу, за которую никто не роняет ни звука, — Ты не смотришь?       Пальцы нерешительно раздвигаются, образовывая небольшую щёлку, но тут же смыкаются. Карамельные глаза с удивительной внимательностью ловят каждое его движение, а их хозяин даже не смеет шелохнуться. Сердце замирает. — Джун, прошу...       Руки отнимают от лица, а щёк касаются ладонями. Большие пальцы со всей присущей им нежностью поглаживают сомкнутые веки, выбивая остатки воздуха из лёгких. — Хао-Хао, я ничего красивее в своей жизни не видел.       Слова превращаются в лёгкий туман, что растворяется в воздухе, но оставляют осадок. Тишина не нарушается. — Не прячься, пожалуйста, — Джун прижимает Минхао к груди и обнимает, сцепляя руки в замочек за его спиной, — Твоя гетерохромия — вовсе не повод скрывать себя настоящего. Это дар, который делает тебя самым необыкновенным. Понимаешь?       По щеке стекает слеза и щекотит джунову оголённую кожу на шее. Единственная капелька, оброненная Минхао, ощущается жгучей болью и обидой, которые тому приходилось всё это время держать в себе, невзирая на колючки, шедшие к ним в комплекте. Не исключено, что там, внутри, изодранная до крови плоть, и страх дать кому-то дотронуться до того места настолько велик, что может только скрывать настоящее в целях безопасности. Нельзя позволить ране гноиться.       Но сейчас Минхао растворяется в объятиях и на время отпускает путаницу мыслей на волю, оставляет кристальную чистоту и покой. Как бы руки не тянулись к линзам, его тело крепко прижимается к Джуну и никуда не может сдвинуться. В животе странная смесь эмоций, которые поочерёдно либо тянут до неприятной, но терпимой боли, либо распирают от некоего воодушевления. — Ты посмотришь на меня? — шелестящим бархатом звучит в самое ухо, рождая огромное количество мурашек.       Сомнение не отпускает. Он чувствует джуновы пальцы в своих волосах и плавится, всё же решаясь сделать небольшой шаг навстречу свету — его личному солнцу. Уподобляясь недавним действиям парня, поворачивает голову и также в самое ухо негромко шепчет: — Я хочу попробовать.       Но именно в этот момент дверь в комнату приоткрывается, впуская женщину в возрасте. Из головы вылетает, что по утрам обычно проверяют состояние пациентов. Они отстраняются друг от друга, алея щеками и упорно делают вид, будто ничего не произошло. Джун весело здоровается, а Минхао неловко до чёртиков, поэтому от него слышно лишь тихое «доброе утро». Женщина озадаченно смотрит на парней и цокает, вспоминая некогда прошедшее ночное дежурство. — Доброе утро. Мальчики, я бы не советовала вам так очевидно показывать свои чувства, — подбоченясь, она принимает наставляющий вид, — Я в очередной раз могу закрыть глаза, но вам просто везёт, что ловлю вас именно я. Зайду попозже, пожалуй.       Дверь закрывается. Щеки алеют с удвоенной силой, стоит осознать смысл слов. Зрительный контакт глаза в глаза, и полное отсутствие мыслей о попытке спрятаться. — Кажется, — Джун пускает неловкий смешок, — она подумала, что ты и я... Что мы в отношениях. — Неловко вышло, — так же смущённо бубнит Минхао, прежде чем вспоминает об отсутствии линз в глазах.       Непроизвольно голова опускается, и приходит осознание неготовности уверенно и открыто показывать самого себя. Настрой сбит и временная уверенность потеряла срок годности. Джун лишь треплет Минхао по волосам и встаёт, дабы более не смущать и не посягать на комфорт. Прощается как всегда лучисто, весело, так, что и грустные мысли с полчаса держут планку "выше ноля". Однако стоит двери закрыться, с губ всë же срывается тяжёлый напряжённый выдох, а рука тянется за линзами. Все-таки, привыкая жить в клетке, совсем забываешь, что значит быть свободным.       