****
Катя распахивает глаза и в полутьме резко садится на кровати, судорожно хватая ртом воздух. Сердце колотится как сумасшедшее, а руки дрожат, как никогда раньше. Сначала в голове ни единой мысли, а потом целый каскад накрывает ее, как пуховое одеяло. Авария на шоссе была неизбежна. Даже не будучи экспертом, Катя понимает, что после таких аварий лоб-в-лоб выживают далеко не все, а выжившие остаются инвалидами. На ней же не было ни царапины, и, за исключением панического состояния, она была… в порядке? Тогда что это было? Слишком реалистичный кошмар? Второй шанс, о котором она просила? Катя не узнает комнату, в которой проснулась, но на больничную палату, даже очень хорошую, та не похожа. Темные шторы блэкаут пропускают лишь две полоски света по бокам, и в этом скудном освещении она замечает, что в кровати она не одна. Даже не видя лица, Катя его узнает: короткие темно-рыжие волосы, худая спина с выступающими лопатками, веснушки рассыпанные по плечам. Липкий стыд накрывает ее с головой. Что же она натворила? Ее мутит от отвращения. Должно быть, в ее бокале был рогипнол, раз она не помнит ничего из того, что привело ее в спальню Воропаева. Кто его подмешал? Воропаев? Но он ведь Катю терпеть не может, зачем ему это? Разве что только поиздеваться. На ней незнакомая ночная рубашка синего цвета. От того, что Воропаев, вероятно, держит у себя женское белье на случай непредвиденных гостей, ей становится совсем плохо. Катя как можно тише встает с кровати, чтобы только не разбудить Воропаева, но паркетная доска под ногами скрипит, и Воропаев что-то невнятно мычит и переворачивается на спину. — Еще пять минут, ладно? — зарывается он лицом подушку. Катя выходит из комнаты, бесшумно прикрыв за собой дверь, и оказывается на втором втором уровне незнакомой квартиры. Из длинных окон под три метра гостиную, смежную с кухней, заливает солнечный свет. Судя по всему, уже глубоко за полдень. Катя сбегает по лестнице вниз, надеясь найти свою одежду внизу, но, лишь скользнув взглядом по гостиной, пораженно застывает. Этого просто не могло быть.****
Воропаев показывается на лестнице примерно через полчаса. Вальяжно он спускается и, не обращая внимания на Катю, замершую в кресле, направляется сразу на кухню — делать себе кофе. — Что вчера было? Как я здесь оказалась? — ее шепот сейчас слишком похож на крик. — Не понял вопроса, — качает головой он и возвращается к прежнему занятию. — Вчера мы были на открытии у Новикова. — Я не понимаю, откуда… — Катя с трудом сдерживает шумный вздох и покрепче обнимает колени. В ванной ей удалось найти махровый женский халат, который был ей впору, но даже в нем ее нестерпимо знобило. — Почему я проснулась в вашей… С вами. Воропаев оборачивается к ней и оценивающе окидывает ее взглядом, будто пытаясь разгадать правила игры. — А с кем ты еще могла проснуться? — наконец ехидно ухмыляется он. — Кофе будешь? — Какой-то… розыгрыш? Я не могу… Я не могу быть… Вашей… С вами… Катя уговаривает себя успокоиться, рассуждать здраво, но взгляд снова и снова магнитом притягивают злосчастные черно-белые фотографии на журнальном столике перед диваном. Свадебные фотографии, на которых она (именно она!) обнимает Воропаева за шею и целует в щеку. — Та-ак, — только и произносит Воропаев. — Я верно понимаю, что мы играем в потерю памяти? — Я ничего не понимаю, — расстроенно повторяет она. Но когда он делает пару шагов по направлению к ней, она резко распрямляется. — Н-не подходите. — Ты случайно головой не приложилась? — хотя Воропаев улыбается, в его голосе уже прослеживается напряжение. Он скрещивает руки на груди. — Не знаю я никакого Новикова, и с вами я не… Я никогда с вами не… — Мы женаты уже два года, Катя, — слова Воропаева разрезают пространство, как