про кино.

Старые папки, глупые наброски ничего не значащей жизни. Он всматривается снова и снова в вклеенные фотографии, в собранные на блошке плёнки, проявленные потом в студии на дому где-то под Зеленоградом, случайные встречи, а вот горы, да, горы – в горы он больше не поднимется, и эта глупая, пустая симуляция жизни разлетается на порванные чёрно-белые фотокарточки. Старые-старые папки для долгого-долгого киноэссе не о себе. Адриан переворачивает страницы, тяжёлые, как и положено старому альбому, переходящие в лёгкие папиросные вклейки во вставках героини, последовавшей за его выдуманным – не о себе – режиссёром. Работать всегда было легче вот так, вживаясь полностью, выныривая и пропадая; привет из прошлой жизни, где все возможности перед ним были открыты. Иногда кажется, что жизнь не останавливалась. Иногда как будто можно оторваться от земли, и чёрно-белые фотокарточки становятся крыльями, по перу на обрывок. Долгое-долгое киноэссе, кажется, так и останется не дописанным. Приклеенный к страницам пепел выдуманных сигарет – не о себе – противоположен его любимым. Ничего уже не случится.

«...с маленькой смертью встреча» (Гарсиа Лорка) Маленькая смерть собаки. Маленькая смерть птицы. Нормальные размеры человеческой смерти.

Вспоминается и исчезает, обрывки фотокарточек – обрывки Бродского; на ветру трепещет и бьётся уголок отклеившейся афиши. Дом никогда не был домом, он возвращался и сбегал в большой блестящий мир из однушки, на которую хватало денег, и никогда не хотел жить ни в другом веке, ни на Садовом. Заложенные страницы – не дотянуться до полки – трепещут памятью непрожитых воспоминаний. Глупая неслучившаяся жизнь, как будто вечная – призрачная, встречная – жизнь. Трещинками по линзе камеры. Ничего не случится. Страница рвётся на двух третях и остаётся бескровно убитой его руками. Вот-вот придёт Лера – пятнадцать минут до поворота ключа – он не скучал – глупо и бесполезно перебирать старые альбомы, полные старых идей, которые он больше никогда не отснимет.