Явное разочарование плещется в глазах, от которого у Минхао внутри что-то неприятно скребется. Они виделись ровно тридцать два часа назад, и мысли, оставшиеся после вчерашней встречи, не давали покоя всю ночь. Результата так и не получено, однако сделан весьма печальный вывод: кажется, снять линзы страшнее, чем броситься с десятого этажа или угодить в лапы к тигру. И он ненавидит самого себя теперь уже не только за врождённый "брак", но и за позорную трусость. Джуну можно довериться, можно, наконец, разрешить ещё кому-то знать неприятную правду. Кроме того, искренность этого человека необыкновенно поражает, и ранить именно эту сторону его личности — самое последнее, что когда-либо мог бы пожелать Минхао.       Но страх. Страх оказывается сильнее любых желаний, давит грузом вины на плечи, потому как чужие попытки возродить в нём хотя бы крохи уверенности бесследно исчезают где-то в полутьме кошмаров и заблуждений. За ними следом исчезает и Джун. Непонятно сколько проходит времени, но из сегодняшней встречи запоминается лишь грязная лужа разочарования и колит, колит в самое сердце. Вечером ужин остаётся нетронутым, аппетит пропадает, так же, как и настроение. Под тяжестью мрачных мыслей он проваливается в беспокойный сон, то и дело просыпаясь от ноющей боли в рёбрах. И когда, кажется, удаётся по-настоящему уснуть, солнце выходит на охоту, пускает своих гончих — лучи, что находят цель на раз-два и стреляют прямиком по глазам.       Но из противной полудрëмы его вытаскивают вовсе не они. Вновь плеча касаются, настойчиво поглаживая до самого пробуждения. Испытывая явное дежавю, Минхао беспечно открывает сонные глаза, застланные туманной дымкой. Джун сидит на краю кровати с умиротворенной улыбкой и затмевает собой все солнечные лучи. Интересно, можно ли привыкнуть к такому? Всё же сумятица в голове выстраивается по полочкам не сразу, и доселе блаженная улыбка сменяется поджатыми губами. Достаточно резко сев на кровати, он отворачивает голову в попытке скрыть свои глаза и тянется к прикроватной тумбе, застывая на полпути. Обвивая ладонью запястье, его руку останавливают, а после и вовсе переплетают пальцы. Кожа в месте прикосновения неожиданно пульсирует, что становится причиной какой-то приятной тяжести в животе. — Доброе утро, Хао-Хао, — Джун переплетает пальцы второй руки, препятствуя любому движению, и просит Минхао поднять голову. С тяжёлым вздохом тот всё же выполняет просьбу, — Хочу попросить, чтобы ты никогда не прятался от меня, — с перерывами на нежный шёпот губы касаются поцелуями-бабочками сначала одного сомкнутого века, затем другого, — Потому что я, на самом деле, заворожен твоей красотой.       Воздух кончается в лёгких. Словно при спуске с американских горок, сердце замирает, дух перехватывает, а стены вокруг, несомненно, начинают двигаться. Раскрывая глаза от удивления, он и вовсе забывает, что прятал их совсем недавно. Секунда. Другая. Он тонет в этой карамели, отнюдь не боясь захлебнуться. Тонет и понимает, что нравится, что одна доза может стать началом серьёзной зависимости. Поддаваясь новому чувству, Минхао не прячется, лишь смущённо позволяет кидать восхищённые взгляды на себя. Неужели "это" может кому-то нравиться? До неповторимых искр восторга в глазах? В конечном итоге, он не выдерживает и несмело шепчет: — Скоро должна прийти медсестра с утренним осмотром. — Мне глубоко плевать, Хао-Хао.       И ему действительно плевать, даже когда женщина заходит в палату и спрашивает о самочувствии Минхао.       Минхао же чувствует прикосновения паутинок счастья, которыми теперь он обмотан с ног до головы, и с глупой улыбкой провожает глазами спину, пока её хозяин скрывается за дверью. Оказывается, стоит всего лишь отпустить себя, не держать в клетке и довериться хотя бы одному, но человеку. После этого становится легко дышать даже со сломанными рёбрами, и Минхао искренне благодарит судьбу за это злополучное дерево и разбитый мотоцикл. И также безразмерно благодарен Джуну, что следующие два дня, нарушая привычный график, будит его по утрам со словами, от которых каждый раз замирает сердце. Минхао более судорожно не тянется за линзами, лишь застенчиво бегает глазами по комнате, боясь поймать ими вязкую карамель. И чувствует, чувствует внимательный обжигающий взгляд. Тем не менее, такое внимание оказывается до чёртиков приятным.       