***
Солнце слепит. Голубой плавно растекается по небу до самого горизонта, где смешивается с такими же зеркальными небоскребами и небольшими уютными домиками, перистые облака нежно-серого оттенка вырисовывают рисунки, заставляя воображение работать и раскрашивать в яркие цвета пушистые массы. Всё это виднеется с тринадцатого этажа стеклянного лифта, пока тот не останавливается и не раскрывает двери, выпуская немного нелепо улыбающегося и явно счастливого человека в деловом дорогом костюме. В какой-то момент своей жизни Альберу отпускает все неудачи, смотрит взглядом, полным любви, но не может сказать, за что он любит, из-за каких качеств хочет возвращаться и хвататься за жизнь, вися над пропастью смерти, за что… За что целует нежные губы. Ненавидеть как-то проще. Всегда знаешь за что, какая кошка между вами пробежала, что тебя бесит в ненавистном лице. Альберу это по собственной работе знает. А любить? Как любить, если не знаешь, что ты любишь? За что вообще можно любить? За милую улыбку, саркастичность и дерзость? За меркантильность и непризнанное желание помочь всем вокруг? За его это «хен» и способность соблазнять одним взглядом? Альберу не знает, но любит же. Он просто хочет каждый раз возвращаться туда, в ту квартиру в многоэтажке с кофейней на первом этаже, где продают невкусный кофе и где работает он. Кейл, так его зовут, не ждет Кроссмана никогда, знает ведь, что он не тот человек, который всегда в безопасности. Знает, поэтому улыбается, когда находит его в своей квартире. Шепчет что-то, тихо выговаривая «Я скучал, хен», а после этого еды накладывает, которая, в отличие от кофе, очень вкусная, с ярким вкусом и небольшой перчинкой, откладывающаяся в памяти самой любимой, вызывающая зависимость, и ещё Кейл взглядом окидывает, ища любые повреждения, а, не найдя их, выдыхает облегченно. И Альберу без малейшего понятия, почему влюбился в того, кто при каждой встрече обворовывает его на круглые суммы, чтобы помочь всем, кому только можно, а кому нельзя, он тоже поможет. Кроссман привык. Ему нравится видеть лукавую улыбку, будто тот деньги не на лечение лейкоза скидывает, а откладывает на атомную бомбу, нравится взгляд Хенитьюза, когда тот письма благодарности читает от детских домов, приютов и счастливых семей, нравится его любовь к кошкам, хоть и неявная, даже скрытая. Только вот котята возле той самой кофейни всегда сытые, чистые и мурлыкают, потираясь мордочкой о голени и икры самого привлекательного баристы на свете. (По мнению одного Альберу Кроссмана и миллиардов его нейронов.) Ждут, когда сердце Кейла полностью растает, и он, очарованный их милотой и сверкающими золотыми глазками, заберет двух кошачьих к себе, на тринадцатый этаж многоэтажки. Во всяком случае, Кейл уже спрашивал, как Кроссман относится к кошкам, нет ли у него аллергии или личной неприязни. Это небольшое проявление заботы о самом Альберу заставляет влюбленное сердце биться ещё чаще. Кейл, и вправду, заставляет рассудок Кроссмана мутнеть. У Альберу сами собой закрываются глаза в наслаждении и уюте, когда он слышит чужое дыхание, да даже чувствует его собственным торсом, проводя пальцем вдоль позвоночника сквозь шелковую пижаму. — Ты надолго? — Кейл водит ладонями по рукам и запястьям Альберу, щекой лежит на его груди и слышит, как глухо стучит его, Кроссмана, сердце. В комнате играет телевизор, реклама или фильм, не так важно, они будто слились воедино, прижавшись друг к другу в объятия и отсоединившись от всего мира на лета, десятилетия и века. — Сегодня я весь в твоем распоряжении, — он усмехается, когда замечает игривость на красных от кусачих поцелуев губах. — А завтра? — надежда теплится в голосе, Альберу попросту не может отказать, вдыхает аромат волос и растекается по дивану довольным котом, нашедшим свою мяту. — Только до обеда.***
Они живут вместе несколько лет. Хотя это «вместе» очень приукрашено. У Альберу работа, частые командировки, не самые безопасные между прочим. Кейл знает, признает его всего, целует так нежно, как только может, и любит. Сердце от этого «любит» делает кульбит, сжимается, стучит чаще, когда в голове мысль о Хенитьюзе проскакивает, и в ответ оно тоже любит, чисто, искренне, всеми четырьмя камерами. Как жаль, что сейчас их разделяют километры. Ох, точно — работа. Повсюду, за стеной, над головой, прямо в этой комнате, раздаются крики и стоны, полные боли. Внимание Кроссмана сосредоточено на бумагах, пока человек перед ним корчится, стонет громко, отхаркивая сгустки крови, но даже не может вытереть ее остатки на губах — руки связаны. А мысли все равно возвращаются к короткому смеху и такого же цвета, как эта