The Path Not Tread

Кристаллизация ясности

Северус провел ночь извиваясь и ворочаясь, пока остальные спали сном тех, кто надеялся, что им все сошло с рук. Невозможность ситуации постоянно крутилась в его больной голове, мысли гонялись друг за другом бесконечными бесполезными петлями, ведь не осталось ничего, о чем бы он еще не подумал, ничего, что могло бы склонить чашу весов в ту или иную сторону, ничего, что могло бы помочь ему сделать выбор. Желудок беспрестанно сводило, и каждый раз, когда он закрывал глаза, он видел тех четверых семикурсников на земле и слизеринцев стоящих над ними, и от этих образов хотелось расчесать себя изнутри, хотелось кричать от беспомощности, хотелось съежиться и исчезнуть, ведь что такое его собственная жизнь против подобных действий? И все же, чем это было, как не самой его жизнью? Как он ни старался, решение в эту кажущуюся бесконечной ночь не становилось яснее. Он провел часы, омраченные сомнениями и страхом, крутя и вращая варианты, и не было никакой передышки от этой внутренней борьбы самосохранения с последним мизерным шансом на что-то лучшее. Ближе к утру он выскользнул из замка, совершенно измученный и больной, и побрел к выходу во двор, ведущему к лодочному сараю, куда, как он знал, обычно никто, кроме Хагрида, не заглядывал. Сев на каменные ступени и уставившись на восходящее солнце, он попытался решить, что делать, ведь сегодня был его последний шанс создать Патронуса, а он чувствовал себя согретой смертью, лишенный всякого возможного счастья и радости, отягощенный мучительными сомнениями и страхами. Именно здесь ему удалось наконец задремать, сгорбившись в рваной пижаме и старой мантии, что были ему уже маловаты, прислонившись больной головой к камням замка и нежась в золотых лучах восходящего солнца. Это был лёгкий сон, такой, который наступает, когда человек слишком устал, чтобы беспокоиться, и был скорее похож на смесь блуждающих мыслей и галлюцинаций, чем сон. Он видел Лили такой, какой она была летом перед их третьим курсом, когда они поехали в Манчестер вдвоём, а Петуния ещё была готова прикрывать сестру и соврала родителям, что поехала с ними на автобусе. На Лили был развевающийся желтый сарафан на бретельках и розовые босоножки, а ее волосы были заплетены в косы и спадали на спину, и когда она уговорила его бежать за ней по парку, ее глаза сверкали, как изумруды, щеки были румяными, а губы пухлыми от восторга, и хотя он ненавидел, что в тот день ему пришлось бегать, и хотя он был жарким и потным, а волосы прилипли к щекам от влажности, он не помнил ничего, кроме восторга от нее, самой прекрасной из всех, кого когда-либо видели его тринадцатилетние глаза, от мысли, что она выбрала его из всех людей в качестве своего лучшего друга, что сделало его самым счастливым волшебником на свете. Это был день, когда он безвозвратно, неудержимо, безутешно влюбился в нее. — Северус, — голос Дамблдора вывел его из дремоты, и он зажмурился от солнца. Он все еще чувствовал себя совершенно разбитым, и даже приподнять голову требовало усилий: в висках стучало, а зрение плыло. Тем не менее он встал, проведя пальцами по волосам, скорее, чтобы избавиться от усталости, а не в попытке привести себя в презентабельный вид; вероятно, он выглядел так же ужасно, как и чувствовал себя, растрепанный или нет, да и что вообще для него значила внешность? — Твоя палочка у тебя с собой? — Да, сэр, — прошептал он, засовывая руку в карман уличной мантии для проверки. — Тогда давай начнем. — Но моя одежда… — Я попрошу домового эльфа принести тебе что-нибудь, во что ты сможешь переодеться, прежде чем покинешь кабинет. Они шли в молчании, Северус отставал от директора на шаг или два, и стеклянная стена между ними никогда не казалась ему более реальной, чем в этот момент, потому что это было оно самое, это был конец, так или иначе. Дамблдор призвал чай для них обоих и несколько сухих тостов, что, вероятно, было единственным, с чем мог справиться слабый желудок Северуса. Он ковырялся в нем без энтузиазма, его голова была странно ватная после ночных переживаний, как в первые мгновения после грозы, когда все тихо и спокойно, как в могиле. — У тебя есть воспоминание? — спросил Дамблдор, и, моргнув, Северус вышел из ступора и посмотрел на этого человека, на эту недосягаемую, неприкасаемую фигуру, которая была Лидером Света, директором Хогвартса, самым могущественным человеком в Волшебной Европе и, возможно, во всем в мире. — Да, сэр. — Очень хорошо тогда. Когда будешь готов. Оттолкнув тарелку, Северус поднялся на ноги и достал из-под мантии свою палочку из черного дерева, рукоятка была теплой и скользкой в его липких пальцах. Облизнув губы, он поднял палочку перед собой тяжелой, как свинец, рукой, пока не увидел ее кончик, и в этот последний раз он вызвал в памяти сон, воспоминание о Лили в тот момент, когда влюбился в нее. — Expecto Patronum! Серебристая жидкость заклинания вырвалась наружу и на его глазах слилась в плотную форму крупного животного, и все его тревоги и страхи вырвались из него в одном недоверчивом выдохе, когда измученный разум осознал, что он сделал это, действительно сделал, после месяцев неудач и разочарований ему удалось наколдовать телесного Патронуса, и хотя в любой другой момент он был бы разочарован, смущен, унижен, сейчас он чувствовал только облегчение и восторг, глядя на прекрасное животное. Большеглазое, большеухое, благородное. Женское. Лань. Его Патронусом была лань. Когда ему удалось отвести взгляд, он обнаружил, что директор наблюдал за ним со странной задумчивостью, и впервые с тех пор, как он понял, во что Малсибер их вчера втянул, между ними не было той возникнувшей дистанции; Дамблдор больше не был ни Предводителем Света, ни директором Хогвартса, он снова стал его наставником в этом путешествии самопознания, и Северус почувствовал такое облегчение, что его ноги превратились в желе, и он буквально рухнул в кресло, которое покинул несколько минут назад, с бешено колотящимся сердцем в груди. Лань осмотрела окрестности в поисках угрозы и, не обнаружив их, повернулась к Северусу, чтобы ткнуться ему в щеку своей не совсем твердой мордочкой, и там, где его кожа соприкасалась с ее, разливалось тепло, вызывающее использованные им воспоминания о Лили, ее улыбающиеся зеленые глаза и великолепные рыжие волосы, щеки, покрытые румянцем, и губы, растянутые в улыбке, и правильность всего