«You can't wake up, this is not a dream You're part of a machine, you are not a human being» Gasoline — Halsey
Джисон — это тёмные кеды с мягкой подошвой, звёзды, нарисованные на песке пальцами и запах андеграундного магазина с пластинками, куда он приходит ради восхищённого любования. Об его тихий, существующий сам с собой мир, хочется разбиться. И по этой же причине от его образа в мыслях избавиться невозможно — пахнущие самодельным чаем ладони будто закрывают глаза, оставляя в голове лишь прозрачно окрашенный, немой смех. С тёмной торжественностью Минхо заходит в зал для практики, арендуемый каждую среду. Он занимается тут уже так много лет, что уходит последний и закрывает помещение, сдавая ключ на следующий день перед работой. Владелец шутил, что занятия Ли танцами — тайна, скрытая от любого человека. Иначе почему он всегда тренируется в одиночку, запираясь на все замки и прекращая, стоит кому-то случайно стать свидетелем. Он даже не догадывается, насколько прав в своих догадках. Приготовления не занимают много времени. Минхо знает обо всех рисках и тщательно следит за тем, чтобы окна оказались закрыты, а дверь заперта. Даже музыку он предпочитал оставлять в плотно сидящих наушниках, хотя, если уж быть честным, кожей он слышит в разы лучше. Дальше он снимает с себя все украшения. Минимализм в его деле помогает сильнее всяческой атрибутики. Он знает, что кто-то не может обойтись без бутафории, но для Минхо единственно верный способ — оставаться в самой лёгкой, просторной одежде. Босиком. Последним гаснет свет. Его невидимый перформанс станет новым шедевром. Может, искусству и нужны зрители, но то, что делает Минхо, по-своему преступно. Безобразно, а от того и непозволительно для взгляда на него. Может, выбери он другой путь, о его выступлениях говорили бы без перерыва. Но сожалеть о выборе не было в его правилах. С первыми ударами битов по ушам сознание будто отключается. Глаза зажмурены, тело обмякает, пока музыка набирает силу. Минхо не открывает глаза и не двигается, пока не чувствует внутри давление. Нечто пульсирующее, ждавшее освобождения с самой прошлой среды. Удар стопы по полу разносится гулким эхом. В зале — тишина, но для Минхо мир наполняется невыносимым гулом, затмевающим музыку. Тяжёлые, опасные на такой громкости, звуки отключают его сознательную часть. Входить в транс можно разными способами, но этот — самый действенный, если ты используешь движения. Минхо танцует. Низкое звучание и скрежет вдавливают его в пол грудной клеткой, а через секунду антитезная скрипка взвизгивает, заставляя его тело натягиваться, как струну. Такого рода танца не существует, он сотворяется по наитию, неповторимый, невидимый. Ненавистный. В его венах текут вечно скрываемые эмоции. В обычной жизни его не застать кричащим, смеющимся, плачущим. Город строит вокруг них каменные стены, а люди вынуждены соответствовать, чтобы их не затоптало. Минхо так привык чувствовать в одиночестве, что даже не знает, как может быть по-другому. Словно возвёл стены вокруг себя настоящего, лишь бы никому не досталось. Под веками вспыхивает воспоминание о Джисоне, тычущем в потрёпанную упаковку виниловых пластинок. Его ловкие пальцы быстро пишут в блокноте, оставляя царапины грифелем на сердце, а лицо настолько восхищённое, что Ли в тот момент что-то ощущает. Это было запретно и жутко. Он никогда не терял контроль. Движения становятся резче. Давление вынуждает его запрокинуть голову и распахнуть глаза. Это первый раз, когда магия настолько не поддавалась контролю, что нарушала его собственные правила, покрывалась червоточиной. Минхо улыбнулся Джисону, когда тот дёрнул его под навес крыши за секунду до ливня. Хан взглядом ругался, что Ли так простудится, а потом сам кинул свою сумку около ног Минхо и ринулся спасать котёнка от луж и уличного потопа. Это было согревающе. Он это почувствовал. Упав на колени, Минхо заходится в приступе кашля и опрокидывается на пол, стараясь вернуть воздух