темная кровь, едва отдающая алым, глазам. — Кому ты передавал информацию, Чин Джин? — безразлично кидает Альберу, будто это не он несколько часов сидел под звуками пыток. Находиться здесь — уже осточертело. Он хочет в теплую квартиру с не менее теплым ее обладателем, прижаться к нему и слушать размеренное сердцебиение, забывая все ужасы, происходящие на работе. Он бы хотел все это бросить, не видеть крови, не слышать крики, не чувствовать тошноты, знали бы все его враги сколько сил ему стоит смотреть так безразлично, чтобы не единой эмоции на лице не проскочило, чтобы они не подумали о каком-то шансе на жизнь, но он не может. Это впилось под кожу. Стало рутиной. Безобразные стены тусклой комнаты, когда-то — кабинета, одна лампа на столе, от которой и идет все освещение, это для себя, чтобы лишний раз не видеть все это безобразие. Грязный, липкий от крови пол, тяжелое дыхание одного и слишком спокойное другого, этот запах давит, приносит гнетущее настроение. Человек молчит, сжав свои связанные руки в кулаки, но взгляд поднять боится. Боится увидеть пронзающий холодный голубой цвет глаз, который будто светится в этой темной комнате. По его телу проходит озноб. Гневно. Холодно. Страшно. В агонии не разобрать. — Вы ведь все равно меня убьете, — шипит он своим хриплым голосом, понимает, что от смерти не уйдет. — Какой мне прок? — Тот чел тебя подставил, разве не хочешь отомстить? — хмыкает Альберу, являя в безумии поднявшему голову предателю свои белоснежные клыки. — Не хочешь посмотреть перед смертью, как он потеряет все, а, Чин? Тот широко раскрывает глаза, замирая, кажется, на долгие минуты. Альберу знает, что Джин настолько раздражительный и мстительный, что не упустит возможность поквитаться с недавно кормившим его «другом». Кроссману это на пользу. Так только быстрее. — Если вы… Если вы будете мучать этого ублюдка дольше, чем меня, то я скажу. Честно скажу, — он словно умолять начинает, смотрит с такой надеждой, что Альберу тошно становится. Сам ведь предатель, но его предавать нельзя, злиться будет. Двуличие в человеческом обличии. — Конечно. Ты будешь наблюдать за этим с первого ряда, — улыбается, стараясь дышать как можно меньше, запах въедается в легкие, дурно становится. — Его имя и адрес. — Я не знаю адрес. Мы пересекались в общественных местах, но не общались. А имя — Ким Рок Су. — Кореец? — Кроссман мысленно думает, как скоро его работники найдут этого парня, а сам уже хочет уехать отсюда, вспоминает только, что Кейл очень хотел съездить в Корею, посмотреть на цветущую сакуру, потому что это романтично, и сам случайно, среди этой грязи, планирует поездку, потому что влюблен. — Кореец, как я, он точно кореец, — как попугай, повторяет мужчина и кивает болванчиком. — Что еще о нем знаешь? — Альберу наклоняется к связанному человеку, стирая запекшуюся кровь большим пальцем в перчатках, а Чин моментально облизывает засохшие губы, ощущая на языке странную горечь. — У него волосы черные, маску носит, когда мы с ним пересекаемся. Мы в парке возле фонтана встречаемся, там камер нет. — Как он связан с китайцами? — Я только передавал ему инфу, а он отправлял деньги на счет в Гонконге, — шепчет тот, прерывисто дыша. Что-то ему нехорошо. Сердце бешено стучит, будто скоро лопнет, и эта мысль очень не нравится Чин Джину. Альберу кивает, а когда тот заканчивает свой монолог, многозначительно выходит из комнаты, отдавая диктофон стоящему за дверью мужчине. Мученик остаётся гадать, убьют ли его сегодня или позволят прожить еще несколько дней. Ещё несколько паршивых дней. Правда, гадать долго не приходится. Как только черные перчатки падают в урну, в комнате падает бездыханное тело. Альберу нужно проветриться. Он пишет Кейлу о том, что приедет скоро, открывает окна в машине, втягивая аромат улицы без примеси железа, ему нужен свежий воздух, необходим точно так же, как и Хенитьюз под рукой.***
Кейл зевает сладко — поздняя ночь за окном, он спать собирался, пока сообщение от Альберу не получил о скором приезде. Тот пишет так, словно на нервах весь день, и это рассылает по телу волну нервозности. Когда дверь открывается, первым делом Альберу прижимается к чужим губам своими, но руками лицо не трогает, наслаждаясь только мягким прикосновением нежной кожи. — В душ? Есть хочешь? Альберу чересчур льстит изучающий взгляд Кейла на наличие кровоточащих ран. Их нет. Но тот смотрит своими демоническими глазами, съедает его своим взором, заставляет Кроссмана сглотнуть, видя такого домашнего Хенитьюза. Он просто прелесть, которую зацеловать полностью хочется. — Тебя с удовольствием съем, — широко улыбается Альберу, звонко щелкая