На третий день сон прерывается дребезжанием будильника. Джун не приходит с утра, но предупреждает, что будет после четырёх. Движимый идеей, от которой, он предполагает, тот будет счастлив, Минхао глубоко вдыхает и откладывает линзы на тумбу. Предвкушение реакции доводит до дрожи. Дверь привычно скрипит, и ей бы уже, наконец, смазать петли. В проходе появляется блондинистая макушка, её владелец широким шагом преодолевает расстояние до кровати. На мгновение теряется и застывает, прежде чем прижать ладонь ко рту, обуреваемый восторгом. — Хао-Хао, ты правда.., — палец указывает на собственную карамель, — Сегодня без линз? — Я подумал, что ты будешь рад, — Минхао всё же жутко смущён и прячет глаза, его руки тревожно сминают одеяло, — Я хочу... довериться.       Окно закрыто, но небольшой ураган проносится по палате. Действия Джуна настолько непредсказуемы, что без сомнения напоминают неукротимую стихию. Вот он взбудораженно улыбается чуть поодаль кровати, стоит моргнуть — уже заключает в крепкие объятия. Минхао лишь кривится и легонько бьëт по спине, чтобы хватка не была столь сильной и не давила на больные рёбра. Видимо, Джун забывается, потому извиняется, но не собирается отстраняться. Красочные глаза неуверенно мечутся по белым стенам, всё же прикрываясь веками, и Минхао обнимает в ответ. Ничто не мешает им, даже звуки решают покинуть это место на время, позволяя слышать лишь размеренное дыхание. Настолько тепло, будто в руках самое настоящее солнце, и Су, на самом деле, давно решил, что Джун его земное воплощение.       Стрелки на часах не стоят на месте, и хотя просидеть в таком положении они могли бы достаточно долго, Джун всё же отстраняется, задерживаясь возле неимоверно красивого лица, тонет в неземных глазах и пускает мурашки по чужому телу своим дыханием. От такой близости у Минхао кружится голова, он с лёгкостью может разглядеть солнечные крапинки в темной карамели. Ещё чуть-чуть, и вселенная схлопнется, обратится пылью и рассыпется, напоследок сияя изо всех возможных сил.       Минхао зажмуривает глаза, когда Джун сокращает расстояние до минимума, касается своим лбом его и легонько трётся носами. Щемящая нежность переполняет всё тело, он плавится как масло на солнце, улыбается также лучисто, отзеркаливая улыбку Джуна, что уже сидит на кровати и ерошит ладонью собственные волосы. Внешне он кажется совсем невозмутимым, однако его уши приобретают малиновый оттенок и безжалостно выдают шторм, бушующий внутри.       После этого дня что-то меняется. Их общение до невозможности нежное, теплое, и Минхао чётко осознаёт — вот она зависимость. Мысли, в которых Джуна нет, кажутся мрачными, бесмысленными, сухими. К хорошему привыкают чересчур быстро, а эмоции, которые переполняют с кончиков пальцев ног до самой макушки дурманят и заставляют хотеть ещё больше. Никогда ещё в его жизни не было такой лёгкости. И хотя их общение кажется немного странным, порой слегка выходящим за рамки дружбы, его устраивает абсолютно всё.       