Сумасшедший. Мой. Кровью оплаченный

      У него лукавые глаза и по-юношески озорная улыбка, хотя он давно уже взрослый и уважаемый, как и я, впрочем. Но у меня сердце сжимается каждый раз, когда он кривит губы капризно, или задумчиво прикусывает край нижней, на чём-то сосредоточившись. Вряд ли это изменится — за столько лет не изменилось. Я всегда к нему возвращаюсь.       От него пахнет корицей и чем-то сладко-душным, я тянусь смахнуть с уголка его губ крошку, но замираю с протянутой рукой, так и не коснувшись, когда пронзает льдистым взглядом, брошенным из-под лениво прикрытых век. Взглядом, в котором предвкушение находится в перманентной схватке с нетерпением.       — Коснись, — голос мягкий, воркующий, но на самом деле это приказ, которого я не смею ослушаться. Несмотря на то, что мы в людном месте, а соседние столики слишком близко. Не смотря на то, что прикосновением это не ограничится. Не смотря на то, что в его глазах читаю намерение сделать минет моим пальцам. Ему всегда плевать на условности. Он словно намеренно меня провоцирует, мягко требуя закрепить нашу связь публичностью, считая, что в этом дело. Я позволяю ему так думать, пусть лучше считает меня трусом, опасающимся выйти из шкафа, чем узнает истину.       Если бы всё так просто было…       Меня дёргает непроизвольно, когда под пальцами чувствую тепло и мягкость его языка. Прошибает током. Обжигает, словно с головой в кипяток окунули. Он втягивает в себя — нежно, но настойчиво, препарирует своим опасно-острым взглядом, дурным абсолютно. А у меня внутри лопасти мясорубки проворачиваются. Все органы — в кашу, ни одного целого. Он сто́ит всего. Он сто́ит вселенной, так что́ говорить о моей жалкой жизни. Моя жизнь — не цена. Ни эта, ни следующая. Лишь бы он ещё долго-долго вот так смотрел на меня.       У него во рту горячо, а мои пальцы слишком чувствительны к такой ласке. Жар расползается от грудины, ударяя и в голову, и в низ живота. Он откровенно мне сосёт, забив на внешний мир, ему похуй, что могут быть неприятности, ему давно на всё похуй — он устал прятаться.       Сумасшедший. Мой. Кровью оплаченный.       Отнимаю пальцы, он отпускает с сожалением и капризно губы свои блядские поджимает. Потерпи, мой хороший, ты останешься доволен. Слизываю его слюну со своих пальцев — сладко! Корица, мать её, или что там намешали в десерт, который он ковырял рассеянно. Шокировано таращится и украдкой оглядывается по сторонам, фиксируя отсутствие чужого внимания. Я дразню, а он нетерпеливый, нервно по стулу ёрзает, словно мешает ему что-то. Впрочем, может и мешает. Мысль об этом выводит на новый виток возбуждения и я начинаю обратный отсчёт до момента, когда мы, голодные, будто годы не трахались, упадём в его постель.       Пряча за веером ресниц глаза, мне руку через стол протягивает. Разжимает кулак и стремительно отдёргивает, а я в полном ахуе смотрю на маленький плоский пульт. Я знаю от чего он, но сознание заторможено, с трудом выстраивает логические цепи. Подгребаю к себе, прячу на коленях, не в силах поднять взгляд, потому что сорвёт нахуй с якоря. Нам срочно надо уходить. Срочно. Потому что я не хочу в тесной кабинке, с ссущими соседями за перегородкой, а всё стремительно к этому движется. Я хочу вкусно и медленно. Я хочу сполна получить с него за этот чёртов день. А он не помогает, а только провоцирует, раскручивает меня на ту самую публичность. Будто это что-то изменит. Он просто не знает, что всё в разы сложнее. Так сложно, что ему не представить никогда.       Пальцы нервно трут круглую кнопку. Он мне доверил себя — бери и делай что хочешь. А я хочу! Может, когда я перестану хотеть — всё закончится. Но мне кажется, этот день не настанет, потому что прошли годы, а ничего не меняется. Я не смогу отказаться даже от тихих спокойных вечеров без пожирающей нас страсти, поэтому продолжу его цену оплачивать. Ведь он сто́ит. Он, определенно, сто́ит каждой капли, на него потраченной.       