этого заставила его поднять руки, чтобы обхватить голову Патронуса и прижать ее к себе так нежно, как он только мог, опасаясь, что любое давление может разрушить ее. — Некоторые люди обладают одной формой Патронуса большую часть своей жизни, прежде чем испытать ее трансформацию в другую. — Почему? Почему она здесь? Почему я смог сделать это в этот раз? Зачем ты мне это говоришь? — У тех, кто испытывает глубокую, настоящую любовь к другому, Патронус принимает форму любимого человека. Северус не смел взглянуть на старого, мудрого волшебника; вместо этого он закрыл глаза и крепко ухватился за воспоминания о Лили и о любви, которую она пробудила в нём, зная в глубине души, что это не его Защитник, а её; что, несмотря ни на что, она здесь, с ним, и будет всегда: что, что бы ни случилось, он никогда не потеряет её полностью. — Мне страшно, — признался он прекрасному созданию, открывая глаза, чтобы встретиться с её серебристыми, и наблюдая, как они тускнеют, пока он отпускал воспоминания, создавшие её. — Мне так страшно. Морщинистая рука Дамблдора легла ему на плечо, и старый волшебник нежно сжал его, когда лань исчезла в небытии. Выбор, над которым он так долго размышлял, выбор, который занимал его мысли и не давал спать по ночам, выбор, который еще полчаса назад казался ему таким мучительным, вдруг перестал казаться таким неразрешимым. На самом деле это уже не было похоже на выбор. Это было похоже на неизбежность. — Ты поступаешь правильно, Северус. — А что, если этого недостаточно? — Ты поступаешь правильно для себя. Примет это мисс Эванс или нет, изменит ли это ее мнение или нет, ты сделаешь это для своего же блага. Лучше познать любовь, пусть даже мимолетную, чем пройти по жизни, так и не ощутив ее прикосновения. А те, кто позволяет ей формировать себя, — самые счастливые из нас. — Это еще одна из ваших пословиц, сэр? — Нет, — сказал директор, и в одном этом слове заключалась безмерная, непостижимая эмоция. Северус посмотрел на него, и Дамблдор даже не попытался скрыть чувств в своих глазах, в своей душе. Северус не мог не отвести взгляда от голой правды, написанной на лице старого волшебника; болезненной правды, подумал он. — Нет, я говорю тебе из личного опыта. Поверь мне, мой мальчик. По-настоящему сильными являются те, кто может жить по этой истине, и в этом ты даже сильнее меня. Он прерывисто вздохнул и смиренно закрыл глаза. Нравится ему это или нет, но его путь был определен, и все, что он мог теперь сделать, это пройти по нему. — Хорошо. Хорошо, я помогу тебе в этой войне, чем смогу. Ради Лили. Всегда ради Лили. __________________________________________________ Дамблдор дал Северусу немного времени, чтобы собраться и найти свой внутренний центр, найти способ усмирить свой ужас от мысли, какой станет его жизнь в понедельник, когда слизеринцы узнают, что он предал их директору. — Что теперь со мной будет? — спросил он, руки на коленях дрожали. — Ты останешься в моей гостевой спальне и отдохнёшь как следует, а когда выспишься и поешь, вернёшься к учебе и сосредоточишься на сдаче своих С.О.В. — Но… Дамблдор наклонил голову и мягко улыбнулся, что ничуть не успокоило Северуса. — Что касается твоих товарищей по общежитию, то, если не будут привлечены соответствующие органы или не появятся другие доказательства, им будет позволено закончить год в уверенности, что им сошло с рук их нападение на мистера Шафика, мистера Фэрлота, мистера Вемеера и мисс Шенвик. — Я-, — голос Северуса покинул его, когда он с открытым ртом уставился на директора. — Северус, хотя эти студенты и заслуживают справедливости за то, что с ними сделали, на карту поставлено гораздо больше, а раскрывать ваше сотрудничество со мной было бы не только недальновидно и опасно, но и бесполезно в долгосрочной перспективе. Не заблуждайтесь, я позабочусь о том, чтобы ваши товарищи слизеринцы больше никому не могли навредить, но я не стану делать этого так, чтобы вы оказались под угрозой. — Стали бы вы… если бы я согласился вчера, вы бы все равно… — Впереди нас ждут темные времена, Северус, и мы должны к ним подготовиться. Для этого придется идти на жертвы. Это один из таких случаев. — Это было испытание, — выдохнул он, наконец осознав. — Это было испытание. — Боюсь, что и вы, и я были вынужденно втянуты в это дело, — серьезно ответил Дамблдор. — Я не хотел использовать столь неприглядные методы, чтобы подтолкнуть тебя, но твои товарищи слизеринцы не оставили мне выбора. Гнев, обида и отвращение поднялись, словно желчь, в горле, и Северус сделал вдох, пытаясь сохранять спокойствие. Он не заметил этого, как он мог не заметить этого, как мог такой слизеринец, как он, не подумать о такой манипуляции, таком предательстве… Мир поплыл перед его глазами и он плотно закрыл их, отгоняя от себя все мысли. Что бы он ни чувствовал по этому поводу, в словах директора была правда — он не торопился с выбором, и времени у него больше, чем он когда-либо думал он сможет получить, и даже у Дамблдора терпение не было бесконечным. Эмоции Северуса клокотали в его черепе, требуя, чтобы он вскочил и сказал директору отправляться к чёрту, но тело, слишком измученное стрессом и бессонной ночью, слишком истощённое сложнейшей магией, которую он только что совершил, отказывалось двигаться, накрывало одеялом летаргии мыслительные процессы, пока всё, что он ни чувствовал, не стало казаться незначительным. Возможно, если бы он не ощущал себя так, будто из него выкачали все силы, Северус действительно сказал бы «к черту» и ушел, чтобы погрязнуть в негативе, внезапно заставившим его сомневаться в каждой встрече, в каждом оброненном слове, в каждом преподанном уроке. Возможно, это даже принесло бы ему некоторое облегчение от боли, скручивающей его внутренности. Это не имело значения — результат был бы одинаков в любом случае, ведь даже если бы он и поступил так, в конце концов он бы вернулся, потому что он принял решение, и именно это приносило настоящее облегчение, облегчение, которое, несмотря на всю злость, вызванную в нем хитростью Дамблдора, подкреплялось тем, что он все-таки будет в безопасности. Решив, он почувствовал себя так, словно достиг какой-то финишной черты, какого-то покоя, и все, что ему теперь хотелось, — это остановиться. Если всего час назад ему казалось, что он никогда не сможет принять это решение, то теперь, когда он был здесь, был привязан к выбранной им стороне, Лили, Альбусу