Когда его сердце забьётся

      — Моё сердце.       Войдя на широкую открытую веранду, Астарион откинул с головы тяжёлый тёмный капюшон, распахнул полы плаща, стряхивая с него холодные струи, словно откидывая их от себя прочь. Дождь хлестал за его спиной, стекая на каменные ступени сплошной стеной, закрывая пеленой весь дом, хозяина дома и самого Астариона от всего мира. Простирающаяся ниже молодая зелёная поросль будущего леса, за которой виднелись редкие огни в руинах Рейтвина и Лунных башнях, таяла, размывалась в тяжёлых струях.       Вампир окинул нарочито неторопливым взглядом просторную веранду, с витыми деревянными столбами, поддерживающими её свод, и простым ветвистым узором, каймой обводящим перила, потолок, портал входной двери. Стены из тёмного дерева тянулись вверх, на два этажа, окна наверху приветливо сияли теплом.       — Ну надо же! — гость всплеснул руками. — А я уж думал, меня встретит что-то вроде огромного дупла или, хлеще того, замшелой пещеры! Со всеми радостями дикой природы, знаешь ли, и категорическим отказом от цивилизации. Как же приятно бывает столь сильно ошибиться, не так ли, мой милый медведь? — улыбка на его губах была куда как мягче язвительных слов, в алых глазах отражались искры заоконных свечей. Он наклонил голову, кидая на хозяина дома взгляд из-под тёмных ресниц. — Какое же удовольствие снова видеть тебя, мой дорогой, — эти слова были тише, нежнее, они переливались ручьём, они предназначались только для одного.       Хальсин улыбнулся, прицокнув и покачав головой, не сводя глаз с бледного лица, обрамлённого ворохом изящных серебристо-белых завитков.       — Я всё же больше друид, нежели медведь, ты знаешь. Да и жильё моё заложено было не только для меня одного, — пророкотал он и ласково провёл по тонкому плечу в чёрном с серебром доспехе. — И тебе здравствуй. Сердце моё.       Он обхватил эльфа-вампира под плащом, обнял поперёк прохладной спины, прижимая к себе сильное изящное тело.       — Астарион… — друид вдохнул приятный тонкий аромат, зарываясь лицом в белые волосы. — Шесть месяцев — шесть месяцев были как долгие года. Как же я скучал по тебе, как же я тебя ждал. Я верил, что ты не изменишь своему слову и найдёшь меня, едва закончатся твои поиски. И вот — радость наконец-то добралась до моего порога.       Вампир звонко хмыкнул и вывернулся из крепких объятий, но и не думал отодвигаться дальше, оставаясь рядом, на расстоянии локтя.       — О, мой дорогой, я мог бы найти тебя на целую неделю раньше, если бы ты соизволил уточнить, где же именно в освобождённых от Теневого проклятья землях решишь обустроить свой дом, — саркастично заметил он. — Который, кстати говоря, мне бы хотелось увидеть не только снаружи.       Хальсин резко выпрямился, заметно смутившись. Он отступил, широким жестом приглашая гостя в открытую дверь.       — Ох да, прости мне мою поглощённость твоим появлением. Прошу тебя. Эти двери всегда будут открыты перед тобой. В этом доме ты всегда желанен, и не только гостем.       Астарион улыбнулся, скользнул холодными пальцами по его щеке, проходя внутрь.       — К нашему обоюдному счастью, я не истинный, чтобы меня требовалось приглашать трижды, мой дорогой друид, — обворожительно и опасно улыбнулся он.       Хальсин мягко моргнул, соглашаясь.       Оба они помнили, как нелегко тогда, в судьбоносный момент, в подвале замка Зарров, далось Астариону решение не провести ритуал и не стать Вознесённым. Как дорого было — отказаться от затмившего разум желания силы и власти, поверить в слова друзей, в слова любимого, что мнимая свобода обернётся бременем.       Но Астарион справился. Он смог остаться собой. Смог стать сильнее и свободнее, только отказавшись от соблазна могущества, подаренного самим Мефистофелем. Он победил тогда: и свои заблуждения, и тень своего мастера.       Только поэтому сейчас он мог так легко шутить. Только потому, что, выбрав жизнь вампирского отродья, остался эльфом больше, чем вампиром.       