Минхао выписывают из больницы спустя ещё пять дней. Ему следует следить за собой и за нагрузками, приходить на процедуры и заниматься лечебной физкультурой, но появляется возможность вернуться к привычной жизни. Несомненно, Джун находит время, чтобы купить небольшой букет нежно-розовых пионов в честь выписки, и помогает довезти до общежития вещи, которых, на самом деле, совсем немного. Он огорчается, отвыкая от небесных линз в чужих глазах, но понимающе молчит. Всё же, большое достижение, что чудесную особенность ему теперь позволяют видеть без умоляющих просьб или попыток скрыться. — Меня пропустят к вам в общежитие? — Джун скептически осматривает здание, желотоватая штукатурка которого кое-где облупилась и облетела. — Если покажешь паспорт, то да, — Минхао придерживает входную дверь, пропуская Джуна, и прошмыгивает за ним следом.       Уже через полчаса гость покидает стены общежития, оставляя на чужих губах счастливую улыбку, а в вазе, которую среди самых необходимых вещей, на самом деле, было отыскать целое приключение, нежные цветы пионов. Совершенно не беспокоясь о завтрашнем учебном дне, Минхао заваливается на кровать и рассматривает необычную для его комнаты часть интерьера. Он никогда не задумывался о том, какие чувства испытывают люди, когда им дарят цветы, но сейчас дотошно копается в своём сердце, потому что розовые лепестки одним своим видом что-то дёргают внутри. Это "что-то" будто дребезжит, как хрупкое стекло, играет трепетную мелодию, оно прекрасно, воздушно, словно сладкая вата. И это "что-то", определённо, нравится Минхао.       Когда сосед по комнате, наконец, возвращается в общежитие и застаёт не пустоту, а погруженного в свои мысли Минхао, сначала чуть ли не садится от испуга прямо на пороге. Улыбаясь во все тридцать два, подлетает к нему и обнимает совсем уж крепко, чем вызывает недовольное ворчание. Джису ругается, бурчит и крайне раздражен тем, что Су не дал свой номер телефона вовремя, когда его просили, и исчез почти на месяц, успевая отучиться жалкие четыре дня. Его сосед бывает крайне шумным, что достаточно очевидно, потому Минхао не спешил делиться ниточкой связи, дабы уберечь себя от излишней суеты. Но он даже представить не мог, что в первые учебные дни попадёт в аварию. Со старым соседом по комнате у них складывались нейтральные отношения: ты ко мне не лезешь, и я тебя не трогаю. И, естественно, ни о какой дружбе речи идти не могло. Однако после встречи с Джуном, Минхао чётко для себя решает — пора прекратить отталкивать людей и вязнуть в болоте собственных страхов.       И не ошибается. Хотя Джису ни капли не похож на Джуна, с ним ужиться и поладить тоже не составляет труда. Уже через полтора месяца в стенах университета их постоянно видят вдвоём, и эта дружба совсем отличается от той, что между ним и Джуном. С Джису она наполнена нелепыми шутками, глупыми выходками, совместными обедами и постоянными конспектами. С Джуном — тёплыми объятиями, душевными разговорами, сказками, умиротворением и безукоризненным доверием. И этот контраст заставляет мысли метаться из крайности в крайность в попытке объяснить столь очевидную разницу.       Несколько раз в неделю Джун обязательно приглашает на прогулку или в кино, и отказать ему совершенно невозможно. От улыбки щемит в районе сердца, а от звонкого смеха тянет в животе — эти ощущения настолько приятны, что своим действием дурманят будто наркотик. А от наркотика, как известно, отказаться нестерпимо трудно. Минхао и мысли допустить не мог, что когда-нибудь обзаведётся зависимостью от другого человека, из-за чего это невинное чувство слегка пугает и вселяет червячок сомнения в том, можно ли ещё всё происходящее называть нормальным. Порой отчаянная рефлексия приводит к ещё большему тупику, и именно в такой момент Джун напоминает — он самое настоящее солнце и своими лучами способен разогнать любые, даже самые густые тени.       