Дамблдору и Свету, ему начало казаться, что это было неизбежно с того самого момента, как он согласился выучить чары Патронуса, ему просто нужно было взглянуть правде в лицо. Правда заключалась в том, что ради Лили он готов на всё, даже отвернуться от того, чего, как он думал, он хотел от своего будущего, и пойти навстречу тому, что, по её словам, она выбрала, независимо от того, во что верил он сам. Потому что его взгляды на их общество и политическую ситуацию, его мнение о магглах и магглорождённых — всё это не изменилось с принятием этого решения. Выбор Лили вместо Волан-де-Морта никогда не был об этом, не совсем, не по своей сути, как бы сильно политика и мнения ни были вплетены в дилемму, стоявшую перед ним. Его серебряная лань Патронуса сделала этот выбор за него, и он знал, что будет стоять на своём, несмотря на манипуляции Дамблдора, стоять на своём, несмотря на неопределённость будущего. Его внутреннее «я» говорило ему, что это правильный выбор. Но Северус не мог сказать, почему, и его логическая сторона восставала против этой путаницы, разжигая сомнения, которые подпитывались тем, что сделал с ним Дамблдор; эта сторона просто не была достаточно сильной, чтобы пересилить чувство правильности, не в его измученном состоянии. Поэтому он отпустил ситуацию, впервые в жизни. Учитывая масштабность сделанного им выбора, лучше было направить свои ограниченные запасы энергии на определение ближайших действий. Решить, что означают для него манипуляции Дамблдора, он мог и позже, когда получит возможность понять, что они значат для самого директора. — Что вам от меня потребуется, сэр? — спросил он Дамблдора, когда почувствовал, что снова может говорить. Он удостоился одобрительного взгляда, но не стал погружаться и спрашивать себя, что он чувствует, когда на него так смотрят, учитывая все, что произошло между ними за последние три с лишним месяца. — Информация о всех однокурсниках и соседях по факультету, которые обратились к Лорду Волдеморту. Мы можем начать со списка тех, кто, как вы знаете, принял Метку. И так они перебрали все известные ему крупицы информации, все тайные встречи и все заклейменные руки, все прошептанные планы будущего и все опасные точки. К тому времени, как Северус закончил, он обнаружил, что зевает; всего несколько часов назад ему казалось, он больше никогда не сможет заснуть. — Тебе нужно отдохнуть, — сказал Дамблдор, поднимаясь с кресла и показывая Северусу, чтобы следовал за ним. — Мы будем продолжать наши встречи до конца года; есть одно Искусство Разума, которое, как мне кажется, тебе будет полезно изучить. — Окклюменция, — догадался Северус. — Да, верно, — потянувшись к участку стены рядом с темным гобеленом, Дамблдор приоткрыл узкую лестницу, которую Северус раньше не замечал. — У тебя есть природная склонность, что очень поможет нам, но необходимо в ближайшее время изучить всё как следует, так как это поможет тебе сохранять равновесие даже в ситуациях сильного стресса. Кроме того, если ты собираешься стать активным шпионом среди сторонников Волдеморта, то должен научиться защищать свой разум и свою верность от них. — Наверху оказались личные покои директора — просторная квартира с гостиной и кухней, а также ванной и несколькими комнатами. Дамблдор подвел его к одной из них. — Ты можешь отдохнуть здесь, одежду тебе доставят. И, когда будешь готов, есть несколько книг по Искусству Разума, которые, я думаю, будут полезны. — Спасибо, сэр, — сказал Северус, шагнув к манящей кровати. — Пожалуйста, мой мальчик, — ответил старый волшебник, в его глазах отразилось безмерное тепло, когда он мягко улыбнулся подростку, __________________________________________________ — У меня есть отличная идея, — бодрым голосом заявил Сириус в субботу после завтрака. Нахмурившись, Ремус поднял глаза от своих зарисовок проклятого участка замка, который все еще не давал ему покоя после случившегося. Ему стало любопытно, что же такое взбрело в голову его другу. В последние несколько недель он становился все более гиперактивным, и Ремус начал ощущать странное чувство дежавю: что-то в Сириусе в конце учебного года всегда сулило опасность, но никогда это не проявлялось так явно. Возвращение домой не доставляло ему удовольствия, и Ремус прекрасно знал об этом; его родители казались порой немного смертоносными, учитывая, в каком нервном потрясении и с каким облегчением Сириус каждый год возвращался в Хогвартс. Тем не менее, обычно Джеймс не приглашал Сириуса к себе домой так часто и так отчаянно. Ремус не любил лезть в дела Сириуса, — несомненно, Джеймс понимал гораздо больше, чем двое полукровок в их группе, о старых семьях, где царили традиции и прочее, — но сейчас он начинал волноваться. Особенно если учесть, что его друзья стали доставлять ему неудобства своими повседневными действиями. Например, розыгрыши, которые все они любили устраивать, всегда были сильно ориентированы на группу слизеринцев, косящих под Пожирателей Смерти, и Ремус не видел причин что-либо говорить, потому что, в общем-то, эти старшекурсники сами не стеснялись нападать на гриффиндорцев, так что это действительно всего лишь «око за око, не так ли, но вот их тон стал… более злобным, по какой-то причине. Впрочем, Ремус мог легко отмахнуться от этого назойливого чувства, стоило восторженной ухмылке появиться у Сириуса на губах, или лицу Джеймса принять лениво-снисходительное выражение, или глазам Питера возбужденно заблестеть от нового занятия, которым они могли бы заняться все вместе. — Тогда давайте послушаем, — сказал Джеймс. — Ну, мы все работаем над Картой уже целую вечность, да? Но мы всегда фокусировались только на замке внутри, не на его территории. С другой стороны, мы проводим как минимум одну ночь в месяц, шатаясь по Запретному лесу без всякого надзора. Так вот, моя идея состоит в том, что на этот раз мы на самом деле сядем и запланируем, куда нам пойти в следующее полнолуние, и, возможно, в процессе начнем работу над частью Карты, касающейся окрестностей. — Запланируем? — спросил Ремус, слегка нахмурившись. — То есть, ты загонишь волка на территорию и начнешь разнюхивать всё вокруг, в перерывах следя за тем, чтобы я не разрушал теплицы? Я бы не хотел. Джеймс фыркнул. — Пожалуйста, Ремус, управлять волком не так уж сложно, как ты думаешь. — Это потому, что мы держались подальше от мест, населенных людьми, — напомнил ему Ремус. — Или