Жму эту блядскую кнопку и удерживаю. Он замирает и в струнку вытягивается, вздыхает едва слышно, почти всхлипывает. А мне достаточно взгляд на него бросить, чтоб поплыть. Всё, прощай, рассудок! Поднимаюсь и захожу ему за спину, склоняюсь к уху, улавливая снизу едва слышное жужжание. Его губы приоткрыты, и меня манит, как одержимого, тяга почти непреодолимая. Вот как мне жить без него?! Как?       — Машина ждёт у входа. Сядешь на заднее сиденье и всю дорогу будешь вести себя, как приличная сучка. Дотронешься до себя — домой один поедешь, — блефую, и он это знает, но в игру включается. Ему тоже по кайфу этот накал. Между ног жжёт и нетерпение превращается в манию — с ним всегда вот так — остро, по краю, как танец на лезвие скальпеля. Жму ещё раз на кнопку, переключая режим — я их все наизусть знаю, сейчас ему будет почти больно, давление на простату станет невыносимым, он кончит мне в горло, как только я упаду перед ним на колени. А пока…       Идём к машине порознь. Я — быстро, он — очень медленно. Понимаю его, не тороплю. На заднем сиденье он один, а я занимаю переднее пассажирское и киваю своему водителю — он знает куда ехать, маршрут изучен и редко когда меняется. Играюсь с пультом, по памяти те режимы отщёлкивая, от которых меня вставляет, когда эта игрушка во мне находится. Слышу позади себя хныканье, а затем тихое злое рычание. Улыбаюсь довольно. Сам напросился.       В кармане вибрирует телефон. На секунду подвисаю на аватарке — какой он всё-таки красивый, а затем открываю сообщение.       «Я тебя в гланды выебу»       Ухмыляюсь, а рот мгновенно слюной наполняется — это условный рефлекс. Конечно выебешь, куда ты денешься. Кидаю телефон в бардачок — сегодня он мне больше не понадобится.       В лифте мы не одни, иначе бы всё прям здесь и началось. Вежливо улыбаюсь его соседке, а сам в кармане игрушку снова переключаю. Он зыркает на меня свирепо, в глазах — яростный огонь, со стороны подумать можно, что мы неприятели. Да, мой сладкий, я знаю как это, когда мозги по стеклу размазаны, и не способен думать ни о чём, что выше пояса. Когда кроет так стремительно, что один за другим органы отказывают. Твоё предвкушение — как натянутая тетива лука, ещё чуть-чуть и стрела в полёт устремится.       Грубо толкает меня плечом, выходя из лифта, и напуганная соседка наверное думает, что мы идём бить друг другу морды. Ну почти, милая, только не морды, но чья-то задница сегодня точно будет битая. Меня тащит от вспыхнувшего алым отпечатка ладони на его ягодице. Его тоже тащит — я знаю, он тоже любит рассматривать свой отпечаток на моей коже, но сегодня у нас другая раскладка — сегодня кто-то включил сучку и мечтает быть выебанным. Судя по взгляду — жёстко.       Дикий. Голодный. И возбуждённый до ахуя. Он впечатывает меня в стену и вгрызается в рот, едва дверь за спиной щёлкает. Да, мой хороший, иди ко мне! А губы его — сладкие. До сих пор сладкие. Поцелуй — и сразу кроет. Нам на двоих слишком мало места в коридоре между двух стен. Кружась в лишь нам понятном танце, и сшибая все предметы со встречных поверхностей, мы, наконец, до спальни добираемся, где я придавливаю его к двери и как подкошенный на колени падаю.       — Я сейчас! Я сейчас! — почти плачет, его руки дрожат и он никак не может расстегнуть ремень. Торопится. Потому что — да, он сейчас кончит. Игрушка продолжает вибрировать, а я уже не знаю где пульт, чтоб её выключить. Успеваю до колен содрать его модные чиносы, с бельем вместе. Припадаю, и тут же чувствую на языке теплую сперму. Вот тебе и выебал. Вот тебе и в гланды.       