Хальсин, заходя вслед за ним и запирая дверь, втянул так хорошо знакомый — и всё же немного притупившийся за прошедшие месяцы в памяти запах, острый, свежий и тонкий, со шлейфом влажного леса. Лес, казалось, скрылся за стенами дома, но Астарион принёс с собой его след.       Впрочем, его след шёл с гораздо более далёких земель, куда дальше Побережья мечей, и Хальсин разглядывал своего белого эльфа с мягкой улыбкой, подмечая все те малейшие изменения, что случились за время их долгой разлуки.       Астарион, между тем, деловито развесив мокрую тяжёлую накидку на оленьих рогах у двери, потянул с себя крепкий, мрачный дровийский доспех, как будто весь покрытый чёрными листьями с серебристыми прожилками. Его ловкие пальцы едва заметно сновали по бесчисленным шнуровкам и застёжкам, пока сам он не спускал с хозяина дома взгляд.       — Я вижу, ты голоден, — низким голосом заметил Хальсин.       Астарион улыбнулся, его алые глаза опасно сверкнули в жёлтом свете множества свечей. Освободившись от доспеха, столько раз помогавшего ему скрываться и выживать, он тенью скользнул к Хальсину.       — Я смею полагать, мой дорогой, что голод здесь терзает не меня одного, — проурчал Астарион, прижимаясь к нему, обвивая руками шею, буквально падая в его объятья. — Вот только природа у него может быть разной…       Хальсин погладил его по непослушным кудрям, а потом слегка отклонил голову, открывая свободно шею.       — Пей. Пей, сколько пожелаешь.       Вампир пробежался пальцами вверх по узорам на кожаном домашнем жилете, провёл губами по загорелой коже, тронул самыми кончиками клыков. Его прерывистое, но почти незаметное дыхание тронуло нежный участок на изгибе крепкой шеи друида.       — Я ждал этого, любовь моя, — едва уловимо пробормотал он, отводя голову, и с короткого размаха прорезал зубами кожу, в тот же миг прильнув губами к ране, не теряя ни единой капли крови. — Я так жаждал тебя — и твоего драгоценного дара.       Хальсин, едва заметно вздрогнув, прикрыл глаза. Он слышал каждое слово чутким слухом лесного эльфа. Он знал куда глубже — знал сердцем, что значили для Астариона и это признание, и его разрешение, и их собственная связь.       Он знал, что редкие — тем более, смертельные — укусы чаще всего доставались врагам. Тем, которых они в достатке встречали на своём совместном пути, и тем, которых Астарион встречал уже в одиночку.       Он чувствовал, как жадно, но бережно пьёт вампир. Пусть они оба знали, что ему не убить одним укусом такого сильного и большого эльфа, как Хальсин, — но он не желал причинять излишнего вреда.       Астарион оторвался от его шеи с тихим влажным звуком, смял чувственные, окаймлённые алым, губы, облизывая с них кровь. Он поглядел на Хальсина снизу вверх затуманенным взглядом.       — Божественно, милый, — его язык скользнул по уголкам рта уже намеренно и с долей провокации. — Ты просто бесподобен. И особенно — на вкус, — он протянул последние слова вкрадчиво, его голос перелился на них как извилистая струйка воды по каменной чаше.       Хальсин улыбнулся этому намёку, прошептав тихое “vincere est vivere”, и коснулся ладонью шеи. Под его пальцами разлилось кругом ясное голубое свечение, стекло на аккуратно прокушенную кожу с тонкими струйками крови из точечных ран, окутало их, сомкнуло края, в секунду заживляя, возвращая смуглой коже прежний вид.       Астарион, наблюдая за заклинанием малого восстановления, приподнял брови, поглядел испытующе.       — А теперь, моя радость, я жажду другой поцелуй.       Он потянул к себе Хальсина за шею, поднимаясь и сам к нему ближе на цыпочки. Он заглянул в тёплые серые глаза, на дне которых плескалась золотым свечением страшная звериная мощь, могучая сила архидруида, и в его собственных отразилось то странное удовольствие, которое всегда появлялось, стоило только ему увидеть эту силу наяву.       — Сколько пожелаешь, Астарион, — Хальсин улыбнулся, с размаху крепко прижимая к себе, втягивая в долгий и страстный поцелуй.       