ты не помнишь, как мы чуть не подрались два месяца назад? Если я правильно помню, ты едва скрыл царапины на груди от товарищей по квиддичу, а Хвосту пришлось красть противоинфекционные зелья из Больничного крыла, чтобы Сириус не заразился бешенством от укусов или чем-то в этом роде. — Мы же говорили тебе, Лунатик, ты не виноват, — напомнил Сириус, и его слова согрели Ремуса, хотя чувство вины все еще грызло. Оборотень может стать особенно злобным, когда учует запах человеческой плоти, в чем его друзья успели убедиться за последние два месяца. — Да, Ремус, — поспешил согласиться Питер. — Сохатый и Бродяга гораздо лучше понимали, что делали в прошлом месяце, чем в те первые два раза; ты едва их поцарапал. — Как я уже говорил, это не так уж сложно, как ты думаешь, — повторил Джеймс, с кивком, который, казалось, означал, что он положил конец этому вопросу. — Мы справимся, как и всегда. Ты знаешь, что тебе полезно выбираться из этого старого душного здания, и, честно говоря, ты даже не представляешь, как бесит, когда рога постоянно бьются о потолок и застревают в дверях. — Сохатый прав, Лунатик; ты, по сути, просто очень жизнерадостный щенок, когда мы куда-нибудь выбираемся. — Это все равно не сравнимо с блужданием по территории Хогвартса всю ночь, — упорствовал Ремус. — Не ври мне, я помню, как ты впервые уговорил меня выйти из Хижины в январе. Смутно, если честно, — вынужден был добавить он, — но я почти уверен, что Сохатому пришлось боднуть меня головой, чтобы отвадить волка от похода в замок. У меня несколько дней болели и саднили синяки от его рогов. Повезло только, что обычно я наношу себе повреждения посерьезнее, иначе не представляю, как бы я объяснил это мадам Помфри. -Ты — большой зануда, ты знаешь об этом, Лунатик? — спросил Джеймс, заставив Ремуса поморщиться. — Я просто хочу быть уверен, что это не глупая затея. Мне не нравится идея причинять тебе боль, даже когда мы играемся. — Это немного неизбежно, приятель, — сказал Джеймс, слегка скривившись. — Но это не то, с чем мы не можем справиться. Решимость Ремуса немного пошатнулась под их нетерпеливыми, умоляющими взглядами, и он вздохнул. — Ну… если вы действительно все спланируете, то хорошо, но, может, на этот раз не на территории замка? Это последнее полнолуние перед летними каникулами, и мне бы… Мне бы очень хотелось, чтобы в моих воспоминаниях не было попыток навредить тебе. — Мы могли бы пойти посмотреть, есть ли какие-нибудь потайные пещеры вокруг Хогсмида? — серьезно предложил Питер. — Я слышал от, э-э, Морриса и Дабли, что в этих пещерах водятся тролли, ведьмы и все такое. Джеймс фыркнул, а Сириус откровенно рассмеялся; даже Ремус изо всех сил старался не захихикать. — Здесь нет никаких троллей и ведьм, Хвост, — сказал Джеймс, покачав головой. — Они тебя разыграли, приятель. Ну правда, ведьмы! — О, Хвост, — сказал Сириус, вытирая глаза ладонями, — на какие штуки только ты не ведешься. Питер, покраснев, кисло улыбнулся, скорее всего, смущенный, что его, как обычно, так легко обманули, и Ремус похлопал его по плечу. — Все равно это хорошая идея, Питер, поискать пещеры. Они могут пригодиться. — Зачем? Когда мы будем убегать от Пожирателей смерти и нам придется затаиться? — Скорее, если нам когда-нибудь придется сбивать авроров со следа! — Зачем ты им вообще сдался, Бродяга? — спросил Ремус, покачав головой. Действительно, если Сириусу и можно что-то доверить, так это придумывание самых диких идей. — Ну, конечно же, за нарушение Статута секретности! Когда я наконец забабахаю этот летающий мотоцикл. — Что случится, как только ты съедешь из этого ужасного дома. — До этого еще как минимум два года, не так ли, Сохатый? — спросил Сириус, настроение которого сразу же испортилось при напоминании, что ждет его меньше чем через месяц. — Я постоянно твержу — в следующем году нам исполнится семнадцать. Мы сможем снять вместе квартиру или вообще попросить моих предков использовать гостевой дом на нашей территории. Будем как настоящие маггловские студенты универа и все такое. — Давайте не будем позволять моей сумасшедшей семье испортить отличное утро, окей? Ремус подозревал, что Джеймса покоробило не столько от слов, сколько от хрупкости в голосе Сириуса. Впрочем, это не имело особого значения, потому что они быстро вернулись к теме планирования следующей вылазки, которая должна была выпасть как раз на конец С.О.В., в субботу после их окончания. Это было удачно, хотя Ремус и беспокоился о Гербологии, их последнем экзамене. В два дня, предшествующих полнолунию, он всегда терял концентрацию, но в этом месяце, по крайней мере, ему достался лучший из возможных сценариев — полная растущая луна была через час после восхода солнца в субботу, а значит, субботнее вечернее превращение будет самым легким за 1976 год, — так что он надеялся, что не завалит экзамен в пятницу. — Лучшая трансформация за год, — решил Джеймс, сверяясь с лунной картой, которую они регулярно составляли для Астрономии. — Будет жаль тратить ее на пещеры. — Ну же, Ремус, что скажешь? — уговаривал Сириус. — Никто не станет спускаться на поле для квиддича посреди ночи, оно прямо у кромки леса, и действительно настолько далеко от замка, насколько это возможно, но при этом мы останемся на территории Хогвартса. Что ж, учитывая все обстоятельства, волк должен был быть гораздо более управляемым в это полнолуние, чем в любое другое в ближайшем будущем, и хотя Ремус чувствовал острый привкус беспокойства при мысли о том, чтобы бродить по территории замка, он смог убедить себя без особых усилий, что лучше сделать это сейчас, когда все складывалось так удачно, чем оставлять на зиму, когда ночи станут гораздо длиннее и, следовательно, дадут больше возможностей волку сбежать и будут утомительнее для его друзей. Кроме того, он не хотел их подводить, ведь они были рядом с ним с октября, каждое полнолуние. Да и раньше они уже приближались к этим участкам школы, и после того первого случая ничего особенного не произошло. Кто знал, может быть, на этот раз Ремус даже сможет получить если не приятные, то хотя бы не маньячные воспоминания на следующий день. Он еще не был готов назвать их «веселыми», и не близко, но… не такими неприятными, как в последние четыре года, или даже в те первые три раза, когда они все вместе остались в Визжащей Хижине и в итоге породили в Хогсмиде больше сплетен, чем Ремусу удалось в одиночку