в лёгкие. Холодная поверхность под щекой немного приводит в себя, позволяет заземлиться и восстановить связь между телом и сознанием. За окном снова начинается дождь. Перевернувшись на спину, юноша выдыхает, стягивает с себя наушники и наслаждается мгновением отдыха под тишину, удары каплей по стеклу и своё же сбитое дыхание. Его колдовство сегодня должно было помочь ковену продвинуться в работе. Минхо рад, что может действовать дистанционно, без необходимости посещать офис своих престарелых коллег. Магия, завязанная на искусстве имела бо́льшую силу, но высасывала хозяина до дна. И управлялась в сотни раз хуже. Даже ведьмы зависимы от вдохновения. А Минхо, кажется, ещё и от обычного человека.🫀🫀🫀
Все следующие дни он ощущает зудящее желание увидеть Джисона. Не в пустых сообщениях телефона, а так, чтобы разглядеть его вплоть до мелкого пореза от бритвы на щеке. Услышать, как он двигает губами, так и не сумев издать ни единого звука. Почувствовать, как он сжимает в костлявой, но крепкой руке ладонь Минхо. В безумие падать, как правило, не слишком-то и выгодно. Каждый сам выбирает, от чего потерять голову, но у Ли как будто бы никто не спрашивал — он просто однажды понял, что его самовоздвигнутые стены вдруг не помогли. Разве не должно напрягать то, насколько его лицо безучастное в любой коммуникации с людьми? Разве это не обидно — получать равнодушное "мне жаль" в ответ на любые попытки серьёзно поговорить? Минхо не садист, чтобы обещать что-то, а потом оставлять людей разбитыми. Проще даже не давать поводов, не объясняться, что ему не всё равно, на самом деле. Это метафорическая коробка, в которую он сам закрылся, лишь бы не допустить страшного. Знали бы ушедшие, скольких разбитых до крови коленей и стоп ему стоит их спокойствие. В офис Минхо приезжает, кажется, впервые за полтора года. Знакомые лица встречают удивлённым сюрпаньем кофе, а сам арендованный бизнес-центр внешне ничем не отличается от стандартной деятельности таких мест. Пока не заглянешь чуть глубже, чем бухгалтерские отчёты. Система ведьминских ковенов уже давно не походила на книжные шабаши. Мир развивался — ведьмы тоже. Люди создавали себе новых демонов, умирали не от того, что не угодили духам, а потому что теперь они сами несли в себе что-то тёмное. Минхо не слишком любит многолюдные улицы, кожей ощущая, как к нему ненароком липнет чужая грязь. Ненависть. Ненависть. Ненависть. Апатия. Страх. Противоречия. Раскрытые в поиске худшего глаза, но не те, что на лице, а те, что ощущаются, только если имеешь дело с магией. Они дрожат и ненавидят. Они распахиваются в ожидании чужого вопля ненависти в свою сторону. Люди никогда не переставали наблюдать друг за другом в страхе оказаться увиденными. И ведьмы, на самом деле, не те, кого стоит бояться человеческому роду. Они лишь пытаются выживать, как умеют. — На нашу планету надвигается метеорит? Дельфины захватили власть? Корейские власти запретили острую еду? — Костры сейчас жгут только за городом, но человечество придумало духовки, слышал? — язвит в ответ Ли, пробираясь через усыпанный столами с компьютерами офису. Сынмин пожимает плечами. — Сожжением мне угрожали ещё лет двести назад, ты не оригинален в своих идеях. — Ты тоже у нас не арт-директор. — Минхо только пришёл, а уже ссорится с Сынмином, — смеётся откуда-то издалека Хёнджин, но Ли слишком упрямо направляется к кабинету в конце этажа, чтобы обращать внимание на таких давних знакомых. Они ещё столько же не увидятся, потому что Минхо не фанат социума и его самая комфортная компания сейчас представляет угрозу для него самого. Остановившись прямо перед кабинетом, он вдруг задумывается. Что именно его беспокоит в этой ситуации? Как объяснить, что он боится слишком сильно отпускать себя, вдруг начав чувствовать? — Как можешь, так и объясни, — мурлычет едва заметное офисное проклятие. Буквально проклятие, ставшее немного более человекоподобным и видимым. Обычно с такими разбираются специальные