Вампир обнял его в ответ, но, пока сладко и жадно увлечены были их языки и губы, его проворные пальцы талантливого вора мигом нашли себе иное дело. Застёжки и шнурки расползались под ними как по волшебству.       Оторвавшись от его рта, Хальсин с лёгким удивлением ощутил себя свободным от плотно сидящего кожаного жилета. Он коротко рассмеялся и сбросил одежду, ставшую лишней.       — Смотрю, тебе уже не терпится, сердце моё.       Астарион сглотнул, обводя обеими ладонями могучую грудь друида, покрытую лёгкой тёмно-рыжей порослью волос. Их как будто было меньше, чем он помнил, — как видно, Хальсин теперь не так уж часто оборачивался медведем, и его эльфийская природа возвращала себе своё.       — Не желаю терять и мига, проведённого с тобой, мой ненаглядный.       Что ж, Хальсина не стоило уговаривать дважды — и уютный диван у камина стал местом их первой близости после долгой разлуки.       Путь наверх, в спальню, оказался столь же долог, сколь и приятен. Он шёл с перерывами, и его изгибом стал балкончик у лестницы, с ковриком и креслом для чтения на втором этаже.       Но в третий раз они всё же оказались в необъятной кровати, на её изумрудных простынях. Теперь им некуда было спешить. Их поглотило жаром, долгим, горячим, взаимным, и он переливался по их сплетённым телам, соединяя столь разные сути.       Много минут спустя, лениво растянувшись и заняв тем самым едва ли не половину кровати — и уж точно окупировав плечо и руку Хальсина, Астарион наконец удосужился оглядеться.       В спальне, как и во всём доме, было много дерева — но гораздо больше света. Тяжёлые портьеры и балдахин — всюду по ткани тянулись вьюнки, сплетаясь с ниточками волшебных огоньков.       Перед большим окном, за которым открывался восхитительный вид на лес и долину, на широком подоконнике стояли ряды толстых заговорённых свечей. Стоило только солнцу показать первые лучи, как портьеры бы закрыли от них всю комнату, но вместе с тем в ней осталось бы достаточно тёплого, не обжигающего кожу вампира света.       Зелёный цвет был везде: на подушках, одеяле и простыне, бахромой обрамлял валики у высокого изголовья, разливался разлапистыми растениями с широкими листьями, даже названий которых Астарион не знал.       — Вкрапления золота, коричневый и особенно изумрудный, — протянул он, описывая рукой комнату. — Я вижу, ты так постарался использовать абсолютно все свои любимые цвета, мой дорогой друид, — он хмыкнул, скосив глаза на Хальсина. — Но должен признаться, я буду очень плохо смотреться в зелёном антураже!       Хальсин повернулся к нему всем телом, оперевшись на локоть, нежно провёл по его груди и животу и покачал головой.       — Попробуй посмотреть иначе, любовь моя. В подобных цветах ты будешь больше всего привлекать любой взгляд. Сиять прекрасным лунным светом ярче, нежели отблёскивает солнце на холодных и алых простынях.       Астарион замер, глядя ему в лицо. В его ушах, ярко порозовевших на своих длинных кончиках, звучали и звучали эти слова. Он нахмурился, осознав, как горят скулы, как пылает кожа — это старое, чистое ощущение, давно позабытое за пеленой страданий и боли, унижений и ненависти. Так много лет минуло, так много крови — своей и чужой — утекло с тех пор, как он чувствовал подобное, как сердце сдавливало смущением и радостью. Так много, что он не знал, не помнил, было ли это вообще когда-то…       Он вжался в крепкое тело друида с силой, спрятал лицо на широкой груди. У него, всегда острого на язык, бессчётное число раз и наказанного же за этот язык, вдруг не нашлось слов.       Тяжёлая и ласковая ладонь Хальсина легла на плечо, притёрла его ближе.       Астарион прерывисто вздохнул.       — Я нашёл его. Нашёл средство от моего проклятья. По крайней мере, я так полагаю.       Хальсин замер, поглядел на него с тревогой. Долгими вечерами он и сам искал ответ, листая старые книги, перебирая все возможные способы, чтобы вернуть Астариону жизнь в полной её мере. Увы, слишком поздно было даже для мощнейшего заклинания Истинного восстановления: слишком много прошло лет с тех пор, как Касадор Зарр предложил ему на выбор жестокую и бессмысленную смерть — или новую не-жизнь.       