за четыре года. — Ну… хорошо. — Да! — Джеймс и Сириус дружно воскликнули, и Ремус улыбнулся. Небольшой дискомфорт того стоил, конечно. И в любом случае ничего никогда не случалось, так что все будет хорошо. __________________________________________________ Северус думал, что заснет с трудом, но оказалось наоборот. Конечно, спал он не слишком крепко, хотя и гораздо лучше, чем прошлой ночью. Это был сон без сновидений, один из тех, когда человек чувствует себя неспособным открыть глаза и поднять голову после пробуждения. Его одежда, как и было обещано, лежала на стуле в углу комнаты, и Северус, понадеявшись, что это не слишком, решил воспользоваться душем. Ему действительно нужно было подставить лицо и спину под струи воды, чтобы привести себя в порядок. В ватной голове мысли текли медленно, густо, и он это ненавидел. Он сидел на полу в душевой, свернувшись калачиком так сильно, как только мог, черные пряди волос прилипли к щекам и шее, а разум пытался разобраться с тем, что произошло этим утром. Чувство правоты, которое он испытывал, осталось, и оно удерживало от сожалений даже сильнее, чем защита, которую предлагал Дамблдор. Повторное осмысление вещей после произошедшего приводило его к стрессу, только если он позволял себе, и прямо сейчас он инстинктивно чувствовал, что этим лишь навредит себе сильнее, поэтому решительно оттолкнул свой разум от этого направления. Впрочем это не помогло ему справиться с огромной дырой опасений в желудке: ни его решение, ни обещание Дамблдора сохранить в тайне вчерашний инцидент не отменяли беспокойства, которое перехватило ему горло вчера и заставило так ужасно разочароваться в директоре. Дело в том, что у него впереди еще два года в Хогвартсе, два года вместе с Малсибером, Эйвери, Филсом и Фистлтвейтом в одном общежитии, два года вместе с Розье, который, проявляя внезапный интерес к Северусу, будет посылать своих слизеринцев, чтобы те его окружали, два года, в течение которых ему придется все глубже и глубже входить в этот круг, потому что именно это и означало быть шпионом, два года лгать Л— Он должен рассказать Лили. Он сделал это ради нее, сделал это с собой ради нее, он должен был выбрать сторону, прежде чем у него этот выбор отнимут, но шпионская работа была тайной, деликатной и опасной, а Лили — воплощением гриффиндорской дерзости, так как же он мог убедить Дамблдора позволить ему рассказать ей, как, когда даже он сам не был уверен, что сможет доверить ей информацию, потенциально приводящую к тому, что он закончит как те магглы и магглорожденные, что годами исчезали с лица земли? И сама только мысль, что он подумал, чтобы спросить Дамблдора говорить Лили или нет, была ему отвратительна, но он ничего не мог с этим поделать, потому что, нравится ему это или нет, он дал старому волшебнику право голоса в тот момент, когда согласился на сделку, связал себя с этой великой фигурой, и как бы ни было велико чувство, что он наконец нашёл одного человека, одного-единственного взрослого в целом мире, кто хоть немного о нем переживал, это также было похоже на петлю, поводок на его шее, потому что он не будет свободен, не так ли, не тогда, когда он, возможно, лучший шанс Дамблдора получить своего человека внутри. И у него еще два года в Хогвартсе, но как насчет времени, когда он выпустится, когда это будет реальный мир и ставки станут выше, когда Дамблдор потребует от него принять М… Его разум отключился прежде, чем мысль окончательно сформировалась, отступил в безопасный угол, защищённый теплом и красотой серебристой лани, и Северус выскочил из душа, оставляя на плитке лужицы и мокрые следы, пока нащупывал среди одежды свою черную палочку, едва сдерживаясь, чтобы не вцепиться в рукоятку слишком крепко, пытаясь отыскать одно счастливое воспоминание, любое счастливое воспоминание, потому что ему нужно было подтвердить свою прежнюю уверенность и убежденность в том, что он может вызвать своего Патронуса. Он уже сделал это, прекрасно. Разве этого будет достаточно? Но это все, что у него было, и поэтому он все равно попытался. «Expecto Patronum» Серебристая субстанция заклинания вырвалась наружу, и на один дикий миг он испугался, что она так и останется бесформенной, но нет, еще секунда — и она превратилась в лань. Она прижалась к его щеке, высунула язык, чтобы её лизнуть, это ощущалось как лунный свет по мнению Северуса, если бы он был твёрдым, колким, шелковистым и сиропным, и он позволил самой своей душе греться в безопасности, которую она излучала. Он прочитал о Защитниках больше, чем когда-либо думал он прочтет, но нигде не говорилось, что к ним можно прикоснуться или что они прикоснутся к тебе первыми, и это было похоже на приобщение к самому охраняемому в мире секрету, священному и полному удовлетворения. Дыхание успокоилось, и он позволил своему Патронусу рассеяться, поскольку его прежняя убежденность вновь обрела силу. Это был единственный способ, который позволял ему сохранить по крайней мере шанс удержать Лили, а Северус не отказывался от своего слова. К тому же, что бы ему ни пришлось делать в будущем, даже если директор действительно играл с ним все это время, он все равно сможет учиться у Альбуса, черт возьми, Дамблдора, самого могущественного волшебника в Британии и, возможно, на всем континенте. Но лучше было бы дождаться каникул и рассказать Лили. Ему хотелось думать, что она отреагирует на это положительно, что она поймет, почему он так поступил и что имел в виду, но, учитывая, как они общались в последнее время, он не чувствовал себя достаточно уверенным, что знает ее. Лили была дерзкой, она была готова обнять его с такой же готовностью, как и подойти к директору и снова начать кричать на него, а Северус не мог позволить себе еще одну подобную вспышку, не мог позволить, чтобы слизеринцы заметили их дружбу сильнее, чем уже заметили, не мог позволить, чтобы Дамблдор был расстроен из-за него, не мог позволить себе стресс от всего этого, особенно сейчас, когда до С.О.