зубами перед носом своего донсэна. — Но только после душа. Кейл закатывает глаза, сдерживая ухмылку на розовых губах. Альберу смотрит множество секунд, жалея о том, что не сходил в душ в офисе. Сейчас мог бы касаться его, не боясь запачкать чистую пижаму кровавыми оттенками. — Принеси мне одежду, — отсылая воздушный поцелуй, Кроссман скрывается за дверью в душ. Кейл часто говорит, что Альберу лицемер, у него две сущности, каждую из которых он являет разным людям. Соседи по дому считают Альберу примерным человеком, который приходит, чтобы помочь своему бедному другу, работники компании строят догадки о том, что он дьявол в человеческом обличии, но все еще работают на него, а Кейл… А Кейл видит обе стороны монеты. Ему все равно. Это один простой человек, а у кого нет скелетов в шкафу? Хенитьюз даже не стесняется, заходит в ванную, как к себе домой, даже с учетом того, что это и есть его дом. Их дом. — Пошоркать тебе спинку? — окидывает взглядом Кейл, но надолго не задерживается в комнате, он только волосы посушил, не хочет намокнуть ещё. — Сам справлюсь, дорогой мой, — Альберу лыбится лицемерно, пока Хенитьюз вновь глаза закатывает. С Альберу просто невозможно быть серьезным. Сердце требует любви, а потому устраивает митинг в грудной клетке, улыбка сама тянется вверх, стоит наткнуться на взор холодных голубых глаз, смотрящих так тепло и ласково, о потеющих ладошках даже сказать нечего, они просто существуют. Время совсем недавно перевалило за полночь, звезд на темном небе не было, ни единой, всё освещение дарили рекламные баннеры где-то внизу, фонари и какие-то мигающие лампочки, оставшиеся, кажется, с самого Нового Года. Кейл смотрит на все это великолепие с балкона, машины проезжают быстро, людей намного меньше, чем днем, но все еще невообразимо много. Хенитьюз поджигает тонкую сигарету, глубоко втягивая никотин. Он разливается горечью по языку, но будто дарит наслаждение, успокоение. От холодного, совсем не весеннего воздуха по телу пробегается дрожь, холодно уже, одна пижама не спасает, но он продолжает стоять, смотря, но не видя множества действий внизу, думает с тяжелым выражением лица, глубоко вздыхает, сжимает замерзшие пальцы и стискивает зубы, забывая про сигарету и сминая ее. Выкидывает, будто она не приносит удовольствия. Его мало что приносит. — Очень красивый вид со спины, но я бы предпочел видеть тебя в своих объятиях, — расслабленный смешок послышался совсем рядом, такой спокойный и родной, что одним своим звучанием заставил все волнения уйти прочь. — Ты меня попробуй в них затащить, — Кейл разворачивается, нагло окидывая Альберу хищным взглядом. Сквозь лисий прищур можно разглядеть карие глаза, кажущиеся блестящими от бликов здания. — Угрозами или физической силой? — Нежность я люблю больше. — Кто бы сомневался, — Альберу делает шаг к нему, ставит коленку меж раздвинутых ног, проводит руками по тыльным сторонам ладоней на перилах и нежно-нежно, осторожно-осторожно, почти робко прикасается к губам, сминает их своими, наслаждаясь расслабленностью и контрастом горячей плоти и холодного воздуха. Целует в щеку, в уголок века, даже в лоб и кончик носа, слишком увлекаясь вседозволенностью, проводит ладонью по бедру, ведет выше, другой рукой все еще едва соприкасаясь пальцами, но когда с губ слетает первый судорожный вдох, то отстраняется, смотря по-кошачьи дерзко, вызывающе, даже провоцирующе. Он прямо заигрывает, надеясь, что Кейл на все поддастся. Но тот свои правила устанавливает, давит на грудь, ведя того в спальню спиной, оставляет балкон открытым и смотрит. Просто смотрит своими глазами. Умопомрачительно красивыми глазами с теплым огоньком в радужке. Кроссман падает спиной на мягкий диван, откладывая пульт куда-то на пол, и снова целует томно, тягуче, не проникая языком в полость Хенитьюза, даже чувствуя, как расслаблены губы, как мокрый, горячий язык иногда скользит по губам, но играется, не позволяет себе. Раз Кейл любит нежность, то будет ему нежность. Он сдавливает совсем немного ощутимо нежные бока, опускается поцелуями-бабочками на шею, с шеи на выпирающие ключицы, а с ключиц к ареоле соска, расстегивая пуговицы и смотря, как холодно в тусклом свете переливается молочная кожа. Оттягивает губами сосок, не задевая зубами, старается делать все нежно. Бережно. Любя. Кейл шумно глотает воздух, держась за плечи и ненароком пытаясь приспустить ненужную ткань с горячих, все еще немного влажных плеч. Цепляет ногтями кожу, царапая ее и чувствуя шипение Альберу на губах. — На суефа? — усмехается Кейл, понимая, куда лезут настойчивые пальцы, но пусть все решит судьба. — Всегда ты так, — цокает Альберу, немного