охотники, но Хёнджин и Сынмин наотрез отказались избавляться от этого говорливого нечто. Даже имя ему дали, помогая слепить человеческую личину. — Много ты понимаешь в законах колдовства, Чонин. Проклятие вздыхает, ворчит и растворяется в стенах, выглядывая уже из-за двери. — Да что тут понимать — ты уже знаешь, чего хочешь, а всё ищешь совета. Как будто директорский запрет тебя исцелит. — Мне нужно узнать, как остановиться. Ещё немного времени убьёт кого-нибудь из нас, — Минхо тянется к ручке двери, но Чонин растягивает губы в улыбке и шепчет так, чтобы только Минхо мог осознать сказанное. Пальцы замирают в воздухе. — Тогда убей первым.🫀🫀🫀
Следовать совету сомнительного проклятия входит в топ необдуманных глупостей, о которых потом жалеешь ближайшее лет пятьсот. Нет, Минхо не хотел лишать жизни того, кого судьба и так обделила, словно издеваясь из садистского удовольствия. Джисон улыбается Минхо, увидевшись с ним на набережной. Машет своими ледянущими ладонями, а потом тянет за рукав куда-то в сторону нового магазина со всяким барахлом. Ли позволяет тащить себя вдоль реки, не особо интересуясь, каким новым местом загорелся этот странный, самобытный студент. Человеческой культурой, не считая культовых вещей, Минхо не сильно интересовался. Знать базовые медиа для ведьм считается обязательным для выживания и адаптации, но лезть глубже не хотелось, разве что музыка порой приносила с собой какой-то налёт быстротечной философии. Зато Хан любил нишевые штуки, будто хоть капля общеизвестности убивала его интерес к предмету. Юноша мог часами копаться в коробках с потрёпанным, винтажным винилом, а Минхо терпеливо читал описания, на которые указывал выкрашенный в чёрный ноготь. Джисон любил компанию Ли, даже если их дуэт выглядел, как иллюстрация к трагедии. Ведьма, влюбившаяся в человека. И человек, лишённый возможности говорить. В каждой из их бед было много своих нюансов: Минхо боялся, что его интерес однажды сыграет с ним злую шутку и повредит выверенный веками механизм равнодушия вне занятий магией. Несущая стена с трещиной, угрожающей её целостности. Человек тоже был со своей трагедией. Жизнь по-другому и не умеет — Минхо видел гораздо больше несчастных, чем тех, кто хотя бы наполовину рад тому, что имеет. Джисон живёт в столице, в маленькой, уютной квартире недалеко от моря, дистанционно учится в каком-то средненьком университете и, кажется, хочет сблизиться с равнодушным Минхо. Хан болтливый. Комично, учитывая его нулевую возможность говорить, но Джисон, кажется, за свою сравнительно маленькую жизнь, здорово приспособился. Его руки взлетают в жестах при любом экспрессивном выражении лица, богатая мимика обещает ранние морщины, а мини-блокнот с таким же мини-карандашом и вовсе не покидают его внешние карманы. Переписывается он тоже с какой-то нечеловеческой скоростью, отвечая Минхо мгновенно даже на какую-нибудь ерунду. Каждая реакция, как бессловесная вспышка. Минхо случайно ослепили. Новый магазин мало, чем отличается от подобных ему мест. Кирпич в стенах, полки с любительской литературой до потолка, миниатюрная кофейня на периферии и огромный отдел антиквариата. Джисон, как рыбка, ныряет в это море из старых вещей, дисков, книг и техники. И так же молча. «Убей первым» Легко. Джисон доверяет Минхо настолько, что пускал к себе в гости, оставлял с ним все личные вещи, позволял общаться с людьми за него, а порой и засыпал, прислонившись плечом к Ли и переливаясь своими вечными блёстками на щеках. У Минхо от такого кожа уже давно бы чесалась и страдала, а Джисон всё лепил на лицо различные блестяшки, чаще перламутровые, словно рисуя себе веснушки из крупного глиттера. Легко. Джисон доверчивый и наивный. Кормит уличных кошек, не любит ходить по газону, не ломает ветки и пристально следит, чтобы не наступить на червяков после дождя. Дети сейчас и то мнительнее, непонятно, как семья Хан воспитала нечто, настолько неприспособленное к опасностям мира. Легко. Минхо не