Вельвет

Данте покрепче сжал руку брата в строю, но всё ещё игнорировал его. Голубые глаза, всё ещё не высохли от слёз, от чего казалось, что глаза брата — бирюзовые. Воскресная служба, любишь ли ты отца нашего — бога, сын мой? Данте любит, стирает колени в молитвах, когда старая воспитательница даёт затрещину. А если бога нет? Данте ноет на ухо, когда ледяной ветер продувает их тонкие приютские рубашки. Они подросли за пару лет, возвышались над сверстниками, будто два пугала над полем. Данте ссутулился, чтобы особо не выделяться, может, чувствовал их неприязнь. — Не дуйся, ты ведь знаешь, что это только ради нас, Данте, — Вергилий отвернулся, не в силах смотреть брату в глаза. Эмоции Данте жгли его, словно яд. Сгорбившись, Данте пытался слиться с толпой, пряча отвращение к их взглядам. — Нас? — Данте зло сдул чёлку с глаз. Он наотрез отказывался позволять монахиням трогать его волосы. — Это только для тебя! Где во всём этом я, Верг? Вергилий, возможно, и считал себя самым умным, но детская наивность сжимала его сердце. Смерть матери оставила тёмный след в его душе, будто какая-то часть его навсегда отделилась, но не умерла, а стала ещё сильнее. Внутренний голос шептал: «Получи силу, поставь их всех на колени — каждого! Демонов, инквизицию, орден. Ты должен возвыситься, защитить Данте. Вы должны объединиться, как и говорил отец, и возглавить новую эру.» Но Данте ныл, как девчонка. Для него разлука была смертью, а для Вергилия — шансом. Вергилий гладит близнеца по руке, когда монахиня вводит их в часовню. Его беспомощный братец ещё совсем слаб, наивен, будто маленький котенок, который ещё не открыл глаза. Данте не замечает янтарного блеска глаз монахини, не ощущает странной силы, что опутала его. Мир Данте до тошнотворного прост, он не видит полутонов. Он так обожает краски, яркий алый, стремится быть в центре внимания, но когда оказывается там — теряется. — Не оставляй меня, я хочу с тобой, Верг, — Данте сжимает бледную руку брата загорелыми пальцами, — пожалуйста, — он сдерживает всхлип, сглатывает горький ком слез. Данте готов молить, готов упасть на колени. Он закрывает глаза и представляет, что брат уже уехал, теперь он один. От этого сжимает легкие, хочется пнуть брата, толкнуть, разорвать все его вещи. Уничтожить всё! Может тогда Вергилий поймет, что у него остался только Данте, которого он сейчас бросает. Данте порвёт каждую книгу, зачеркнёт каждую «V», начнёт коверкать стихи Блейка, заменять всё на глупые каламбуры. И тогда у Вергилия останется только Данте. А у Данте останется Вергилий. Тогда станет всё так, как должно. — Ты ведь знаешь, что нельзя. Я старший, я отвечаю за наше будущее, если я не сделаю это, то что станет с нами, когда мы выйдем отсюда? — Вергилий сжал руку близнеца — ища поддержку, или сам ища ее в брате. Данте сжимает его руку еще сильнее, в своих мечтах он бьет брата, снова и снова, пока не выбьет из Вергилия все тупые идеи. Данте слышит хруст костей брата и последний вдох. Мама говорила, что брату нужно личное пространство, такое тупое словосочетание слов. Они близнецы, у них никогда и ничего не может быть личным. Они одно целое, может Вергилий и мама этого не понимают, но для Данте это простая истина. На воскресной службе они не переговариваются. Данте о чем-то шептался со священником в исповедальне: его забрали одним из первых. Он числится в «черном списке» — списке проблемных детей, в которых «обнаружен дьявол». Настоятельница Жозефина, которая на досуге любит читать «Кармиллу», утверждает, что это наиболее «ослабленный» процент детей. Тех, как выражаются в приюте, «уже не спасти, обреченные». Социальное дно. Будущие шлюхи, наркоши и убийцы. С Данте забирают: Валери — девочку, застуканную за рукоблудием; Томаса — психопатичного умника, который попал в приют после отравления своей бабки; Джимми — мальчика, который любит нюхать краску. Администрация разделила их: «Хорошего» Вергилия, которого они считали тихим мальчиком, отчаянно любящим младшего брата, в котором «живет бес». «Плохого»: Данте. «Хорошие мальчики» жили свою обычную жизнь: работали на кухне, в садах и дворе. Администрации не было до них никакого дела. Были свои «любимчики», в число которых и втеснился Вергилий. Возможно, благодаря Настоятельнице Жозефин, или из-за того, что на солнце её кожа напоминала кожу утопленницы. Данте не разговаривает с Вергилием после возвращения из комнаты. Он потирает руку, неловко поглядывает на бледную Валери и злобно что-то кричащего Томаса. Среди этой своры Данте выглядит святым: его белые волосы и лицо, лишенное ухмылки, делают его схожим на ангела с фресок. Может, так выглядел Михаил. А может, и Люцифер. Данте возненавидел его за решение поступить в лицей Святой Инквизиции. Это было так просто и по-детски. Он старался говорить глупые слова, что-то вроде: «Я