отодвигаясь. Ножницы и бумага. Кроссман что-то хрипит о том, какой Кейл подлый обманщик и о его гнусных приемах, заставляющих проигрывать, но нервно ёрзает, обнимая Хенитьюза и недовольно бурча. Точно ли это тот человек, который может безжалостно убить? Кейл знает, что тот, но все равно не может соотнести два совершенно разных поведения этого человека. Он не спешит, снимает верхнюю часть пижамы с Альберу, кусая чистую от засосов и укусов шею, ласково проводя по горячей спине, улыбается, закусив губу, сжимая ягодицу сквозь ткань, а еще ловит взгляд Альберу, который все время тянется за поцелуем. И получает его. Юркие пальцы скользят под оставшуюся ткань, он не церемонится, откидывает одежду куда-то на пол, отстраняясь на долгие и мучительные для Альберу секунды, уходит в другую комнату, принося смазку и презервативы. Холод с балкона проходится по коже, мурашки бегут по оголенной коже, а горячая плоть Кейла никак не спасает положение. Он целует внутреннюю сторону бедра, не сводя своих карих глаз со стремительно краснеющего лица Альберу, кусает в том же месте, смотря на мягкие губы, которые извиваются в тихой ухмылке, прежде чем раскрыться в немом стоне. Альберу за плечи Хенитьюза хватается, поддаваясь ласковым касаниям и раздвигая оголённые ноги, ощущая горячее дыхание в непозволительной близости от чувствительной кожи. Кейл обхватывает покрасневшую головку губами, проводит по контуру сфинктера Кроссмана пальцами в смазке и толкает внутрь один, надавливая, но не дает обратить внимание на неприятные ощущения растяжки, слизывая предэякулят с уретры. Альберу голову назад откидывает, беззащитно открывая шею, которую бы зацеловать, да рот занят, он стонет тихо, подаваясь бёдрами вперед, но тут же останавливается, стоит встретиться взглядами с Кейлом. Его тонкие пальцы толкаются глубже, разводят стенки в стороны, невольно задевая простату подушечками, заглушенный крик ласкает душу, и Кейл продолжает. Берет член Кроссмана глубже, не обращает внимания на стекающую по подбородку слюну и толкает пальцы до костяшек, играючи задевая простату, чтобы сорвать с любимых губ стон. Протяжный, жалобный, просящий чего-то большего, чем пальцы. Что ж, возможно, у Кейла есть отдельный фетиш на голос Альберу, потому что он сам чуть ли не стонет, проталкивая головку в узкое горло и сжимая её, когда сглатывает накопившуюся слюну. — К-кейл, — голос предательски сорвался, длинные пальцы вновь надавили на комочек нервов, заставив тело изогнуться дугой, откинув голову назад. У Альберу волосы взмокли, лицо раскраснелось, словно от мороза самой холодной зимой. Красив, так красив, что захотелось запечатлеть этот вид навсегда в своей памяти. Кейл без слов понимает, о чем так судорожно просит Альберу, вытирает слюну с губ, последний раз лижет головку и припадает губами к открытой шее, чуть покусывая солёную от пота кожу. Нежится в объятиях с Кроссманом, позволяя себе ненадолго забыть о возбуждении, и целует Альберу, который потом будет бурчать о том, что невкусно, горько ведь от привкуса на языке. — Ты невыносим, блять, — шепчет в самые губы Кроссман, потираясь о член Кейла и обвивая его талию своими руками. — Тебя никто и не просит меня уносить, — он усмехается, отодвигаясь, напоследок чмокнув в уголок сухих потрескавшихся губ. Альберу не видит, но слышит, как открывает упаковка с презервативами, как во второй раз щелкает бутылка со смазкой, и дрожит от прикосновений к нежной коже. Бедра обхватывают торс Хенитьюза, притягивают ближе, ноющий член дёргается, стоит только почувствовать головку у сжимающегося вокруг пустоты сфинктера, пока Кроссман жмурит глаза, предвкушая скорый оргазм. В следующий раз Альберу точно позволит себе насладиться, долго растягивая Кейла, чтобы тот дрожал, сводя ноги, и тут же одергивал себя, разводя их, позволяя поместиться между и сжимая коленями чужие бока, чтобы его глаза закатывались, а соски чувствительными становились настолько, что дуновение ветра (ну или чьего-то тяжелого дыхания) хватило бы для крупной дрожи и протяжного стона, от которого голову сносит. Но сегодня не он тот, кто приносит дурманящую ласку, он тот, кто её получает. Правда, удержаться от соприкосновения с розовым соском не может, кусает губу, слыша чужой короткий стон, и стонет сам, дрожащими бедрами стискивая Кейла ещё сильнее, ощущая, как под давлением растягивается кольцо сфинктера. — Расслабься, крошка, — усмехается Кейл, припоминая Альберу о его фатальном провале в выборе прозвища. Он злопамятный, здесь ничего не поделаешь. — Ты когда-нибудь забудешь? — дыхание сбивается, как только он чувствует член внутри себя, и надо бы скрыть, как