Тяжело на дверь опирается, лопатками и затылком. Глаза закрыты, а губы в безумной улыбке растянуты. Любуюсь им, так и не поднимаясь с колен и нежно опадающий член поглаживая. Красивый, сука! Я понимаю, почему она влюблена в него и хочет его себе. Понимаю, потому что я тоже влюблён. В этом мы с ней одинаковые.       — Вынь, блядь, иначе я сейчас сдохну! — не то шепчет, не то рычит. Роюсь в карманах, чтоб убедиться, что пульта нет — наверное выронил, когда в припадке мы бились о стены в узком коридоре.       А он скидывает обувь, переступая с ноги на ногу штаны стягивает, и спиной ко мне разворачивается. Локтями в дверь упирается и прогибает свою блядскую поясницу. У него круглые ягодицы, такие идеально-правильные. И мягкая розовая дырка, в которую сейчас воткнута вибрирующая латексная игрушка. Крутит задницей перед моим лицом, демонстрируя — смотри, какой я охуенный, пользуйся! Он знает, что я взведён и могу сорваться, как вариант — того и добивается. К тому же не похоже, что он дискомфорт испытывает, возможно момент гиперчувствительности прошёл и ему опять хорошо. Его яйца тяжёлые, блестят от смазки, как и вся промежность. Сжимаю их ощутимо, кайфуя от того, насколько правильно они в ладонь ложатся. Мне хочется воткнуться в него носом и дышать. Дышать, наполняя всего себя его запахом. Но это потом, у нас ещё есть время, а пока дела поважнее имеются.       Трогаю основание игрушки, пальцы скользят, сколько же он вылил смазки? После нескольких часов натяжения, вход в его тело наверняка потерял чувствительность. А может и нет. Прокручиваю, осторожно вынимая, и наблюдаю, как по его бёдрам дрожь прокатывается. У моего мачо трясутся ножки.       Он громко дышит, и каждый его вдох мне под кожу проникает, а хрипы дозы гормонов в кровь впрыскивают. Я не знаю, как я ещё держусь, спокойно трогая там, где уже должен яростно вбиваться, стискивая зубами загривок. Его вход вспухший, будто его вдесятером ебали. С сомнением бросаю взгляд на игрушку — переусердствовал, что-ли?       Он трактует мою заминку по-своему, смотрит на меня через плечо:       — Ты готовился?       — Да.       — Ну извини, — хмыкает. — Хочу сегодня так.       Его слово — закон для меня. Он не знает, но я плачу́ за то, чтобы быть с ним, чтоб он мог делать со мной всё, что ему вздумается. Это может в любой миг закончиться. Я боюсь этого момента, и боюсь, что сам стану причиной этого. Я просто хочу, чтоб он успел испытать всё, что может дать ему моё чувство, чтоб он познал любовь. А сам хочу впрок им надышаться.       Перед глазами — порно и член ноет нестерпимо. Если прикоснусь губами к его дырке, если провалюсь языком в горячее нутро, то не оттащить меня уже будет, кончу в штаны, лишь придавив член рукой. Не мой вариант. Поэтому поднимаюсь на ноги и на кровать киваю. Звонко шлёпаю по ягодице, подгоняя, оставляя красивый пятипалый ожог. Зыркает злым кошаком из-под полуопущенных век, а в глубине зрачка тлеют искры. О, да, мой хороший, мне осталось лишь подуть.       Я раздеваюсь медленно, не сводя с него взгляда. Не стриптиз, но его глаза темнеют. Он сдёргивает с себя — поло, с кровати — плед и пушистое одеяло, отправляя всё на пол. Забирается к изголовью и ложится на спину. А затем, прикусив губы, расставляет согнутые в коленях ноги, подхватывает себя под яички, второй рукой мягко член подрачивая.       — Сука, — шипение срывается с моего языка. Он снова выиграл. Я — марионетка в его руках. Он хочет меня в себе и я вхожу стремительно, с разбега в бездну падаю. Меня кроет, всё тело в спазмах, ищу его губы и чувствую, что он в поцелуй улыбается — ни дать, ни взять довольная проделанной работой сучка!       