знаю, что так надо». Он знал, но сама мысль, что брат уйдет, доводила его до слез и слепой ярости. Вергилий сжимает его руку. Их не путали, как в первые месяцы пребывания в приюте. Поэтому ему без лишних проблем написали рекомендацию для обучения. Никто не спрашивал зачем, они шептались меж собой, будто старший близнец хочет изгнать беса из младшего брата раз и навсегда. Это была удобная легенда, которую Данте ненавидел всей своей сущностью. Он бунтовал, высмеивал брата, задирал, строил козни администрации, только ухудшая ситуацию. В памяти Вергилия Данте навсегда остался загорелым, беловолосым и смеющимся в тихий час. Он таскается за ним по пятам, портит его прическу и рассказывает пошлости. В его голове Данте навсегда застрял одиннадцатилетним, с ожогом от святой воды, который не затягивался неделю. В этом и был Данте: имя вспыхивало на языке перцем, а в глазах жгло от яркости. Он помогал новеньким, но не дружил, так хотел внимания, но не был готов его получать. Вергилий обнимает брата ночью, сидя на чердаке. Глупый близнец смачивает его плечо слезами и бормочет глухие проклятья. — Я уезжаю завтра, — он не смотрит на брата, который глупо жмурится. — Ты как мама и папа, тоже уйдешь и больше не вернёшься, я не верю тебе, ты всегда врешь! Ты это специально всё! Я тебе надоел и ты решил свалить отсюда ко всем чертям! — Данте бьёт брата в плечо. Он слаб, утром священники поили его святой водой, смешанной с обычной водой. — Я вернусь и заберу тебя, хватит вести себя так, я не собираюсь умирать, — Вергилий небрежно убирает с глаз брата чёлку, он с любовью гладит его смуглую от загара щеку, — Я получу должность и мы поставим на колени весь этот приют, каждого из них. Мы утопим их в святой воде, распнем их на крестах, просто дай мне время, — он небрежно целует брата в лоб, как делала мама, когда успокаивала их после ссор. — Я больше не буду лезть к тебе, больше не буду трогать твои вещи, болтать, обещаю, только не оставляй меня здесь. Только не здесь, Верг, — Данте дрожит, готов умолять, вставать на колени и молить господа. Но бог не слышит, как и Вергилий. Глаза старшего близнеца горят будущим, тем, что он сможет сделать когда-то. Чемоданы уже собраны, за окном светает, первые лучи появляются на горизонте. Через два часа он отправится в новую жизнь. Жизнь глухой роскоши, настоящей власти и интриг. Он вернется за братом, ему просто нужно подождать и не создавать лишних проблем. — Не ной, — Вергилий утирает слезы брата. — Мы будем переписываться, ничего не изменится, мы навсегда останемся братьями. — Даже через призму наивности, он знает, что врёт. — Поклянись, что не забудешь меня! Если ты забудешь меня или перестанешь уделять мне внимание, так и знай, я тебя никогда не прощу! — Данте вскрикивает и зажимает рот рукой, боясь, что их услышат. Но втайне, он надеется, что его очередная истерика поможет и сейчас. — А если это ты меня вздумаешь забыть? — Вергилий улыбается, заботливо гладя руку брата. — Ну уж нет, Дургилий! — Тогда, клянусь, — бледная рука старшего близнеца оплетает загорелую руку брата. В одной руке Вергилия ямато, она мягко рассекает нежную ладонь, а затем свою ладонь, переплетая их и смешивая кровь. Ладони скользят от липких алых капель. Кровь быстро останавливается, но на языке остается железный привкус. Что-то во всем этом сводит их с ума. Сжимает все внутри. Они все еще были братьями. Даже если пошли по разным путям. Даже если мир перевернется. — Зачем это? — Данте удивленно замолкает, разглядывая их переплетенные пальцы. Он понял, что останется шрам, который не затянется регенерацией. Настоящее таинство, о котором им в детстве рассказывал отец, то, о котором они могли только мечтать. — Клятва на крови. Отец говорил, что ее не разорвать и смертью. Кровь к крови, Данте. — Дурак, — Данте облизывает пальцы от крови и прижимается влажной горячей щекой к плечу брата. — Ты тоже. *** Вергилий покидает приют рано утром, на рассвете, когда весь приют еще спит. Одна из монахинь сжимает его плечо, ее рука зеленеет в первых лучах солнца, будто рука покойницы. Мисс Жозен, как она себя называла, ее голос поет ангелом, будто сам господь шепчет тебе на ухо. В своем кабинете она почитает не богоугодное чтиво, заигрывает со священниками. — Храни тебя господь, мой мальчик, — женщина насмешливо гладит его спину. — Следи за ним и заботься, ты знаешь договор, — Вергилий даже не смотрит на ее рыжие локоны, он знает, что сейчас, она выглядит дьявольски красиво. Она может предать, может убить его во сне, может навредить Данте. Но другого выбора нет. Вампирша. Суккуб. — Он не похож на вашего отца, он не такой, маленький хозяин, — бледная рука оплетает его плечо, будто змея, по-матерински гладя его плечо. — Замолчи, будешь откладывать обо всем раз в неделю, он не должен узнать кто ты, — а теперь исчезни, Неван.