Загадки Пустошей

      Кажется, горя в Икаре больше, чем он может вместить. За последние дни произошло много ужасных событий. Он разочаровался в приёмном отце, поняв, что тот тиран; он разочаровался в безвредности Изгоев, жителей Пустошей за пределами Полиса; он видел своими глазами, как толпа растерзала своего — и его — учителя, наставника и примирителя в одном лице, Барда. Это было таким ударом для Икара, что долго ещё он смотрел сквозь слёзы на площадь с телом этого незаурядного человека, оплакиваемого предводителем изгойских мятежников, молодым Персеем по кличке Бродяга. И несколько позже даже не удивился, что у него возникли галлюцинации, будто Бард сам поднялся и как ни в чём не бывало куда-то ушёл. Он понимал, что произошедшее было столь горько, что мозг решил милостиво подсунуть ему картинку желаемого вместо действительности. И тут Икар уверился, что надо улетать отсюда прочь, пока он совсем не сошёл с ума в этом сборище нелюдей. А реальность поспешила подтвердить правильность таких мыслей: Брут показал видеозапись, на которой Бродяга, совершенно непохожий на самого себя ни движениями, ни выражением лица, покорно протягивает руку, чтобы на неё надели медный браслет. Брут никак это не комментировал. Но Икар-то понял сразу, что от Бродяги в этой оболочке уже мало что осталось. Видимо, воздействие какими-то специальными препаратами заставило его смириться с чем, чего в трезвом состоянии рассудка вожак Волков никогда бы не позволил, предпочтя умереть, если не было б иного выхода. Или, может, многократное применение электрошока? Это уже не так важно, всё равно свободолюбивому Бродяге долго так не прожить. Сама его природа не сможет вынести этого.       А теперь его любимая девушка только что у него на глазах взорвалась в полёте. Сейчас Икар, упавший на колени, пытается осмыслить произошедшее, но оно не укладывается в голове; пытается вернуться к мыслям о том, что ему самому теперь делать, но в мозгу только глухое «Какая разница?» Слёз нет, он так ошарашен, что даже в горе не может упасть всем своим сознанием, а как будто бесконечно балансирует на тоненьком горном пике в почти безвоздушном пространстве, и только отдельным мимолётным дуновением проносится мысль, что Бард сказал бы: «Она стала звёздочкой…»       Подошедшая Лия с плохо скрываемым торжеством говорит:       — Икар, Муза умерла.       Как будто сам он не понимает этого.       Вдруг неизвестно откуда появляется Бродяга с гитарой Барда на ремне. Подходит и смотрит на Икара в упор.       — Ты же хотел лететь. Так лети. Она зовёт тебя. В небо.       Икар недоумевающе смотрит на Бродягу. И тот продолжает со странной полуулыбкой и пляшущими в глазах чёртиками:       — Лети.       Добавляет шёпотом:       — К вязу.       И многозначительно, но молниеносно подмигнув и улыбнувшись именно Икару:       — Они не умирают.       Бродяга протягивает руку; Икар, чувствуя, что тот не просто утешает, а в самом деле знает что-то важное, поднимается, соглашаясь на это рукопожатие, и с затуманенным сознанием вторит Бродяге:       — Музы не умирают.       Дальше он уже не задумывается особо и не запоминает, что за слова выдавливает из себя на прощание; крылья при нём, он привычными движениями запускает их и взмывает в небо. Поднимается выше былого Купола. Свежий ветер треплет волосы — хоть что-то свежее после этого затхлого болота лжи и эгоистичной глупости! Икар разворачивается в сторону лагеря Изгоев и летит, просто заполняя рассудок ощущениями и не пытаясь будить мысли. То огромное дерево, которое Изгои прозвали вязом, ему хорошо знакомо: не старинный вяз, конечно, а мутант, но надо же было как-то его назвать. Вычитали в какой-то старой книжке краткое и звонкое название дерева — да и закрепили за этим гигантом, охраняющим, как часовой, край лагеря, граничащий с…       С такими чудными местами, что и вообразить сложно. И ведь они прямо под боком, а никто в Полисе не знает про них: просто боятся возможных аномалий, а каких — и не любопытствуют. Муза рассказывала кое-что о диковинках этих земель… Муза… Бродяга не стал бы просто так говорить что-то в поддержку Икару. Что же он мог иметь в виду?       