Руками-ногами меня пленяет, ладонью по ягодицам мажет, подгоняя, и я угадываю латексную игрушку у него в руке. Прошибает током от мгновенного понимания, я замедляюсь, чтоб ему было удобно, и он, пользуясь приглашением, уверенно давит ею на анус, медленно вставляя в меня на полную длину.       Жжение только первую секунду, но мне надо привыкнуть к новым ощущениям задвоенного кайфа. Игрушка анатомична, и вставленная правильной стороной пульсирует в той самой точке. Я начинаю понимать, что его цель — чтоб первый раз я кончил быстро. Чтоб затем мы могли обстоятельно и неторопливо свои фантазии реализовывать. И шепот на ухо это только подтверждает:       — А теперь давай, как ты любишь.       Как я люблю. Я люблю, когда его ломает в судорогах, а голос скачет на октаву и срывается. Я люблю смотреть на его искусанные в кровь губы, когда он по постели с запрокинутой головой мечется. Я люблю сжимать пальцы на его шее, вплоть до момента, когда он начинает хрипеть и беспорядочно царапать мои руки ногтями. Я люблю, когда он долбится мне в горло, жёстко за волосы фиксируя и не давая соскочить даже когда задыхаюсь — особенно когда задыхаюсь. Я люблю размазывать свою сперму по его лицу, заталкивать её в распахнутый рот, наблюдая как жадно он её сглатывает. Я люблю глаза его отъехавшие, когда на первый взгляд не разберёшь — или пьян или обдолбан, а на самом деле просто под эндорфинами. Я люблю когда он, рыча и скалясь, словно хищник в гоне, без нежностей и сантиментов в меня вколачивается, а у меня под закрытыми веками фейерверки взрываются. Он так прекрасен в страсти. Любой страсти.       А ещё я люблю наблюдать за ним в те редкие мгновения, когда он спит и свою ладонь на его сердце удерживать, чувствуя под пальцами спокойное биение. Люблю смотреть, как солнце в ресницах его запутывается, а он счастливо щурится. Люблю его голос, хриплыми нотами до нутра пробирающий. Люблю его заливистый смех; наклон головы; кисти рук его люблю. Люблю наши объятья, когда он теплом своим делится, доверчиво прижимается — так отчаянно, словно во мне есть понятная лишь ему ценность.       Вот как я люблю… Его люблю.       А он не любит ждать. За губу кусает, дёргает. Ни капли нежности в нем сегодня, ни капли покорности. Даю ему, что он хочет, без лишней ванильности ноги за уши задираю, почти пополам его складываю. Сам на колени становлюсь — в такой позе мне хорошо видно, как влажно ходит член в его анусе. Это лишь пара мгновений, когда я любуюсь, не веря себе, что мне так повезло, а затем происходит то, чего он добивается — меня срывает нахуй, пульсация игрушки и тесно сжимающая меня дырка доводят до точки, когда забрало падает, и всё, адьёс, перед глазами только шея, в экстазе выгнутая, а в ушах только стоны — гортанные, царапающие нутро. Я не слышу даже, как изголовье кровати о стену бьётся и только потом треснувший гипсокартон увижу. Не отдаю себе отчёт, что на его коже, в нежном месте под коленями, синяки от моих пальцев нальются, а кожа ягодиц от яростных шлепков уже алая. Я не замечаю, как живот его, и даже грудь, расчерчены брызгами семени, тускло поблёскивающими в полумраке спальни. Мне это всё потом предстанет, когда зрение вернётся и смогу информацию обрабатывать. А пока рычу, не в силах в себе держать, конвульсивно всем телом содрогаясь. И задыхаюсь — запахом его, чувством своим и безысходностью, незримо между нами маячившей.       — Останься сегодня.       Его просящий голос рвёт мне грудину, выцарапывает когтями-скальпелями кровавый орган, и вот я уже вижу его биение на чужих ладонях. Странно это, но так символично. Знал бы он…       Он больше не обижается, наверное просто устал. Из года в год привыкаешь к короткому «нет», оно больше не вызывает споров и возмущения. Он смирился, хотя ещё продолжает надеяться, и иногда, сквозь отчаянно сдерживаемую тоску, прорываются вот такие «останься».       — Кто она?       Мне сложно сдержать улыбку, такое неуместное сейчас веселье, которое он не поймёт, или поймёт по-своему. Я могу говорить о ней много и долго, кроме главного — кто она. Та, которая каждую ночь его у меня забирает. Да, именно так. Его — у меня. Хотя он считает иначе. Считает, что она крадёт ему принадлежащее, потому что я неизменно к ней иду. А я хотел бы встретиться с ней лишь единожды, но кто я, чтоб ей указывать. Она ждёт меня еженощно, ждёт с нетерпением, предвкушением. Она находит меня всегда. Она знает, где я, от неё не спрячешься. Она всегда разная, иногда красивая, иногда уродливая до безобразия. Иногда она быстрая и стремительная, а иногда мучительно медленная. Иногда, при её приближении, я ничего не чувствую, а иногда мне невыносимо больно. Она постоянна, не изменяет себе и держит слово. У нас с ней честная сделка. И если я когда-нибудь откажусь от неё, она придёт к нему.       — Ты её любишь?       Глупый. Я тебя́ люблю, и именно поэтому со мной этот сюр происходит. Склоняюсь к его лицу, веду ладонью по щеке, касаюсь вспухших зацелованных губ, трогательно распахнутых. Он льнет навстречу ласке, смотрит влажно и так тоскливо, умоляет меня безмолвно. Он очень устал, я знаю — со мной ни семьи, ни перспектив на её создание. Я ничего не могу ему дать, кроме того, о чём он никогда не узнает. Я всегда ухожу, оставляя его в одиночестве. За мной идти нельзя. Видеть и знать, чем заканчивается мой каждый грёбаный день — нельзя. Не ему. Иначе он попытается всё изменить и сделает только хуже. Он сделает так, что я его потеряю, потому что она его порывом воспользуется. Ведь её цель не я, а он. А я не смогу без него. И самое парадоксальное, что без него не смогу даже сдохнуть — время продолжит свой бег и я буду доживать — один.       Взведённым курком щёлкает тот самый момент выбора. За столько лет распознаваемый безошибочно. Курок всегда наставлен на него, и мой выбор — сместить мишень на себя. Может, когда-нибудь всё изменится. Может, я устану. Наверное, это всё же произойдет — в момент слабости. И я сдамся, просто не в силах выносить этот бесконечный цикл. Каждый раз это страшно и больно, привыкнуть невозможно. Страх пробирает до нутра, сковывает ледяной коркой органы, и хорошо, что момент выбора — я или он — значительно раньше, чем очередное с ней свидание, иначе я, парализованный ужасом, уже сломался бы, и позволил его забрать. А его она не отдаст больше, он нужен этой дряни, влюбилась, сука! Если он с ней встретится, то с ней и останется. Если он с ней встретится — то это навсегда.       Поцелуй фонит горечью, разливается отравой по венам. Мне вкусно пить даже яд с его губ, мне вкусно в нём всё. Так хочется упасть в постель, прижать к себе, каждым участком кожи в него влипая. Мне хочется заснуть с ним, и проснуться, как было много лет назад, до того, как она поставила условие. Мне теперь так редко удаётся увидеть его спящим: из его черт уходит резкость и упрямство, и это его надменное сучье превосходство исчезает тоже. Но мне пора. А он тянет мою губу, не отпускает, стонет в рот — ему тяжело, тяжелее, чем мне, потому что не понимает, за что я с ним так.       — Я лучше, чем она…       Он не понимает, о чём говорит! Боже, он не понимает! Я запутался во лжи, позволив ему дорисовывать мою жизнь — ту, что сокрыта от него за ширмой. Он видит её брюнеткой, наверняка красивой и стервозной, демонстративно снимая с моего пальто длинный черный волос секретаря. А меня душит от слёз.       Я не могу тебе сказать. Прости.       Время убегает сквозь пальцы. У меня час или два, а может и того нет, она бывает внезапной. Шагаю ей навстречу по темным пустым улицам, испытывая и страх и нетерпение. Страх — больше от неизвестности. И от ожидания боли. Она любит, когда мне больно.       