нож масло, — пора бы уже привыкнуть. — Нет, — умоляюще качает головой. Но незнакомое кольцо с розовым камнем на безымянном пальце говорит об обратном. Воропаев медленно, словно стараясь не спугнуть, подходит к ней кладет ей ладонь на лоб. Рука у него холодная, даже ледяная. — Я правильно понял, целовать тебя в лобик сейчас не стоит? — кажется, он пытается шутить, хотя в голосе явно прорезывается неуверенность. Чтобы Воропаев был в чем-то не уверен? — Я бы предпочла градусник, — выдавливает Катя, подавляя приступ тошноты. Сказывается близость Воропаева. — Вы здесь живете? — Мы здесь живем, — мягко поправляет ее Воропаев. — Что последнее ты помнишь? Рука Андрея сомкнувшаяся на ее запястье, он буквально вытаскивает ее из здания. Воропаев на пороге ресторана как обычно пытается вывести ее на эмоции, а Катя садится в машину, им нужно закончить разговор с Андреем. — Мы праздновали открытие нового бутика в центре. Помню, как мы ехали с Андреем в машине, ругались, а потом… — Катя запинается на полуслове не от того, что ей страшно продолжать, а от того, что взгляд Воропаева становится пустым. Запоздало Катя вспоминает, что его родители погибли именно так: столкнувшись с автомобилем на встречке. — Почему ты ехала с Андреем в машине? — Потому что я его жена, — честно отвечает Катя, и неожиданно чувствует укол вины, будто бы действительно что-то обещала Воропаеву.****
— Тебе точно нужно ко врачу, — говорит Воропаев, и впервые в его голосе слышится что-то похожее на эмоцию. Катя поднимает на него затравленный взгляд. Они сидят в гостиной уже целую вечность, но ясности ситуации не прибавляется. — У тебя явно какой-то острый психотический эпизод, — делает вывод Воропаев. В это можно было бы поверить, учитывая, что ее мужем был Воропаев. Пожалуй, он был способен свести с ума кого-угодно, но слишком уж ее воспоминания рознились с реальностью. Конечно, у нее были и другие идеи. Например, про параллельные миры, и судя по лицу Воропаева он тоже знает, о чем она думает. — Может быть, я умерла в той аварии, и мозг в последние секунды жизни решил показать мне последний сон. — И судя по такой бурной реакции, это кошмар, — иронично добавляет Воропаев. — Тебе нужно в больницу. — Я не поеду в больницу, — категорично говорит Катя. Она уже решила, что если Воропаев продолжит настаивать, то она просто сбежит. Бежать было единственным разумным решением, иначе она рискует оказаться навечно госпитализированной в стационар. — Вставай, — говорит ей Воропаев, а когда Катя мотает головой, закатывает глаза. — Да не поедем мы в больницу. Съездим к твоим родителям, а по пути просветим твою голову, вдруг у тебя какой-нибудь инсульт.****
Катя нервно сглатывает, когда ей приходится снова сесть на пассажирское сидение. Воспоминания о неслучившейся аварии еще свежи. — Я хорошо вожу, — насмешливо сообщает Воропаев. — В отличии от долбоеба Жданова. — Это не помешает какому-нибудь долбоебу Жданову вылететь на встречную полосу и встретиться с тобой, — меланхолично отзывается Катя, особенно не задумываясь. Воропаев бросает на неё быстрый оценивающий взгляд. У Кати по спине бегут мурашки. — Я… Я это… совсем как она сказала? — виновато опускает глаза Катя. Воропаев, наверняка, еще сомневается не игра ли это. - Как раньше, да? Остаток пути они проводят в молчании. Катя отстранённо думает о том, как же странно, что за весь день ей не захотелось увидеть Андрея. Должно быть, их чувства действительно выгорели, и ничего не осталось. В пыль и в прах. Родительская квартира здесь ничем не отличается от той, что она помнит: узкая прихожая, скрипучий диван в гостиной, просторная светлая кухня и неизменный запах выпечки. Родители явно сегодня не ждут гостей: появление Кати и Воропаева вносит приятную суматоху в