Икар плавно опускается на землю за вязом, чтобы из Полиса никто не отследил. Выключает крылья и бережно складывает их. Потом садится на землю и, тупо разглядывая камешки в пыли и размышляя, что они могли бы напомнить Музе своими очертаниями, ждёт, сам не зная чего. Хотя нет, ясно, чего. Вернее, кого. Бродягу.       Он не отслеживает время. Наконец за спиной раздаётся шуршание подошв о камушки. Икар выглядывает из-за могучего ствола и машет рукой:       — Я здесь.       У Бродяги на плече какой-то большой чёрный (но уже запылившийся) мешок, явно увесистый. Из-под чёлки изгоя поблёскивают капельки пота, дыхание тяжеловато, и он, только слегка махнув рукой в ответ, не приказывает, а как-то по-братски просит:       — Помогай давай.       Икар подскакивает к нему, думая, что надо ухватиться за свисающий за спиной Бродяги край мешка и помочь нести, но тот по-прежнему шустро продвигается вперёд и только слегка машет рукой вправо:       — К Ведьминой Луже пойдём.       У Икара где-то внутри, как будто бы в желудке, а не в голове, начинают шевелиться подозрения касаемо того, что собирается делать Бродяга. А тот, подойдя к странного оттенка синей жиже в обрамлении каких-то мхов, кладёт ношу наземь и аккуратно начинает извлекать из мешка… Ну да, Икар не ошибся, тело сестры! Аккуратно раскладывает в нужном порядке оторванные кусочки, деловито обшаривает углы мешка на предмет затерявшихся мелких лоскутков кожи, над каждым из которых немного раздумывает, поворачивая то так, то эдак, и после прикладывает на прежнее место.       — Она же взорвалась… Она же в пыль превратилась… — недоумевает Икар.       — Да эта дура браслетная, твоя бывшая, ничего рассчитать не в состоянии. Не смыслит ни черта, а туда же. Ну да чёрт с ней, нам её дурь на пользу: труда меньше. Сейчас ведьминой жижкой обмажем…       Бродяга срывает поодаль пучок какой-то травы, достаёт нож, окунает в синее вязкое содержимое лужи и обмазывает все раны и разрывы тела сестры; после каждого обмазывающего движения ножом он вытирает его о траву, прежде чем вновь окунуть в лужу. И — о чудо! — мёртвое тело на глазах срастается, раны затягиваются, кожа поверх них выравнивается.       — А нельзя её целиком в лужу окунуть? — спрашивает Икар.       — Не, нельзя. Вдруг, пока не прилипло, какие-нибудь куски потеряем? Там не известно, какая глубина. И много на целые участки попадёт, израсходуется зазря. Я без понятия, восстанавливается там эта жижа или нет. Расходуем всегда по чуть-чуть совсем, бережём.       — Ага… А потом прощание в открытом гробу?       Бродяга поднимает на него лукавые глаза и усмехается:       — А ты давно на изгойских похоронах был, гений? Знаешь что, дуй пока к нашим за лопатой, а лучше двумя. Я тут её покараулю. Ей пока обсохнуть надо, закрепить результат, так сказать. А потом продолжим.       Икар спешно заглядывает в пару жилищ на окраине лагеря: в первом ждут остальных только старуха с внучкой, не в силах ему помочь, а во второй лачуге крепко сбитый бородатый парень интересуется:       — А для чего тебе?       — Для Персея… То есть Бродяги с Музой.       — А-а… Вот, вторая потупее, прямо как я, но авось сгодится, — он снимает со стены пару коротких лопат с ременными петлями и подаёт их Икару.       А Бродяга, получив лопаты, привешивает их к ремню и командует:       — Я плечи, ты ноги. Понесём вместе, надо бережно. Так лучше. На старое кладбище, недалеко.       Икар, конечно, подхватывает ноги Музы, но волосы на голове у него начинают шевелиться. Муза рассказывала об этом старом кладбище неправдоподобное…       Бродяга полон оптимизма, на ходу делится:       — Я думал, когда все кусочки собрал, что надо будет делать жалобную мордочку и просить позволить похоронить бедняжку по нашим обычаям — ну кто откажет? А эти олухи на КПП кто в экран пялится, кто с нашими мутузится, за воротами вообще никто не смотрит! Прошёл без проблем. Вообще ваш изнеженный идиотизм мне сегодня только на руку. Вот туда давай, вон, местечко вроде свободное есть. Клади ты первый, туда, где повыше. Где пониже — копать будем.       Они опускают тело на подобие грядки и молча начинают копать рядом землю. Земля рыхлая, копается легко, но слёзы вначале затуманивают обзор, а потом начинают скатываться на лопату и в яму.       — Икар, ты чего? Всё же нормально идёт. Всё ведь собрали вроде?       — Да, всё… Спасибо тебе… Только вот так, без прощания, без гроба… — Икар пытается не рыдать. Он чувствует на плече руку Бродяги, но не сразу поднимает глаза.       — Икар. Ика-ар. Блаженный ты, она ж говорила, что рассказывала тебе. Ты чего? Мы для того здесь и закапываем. Через полтора дня сама домой придёт.       Икар моргает, трясёт головой, пытается, смахивая слёзы пропылённым рукавом, всмотреться в лицо Бродяги: не разыгрывает ли?       — Давай закончим, а потом я тебе ещё раз повторю.       Вдвоём они плавно опускают тело Музы в неглубокую яму и шустро забрасывают всё той же рыхлой землёй.       — Только утаптывать не вздумай, ей оттуда ещё выбираться, — с лёгким смешком произносит Бродяга.       — А табличку надо ставить?       — Какую табличку?       — Ну, имя пометить…       — А, нет. Но можно очертить для надёжности, ты прав. Вдруг кого ещё будут закапывать, чтоб её не потревожили раньше времени. Канавку по всем сторонам сделаем, и, пока не выберется, будет понятно, что тут уже кто-то закопан.       Бродяга вычерчивает на удивление аккуратную канавку, разворачивается и идёт по направлению к лагерю.       — Лопаты щас вернём только. А она разве тебе не говорила ничего про это?       — Говорила, но…       — Короче, повторяю для… хм, тебя. Через полтора дня домой придёт. Главное, как говорится, не мешать.       — А Барда тоже так можно похоронить, чтоб он воскрес?       — Так он уже дома давно, ты не видел, как он с площади своими ногами уходил?       — Видел, но думал, померещилось…       — Да он просто за три дня до того на вепря напоролся, по кустам шаря в поисках целебных травок. Ну, тот его провал в клочья, еле отбили. Закопали вот так же, тоже слегка смазав, он потом, как выбрался — сразу к этому вашему звезданутому параноику за мир топить пошёл. Дружба у них уже была, а со жвачкой не повезло. Потрепали его в беспорядках случайно, но, так как он совсем недавно местными силами напитался, их хватило, чтоб он через часа три сам поднялся и своими ногами домой пошёл. Пока там отсиживается, я тоже, как вылез, первым делом — домой. Там и встретились, вот гитара его у меня.       — Ты? Вылез?       — Ну да. На меня ж браслет надели, слыхал?       — Да, репортаж видел. Подумал, что ты долго так не сможешь, — вздыхает Икар.       — А мне и не надо мочь, — бравирует Бродяга. — Подох, наши ребята труп вытащили, тоже там закопали, и вот я снова здесь! И заметь, без браслета! — Он хвастливо вертит поднятым запястьем.       — Персей…       Бродяга хмурится.       — Извини, Бродяга…       Лицо Бродяги вновь смягчается.       — А это так всегда можно людей оживлять? И много-много раз, до бесконечности, продлевать жизнь?       — Ну-у… —тянет Бродяга, — не совсем так. Во-первых, жижа действует, только если в первые два часа ею обмазать. Потом почти бесполезна. И какие-то мелкие косяки могут остаться. А во-вторых, и старое кладбище не поможет, если три дня прошло. Или если очень сильно всё порушено. У старичков там, у тех, кого сильно перемололо. Сильно больные всякие. И чем старше чел — тем хуже действует. С Музой всё в порядке будет, от неё мало что оторвало, она молодая, и мы сразу почти обмазали и закопали. Но шрамы на спине наверняка останутся. Ну и это… Не знаю, родит ли она тебе. Пока таких случаев не было, чтоб после закапывания рожали. А так я ей ложку жижи в рот влил, если печёнка-селезёнка расквасились — соберутся.       На окраине лагеря Бродяга возвращает лопаты. Вновь подходит к Икару, у которого созрел новый вопрос:       — А гитару ты зачем взял? И зачем опять в Полис пошёл?       — Ой, да, гитара батина… — Бродяга осматривает забытый уже музинструмент и, убедившись, что с ним всё в порядке, потряхивая, говорит:       — А это сюрприз для ваших экстрасенсов и мистиков. Пусть голову ломают, откуда и как взялся такой гибрид двух трупов. Я, типа, бесплотный дух, ловить меня бессмысленно.       Затем вздыхает, опуская глаза:       — За сестрой я пошёл, я ж знал, что ваш скотский Полис живой её не отпустит…       У дома Барда Бродяга снимает гитару и держит её за гриф. Чуть поколебавшись, спрашивает:       — Ты у нас остаёшься?       Икар почти не верит столь лестному предложению от недавнего врага.       — Да! Я буду ждать Музу! Ты прав, Музы не умирают!