***
Лорд Ротман не верил в любовь, особенно — с первого взгляда. Ему нравилось быть привлекательным, лишать покоя девиц и, чего греха таить, их матерей, однако любил ли он хотя бы одну из многочисленных пассий? Очень вряд ли. В половине случаев лорд Ротман даже не утруждал себя запоминанием имён. Оставляя за людьми право обитать в мире иллюзий, он относился к высоким чувствам как к сказке и ничуть не тяготился одиночеством. Затем приключилась Анфиса. Прекрасная, волевая — такая, что ему, прежде не страдавшему косноязычием, никак не удавалось отыскать подходящие слова даже на родном английском. Они то бросались врассыпную, то распадались на отдельные гласные и согласные, то сбивались в застревавший в горле тугой плотный комок. Лорду Ротману стало не до кокетства и игр в галантного кавалера; оказавшись один на один с незнакомыми прежде эмоциями, он не понимал, как так вышло и как быть дальше. Бежать в Англию? О, любовь к Анфисе достала бы его и там! С каждым днём лорд Ротман всё больше напоминал себе раненого зверя, готового схорониться в самом тёмном углу и молиться, чтобы его не нашли. Не обнаружили. Не заставили посмотреть реальности в глаза и признать: он заблуждался. Глубоко.***
— Нам нужно поговорить, — выпалил он вместо пожелания доброго утра. Подходил к концу первый месяц его пребывания во дворце; за это время лорд Ротман весь извёлся и, проснувшись однажды, подумал: к чёрту. Душа требовала решительных действий. Лёжа в постели под пение птиц, он проработал признание до мельчайших подробностей с учётом нескольких вариантов реакции на него, страшно разнервничался и даже перехотел завтракать. — Ла-а-адно, — протянула Анфиса с явным недоумением в голосе. Осторожно уточнила: — Вы уезжаете? — Нет-нет, что вы! — Что-то случилось? Вы сегодня сам не свой… так! Предлагаю отправиться в вашу комнату и всё обсудить. От изумления лорд Ротман подавился воздухом: — Разве вам можно ко мне? — Мне можно везде, — сообщила Анфиса и взяла его за руку. — Это же мой дом. Пойдёмте! И ему ничего не оставалось, кроме как проследовать за ней. Заперев за собой тяжёлую деревянную дверь покоев лорда Ротмана, Анфиса плюхнулась в кресло и, устроившись поудобнее, объявила: — Я вся внимание, — и он тут же всё позабыл. Гениальный план провалился, но отступать было поздно и некуда, поэтому лорд Ротман вздохнул и сказал как есть: — Я люблю вас. — И я вас тоже, — четыре простых слова буквально сбили его с ног. Боясь упасть в обморок, лорд Ротман резко сел на кровать и уставился на совершенно не выглядевшую удивлённой Анфису; его бросило в жар. Он переспросил, как последний дурак: — Wait, do you mean it? — Извините? — Правда любите? Анфиса встала, нахмурив брови. Подошла к лорду Ротману и опустилась совсем рядом с ним, а после коротко, невесомо тронула губами его мягкую щёку: — Правда. Чистая правда. Какой же вы всё-таки… — она вдруг осеклась, призадумалась и разочарованно проворчала: — Никак не подберу слово, представляете? Он представлял. Впрочем, сейчас любые слова, даже самые поэтичные, казались неуклюжими и пошлыми, неспособными передать и сотой доли его — и её — переживаний. Всё было не «замечательно», не «изумительно» и не «великолепно». Было хорошо. Хорошо — и этим всё сказано.