может. Чёрный ноготь с розовой звездой указывает ему на строчку из какой-то книги. Ли вздыхает, возвращаясь к реалиям Хана, а потом чуть не кусает щёки изнутри. «Мне плохо. Это не та болезнь, которую может вылечить врач, она внутри, у меня в груди. Там все пусто, как будто мне вырвали сердце» Минхо смотрит на Джисона, ожидая разъяснений. Посыл понятный, но лишь наполовину — Ли недостаточно разбирается в символах вне магии. Объяснений не следует. Джисон поднимает ладонь и опускает её на то место, где у всех людей должно быть сердце, но у ведьм обычно не бывает. Лёд его ладоней чувствуется даже через несколько слоёв одежды. «Там всё пусто, будто мне выдернули сердце» — беззвучно двигаются чужие губы, а Минхо смотрит, смотрит, будто увидел нечто ужасное. Джисон не просто рушит все стены, расковыривая метафорическую коробку. Он просто не видел препятствий. Читал его, как эту самую книгу. — Ты не знаешь меня, — Минхо шепчет, опуская взгляд и беря чужую руку в свою. Холодная ладонь Хана такая родная, что согревать его кожу кажется абсолютно естественным. Всё ведьминское отмирает, оставляя посреди магазина только Минхо, любящего танцевать больше жизни, и Джисона, чья молчаливая мечта петь так и не смогла осуществиться. Поломанные и ищущие утешения люди. Такие истории никогда не заканчиваются счастливо. Минхо приглашает Джисона к себе впервые за всё время их общения.🫀🫀🫀
Они идут так медленно, словно у Минхо дома их ждёт казнь. Вообще-то, Ли не уверен, насколько это ложь. Их ладони держат друг друга, боясь потерять в тишине улиц жилых районов. Море рядом, а цивилизация где-то далеко, в шумном городе, который не дотягивается до них двоих, боящихся времени и обстоятельств. Минхо старается не смотреть на Джисона, который не отстаёт, сжимая его руку и книгу, купленную в злосчастном магазине. На щеках неизменные блёстки, из ворота куртки торчит полосатый капюшон, а карманы обыденно наполнены бумажками его предыдущих записей из блокнота. Бережёт природу, не выкидывает мусор без урн. Прилежность, от которой Минхо ощущает себя преступником, недостойным того доверия, что ему вверяют. Он никогда не говорил, что живёт, на самом деле, недалеко от Джисона. До моря достаточно, но район такой тихий, что напоминает пустоту танцевального зала, в котором он занимается по средам. Квартира тоже немного напоминает студию. Тяга избавиться от лишнего (когда живёшь долго, вещи скапливаются, и заниматься уборкой становится утомительней с каждым десятилетием) привела его к минимализму, множеству закрытых шкафчиков и спрятанных в стенах полках. А гостиная пустая. Диван сдвинут к стене, телевизор ему не был никогда нужен, потому перед панорамным окном оставалось достаточно пространства для того, чтобы тренироваться. Дома Минхо не практикует ничего серьёзного, но когда твой единственный способ быть живым — танец — то невольно захочется делать это чаще раза в неделю. Они молча разуваются, Джисону отдают совершенно новые тапочки, а потом позволяют осмотреться. Минхо молчит, не торопит, не предлагает, не делится тем, что внутри гудит до боли. Хан чувствует себя неловко, но потом к ним выходят кошки и пауза сменяется радостными вздохами, фырканьем и клокочущим смехом, когда Дори почти залезает ему на лицо от любопытства. — Суни, Дуни и Дори. Прости, но я, наверное, закрою их в спальне, — Минхо скрывает режущую нежность от того, как быстро его дети облюбовали колени незнакомца. Даже пряча кошек в комнате и быстро переодеваясь, он чувствует что-то, начиная заметно нервничать только из-за этого факта. «Убей первым» Зла на людей он никогда не держал. Даже когда им угрожали сожжением, даже когда он позволял себе проявить милосердие к смертным, помогал им. И потом наблюдал, как спасённые погибали от рук сородичей. Чувств могло бы быть много, Минхо прожил достаточно, чтобы написать не один том автобиографии, но он всё ещё был ведьмой, а для них нет ничего хуже, чем глупость, слабость и любовь. Бойся любви ведьмы — живым выберется только один. Минхо говорит Джисону сесть, где ему будет удобно, а сам уходит к акустической системе, чтобы поставить музыку. Его руки дрожат, а пульс учащается так сильно, что имитирует удары несуществующего сердца. Чёрт их знает, этих ведьм, сердец нет, а что-то ноет. Кровь разгоняет по венам. Притворяется, показываясь на рентгенах. Может, и хорошо, что у него нет сердца. Так проще смириться со своими бессердечными поступками. — Я не умею объясняться, — тихо проговаривает Минхо, становясь около динамиков и раздумывая над тем, стоит ли ему сделать что-нибудь с окнами. Каков шанс, что Джисон будет не единственным зрителем? Маловероятно. Его этаж достаточно высоко, чтобы человеческий глаз с трудом различал его фигуру в тёмной квартире. А нужный человек всё сидит на полу, там, где заканчивается ковёр и начинается территория для босых ног Минхо. Джисон обнимает колени и смотрит преданно, ждуще. Редкие блики от улицы отражаются на его щеках, но глаза остаются тёмными. Немалых сил стоит отвести взгляд. — Пожалуйста, смотри так внимательно, как сможешь. После того, как он нажимает на кнопку проигрывателя и встаёт в позицию, назад уже не повернуть. Его колдовство капризно и опасно, если начало положено, то из него вынут несуществующую душу и выпьют всё до дна, пока танец не будет завершён. Марионетка в руках собственной силы. Никто не видел его танца. Это неповторимо и изящно, мелодия тревожно перестукивается, дрожит и замедляется, но Минхо двигается на грани между плавностью линий и твёрдостью мышц. Джисон распахивает рот в удивлении, крепче сжимает пальцы на ткани джинсов, будучи единственным зрителем этого выступления. Специально для него. Только ради него. Минхо потряхивает, кажется, что это часть танца, но он не может отпустить себя до конца, не может не смотреть на лицо Хана и то, как незаметно с каждым резким движением обрезается нить жизни. Ему хочется закрыть глаза и представить, что это делает не он. Не так. Чтобы случайно и бесследно, чтобы не вспоминать через столетия то, с каким обожанием на него смотрели перед смертью. Музыка сливается с телом, то ли являясь её продолжением, то ли уже самостоятельно создавая каждое новое звучание. Ли дёргается и лёгкость движений превращается в танец невидимого орудия. Он лишь часть огромного ведьминского механизма, лезвие, у которого вынули сердце, но не сказали, что делать с фантомной болью. Когда орудия обретают чувства, это всегда фатально. Они на войне между людьми и тем, что скрывается в страхе раствориться. Можно быть сколько угодно сильным колдуном, люди всегда изобретут нечто, способное пристрелить даже дракона. Почему же тогда Минхо винит себя за простую попытку выжить? Никакая это не война. Он боится, что вдруг лезвие затупилось и пришло в негодность. В неумелых руках даже самый острый клинок может сломаться и стать бесполезнее примитивной палки. Минхо живёт долго, а боится, словно родился вчера и не успел насладиться своим существованием. Да на его счету сотни жизней, длиннее, чем у Джисона! И это вот с ним, сидящим в его гостиной и следящим за собственным убийством, ведьма собирается бороться за жизнь? Почти прижавшись к стеклу спиной, он продолжает танец, чувствуя так сильно, что болит в каждом миллиметре его существа. Кожу жжёт льдом, а ступни в огне, от силы падения на колени обычный человек уже давно бы переломал себе все кости. Минхо танцует, чтобы убить, но почему-то умирает внутри сам. Мелодия замедляется. Танец близится к концу, а магия уже оплетает человека на полу невидимой паутиной, ласково ложится на плечи призрачной дымкой. Мгновение — и она соберётся воедино, сжавшись и уничтожив того, кто посмел нарушить священность ведьминского обряда. Даже случайного взгляда было бы достаточно, но колдовство любит последовательность и работает красиво только у перфекционистов. Он перфекционист. Финальное звучание струн. Джисон задерживает дыхание, боясь спугнуть момент чего-то хрупкого. Для