От несчастных людей одни проблемы

Они всегда прячутся, не дают лишним словам и взглядам выбраться наружу, ограждают себя клетками показного равнодушия. Маска становится реальностью в попытке избежать лишней боли. Честер думает, что это глупо: подчиняться правилам, которые делают только хуже. Глупо следовать по стопам бесчисленных напуганных людей, которые видят в чужой любви угрозу; глупо быть той дрожащей тварью, которой не дают покоя чьи-то чувства; глупо разбрасываться словами и еще глупее начинать действовать всерьез, избавляясь от неугодных. Честер мог бы так описать кого угодно, любую проблему, существующую в Ревашоле — за пределами этой гнилой заводи люди определенно должны быть терпимее друг к другу, — любой косой взгляд и попытку самостоятельной расправы в мире победивших предпринимателей и их послушных копов (а по факту свиней и свиней потолще). Честер ненавидит оказываться тем, кто глаголет истину, поэтому не влезает на постамент отчаянной болтовни в пустоту. Он просто приходит к Жану и приносит новую бутылку. — Однажды им надоест, — говорит Честер, чтобы заполнить пустоту в разговоре. Они сохраняют между собой приличную дистанцию. Достаточно близко, чтобы сойти за крепкую дружбу, но недостаточно для того, чтобы вызвать неодобрительные взгляды. Это Честер тоже ненавидит: кому какое дело, чем занимаются увлеченные люди? Пьют, трахаются или бьют друг другу морды, в пьяном угаре рассказывая о неудачном браке. Жан просто пьет, поэтому тем, кто рассказывает, снова приходится быть Честеру. — Не забивай себе голову, Вик, — слова Честера можно принять за странную попытку утешения. Увы, Жан остается глух к гласу своей огненно-рыжей совести и попыткам вывести на диалог. Честер меняет стаканы, тарелки, бутылки, виртуозно жонглирует порциями алкоголя, пытаясь удержаться на грани между «интеллигентно выпить» и «нажраться в слюни». Жан, конечно же, не оценит попытку — он просто принимает всё, что дает ему Честер. А Честер… Вместо выпивки Честер хочет протянуть ему руку. Хочет коснуться пальцами шершавой, обветренной на морозе кожи, обнять пальцами запястье, провести подушечками по ладони, зная, что щекотка обязательно вызовет мурашки. Честер хочет слишком много всего и сразу, но лишь крошечная часть из этого ему доступна. Прикосновения украдкой, взгляды из-под ресниц, пьяные объятия, как будто тебя сейчас стошнит — увертки, которые приходится использовать, чтобы стать на секунду ближе. Жан видит, что он пытается сделать, но не отталкивает Честера. И не пытается притянуть к себе, в общем-то, тоже. — Пойдем домой? — спрашивает Честер, устав бороться с молчаливой отчужденностью. — Дома уж точно должно быть лучше. Жан опускает стакан на стол. — Хорошо, — говорит он. Его голос кажется тусклым и серым, как утренний туман. Честер любит туман и дождь, барабанящий по окнам, но иногда серого в жизни становится слишком много. Они расплачиваются с барменом (косых взглядов в их сторону тут же становится на один меньше), собирают вещи и шаткой походкой выбираются наружу. Холодный воздух отрезвляет голову, но Честер всё равно льнет к Жану, делая вид, что это — самая естественная вещь на свете. Все знают, что офицеры РГМ не бросают в беде товарищей. Ветер подталкивает в спину, и пустые улицы наполняют Честера отчаянной смелостью. Он смотрит Жану в лицо, в полутьме разглядывая резкие черты, ставшие еще острее из-за притаившегося раздражения, и на щеке украдкой оставляет поцелуй. Жан вздрагивает, будто от ожога, и поворачивается к Честеру. — Ты сумасшедший. — Да, — Честер не отрицает очевидное. — Но не безумнее других. Жан молчит. Может, подбирает слова для гневной отповеди, а может, пытается успокоиться и не ударить Честера — в его голове всегда слишком много мыслей, и Честер знает, что для Жана это часто выходит боком. — Идем, — Жан пытается казаться суровым и сердитым, торопливо вышагивая по улицам Ревашоля, однако маска на нем трещит по швам. Уголки губ Жана подрагивают, складываясь в улыбку, и Честер широко улыбается ему в ответ.