В. оставались считанные дни. Четыре недели ничего не изменят, решил он. Как только они окажутся вдали от Хогвартса и соперничества факультетов, ее и его людей, когда они снова останутся только вдвоем, он придумает, как сказать ей об этом так, чтобы она больше никогда не сомневалась в его преданности ей и их дружбе. А пока у него было много других забот, и Северус чувствовал себя слишком озабоченным и занятым, чтобы сильно переживать из-за того, что Лили от него отдалилась. __________________________________________________ Возвращение в покои Слизерина в тот полдень было одним из самых нервирующих поступков, которые Северус когда-либо делал, а за свою короткую жизнь он пережил немало подобных событий. Дамблдор дал ему несколько советов о ментальных щитах и контроле мыслей, но все это нисколько не спасало от ощущения, что каждый взгляд, направленный в его сторону, был изучающим, каждое сказанное ему слово было пронизано двойным смыслом, и каждый его поступок выдавал его. Паранойя — та еще гадость, но Северус был с ней уже знаком, так что вполне ее ожидал. По крайней мере, его друзья — а мог ли он вообще называть их так, когда шпионил за ними? — сегодня были гораздо сдержаннее, чем вчера вечером. Малсибер в основном посылал ненавидящие взгляды в сторону Эйвери, кто оставался единственным, чье настроение казалось приподнятым. Филс был похож на человека, решившего сосредоточить все свои силы на своих конспектах, а Фистлтвейт не выглядел встревоженным, но молниеносно обернулся, как только Северус переступил через порог их комнаты. — Где ты был весь день? — прошипел он, откинувшись на стуле, стоило Северусу опуститься на кровать. Его рабочий стол находился слева от спального места Северуса, и поэтому он был достаточно близко, чтобы остальные, находившиеся в другом конце общежития, не могли услышать его. Сердце Северуса подскочило к горлу при мысли о том, что не прошло и дня, как уже кто-то заметил, что что-то происходит, но тут здравый смысл дал о себе знать, и он напомнил себе, что последние несколько месяцев ускользал от них и умудрялся скрывать истинную причину; это ничем не отличалось. — А ты как думаешь? — огрызнулся он на блондина, закатив глаза. — Варил зелья. Пришлось сбежать от этих двоих, — хмуро добавил он, слегка указав головой на Малсибера и Эйвери. — Я искал тебя во всех твоих обычных местах, Снейп, но тебя там не было. Блять. — А в частных лабораториях не додумался? — ехидно спросил он, скрывая нервозность. — С каких пор у тебя есть доступ? — Но тут мальчик, похоже, пришел к собственному выводу, потому что резко сузил глаза. — Это у твоей гриффиндорской грязнокровки есть доступ, не так ли? Она тебя впустила. — Я не просто так поддерживаю эту дружбу. Так какого черта вы меня искали? — И вообще, что они делали в общежитии? Он ожидал, что Эйвери, по крайней мере, будет держаться на расстоянии. Да и Малсибер тоже. — С нами говорил Розье, — объяснил Фистлтвейт. — Семья Шафика требует привлечения авроров, если Дамблдор не представит вчерашнего нападавшего в течение трех дней. Розье ясно дал понять, что мы, по сути, жертвенные агнцы, если дело дойдет до этого. — Все мы? — Кроме Эйвери, только потому, что у него есть Темная метка, хотя он намекнул, что хочет, чтобы и тебя это тоже не коснулось; ты произвел на него впечатление, это точно. В голосе Фистлтвейта слышалась уродливая зависть, но ее было гораздо меньше, чем новоиспеченный шпион мог ожидать. Это, в большей степени, чем его растрепанные светлые волосы или нервные глаза, говорило Северусу, насколько был напуган другой мальчик, и, в свою очередь, проливало свет на тот факт, что по какой-то причине он доверял Северусу справиться с этой ситуацией. — И? Ты чего-то ждешь от меня? — спросил Северус, едва не срываясь на резкость, когда мальчик продолжил выжидающе смотреть на него. — Я задавался вопросом, не было ли в твоем плане какой-то части, чтобы помочь мне и Филсу выпутаться; мы были такими же жертвами, как и ты. Северус открыл рот, едва не подавившись невысказанной язвительностью, когда его разум осознал потенциал ситуации. Разве он только что не подумал, что Фистлтвейт ему доверяет? Сурово контролируя свой разум, он сумел заставить свой тон стать более сочувственным. В конце концов, это была первая возможность для его новой работы — была у него защита Розье или нет, Северус знал, что Дамблдор не позволит аврорам добраться до него, а остальные мальчики были слишком встревожены, чтобы увидеть под его манипуляциями более глубокую паутину, которую ему придется плести в ближайшие годы, если он хочет быть полезен как шпион. Ему нужно было этим воспользоваться. — Мне нужно подумать, но я дам тебе знать. И, похоже, это было именно то, что Фистлтвейт ждал. Стоун, с другой стороны, бросил на него очень острый взгляд, когда они в следующий раз увиделись, и выглядел запредельно серьезным, пока тащил Северуса в угол кабинета и накладывал заглушающие заклинания. — Дамблдор позаботится об этом? — О чем ты, черт возьми? — Снейп, я предлагаю тебе не разыгрывать дурочку, — предупредил чернокожий мальчик. — И почему тебя это волнует? — Потому что у меня есть элементарная человеческая порядочность, и то, что сделали с теми семикурсниками, неправильно. — И кто теперь разыгрывает дурочку? — Это не твое дело, почему меня это волнует. А теперь ответь на хренов вопрос! — прошипел он, резко окинув комнату взглядом. Северус пожал плечами, сердцебиение участилось. — И что это должно значить? — Ты думаешь, он мне что-то говорит, Стоун? Это, черт возьми, значит «я нихуя не знаю», ясно? — Северус выстрелил в ответ, сохраняя низкий тембр голоса. — Все, что я знаю, что он в курсе того, что происходило во время нападения. — Он прикрывает тебя, не так ли? Из всех его товарищей по общежитию Майкл Стоун был, безусловно, самым умным, и это имело большое значение, когда Северус решал, кому доверить его прикрытие во время сеансов с директором. Но была и обратная сторона медали — Стоун знал, что связь Северуса с Дамблдором не на пользу другим слизеринцам, и без труда читал между строк. Облизнув губы, Северус выдержал взгляд Стоуна и ничего не сказал. После нескольких долгих секунд тишины Стоун выругался и отступил назад. — Ты шпион? — Что? — Ты. Его. Чертов. Шпион? Один день — именно столько времени потребовалось, чтобы его вычислили. Один хренов день, и он все запорол! Вот только это был Стоун, который знал, что что-то происходит, уже несколько месяцев, возможно даже до того, как Северус успел признаться в этом самому себе. Это был не один день, а три месяца. Но это ничего не меняло: признаться в этом все еще было слишком опасно, даже Стоуну. Пока у мальчика не было доказательств, он не мог ничего сделать против Северуса, а Северус не собирался признавать свою вину, ни в коем нахрен случае. Стоун не