него танец Минхо — откровение, нечто интимное, такое, о чём шепчут прямо в ухо, чтобы больше никому. Мелодия завершается. Но Минхо останавливается ещё до этого. Пока он повёрнут спиной к комнате, кажется, что так и нужно. Хан робко ждёт разрешения говорить, но Ли не поворачивается. Он крупно дрожит, а потом падает на колени и закрывает лицо. Несложно догадаться, что значат всхлипы и капающая с подбородка влага. В том, как быстро Джисон бросился к нему, было что-то добивающее. Хан ошарашенно держит лицо Минхо в ладонях, впервые видя, чтобы у того был такой спектр эмоций. Боль. Обида. Страх. И так по кругу. Где-то в основании любовь. Из-за неё Минхо рыдает, обнимая Джисона за плечи, из-за неё он впервые за свои века не завершил танец и не смог убить человека. Стереть немого мальчишку из истории показалось ему бо́льшей трагедией, чем погибнуть самому. Он же теперь обязательно что-нибудь разрушит. Будет думать во время каждого танца. Сорвётся с высоты равновесия и разобьётся с какой-нибудь сотней бедолаг поблизости. Джисон обнимает мягко, покачивается и ждёт, пока Минхо к нему вернётся. Он же наверняка чувствовал что-то, но всё равно остался. Как и ожидалось, наивный и глупый. ...подумала ведьма, пока не подняла голову. Губы Хана двигаются, словно он пытается что-то сказать. Нечто длинное, полное звуков и гласных. Кажется, что человек тренирует какие-то мышцы лица, иначе зачем— Песня. Звучания всё ещё не было, но была песня. Джисон не издавал ни звука, но он творил её, придавал форму, цвет, текстуру — это было и в голове, и снаружи. И громкое, и тихое. Нечеловеческое. Звуки сплетались и обретали собственные голоса, брались за руки и водили хоровод вокруг, перед глазами у Минхо вдруг поплыло, а сам он почувствовал, как дыхание схватилось в тиски. Вместо ужаса в его глазах расцвёл восторг. — Сирена, — выдыхает ведьма, а Джисон только улыбается, грустно и понимающе. Минхо его прикончить думал, а Хан всё ждал, придётся ли ему сделать то же самое. Глаза всегда можно закрыть и снизить действенность такой магии. От голоса сирены спрятаться трудно. Он не рассчитан на речь, только на чистое колдовство, даже более хаотичное и первобытное, чем у ведьм, потому что общаются сирены как угодно, но только не голосом. Карандашный грифель быстро скользит по блокноту. «Я сначала подумал, что ты позвал меня переспать, а потом понял, что либо ты меня любишь и остановишься, либо я спою тебе одновременно с окончанием танца» Минхо читает, а потом падает на пол в приступе истерики. Его смех отскакивает от стен, режет слух, но Джисон краснеет и бьёт его по плечу, недовольно вздыхает и закатывает глаза. Глупее влюблённых ведьм, видимо, только влюблённые сирены. Как же удивились бы их сородичи, обнаружив в квартире одновременно убитых друг другом не-людей. Проходят часы, а метафорическая коробка вокруг Минхо рассыпается в пыль, они так и лежат на полу, сплетая пальцы рук друг с другом и слушая, как что-то в квартире тихо постукивает, из двух неровных шумов становясь резонирующим и единым. Джисон кладёт свои ледяные ладони на то место, где у них обоих бьётся сердце.🫀🫀🫀
Помимо смертоносного голоса у Хана оказывается поразительная интуиция. Минхо ведёт носом вдоль вытянутой шеи и оставляет следы, жмётся бёдрами, и слушает, как дрожит чужое дыхание. Джисон холодными руками лезет ему под футболку, пыхтит и возится, чтобы снять с него эти дурацкие тряпки. Они переплетаются в ногах, руках, оставляют смазанные поцелуи на коже и задыхаются одновременно — Минхо не привык, чтобы чувства наружу и без масок безразличия. Джисон всё равно его видит насквозь, целует обманчиво нежно, а потом кусает в основании шеи заостряющимися клыками. Ведьма на это глухо стонет, а потом удивлённо хлопает ресницами, потому что все блёстки на лице Джисона начинают слабо светиться, и располагаются они не только на лице, а по всему телу, просвечивая через одежду. Если чешуйки очень аккуратно поддеть, Джисон дёргается и