сильно нравится ему интимный голос Хенитьюза, называющий, его, Альберу Кроссмана, так грязно и постыдно, но это, кажется, невозможно. Мягкий тембр обволакивает, заставляет задрожать, сжимая пульсирующую плоть и вырывая с покрасневших чужих губ надрывный стон. Кейл стонет ему где-то на ухо, покусывая мочку и целуя скулу, добираясь так до горячих губ. Целоваться так приятно, так сумасбродно, так горячо, так волшебно, что у Альберу под ребрами щемит, внизу живота узел тянет, собственный член трется между телами, а медленные толчки не дают дыханию восстановиться даже на секунду. Ему до одури хорошо, так хорошо, потому что Кейл посасывает плечо, зная о появлении нового засоса на месте старого, потому что Кейл обвивает своими тонкими пальцами его член, нависает над Кроссманом, словно специально оставляя между ними чуть больше сантиметра, чтобы ощущать чужой жар, но не давать почувствовать желанных касаний. Стоны срастаются в симфонию, они тянутся звуками из ртов, прерываемые только шлепками кожи об кожу и долгими поцелуями. У Альберу нехватка прикосновений, он спину Кейла царапает, притягивая его к себе, извивается, сам насаживаясь на член, кусая чужие губы и посасывая язык, так настойчиво пробирающийся в полость и давящий на нёбо. Крепкие ладони стискивают покрасневшие бедра, а шею окрашивают россыпью мелких засосов красивые губы. Альберу запретить не может, может лишь сам прижиматься ближе, сам насаживаться на член и ловить низкие стоны Хенитьюза на ухо. Из-за последнего он каждый раз на грани. Каждый. Гребанный. Раз. Потому что голос у Кейла такой, какой словами не описать, но в какой можно влюбиться, как только услышишь. Альберу, правда, уже влюблен, но это не мешает ему влюбляться ещё и ещё. Нежная рука ложится на влажный от собственного предсемени член, обвивает пальцами головку, зажимая уретру. Кейл толкается глубже, прижимая разъезжающиеся бедра к себе. У Кроссмана глаза закатываются, ноги ватными становятся, пока в животе узел скручивает, знаменуя собой прекращение. По комнате раздается шлепок руки об ягодицу, Альберу в неверии глаза раскрывает, пугаясь собственного крика, а чужие губы припадают к саднящим, сминая их. Кейл двигается плавно, каждый раз попадая по чертовой простате и разгоняя ток по напряженному телу, ожидающему разрядки. У Альберу крышу сносит, когда тот стонет громко, замирая, он хочет сжать что-нибудь, но рядом только ладонь Хенитьюза, которую он с радость хватает, и расслабляется, сжимаясь вокруг пульсирующего члена. Кейл устало падает в горячие объятия, размазывая горячее семя между ними, дышит тяжело и прикрывает глаза, сжимая своей рукой руку Альберу. Тот же подушечками пальцев рисует на потной спине Хенитьюза одному ему ведомые узоры и целует в лохматые волосы. — В душ вместе пойдем? — усмехается Кейл, поднимаясь, чтобы посмотреть на уставшего Альберу, но видит там только любовь в голубых омутах. Необъятную любовь. — Лучше уж в ванну. Уже надо бы пойти, но они лежат, слушая размеренное дыхание и гулкое сердцебиение, не хотят вставать, не хотят отлипать друг от друга. Хотят только целоваться нежно и наслаждаться телами друг друга.***
С самого утра Кроссману приходится бороться с нарастающей головной болью и приятной тянущей болью в пояснице. Одна из-за работы, другая из-за делающего ему завтрак Хенитьюза. Розалин, их главный хакер, долго ругалась в трубку и материла то, на чем свет стоит. Они не смогли пробить того, кому передавал всю информацию Чин Джин из-за маски, не того разреза глаз, специально изменённой походки и даже неверных отпечатков пальцев. Одно разилось со вторым, а второе с третьим. Девушка лишь восхищалась его гениальностью и гордилась своей, потому что просидела за компьютером всю ночь, пытаясь всё распутать. Ко всему прочему, что уже добавила сонная Розалин, Ким Рок Су — их бывший сотрудник, раньше участвующий, как «уборщик», погиб шесть лет назад. Розалин лишь усмехнулась тому, как плохо о нём уничтожили все данные, и сказала, что, как только она выпьет свой двойной экспрессо, то пробьет ещё и родственников этого Рок Су. Альберу Кроссман — только верхушка айсберга, он не самый главный в их «законной» корпорации, есть люди серьёзнее него, конченые психопаты, наркобарыги и отмыватели денег из-за границы. Вот они всем заправляют, Кроссману же достаточно делать так, чтобы полиция молчала в тряпочку, а такие, как Чин Джин были уничтожены. Те, кто сверху, могли насолить много кому, но идти против них равно быть самоубийцей. Альберу размышляет об этом, уходя от Кейла и целуя того напоследок, пока едет на машине в офис и пока ждет кофе из автомата. Все время. Это ведь попросту