отступил. Воплощение своего имени, он стоял неподвижно и продолжал молча состязаться взглядами, пока Северус пытался найти хоть что-нибудь, что угодно, что могло бы сбить мальчика со следа. Он был под кайфом от адреналина, в ушах звенело от сердцебиения и прилива крови, но инстинктивной ясности, которая, как он знал, присуща ему в такие моменты, не было, потому что, несмотря на все причины не доверять Стоуну, он хотел рассказать ему, хотел, чтобы хоть один человек знал и понимал, хотел, чтобы им была Лили. И это путало его мысли, пока пути отступления не стали для него невидимыми. Но он должен был что-то сказать. Сглотнув, он открыл рот. — Других доказательств нет, — вырвалось у него без особого участия мозга. — Кроме моих показаний. И вот она — косвенная, завуалированная под незначительность — истина, которую искал другой мальчик. Если он сможет ее увидеть, судьба Северуса будет предрешена. — Значит, напрямую ничего не будет сделано, — переформулировал Стоун слова Северуса и кивнул. Он еще некоторое время смотрел на Северуса, явно что-то обсуждая с самим собой, прежде чем шокировать сальноволосого слизеринца, протянув ему руку. — Микки Брикс — это для друзей. Капля пота скатилась по его уху, Северус поднял руку и крепко сжал ладонь Стоуна, почувствовав облегчение: похоже, у него действительно был свой человек в Слизерине. — Что собираешься делать? — Узнаешь, когда произойдет. У нас с тобой есть соглашение, и я буду его соблюдать; твой секрет в безопасности со мной, Снейп. — Северус. Это Северус. Это было похоже на заключение какого-то молчаливого договора. __________________________________________________ В воскресенье утром Лили наконец-то посетила больничное крыло, чувствуя, что в груди слишком тесно, а мышцы слишком болят. Мадам Помфри, рывшаяся в одном из шкафов возле двери, тихонько поприветствовала ее «добрым утром» и направила в конец длинной комнаты, где две широкие ширмы отгораживали от взглядов занятые кровати. С трудом сглотнув, Лили заставила себя поставить одну ногу перед другой и подойти к перегородке. Две из четырех коек, расположенных по разные стороны отделения, были заняты. Слева лежал длиннолицый, каштаново-волосый мальчик, горло которого было перевязано, казалось, целыми милями бинтов, — Джаспер Фэрлот. Клара Шенвик сидела в инвалидном кресле возле его кровати со слегка приподнятыми ногами, забинтованными так сильно, что выглядело, будто на ней лыжные ботинки. Амир Шафик, староста, сидел по другую сторону кровати Джаспера, единственный, кто выглядел не так уж и плохо. А на другом конце секции, в той части, которая была сильно затемнена не только оконными жалюзи, но и какой-то магией, отводящей свет, лежал на кровати последний мальчик, бледная как мел кожа сильно контрастировала с его темными волосами. Казалось, он хныкал или, возможно, стонал — низкий, непрерывный звук, который уже через несколько секунд начал действовать Лили на нервы. — Привет, — тихо сказала она, подойдя к трем семикурсникам. — Надеюсь, я не помешала? — Лили, привет, — поприветствовала ее Клара со слабой улыбкой. — Спасибо, что пришла; рада тебя видеть. Амир, Джаспер, это Лили Эванс, она подруга Алисы. Лили, я думаю, ты еще не знакома с Амиром и Джаспером, верно? — Да, нет, мы не встречались, — ответила она. — Приятно познакомиться с вами обоими. — Приятно познакомиться, — ответил староста Пуффендуя. Его сокурсник улыбнулся и помахал ей пальцем, но в остальном промолчал. Лили, неопределенно указав на один из стульев у задней стены, подождала, пока Клара кивнет, и как можно тише призвала его. Убрав палочку в карман, она села и попыталась взять себя в руки. — Как ты? Клара тяжело вздохнула и слегка пожала плечами. — На обезболивающих. От них немного кружится голова, но это лучше, чем… в общем, по большей части это ожоги второй степени, но они из тех, что не лечатся магией, так что я не смогу ходить месяц или два. — О, Клара, — прошептала Лили, не в силах сдержаться. — По крайней мере, проклятие было снято задолго до того, как нас нашли; если бы оно действовало до самого больничного крыла, ты бы лишилась обеих ног, — заметил Амир Шафик, и Лили вздрогнула. — У Джаспера прострелены голосовые связки, — продолжала Клара, голос ее был приглушен. Мы понятия не имеем, восстановится ли у него голос, не говоря уже о том, как он будет сдавать Ж.А.Б.А. через неделю. Амир счастливчик: его просто ударили Оглушающим. — И вы ничего не помните? Джаспер покачал головой, а Амир вздохнул. — Нет. Директор уверен, что нас Обливиэйтили. — Это было бы не так уж и страшно, если бы не… Клара замолчала, ее взгляд остановился на их последнем друге в углу комнаты. — Они применили к нему старую Темную магию, — мягко пояснил Амир, когда стало ясно, что Клара не собирается продолжать фразу. — Директор Дамблдор выяснил, что это было за проклятие — древнеанглийское, средневерхненемецкое, из области Саксонии, не представляю, где студент мог на него наткнуться, — и оно оставило повреждения. Как и снятие проклятия. С ним было бы все в порядке, если бы кто-то знал контрпроклятие, но с тем Обливиэйтом, который мы пережили… директору пришлось снимать его грубой силой. — Клара тихонько захныкала, и Джаспер схватил ее за руку, лежащую на кровати у его бедра. У Лили сжалось горло. — Главный целитель больницы Святого Мунго договорился с директором, чтобы пригласить специалиста с континента. Целители надеются, что кто-то, более знакомый с германской магией, знает, как облегчить повреждения, но до тех пор он в основном находится под успокоительными; если у него бывает час или два ясных периодов в день, это уже больше, чем можно было ожидать. — Их должны найти, просто должны. — Мой отец подключит к этому делу авроров, — сказал Амир своей расстроенной подруге. — Да и Дамблдор не оставит это без внимания. — Думаю, нет, — почти воскликнула Лили. — Он же директор! Это его обязанность — найти виновных и исключить их из школы! К ее удивлению, взгляды, которые она получила, были совсем не такими, как она ожидала: Джаспера ее взрыв позабавил, Амир выглядел немного раздраженным, а Клара казалось почти сочувствующей. — Что? — спросила Лили, внезапно почувствовав себя крайне неловко. — В мире волшебников… не всегда уделяется такое же внимание защите детей, как в маггловском мире, — пояснила Клара, слегка поморщившись. — Директор Дамблдор также не придает школе такого большого значения, как