Mépris

      За окном смеркается, но в зале светло, будто днём. Свет свечей отражается от бокалов, от часов и брошек, играет на улыбках и блестящих от счастья глазах. Изящные пары кружат по залу, выписывая разнообразные фигуры; кавалеры прокручивают дам под рукой и встают на одно колено, девушки склоняют головы в аккуратных поклонах и ступают легко, почти невесомо.       Что уж таить, устраивать красивые вечера при дворе умели. Умели сделать так, чтобы каждый чувствовал себя комфортно — от юной девушки, для которой это первый выход в свет, то уже пожилого мужчины, который просто пришёл полюбоваться на торжество в последний раз и вспомнить прошлое. Умели попросить музыкантов играть так, чтобы музыка устраивала всех и лишь сопровождала негромкие беседы, при этом будучи достаточно громкой для танцев. При дворе умели угождать. Он стоит ближе к стенке, отстранённо наблюдая за музыкантами. Сегодня он не управляет музыкой, отдав дирижирование другому. Он даже не танцует несмотря на то, что дамы одна за одной подлетают к нему на своих невидимых крылышках любви, надеясь, что именно ей повезёт. Но, к счастью, он отказывает каждой. Сегодня он — просто наблюдатель, если в его сторону вообще можно применить слово «просто».       Он — вдохновение, муза, сама музыка и талант. Само совершенство, у которого ничего не бывает просто. Если рубашка, то с изящными манжетами. Если жилетка, то расшита золотом. Если волосы убраны в хвост за спиной, то обязательно он выпустит пару чуть вьющихся прядей, которые оформляют такое красивое лицо… Впрочем, неважно. Какая разница, насколько прекрасно у него лицо, если оно искажается в отвращении, когда Моцарт появляется в поле его зрения?       Моцарт почти не пьёт, что удивительно. Ещё дома, собираясь на вечер, он размышлял о том, что на трезвую голову не вынесет его присутствия в своем окружении без возможности хоть на секунду прикоснуться. Хоть приблизиться, хоть мельком поймать на себе взгляд его глаз без до боли привычного презрения.       Моцарт до глупого сильно влюблён в человека, который, как ему показалось, единственный, кто почувствовал его музыку и понял именно тот замысел, что Вольфганг вкладывал. Понял, зачем нужна каждая нотка, каждая пауза, почему в этом месте нужна именно триоль и почему в конце диминуэндо, а не крещендо. Понял, что чувствовал Моцарт во время написания и что хотел он вызвать у слушателей.       Но, при всей своей проницательности, он не понял самого простого. Не понял, что музыка, поющая о любви, говорит не о возлюбленной, а о возлюбленном. Что музыка, поющая о любви не о немке, а об итальянце. Что всё творчество Моцарта посвящено только ему, ему и никому иному.       Моцарт понимает, что вечер подходит к концу только тогда, когда объявляют последний танец — свободный вальс, белый вальс. И, конечно, стайка пёстрых девиц наперебой летят к нему, стараясь успеть раньше других. Ведомый неизвестным ранее чувством и необъятной любовью, Вольфганг идёт к нему через весь зал, не отрывая восхищённо-печальных глаз от тёмной фигуры. Склоняясь перед ним в поклоне, он подаёт ему руку, тихо шепча: — Позвольте пригласить вас на танец, маэстро Сальери…       Он не поднимает глаз, пока в узкую ладонь не опускается другая, тёплая, почти горячая. Только тогда Моцарт чувствует, насколько сильно бьётся его сердце, насколько сильно дрожат пальцы. Его перехватывают в дамскую позицию, и Вольфганг чувствует горячую ладонь у своих лопаток, чувствует чужое дыхание на кончике носа. Моцарт почти не дышит, когда музыка начинает играть.       Она перекрывает странный злой шёпот, который теперь окружает их. Он ведёт уверенно, но при этом плавно и Моцарт понимает, почему любая девушка мечтает о танце с ним — он не только знаменитая личность, но и прекрасный партнёр. Цветастый фрак Вольфганга сверкает не хуже дамских платьев, даже растрепавшиеся от быстрого темпа волосы чем-то напоминают девичьи. Что же, это только на руку… Он сможет представить, что танцует не с человеком, которого презирает, а с милой девушкой.       А музыка всё не желает заканчиваться. Она увлекает за собой, забирает их в свои объятия и не даёт здраво мыслить, теперь в голове Моцарта остаются только две вещи — он и музыка. И когда внезапно инструменты смолкают, ему кажется, что в голове звенит от той пустоты, что внезапно наваливается на него. Вольфганг осознаёт, что цепляется за него, будто он — последний шанс на спасение и становится настолько стыдно, что сложно даже подобрать слова для извинения. — Извините, что Вам пришлось терпеть человека, которого Вы настолько презираете, так близко к себе. Извините, я больше к Вам не подойду, не волнуйтесь… Чувствуя, как начинает кружиться голова и плыть сознание, Моцарт старается побыстрее выбежать на небольшой балкончик, украшенный цветами. Розы пробираются в самое сердце, розовый аромат душит его, эти чёртовы розы, кажется, везде. — Из всех людей в том зале лишь Вы, Моцарт, не заслуживаете презрения.       И лишь одно касание, несколько тихих слов помогают вырваться из этого кошмара, помогают расслабиться и уткнуться в его плечо. Больше никаких роз, только терпкий и такой родной его запах.