Полгода уже как был уничтожен его хозяин, полгода как Астарион мог не бояться, что внезапно утратит свою волю и снова будет рабски следовать безумным кровавым приказам истинного вампира. Но способа, чтобы вернуть Астариону возможность наслаждаться лучами солнца и потоками воды, возможность не жаждать чужой крови, сам друид так и не нашёл за минувшие месяцы.       — Средство без залога перед богом или дьяволом?       Астарион усмехнулся невесело, прикрывая глаза.       — Верно. Только с договором с гениальным магом, способным выполнить подобное заклинание. Истинное желание. Добровольным договором и заклинанием от всей силы и всего сердца, — он едко усмехнулся, — иначе велик шанс, что ничего не выйдет. И даже гениальные маги могут произнести его лишь три раза за всю свою жизнь.       Хальсин с печалью провёл по белым кудрям, обнял сильно и крепко.       — Что ж… Может, и найдётся такой маг, встретится нам на пути. Но мы будем и далее искать, Астарион. Может быть, всё же существует более сложный вариант Истинного восстановления. Может быть, есть ещё друидские знания, пока не доступные мне… Так или иначе, мы не остановимся, я обещаю тебе.       Он взглянул за окно, где виднелся тёмный и полный влаги лес, где давно уже закончился ночной ливень и совсем скоро, вот-вот должен был начаться новый день. Ещё немного, несколько тягучих минут — и солнце показало бы свой первый луч, пробилось бы сквозь тёмные кроны, нашло бы малейшую щель. Ещё немного — и солнце могло бы ранить того, кого он любил.       — Но пока у меня есть другое средство.       Астарион удивлённо-вопросительно хмыкнул, приподнимаясь на локтях на кровати и глядя, как друид достаёт маленький кожаный кисет.       В его большой ладони показался изящный цельный серебряный браслет, в котором блестели капли янтаря в причудливом узоре. Солнечные камни, тёмные почти до красноты, ловили любой свет, прятали его, задерживали в себе.       Вампир замер, разглядывая браслет во все глаза.       — Радость моя, неужели это то, о чём я думаю, — тихо, дрожащим голосом проговорил он, поднимая на Хальсина взгляд.       Друид улыбнулся, склоняя голову.       — Позволь, я надену, — он обвил полоской серебра в несколько слоёв тонкое запястье и застегнул на сложный замок. — Я давно решил поискать того, кто сможет сделать подобную вещицу, пока мы пытаемся найти полное избавление. Снять его можно будет только твоим личным заклинанием. Или же твоими шустрыми пальцами.       Астарион полюбовался браслетом, а потом поглядел на яркие солнечные блики, медленно спускающиеся по стене к кровати.       Он посмотрел на Хальсина в последнем мгновенном сомнении, глубоко вдохнул, прикусывая губу, — и протянул руку к солнечным лучам.       Так долго, целых два месяца, пока они искали ответы и шли вперёд, защищал его проклятое вампирское тело иллитидский паразит в мозгу. Личинка грозила ужасным преобразованием в мозгоеда, грозила потерей своего облика и души — но давала счастье быть под дневным светом, не таясь, ловить тепло солнца без страха перед болью, а то и полным испепелением.       После победы над старшим мозгом всё вернулось, всё стало как прежде, и его боязнь яркого света была так же сильна, как желание его снова ощутить.       …Озаряя комнату, мягкие лучи упали на пальцы, подсветили ярче бледную кожу, лишь только нежно нагревая её, не сжигая в прах.       Астарион моргнул, прерывисто и громко выдыхая, рука его дрожала в этих лучах. Он поглядел на Хальсина сквозь пелену, с его тёмных ресниц скользнули горячие слёзы.       — Я едва не потерял надежду снова ощутить это тепло, Хальсин, — он сглотнул, его голос дрогнул. — Любовь моя. Спасибо тебе.       Друид улыбнулся, наклоняясь к нему, сцеловывая влажные полоски на бледных щеках.       — С возвращением, сердце моё.