глупо использовать этого Чин Джина, который едва доработался до повышения, для того, чтобы добраться до верхушки. Кроссман ничего не понимает, но надеется, что Ким Рок Су скоро найдут, и он получит ответы на все свои вопросы. Довольная Розалин щебечет о том, что идет спать, и о том, что тот человек на месте. Её ребята его уже доставили. Вот только чего он не ждет, так это того, что в подвале, где не слышно ни одного крика из-за прекрасной шумоизоляции, в одной из комнат будет сидеть Кейл во всей своей красе. Пока еще целый, ведь Кроссман не задал ни одного вопроса, а он не ответил. — Ты Ким Рок Су? — Альберу смотрит пристально, надеясь увидеть хоть одну эмоцию на подобие страха или ужаса на прекрасном лице, но тот смотрит пусто и кивает на вопрос. — Да, я, — но больше ничего не говорит. — Выйди, — говорит он стоящему рядом человеку и, как только тот выходит, смотрит хмуро. — Кейл, что это за бред? — Мне написать чистосердечное? — он усмехается, смотря прямо в глаза, пугающие многих, но любимые им. — Или рассказать тебе? Что это изменит, Альберу? Просто убей меня и все, — он хочет посмотреть еще более уверенно, но вздрагивает, видя то лицо, коим его пугали видевшие, но которое он никогда не видел. У Альберу нет той нежности, которую он дарил вчера и с которой целовал сегодня на прощание. Не было любви. И это так больно отдавалось по сердцу, что Кейлу не хотелось верить в правдивость этой ситуации. — Если ты расскажешь, то тебя убьют без пыток, быстро, но если нет, то будут вытаскивать слова пытками, — голос холоден, беспристрастен, страшен. — Это выбор без правильного ответа, — Кейлу страшно, он хотел бы вернуться в прошлое и никогда не поступать так, но он в настоящем, где его убьют и единственный выбор — это будет либо больно, либо нет. Что ж, это хотя бы Альберу, а не другой человек из этого страшного места. — Я рассказывал, что у меня был брат? — Нет, — мотает головой Кроссман, но уже может представить себе, что произошло. — Его убили, потому что он будто бы предал эту вашу шарашкину контору. А убили, знаешь как? На глазах мамы, когда мне было четырнадцать лет. Мы только похоронили его, а потом скончалась и она. Сердце не выдержало, представляешь? — его голос пропитан ядовитым сарказмом, он улыбается, сжимая руки в кулаки, и смотрит глазами, полными слез. Подобное он слышал от Розалин, уже засыпающей вместе с телефоном в руках. — Ты поэтому решил слить все этому ублюдку? — Да, — Кейл кивает, поджимая губы, потому что все еще страшно, но лицо у Альберу уже спокойнее, роднее. — Я не знал сначала, что ты отсюда. — Кому ты передавал информацию? — Тем, кто заплатит больше, — Кейл откидывается на спинку стула, всё еще хочет вернуться в прошлое, в настолько прошлое, где Ким Рок Су и мама еще живы, они не знают проблем, смеются и готовят вместе, в то прошлое, где Ким Рок Су ни с кем не связался, работал в кофейне и мечтал быть богатым бездельником. — Но чаще всего, конечно же, Ching full. Знаешь, твоё начальство уважают, но и подставить желают. — Кейл, — знакомый голос становится мягче, Альберу смотрит в упор, не знает, что сказать, не знает, что должен чувствовать. А Кейл поймет, если его бросят снова, если наконец-то убьют, избавят от мучений и бросят одного. Он ведь сам так делал, сам надевал парик, носил маску, изменял походку, положение тела и подкладки в кроссовки, чтобы рост выше был, чтобы не узнали. Сам предал Альберу, хотел ведь отомстить, но, даже сплавив несколько крупных сделок, не чувствовал вкуса победы, не чувствовал, что они точно также бегают в страхе, как бегал он, когда Рок Су убили за то, чего он не делал. Нужно было убить этих людей, всех, тогда они бы поняли, тогда бы узнали, тогда бы, может быть, вспомнили про высокого Ким Рок Су с огромными шрамами на теле, которые, когда они были еще свежими порезами, заматывал Кейл, лишь бы мама не волновалась. Вот только он не говорил, что боится за брата точно также и плакать хочет, когда кровь видит, страшно ведь, ощутимо больно. Он и сейчас плакать хочет. И плакал уже, когда Альберу каждый раз уходил, надеялся, так ужасно надеялся, что кровь на изысканной одежде будет чужая. Пусть убьют кого угодно, только не Альберу. Он не хочет видеть на чистой коже порезы, не хочет об этом думать, но всегда вспоминается Ким Рок Су, сначала тоже были лишь порезы, на которые он говорил, что все хорошо, потом серьёзные ранения, а затем — смерть. Он не может сказать, что с Альберу так не будет, лишь надеется, что он жив, что он сейчас дышит, что ни одна капелька крови не ушла из тела, что по приходе в теплую квартиру он прижмется губами к нему и ласково улыбнётся