субботнюю рутину. Оказаться в знакомой обстановке для Кати облегчение. До последнего Катя надеялась, что попала в какой-то дурацкий розыгрыш, но реакция ее родителей слишком однозначна. Отец сразу же утаскивает Воропаева в гостиную, чтобы обсудить какую-то свою идею. Будто бы Воропаева действительно здесь рады видеть. Будто бы Воропаев бывал у нее дома с регулярной частотой. Мама заговорщически подмигивает Кате и уходит на кухню накрывать на стол. — Мам, — осторожно тянет Катя, рассматривая свои руки, только бы не встретиться с ней взглядом. — Как думаешь, почему мы с ним вместе? — С Сашкой? — удивленно уточняет мама, и у Кати все внутри переворачивается, насколько же имя Воропаева странно слышать на этой кухне. — Вы чего, поругались? — Нет-нет, — поспешно мотает головой Катя. — Просто… Интересно. Как ты видишь нас со стороны? Взгляд мамы становится еще более встревоженным, и, понимая, что рискует встревожить ее еще больше, Катя вынужденно добавляет: — Как думаешь, он со мной счастлив? — Ну точно ведь поссорились, — вздыхает мама и бережно гладит Катю по голове. — Ну, ничего-ничего. Когда-то ведь и ругаться нужно, а то совсем уж все у вас гладко. А милые бранятся только тешатся! Сашка отходчивый у тебя, к вечеру уже будете смеяться над этим. Давай-ка ты нарежь листочков в салат, а то вы на своих работах света белого не видите. И будем обедать.****
Когда они возвращаются домой, еще светло. Пока они едут, Воропаев вставляет диск Roxette в магнитолу, и тишину заполняет уверенный голос Мари Фредрикссон. — Когда вообще мы… — голос у нее предательски дрожит. — Мы… — Ты тогда недавно вернулась в Зималетто, — неожиданно спокойно объясняет Воропаев. Он сейчас сосредоточенно смотрит только на дорогу, будто бы едут они в час-пик пятницы, а не днем субботы. Результаты ее МРТ убедили Воропаева, что Катя то ли притворяется, то ли затеяла какую-то ролевую игру, и после обеда он находился в приподнятом настроении. — Мы встретились случайно в ресторане, ты ужинала с каким-то ещё более пресным типом, чем твой прежний жених Зорькин. Повар, ресторатор… что-то такое. — Миша? — Катя нахмуривается. — Он вовсе не… — Да, разумеется, — закатывает глаза Воропаев. — Этот тип совсем не был пресным. Кира бегала за Ждановым, Жданов бегал за тобой. Мне стало… интересно. — Интересно? — озадаченно повторяет Катя. Пока он ведет машину, она может впервые в жизни нормально рассмотреть, и она вынуждена признать, что Воропаев не был уродом, каким она привыкла его считать. Пожалуй, его можно было бы назвать даже симпатичным, если бы, открывая рот, Воропаев не сыпал бесконечными оскорблениями и скабрезностями. — Ты ведь знаешь, — неопределенно отзывается он, — мне всегда было интересно. Катя качает головой. Ничего подобного она не знает, но Воропаев тему не развивает. — И что потом? — нетерпеливо тянет она. — Мы поужинали, и… — Мы поехали ко мне. — Да вы издеваетесь, — нервно смеется Катя. — Я бы с вами никогда… Воропаев закатывает глаза: — Может быть, мы можем перейти уже на «ты»? Чувствую себя в романе Толстого. Мы пили кофе и смотрели Властелина Колец. — И что мне понравилось? — улыбается Катя, окончательно удостоверившись, что Воропаев нагло врет. Катя была настолько же далека от жанра фэнтези, как Воропаев — от романтических комедий. — Ты уснула на двадцатой минуте, — с неожиданной нежностью отзывается он, и что-то дрожит и разбивается у Кати в груди. Все это происходит взаправду. — Вы же… — Кате приходится набрать побольше воздуха. Глупо было продолжать открещиваться от реальности, хотя реальность и не становилась от этого более приемлемой. — Ты же меня ненавидел. Ты же меня ни во что не ставил! Воропаев смотрит куда-то поверх ее головы, стараясь не встречаться с ней взглядом. Казалось, все это он уже проговаривал когда-то. — Ты меня раздражала, — с лёгкостью соглашается он, а затем мягче обычного добавляет: — И вместе с тем я не мог перестать о тебе думать. Я никогда таких как ты не встречал. Если чтобы заставить тебя думать обо мне, требовалось вести себя как мудак, почему бы и нет?****