Разрывая паутину хаотичного сна, будильник звенит ровно в девять утра. Соседняя кровать пустует, Джису к первой паре, чего не скажешь про самого Минхао. По комнате разбросана бумага, мятая и совершенно чистая, напоминая о вчерашней суете с проектом, сдача которого приблизилась неожиданно быстро. Несмотря на то, что его сосед по большей мере благоразумен и старается не оставлять всё на последний момент, с этим заданием, видимо, происходит сбой в системе. Вчерашним вечером Джису нервно стучал по столу пальцем и в торопях печатал текст, донимая Минхао просьбами поискать информацию в книгах или статьях. Он любезно оказывал посильную помощь, но лишь до того момента, пока не отрубился, сидя за столом. Джису разбудил и отвёл к кровати, всё же сетуя на свое крайне незавидное положение, а когда лёг сам — огромная загадка человечества.       Минхао любит просыпаться в полном одиночестве и радуется различиям в расписании. В такое утро ему нет необходимости торопиться и скорее надевать линзы, есть возможность дать глазам отдохнуть. На самом деле, то время, когда с Джуном ему не приходилось мучить глаза силиконом, сейчас переодически отдается в сердце сожалением и досадой. Он ни за что бы не вспомнил, как это — жить, не прячась, без страха быть пойманным и раскрытым. С Джису всё иначе: история возвращается на круги своя и начинает отсчёт с первой страницы.       Именно поэтому Минхао цепенеет с одеждой в руках, когда в комнату залетает запыхавшийся Джису. Тот ураганчиком проносится к столу, чуть не задевая застывшего Минхао. — Святые крендели, вот она родименькая, — парень хватает со стола флешку, найденную под смятой бумагой, и с облегчением оборачивается к Минхао, — Представляешь, испугался, что посеял по пути, вся работа на смарку, а тут... Ого, вау... Минхао... Твои глаза...       Голос Джису к концу монолога переходит на поражённый шёпот. Это заставляет внутри у Минхао что-то щёлкнуть. Он приходит в себя, наконец, возращая контроль над разумом, и начинает понимать, что именно произошло. Кошмар, которого так боялся, вновь превращается в явь. Убеждая себя в несмертельности случившегося, он срывается с места и запирается в ванной, чтобы осесть на пол и уронить первые горячие слезы себе на ладони. Перед глазами Джун и его слова, в которые так хочется верить, но за спиной — горький многолетний опыт и кровоточащие шрамы. Сражение между ними столь яростное, что разрывает на куски сердце.       В дверь отчаянно долбятся и умоляют открыть. Чем громче становятся всхлипы из ванной, тем взволнованнее звучит голос. Вдыхая побольше воздуха, Минхао выдавливает почти без заикания, но с явной хрипотцой: — Уходи, п-пожалуйста, Джису. Я х-хочу побыть один. — Нет, Минхао! Выйди, наконец, и обясни причину своих слез, — он уже не барабанит по двери, лишь нервно ходит по комнате, — Почему ты так отреагировал на произошедшее?       Ответа не следует, но из ванной доносится шум — что-то с грохотом падает на пол. — У тебя всё нормально? — ухом прислоняется к двери, — Эй, что ты там делаешь? — Всё нормально, — глубокий вдох и новый всхлип, — Джису, умоляю тебя, уходи.       Минхао собирает дрожащими руками упавшие с полки крема и шампуни, а затем умывается холодной водой. В голове бардак, точно так же как и в душé; рождается страшное желание выцарапать эту отвратительную зелень. Он избегает собственного отражения и прислушивается, улавливая лишь тишину. Неожиданно эта тишина оглушает. Будто под водой, глухо, всё плывёт, кажется, Минхао вовсе находится не в этой комнате. Он снова оседает на пол и прижимает колени к груди, опускает тяжёлую голову на них и старается успокоиться. Как Джуну удалось вытащить его из сооружённой собственными руками клетки? Случившееся доводит почти что до истерики, но, вспоминая слова этого солнечного юноши, Минхао пытается смириться и поверить, что в нем нет ничего страшного или отвратительного. Всего лишь разный цвет глаз, который странному Джуну почему-то так нравится.       С пустой головой и влажными глазами Минхао сидит неопределённое количество времени. Ничего его не трогает, пока ушей не достигает такой родной голос. — Хао-хао, давай мы поговорим. Джису ушёл, здесь никого кроме меня, — ласково, с нотками печали.       