так, как может только он. Кейл просто привязался, наверное, да, но он так любит и так боится, что вся их любовь может рухнуть. Ему больше страшно от того, что Кроссман может умереть, чем от того, что Кейла самого могут убить. Альберу смотрит холодно, стискивает зубы, видя мокрые дорожки на щеках. — Почему Чин Джин? — Ему нужны были деньги, а мне — тот, на кого можно все повесить. — Почему ты ничего не сказал мне? — Потому что боялся, что так тебя примут за соучастника. Ему нечего терять. Он любит Кроссмана на все сто процентов, готов отдать всего себя, лишь бы Альберу жил дальше, но так больно, что выбирают все равно не его, будто он все это время был просто тем, с кем хорошо проводить время, не больше. — Ты идиот? — чрезмерно громко говорит Альберу, ударяя по железному столу. — Почему ты думал обо мне? Ты должен был мне сказать, чтобы я помог, чтобы ты уехал и тебя не нашли. — Но тогда бы мы расстались. — Но тогда бы ты был живым, — Альберу вздыхает устало, трет глаза и много думает, просчитывает, как вывести отсюда Хенитьюза, в какую страну его отправить, чтобы спасти, спрятать от всего мира, на кого повесить или как устроить фальшивую смерть. Все, что угодно, лишь бы Кейл жив остался. — Это не имеет смысла без тебя, — Кейл смотрит прямо, сжимает кулаки до ощутимой боли и думает о том, как больно будет умирать. Ким Рок Су ненавидел боль, но терпел, пока раны заживали, Кейл ненавидит смерть, но, кажется, скоро умрет. И неизвестно, когда произойдет это «скоро». — Кейл. — Хен, — произносит Хенитьюз, а у Альберу дыхание спирает от его надрывного голоса. — Тебе жить нужно, я тебя увезу, — утешает Кроссман, касается пальцами побелевших костяшек, и смотрит нежно-нежно. — Но не останешься со мной, а вдруг с тобой случится что? Я даже не узнаю и буду ждать, а ты… — он не договорил, голос сорвался на шепот. — Мне так страшно, хен, каждый раз, когда ты уходишь, я только надеюсь, что будешь жить, будешь дышать, а, если я уеду, ты… Вообще не придешь ко мне. Альберу губы поджимает, видя боль на лице, любимом лице, на котором счастье наблюдал каждую секунду, а сейчас даже не знает, что сказать, когда по щекам катятся слёзы. Так хочется обнять Кейла, сжать его в своих руках, чтобы утешить, сказать, что всё будет хорошо, чмокнуть в щёку для пущей уверенности и провести носом по бледной шее. Пообещать, что никто из них не попрощается с жизнью, но это лишь слова. Слова, которые для такого, как он, ничего не значат. — Я не смогу доказать тебе, что буду жить, — Альберу садится рядом с Кейлом, зачесывая его прядь назад, чтобы открыть себе вид на его красные глаза с мокрыми ресницами, поджатые губы от безысходности, накрывшей его от слов Кроссмана, на покрасневший от слез нос. Кейл выглядит мило, но от грусти любимого, самого родного человека, грудная клетка разрывается, резкая боль пронзает душу, а в глазах копятся слезы. — Тогда просто убей меня, — шепчет в самые губы Кейл, обжигая горячим дыханием, щекоча контр губ. — Ты шутишь? — неверяще спрашивает Альберу, смотря в красно-карие глаза и ища там хоть намек на сарказм. Нет, не шутит. — Ты боишься потерять меня, но знаешь, как часто я думал, что будет, если мои враги найдут тебя? Как быстро они убьют тебя? Смогу ли я, успею ли, спасти тебя? А сейчас ты говоришь самому мне расправиться с тобой? — И что ты предлагаешь? Я не уеду без тебя, не смогу, — на развязанных запястьях красовались характерные отметины от толстой веревки, Кейл сжал прильнувшего к нему Альберу, стискивая широкую грудь в крепких объятиях, белая рубашка на плече мокла от скатывающихся слез, пока ладонь, такая теплая, крепкая, которую Хенитьюз сжимал в ночи, гладила его волосы, сжимая крепко, словно говоря, что на него можно положиться. — Здесь есть тайный выход, который на камерах не просматривается, Чхве Хан прикроет, ты выходишь через него и идешь к моей машине. Надень маску и капюшон, не оглядывайся, даже если кто-то тебя окликнет или закричит. Иди к машине и езжай туда, — Кейл кивает, сглатывая, ведь понимает, куда именно ему нужно ехать. Глаза Альберу напротив, смотрящие так уверенно и доверительно, придают уверенности и Хенитьюзу. — Я люблю тебя. — Я тоже тебя люблю, — глубоко вздыхает Кейл и целует Альберу напоследок, сжимая в руке ключи от машины и выходя через тот проход. — Это сумасшествие… Альберу выходит через обычный выход, через который и заходил, по пути мотая головой Хану и набирая наверняка видящую десятый сон Розалин. Чем быстрее он разберется, тем быстрее снова дотронется до чувствительных губ своими.***