Щуплая фигура бросается мне под ноги из ниоткуда, и я с изумлением смотрю на кольт, на меня наставленный. Серьёзно?! Луна хорошо освещает лицо внезапного мужика, и у меня холодок бежит по спине — он невменяемый.       — Бабло гони! Чё вылупился, урод, карманы выворачивай! — трясет оружием, привлекая к нему внимание, типа, посмотри, я такой весь пиздатый, и намерения у меня серьёзные — грохну, не усрусь. А сам весь вштыренный, глаза дикие, зрачки расширенные — косой в хлам.       Так вот как это будет сегодня.       Я чувствую её рядом — стоит за спиной, волос касается, едва ли не гладит, дыхание её холодное на шее ощущаю. Обходит кру́гом, в глаза заглядывает, с любопытством и разгорающимся азартом. Безмолвно спрашивает: «Тебе нравится?».       — Ну здравствуй. Заждалась? — шепчу еле слышно, безумно улыбаясь. Мужик на шарнирах испуганно озирается, не понимая к кому я обращаюсь, и в лёгкой панике на меня таращится. У него дрожат руки и меня это напрягает — такой может промахнуться и я буду долго корчиться от боли. Взмахивает оружием, требуя от меня поторопиться. А мне — некуда, я уже пришёл. Конечная.       Делаю шаг навстречу. Мужик обдолбан и еле на ногах держится. По хорошему, с таким справиться мне ничего не стоит. Но это не решит вопрос, а только повысит ставки, и такую ошибку я больше не допущу — она обидчива и лучше бы не испытывать на себе ее неудовольствие. Мог бы — курок к сердцу сам приставил, чтоб наверняка, быстро и безболезненно. Но знаю, если сорву ей игру, в следующий раз она отыграется и вряд ли мне её фантазия понравится.       Она изобретательна и любит развлечения. Ей скучно останавливать мне сердце или рвать сосуды в голове. Иногда ей хочется драйва, и как жаль, что я не разделяю её страсти к кровавым игрищам.       — Карманы, блядь, вывернул!       У меня ничего нет. Я не беру ни телефон, ни деньги, потому что заебался покупать потом новые гаджеты, но послушно лезу в карманы, демонстрируя их пустоту. Не свожу глаз с дула, стараясь следить, чтоб оно было нацелено в грудь, а не куда-то в плечо. В голову тоже нормально, но этот дерганый торчок вряд ли в неё попадет, а если лишь ранит — биться мне в агонии. Ну нахуй. Мне просто не хочется боли, наелся её за прошедшие годы.       Он не собирается меня убивать. Чем дольше длится эта напряжённая сцена между нами, тем яснее я это понимаю, и у меня в глазах вопрос, я поворачиваюсь к ней, безмолвно требуя ответа. Хоть намекни, что меня ждёт.       Тишину разрывает выстрел, на мгновение глушит. Мужик в полном ужасе смотрит на дымящийся ствол и пятится, словно не он курок нажал. Хотя, может и не он. Неверяще мотает головой, наблюдая, как по моей груди пятно расползается. Быть может он извлечёт урок, и если не завяжет, то хотя бы не будет брать оружие под дурью. Впрочем, мне глубоко похуй. Сегодня я выполнил свою часть сделки. Делаю последний вздох и смотрю ей в глаза. Улыбается мне почти любовно, манит плавно, а затем дёргает меня за шею, крепко к себе прижимая. Теперь я с ней. Её объятья уже как родные. Сегодня она сжалилась, сегодня хотя бы не так болит. Её глаза тухнут в унисон с моими. Надо будет сказать ему, что она не брюнетка, но сука и стерва та ещё.       Я у неё каждый день его выкупаю. Я каждый грёбаный день плачу́ за него своей жизнью. Он, сука, счастливчик — в него Смерть влюбилась.

***

      У него лукавые глаза и по-юношески озорная улыбка, хотя он давно уже взрослый и уважаемый, как и я, впрочем. Но у меня сердце сжимается каждый раз, когда он кривит губы капризно, или задумчиво прикусывает край нижней, на чем-то сосредоточившись. Вряд ли это изменится — за столько лет не изменилось. Я всегда к нему возвращаюсь.