Минхао подрывается, на мгновение принимая голос за галюцинацию. Всё становится на свои места — костлявые пальцы тревоги перестают сжимать сердце, тяжесть с плеч с грохотом валится на плитку, а тело бросается в тёплые объятия. Рука по привычке начинает перебирать волосы, пуская волну мурашек по коже. Наркотик. Минхао был абсолютно прав, когда задумывался о зависимости. Они перебираются на кровать, садятся и Джун прерывает умиротворенную тишину первым. — Хао-хао, Джису мне всё рассказал, — он отстраняет растерянного Минхао от своей груди и заглядывает в глаза, что сводят его с ума. Одинокая капля скатывается по щеке, и Джун ловит её большим пальцем, стирая влажную дорожку, — И он не считает это пугающим или отвратительным. Я уже говорил тебе, что ты самая настоящая драгоценность. — Джун-и, я правда стараюсь. Но мне так страшно, — он прикрывает глаза и трётся о руку, которую Джун оставляет на его щеке. — Первое время будет действительно страшно, но он мне показался неплохим человеком. И я всегда рядом, хорошо? — Минхао кивает, всё же снова роняя слезы, но в этот раз от щемящей нежности и безграничной благодарности. Он будет стараться. Ради себя. Ради Джуна, что искренне считает его особенным.       Чьи руки сейчас с огромной нежностью стирают горячие слезы с его лица.       Пальцы перестают бегать по коже, и Минхао тратит все силы на то, чтобы наконец, прекратить этот водопад. Вся сосредоточенность раскалывается, когда щеки под самым глазом касаются мимолетным поцелуем. Затем чуть ниже, ближе к носу. Он вздрагивает всем телом, когда губы прижимаются к правому веку, а затем, увеличивая темп, Джун осыпает всё лицо трепетными поцелуями. Воздуха категорически не хватает, Минхао пытается урвать хотя бы глоточек. Лёгкая дрожь пробивает от нежности чужих поцелуев-бабочек, от того, как филигранно они огибают его собственные губы. Он упускает момент, когда в мгновение потемневшая карамель тонет в его собственных глазах. Что-то искрится, взрывается, но ничего не способно заставить отвести взгляд.       Джун смотрит внимательно в завораживающие глаза и, не разрывая зрительного контакта, секундным поцелуем все-таки касается губ на пробу. Из Минхао вырывается дрожащий выдох. Его рука инстинктивно сжимает джуново плечо, а глаза искрятся подобно бенгальскому огню. Не встречая сопротивления, Джун повторяет действие во второй раз. Тут же теряя контроль, он кладёт свои руки на чужие пунцовые щеки и осторожно касается губ ещё три раза. Минхао кажется, что он находится не в этой комнате, не на этой планете. Ему настолько хорошо, что он зажмуривается от удовольствия. Громадной волной накатывает понимание той самой разницы между Джуном и Джису. С Хоном они вряд ли будут дарить друг другу трепетные поцелуи, вряд ли от его прикосновений по коже рассыпятся мурашки и в животе запорхают бабочки. От Джуна кружится голова, в лёгких кончается воздух, его мало и одновременно слишком много, он заполняет все мысли Минхао.       И сейчас в его голове остаётся только пустота, потому что имеет значение лишь то, как Джун начинает сминать губы в нежном поцелуе. Несмело, аккуратно, бережно, будто Минхао — те самые лепестки подаренных пионов. Он отвечает, руки обнимают за шею, прижимают ещё ближе. Губы приятно жжёт, сердце тоже горит огнём. Джун в последний раз оставляет мимолетный поцелуй, больше похожий на касание, и кладёт голову на плечо Минхао. Трётся носом о кожу шеи и крепко обнимает, не забывая о сломанном ребре. — Если бы уровень красоты измеряли временем, ты бы был вечностью, — хриплым шепотом заключает Джун куда-то в шею. — Вычитал где-нибудь? — Увидел в интернете и сразу подумал о тебе, — он вновь восстанавливает зрительный контакт и тепло улыбается лёгкому туману в глазах Минхао, — Хао-хао, ты мне нравишься до ярких искорок перед глазами.       