Корея встречает морозным воздухом, который, как в какой-то дораме, развевает его волосы, вплетая в них осенние, ярко-желтые, насыщенно-оранжевые и смешивающие эти две категории листы клена. Ими усыпана вся дорожка, а всё тот же игривый ветерок моментами создает из них ураганы, подбрасывая в воздух. Свобода окутывает тело, но воспоминания недавних дней вгрызаются в кожу, в сознание, не давая забыть то бешено колотящееся сердце, когда Альберу гнал под сотку, а он сам впервые стрелял по колесам, закусывая губу и хмурясь от страха попасть по человеку. Стрелял не в первый раз, но создавалось такое ощущение, что тот только-только начал обучаться и не по мишени в специальных наушниках при помощи Альберу, а сразу в боевых действиях, когда от неправильного выбора стреляют по тебе. Сейчас это всё позади, в кармане паспорт на имя Ли Суна, на лице очки, маска и панама, а совсем скоро должен прийти и он. Кейлу кажется, что он до сих пор в той погоне. Его сердце стучит чаще, волнение окатывает всё тело, стоит кому-то рядом даже просто слишком громко засмеяться, паника часто стучит в голове и растет в геометрической прогрессии. Он сейчас один, пока что нет никого, кто мог бы взять за руку и притянуть к себе, утыкаясь носом в рыжие пряди. О. Он снова ошибся. Альберу уже здесь. Его взгляд серьезен, голубой цвет глаз не просачивается сквозь линзы, а натуральный цвет волос скрывает темная краска. Но взгляд всё тот же, родной, теплый, нежный. — Аль… — Кейл осекся. — Хенсу, когда ты пришел? Альберу лишь ухмыльнулся, очертание его губ было видно сквозь маску, и сжал руку сильнее, будто был готов защищать от всех опасностей, даже от себя. — Все хорошо? — нет. Все плохо. Кейл сходит с ума, теперь ему страшнее ещё больше, ведь его, Альберу, ищут все, даже несмотря на поддельные трупы, оставленные в Европе, несмотря на Чхве Хана и Розалин, подделавших всё и заменивших им личности полностью, несмотря на слова Альберу о том, что всё будет хорошо. Паника одолевает вновь. Кейл закусывает губу, стараясь не выдать набежавших слез, и сжимает теплую ладонь, как за последнее спасительное свойство, а ведь это и вправду так. Он кивает, знает, что Альберу поймет и без слов. Всегда понимал. — Я жалею тех котят, которых мы не смогли забрать, — улыбается Крассман, правда понимая, он тоже весь на нервах, собрать все вещи и уехать в небольшой городок в Корее за два дня, в спешке подготавливая похожие на них трупы и паспорта, — решение спонтанное, но необходимое. Им нужно время, чтобы залечь на дно, чтобы отдохнуть, успокоиться и не паниковать. — Я попросил Сэма за ними приглядывать, — раздается ещё немного нервное, но всё же более спокойное сбоку. Прикосновения действуют на него, как надо. — Тогда пока что в твоей жизни я буду единственным котенком? — Ты скорее очень милая белка, — совсем довольно нежится в объятиях и плавится от нежных поглаживаний Кейл, то и дело поправляя спадающую маску. — А стоило мне только раз сказать, что я люблю фундук… — многострадальчески вздыхает Альберу, шагая в сторону машины под руку с Кейлом и не обращая внимания на взгляды других прохожих. Его волнует только один взгляд в свою сторону — влюбленные красно-карие глаза. — Но ты, правда, милый, когда ешь его, — его пристегивают на переднем сидении, находясь в непозволительной близости. — Соблазняешь, хён. — В этом и смысл, мой милый донсэн, — Кроссман чуть приспустил маску, оставляя легкий чмок где-то между щекой и глазом. — Тебе бы стоило поцеловать немного ниже. — Обязательно, как только мы поедим и освоимся в домике. Поцелуи в тот вечер ещё никогда не казались такими острыми, от которых сводило всё тело, краснел каждый участок кожи, а голос вылетал из грудной клетки по собственному желанию. Они сменили квартиру на дом, шумный город Европы на неспешный городок Кореи, свои старые имена на корейские, сменили личность полностью, под чистую, но как будто ничего не изменилось. Поцелуи без тайн и секретов стали только трепетнее, а сигареты естественным образом вообще исчезли из сумки и жизни. Со временем даже страх и паника исчезли, остались только их редкие отголоски, которые проявляются примерно… О, он не считал. Главное, что Альберу рядом, просыпается под боком, нежится, грея, как печка, а то и жарче. У них всё же есть трое котят, двоих из которых им всё же привез Сэм, бурча что-то про их агрессивное поведение, а потом поехал смотреть на достопримечательности Сеула, а третьего они нашли возле кафе, забившегося в угол с разрезанным глазом и явно побитым телом. Теперь они систематически будят их с самого утра, ластясь к Кейлу и по-наглому просто отодвигая Альберу к краю постели. И всё-таки жизнь преподнесла им столько яда, что на их могилах непременно вырастет аконит.