Квартира Воропаева находится в доме из красного кирпича на территории бывшей швейной фабрики недалеко от центра, но в достаточном уединении от любой проездной дороги, чтобы его так просто было не найти. — Я посплю на диване, — заранее предупреждает Катя, стараясь на Воропаева не смотреть. — Если тебе угодно, — вопреки ее ожиданиям, Воропаев не протестует и не предлагает героически уступить ей спальню. Кажется, его это даже немного веселит. И очень скоро Катя понимает почему. Диван в гостиной совсем не предназначен для полноценного сна. Кроме дурацкого сериала на СТС, толком посмотреть и нечего, а потому она залезает в шкаф с кассетами. Кассет у Воропаева было много. Или правильнее сказать: у них с Воропаевым? Катя перематывает первую попавшуюся кассету на начало и нажимает на «play». В Чехии она никогда не была, но видеокассета «Прага, 2007» говорит об обратном. На ней смеющаяся Катя кружится на Вацлавской площади у собора, пьёт глинтвейн из керамической кружки и выбирает сувенирные игрушки на Рождественской ярмарке. — Вот ту ты привезла Юлиане, — тихо поясняет за ее спиной Воропаев. — Санки Санты. Катя вздрагивает. Воропаев принадлежал к числу мужчин, видя которых в комнате, чувствовать себя в безопасности было сложно. Может быть, дело было в пронзительных темных глазах или глубоком баритоне его голоса, но каждый раз в прежней жизни оставаясь с ним наедине, Кате хотелось спрятаться. А теперь они были женаты, и кажется, эта мысль уже не казалась ей такой уж безумной. — Тут целый видеопрокат, — пространно замечает Катя. Катин взгляд цепляется за название «Зималетто-показ 2006», выведенное хорошо знакомым почерком Юлианы с завитушками и нижними подчеркиваниями, и Катя чувствует, что краснеет. На том показе ее довольно много снимали, ей потом хотелось посмотреть на себя со стороны, но кассета бесследно исчезла. Все думали, что она просто потерялась. Кто вообще захочет взять себе копию? — Я позаимствовал у Юлианы копию, — подтверждает догадку Воропаев. — Ты взял ее сразу после показа? — Может быть, чуть позже, — уклончиво отвечает он. — В Мюнхене мы были тоже вместе? — быстро переводит тему Катя, окончательно смутившись. — Да. — Мне там не понравилось еще в первый раз, — заявляет Катя, хватаясь за это как за спасательный круг. — Я знаю, — просто отвечает он. — Мы поэтому и поехали. Чтобы тебе понравилось. Незнакомая Катя на экране наконец вырывает камеру и направляет ее на Воропаева, отбирая у Кати из настоящего последнюю надежду, что все это досадное недоразумение, и в Праге она была с Андреем или с кем-то еще. Сейчас Катя согласилась бы даже на Потапкина. Воропаев на экране безуспешно пытается подавить улыбку, кусая губы, но свет в глазах погасить все равно не выходит, и он лишь опускает глаза. Впервые Катя замечает, какие же у него глубокие глаза в обрамлении длинных темных ресниц. От того, каким довольным был Воропаев, от того, какой счастливой выглядела сама Катя, ей хочется что-нибудь разбить — смотреть на себя такую со стороны было невыносимо. — Ну? Никаких успехов? Катя понимает, о чем он спрашивает: вспомнила ли она что-нибудь. Ответить ей нечего, но впервые ей хочется соврать.****