скулит, Минхо такой вид нравится до безумия, но с такой находкой ему поиграться не позволяют — Хан выпускает своих демонов, опуская часть запретов и издавая немного бо́льший звуковой диапазон, нежели позволено человеческому слуху. Это ново и приятно. Джисона можно сжать немного сильнее и он не сломается. Минхо можно кусать и не переживать, что останется страшный шрам. Хан мог даже не сдерживать свои звуки, и даже если его стоны звучали странным эхом где-то в голове, Ли был счастлив. Долгая прелюдия стоит того, чтобы они оба забылись. На грани бережности и боли. Со смазкой, стекающей по ноге после долгой растяжки и следами от пальцев, впившихся ведьме в предплечье. Джисон мог бы сломать его, но разрушался сам, откидывая голову на подушку и беззвучно шепча какой-то бред, щекочущий сознание и медленно собирающий в закономерное, оплетающее новоявленное сердце. «Люблю»🫀🫀🫀
Кошки носятся по Джисону с бессовестностью привыкших к нему детей. Сирена спит до завидного крепко, обнимая подушку и прячась от утра в ворохе из одеяла. Ведьминский кофе сегодня ничем не отличается от обычного, но пьёт его Минхо не на кухне, вчитываясь в общий чат с работы, а на пороге своей спальни. Разглядывать спящего любовника утром ему неожиданно нравится больше. Болят плечи, руки, спина и даже бёдра — Джисон не щадил их обоих, но глядя на истерзанную кожу Хана, Ли не чувствует, что сильно от него отстал. Сирены вообще спокойным нравом в постели не отличаются, спасибо, что живыми оставляют, а то древние привычки нелегко искоренить. Интересно, сколько Джисону лет на самом деле? Речи о том, чтобы кто-то из них ушёл, не было. Минхо почему-то не переживал о том, что сейчас они неловко позавтракают в тишине и разойдутся, оставшись сладким воспоминанием и болезненным опытом по незнанию. Ведьма не может кого-то убить. Сирена раскрыла свой голос. С точки зрения человеческой морали, они оба чудовища и полюбить кого-то после попытки уничтожения, вообще-то, невозможно. Им следует стать врагами и биться за своё существование, пока либо ведьмы не задавят слабо организованных сирен, либо, пока заведомо более одарённые магически сирены не истребят ведьм. Джисон шевелится под одеялом, отлепляя себя от постели и осоловело разглядывая Минхо в дверном проёме. На покрытой блестящими чешуйками щеке остался след от подушки. Говорят, сирены любят азиатскую кухню. Минхо намеревается узнать у Джисона каждый аспект его нечеловеческой жизни.🫀🫀🫀
Джисон пугается Чонина, возникшего из тени на стене, издаёт высокий звук и ненароком разбивает магией кулер в коридоре. Ведьмы суетятся, убирая возникший хаос, а сирена кланяется чуть ли не до пола, пытаясь извиниться за такую оплошность. Проклятие офиса ржёт ну совсем нагло, Минхо думает, что надо его маленько наказать и дематериализовать. Хотя бы для профилактики нахальства. — Но-но-но, мистер-морда-кирпич, я вижу, как ты хочешь покуситься на нашего Чонина! — Хёнджин кричит аж с другого конца офиса, выглядывая из-за компьютера. Его выглаженный костюм и бейджик на шее создают ощущение эффективного работника, хотя отлынивать у Хвана получается по-эльфийски грациозно. — Он доиграется, и Джисон ему споёт, — ворчит Минхо, скрещивая руки на груди и дожидаясь, пока часы над головой покажут полдень. Босс не освобождается раньше, обожая условности, вроде времени. — А мне может навредить песня сирены? Кстати, Джисон, а хвост у тебя есть? А перепонки между пальцами? А ты можешь, как в H2O.... Сирена хитро скалится, а Чонин как-то опасливо бледнеет. Хан открывает рот, намереваясь припугнуть проклятие окончательно, но минутная стрелка останавливается на двенадцати, позволяя двери кабинета открыться. — Идём, — ведьма позволяет сирене спрятаться за собой и ведёт прямо к главе компании для знакомства. Стоит уведомлять начальство о том, что ты хочешь привести к ним нового члена ковена, которому тоже потребуется арендованная студия для вокала. Всё равно такие истории никогда не заканчиваются