Минхао прикрывает ладоням лицо, не веря чужим словам. Это ведь, на самом деле происходит с ним? Джун такой замечательный человек, такой драгоценный, и именно он признается ему в симпатии. Счастье плещется, льётся через край. Просыпается уверенность. — Ты мне тоже нравишься, и я не знаю, что с этим делать, — за стуком сердца не слышно собственных слов, но чувствуется облегчение. — Просто оставь так, как есть, — Джун вновь касается чужой щеки лёгким поцелуем, — Ты согласен со мной встречаться?       Все-таки уверенность понемногу испаряется, оставляя на его месте смущение. После этих слов Джун опускает голову и прижимает ладони к горящим щекам. Вполне возможно, что с минуты на минуту в этой комнате разразится страшный пожар. Или зажжëтся новая звезда. — Джун-и, я так счастлив, — он бросается на парня с объятиями и валит обоих на кровать, удобно устраиваясь на чужой груди. Сердце оказывается настолько близко, что ему удаётся различить бешеный стук, почувствовать вибрацию легких ударов, — Конечно, согласен. — Я тоже неимоверно счастлив, Хао-Хао.       И, кажется, никто сегодня на парах так и не появится. Джису находит их ближе к вечеру спящими в обнимку на кровати. Минхао утыкается лицом в район ключиц Джуна и тонет в его объятиях. Непроизвольная улыбка лезет на лицо от этой картины, а события минувшего утра отходят на второй план. Он будит их, когда Джуну оставаться дольше в общежитии уже нельзя. Как только один из них покинет эту комнату, начнётся серьёзный разговор, к которому оба готовились весь день. И сейчас сонный Минхао испуганно смотрит на Джису, но всё же разными глазами. Не скрывается. Джун посылает Хону ободряющий взгляд, а Минхао целует в макушку, прежде чем попрощаться. Наблюдать за действиями этих двоих оказывается неожиданно неловко. Что-то между ними искрится, трогает чрезмерно видимой нежностью.       Но всё исчезает с уходом Джуна. Минхао заламывает пальцы на руках и опускает голову. Не решается начать. — Минхао, ты, извини меня, идиот, — Джису бросается с места в карьер, присаживаясь на чужую кровать, — Ты в курсе, как напугал меня сегодня? — Извини, пожалуйста. Я сам до чёртиков испугался. Твоё появление было настолько неожиданным, что застало меня врасплох, — он закусывает губу, чувствуя разливающееся внутри сожаление. — Ладно, не будем на этом акцентировать внимание, — Джису берёт руки Минхао в свои, чем заставляет его поднять, наконец, голову, — Теперь поговорим о твоей... особенности. Самое главное, что тебе нужно запомнить: твои глаза — исключительное дополнение, твоя изюминка. И она, действительно, прекрасна. Я бы не хотел, чтобы ты скрывал её, по крайней мере, от меня. — Теперь уже и не получится, — нервно смеётся Минхао. — Я хочу, чтобы ты был рядом со мной настоящим. К чему вся эта нервотрёпка с линзами? Мы ведь друзья, хотя и не столь давние, — Джису ободряюще улыбается и сжимается ладони Минхао в своих. — Джису... Я так благодарен. Спасибо, что это для тебя не проблема, — он заключает парня в объятия и чувствует, как ещё одна гора спадает с плеч, — Я больше не буду прятаться от тебя.       Джису легонько похлопывает по спине и обнимает в ответ. — Вот и хорошо.       Дни идут своим чередом, и Минхао понимает, что в его жизни начинается светлая полоса. Нет больше напряжения по утрам, нет страха быть раскрытым, но появляется понимание, что так ощущается свобода, которой он сам себя лишал. Всякий раз, когда Джун восхищается его глазами, сердце пропускает удар, и он правда начинает верить в свою красоту.       Всего два человека смогли сделать его жизнь счастливее. Яркое солнце, чьи лучи стали причиной того, что его цветок, наконец, распустился, и игривый дождик, что не дал увять в самом начале цветения без воды. И, наверное, цена за это — два сломанных ребра.