Вечером они спускаются по Старой Басманной в Гороховский переулок. Воропаев предлагает поужинать где-нибудь не дома. Идут узкими проходами между домами, и, чтобы не поскользнуться Кате в новых туфлях приходится взять его под руку. — Вот и лето прошло, — грустно выдыхает Катя, замечая желтые листы клена на асфальте. Она так редко выходила куда-то не по работе, что перестала замечать смену сезонов. — Словно и не бывало, — машинально продолжает Воропаев. Под изумленным взглядом Кати он начинает смущенно оправдываться: — Это Тарковский, знаешь ли. То, что ты знаешь это как низкопробную поп-эстраду, проблемы твоего школьного образования. Катя прикусывает губу, чтобы не улыбаться. Она не успевает остановить мысль, что она могла бы подарить Воропаеву на день рождения диск Софии Ротару. — Не всем же учиться в Гарварде, — ехидно соглашается она. — Он здесь жил, — неожиданно кивком указывает куда-то в сторону Воропаев. — В том доме, уже с третьей женой. Да, эта история с шубой. А, кстати, там, за углом — Цветаева. — Как там было?.. За наши не-гулянья под луной? — грустно улыбается Катя. — За солнце не у нас над головами, — рассеянно вторит ей Воропаев. — А что за история с шубой? — цепляется Катя, чтобы Воропаев не замолкал. Тот бросает на нее взгляд, полный молчаливого веселья, разумеется, все это уже с ними было. — Однажды дочь Тарковского, Марина, спросила у его третьей жены про ее восхитительную шубу, которую она запомнила еще из детства. Спросила, в каком году они ее приобрели. Жена, разумеется, не заподозрив ничего в таком простом вопросе, честно ответила. — И в чем было дело? — А дело было в том, что именно в том году дети Тарковского от голода собирают ягоды и полусъедобные грибы в лесу. В том же году Андрей Тарковский заболевает туберкулезом. Слишком уж слаб. А его отец покупает своей жене шубу. — Вы еще и экскурсии проводите, Александр Юрьевич, — слегка улыбается Катя, и фраза эта звучит даже слишком интимно. С ним — таким — она еще не была знакома, и неожиданно он ей… нравится. — У меня здесь недалеко была школа, — будто оправдывается он. — Я тут все детство провел. — До отъезда в Гарвард? — До отъезда в Гарвард, — улыбается Воропаев. — А мое детство прошло на Соколе, — зачем-то говорит Катя, хотя Воропаев, наверняка, это уже знает. Он осторожно касается ее руки, и она почему-то позволяет ему переплести их пальцы. С неба снова накрапывает мелкий дождь, зонтика у них нет, и они останавливаются под узким козырьком книжного магазина. Места для двоих так мало, что Катя при желании может упереться лбом в его плечо. — Я и не думала, что ты можешь быть таким, — неожиданно признается Катя. Он бережно касается ее волос, будто поправляя невидимую прядь за ухо. Они стоят слишком близко, и она улавливает тонкий аромат морской соли и шалфея. — Сейчас, Катерина Валерьевна, чтобы уравновесить Ваши представления обо мне, я должен предложить вам экскурсию в мою спальню, — вкрадчиво шепчет он, лукаво улыбаясь, — но боюсь, сегодня утром тебя она не впечатлила. Вместо того, чтобы оскорбиться, Катя вскидывает голову и замирает, с вызовом глядя в его темные глаза с поволокой. Ей хочется проверить, насколько хватит ее смелости. — Знаешь, в португальском языке есть такое слово… — чуть надломленным голосом говорит Катя. — Saudade. И Воропаев легонько целует ее в висок, словно проверяя грани дозволенного. Привычная тревога неожиданно оседает внизу живота приятным томлением. И хотя его голос по-прежнему вызывает мурашки, ей больше не страшно. Ей скорее… страшно интересно. Цепочкой легких поцелуев он добирается до губ и прерывается только лишь, чтобы уточнить: — И что это значит? — Светлая печаль по тому, чего никогда не было, — отзывается Катя и тут же тянется за следующим поцелуем. Она действительно как-будто скучала по нему. Чувствовать его прикосновения сейчас физически необходимо и так… Правильно? Катя слегка отстраняется, и свет фар проезжающей машины на секунду ослепляет. Она чувствует, как ее ладонь сжимает рука Воропаева.