все считают, — добавил Амир. — Он во многом компетентный директор, но он не столько педагог, сколько политик, и его действия отражают это. Хогвартс всегда был политизированным учреждением, и факт в том, что профессор Дамблдор использует его и свой пост в нем соответствующе. — Но… он не может просто оставить это! — Лили задыхалась, поражаясь самой мысли. — Не оставит, — заверил ее Амир. — Но не по тем причинам, о которых ты думаешь. Он не оставит это без внимания, потому что, во-первых, к моему отцу прислушаются несколько высокопоставленных лиц в Министерстве, которые позаботятся о том, чтобы это событие стало заметным; а во-вторых, потому что необходимо передать сообщение, и это как раз та ситуация, которую можно использовать. — Сообщение? Кому? — Его противникам, — сказала Клара. — Тому, кто заказал нападение на нас. — Так это правда? — резко спросила Лили. — Причина нападения на вас. Вы были мишенью? Трое семикурсников обменялись взглядами, заставившими одинокую гриффиндорку нахмуриться, но она ждала их ответа, немного опасаясь, как всё может развиться. У нее было ощущение, что Питер был прав, когда сказал ей, что группа Клары работает на Дамблдора, и их действия только подкрепили эту уверенность. Клара повернулась к ней, и Лили почувствовала, что ее надежды рушатся: Амир казался лидером не только потому, что был старостой и наследником чистокровной семьи с высоким положением, но и из-за его напористого поведения во время этого визита, из-за того, что именно он взял на себя инициативу, хотя Лили была знакома с Кларой, а не с ним. То, что не он обращался к ней, несомненно, означало, что она ничего не получит от группы. — Мы совершенно уверены, что были не с проста выбраны людьми, которые верят в причину, о которой вы говорите. Клара имела в виду, что причина не обязательно была правдой. Они не хотели, чтобы у Лили было подтверждение ее подозрений. — Я хочу помочь, — тихо сказала она старшей девочке. — Скажи мне как, и я сделаю это. Клара улыбнулась. — Я цен… Душераздирающий крик заставил Лили испуганно подскочить на месте, сердце бешено забилось в груди, а рука автоматически потянулась за палочкой, хотя в ушах продолжало звенеть от звука. К тому времени, когда она сообразила встать и повернуться в сторону шума, Амир уже преодолев половину комнаты бежал к Холланду Вемееру, и только тогда Лили поняла, что именно этот мальчик издавал такой ужасный, ужасный шум, эти крики, переходящие в громкий вой. Через секунду-другую вбежала мадам Помфри, и только тихие рыдания Клары, достаточно близкие, чтобы Лили могла уловить их несмотря на наполненные болью крики мальчика из Когтеврана, заставили ее замереть на месте, вместо того чтобы сбежать из больничного крыла как можно скорее. Вместо этого она крепко схватила руку Клары, старшая девочка безжалостно сжимала пальцы Лили, пока они вместе с Джаспером ждали, когда мадам Помфри успокоит пострадавшего. Вероятно, это длилось всего полминуты или около того; конечно, это не могло быть чем-то долгим, учитывая квалификацию Медведьмы. Но для Лили это были одни из самых продолжительных секунд в ее жизни, когда она стояла и бессильно наблюдала за страданиями другого подростка. К концу в ее голове не осталось ни единой мысли о том, чтобы попытаться добровольно предложить свою помощь кому-либо, все это было снесено зрелищем, свидетелем которого она стала. Она попрощалась с тремя семикурсниками и сбежала из больничного крыла так быстро, как только могла, но успела пройти всего два этажа, прежде чем рвотный рефлекс одолел ее, и ей пришлось обнимать сиденье унитаза, пока желудок опустошался. Она больше никогда не хотела становиться свидетелем подобного. __________________________________________________ К концу выходных вся школа была в курсе произошедшего, и сплетники возлагали вину на семикурсников Слизерина, что давало Северусу и остальным четырем виновникам хоть какую-то передышку. Напряжение между ними оставалось ощутимым: Малсибер удерживал себя от преследования Эйвери только потому, что не мог позволить себе как-то разгневать Розье, ведь Эйвери официально находился под защитой седьмого курса. С другой стороны, Фистлтвейт и Филс сторонились обоих мальчиков, не настолько открыто, чтобы кто-то из других домов смог догадаться, но достаточно, чтобы остальные старшекурсники заметили, как отношения между пятикурсниками стали напряженными. Это, в свою очередь, означало, что у Северуса не было особого выбора в вопросе сохранения хороших отношений — Фистлтвейт и Филс считали его единомышленником, и оставалось либо держаться рядом с ними, либо отталкивать их, пытаясь наладить отношения с Малсибером и Эйвери. Достаточно сказать, что Северусу было не так уж трудно принять это решение, даже если оно и не было самым продуктивным в долгосрочной перспективе, хотя интерес Розье к нему действительно несколько ослабил давление на этом фронте. Не то чтобы Северус чувствовал, что у него есть хоть какая-то передышка в этой ситуации, на самом деле нет. Чувство паранойи не покидало его, что сказывалось не только на общении с окружающими, но и на сне, концентрации и вспыльчивости. Он бросился читать книгу по Окклюменции, которую дал ему Дамблдор, отчаянно пытаясь найти хоть какой-то буфер между собой и стрессом, но поскольку он не осмеливался читать ее при парнях из Слизерина, у него оставались только моменты, когда он от них ускользал, или же ночью, что не помогало ему чувствовать себя готовым к С.О.В., стартующим на следующей неделе. И уж точно это не помогало ему вести вежливый разговор с Лили. Потому что он, конечно же, забыл, что в воскресенье они договорились вместе заняться окончательным повторением материала, и не пришел в библиотеку, так что к тому времени, когда она разыскала его в одной из пустых аудиторий подземелья, была уже основательно раздражена. — Я забыл, — вот и все оправдание, которое он смог ей дать. — Ты забыл?! Ты так разнылся, когда я забыла о нашем занятии, а когда ты забыл то всё ок?! — Ну, по крайней мере, теперь ты больше не можешь заявлять о своем невежестве, — усмехнулся он в ответ, раздраженный ее поведением, ведь какое право она имела нападать на него по этому поводу, если она забыла, потому что предпочла порезвиться с оборотнем, а он забыл, потому что и так едва держался на плаву? — И если я правильно помню, Лили, ты единственная, кто не появлялся дважды, так что, если подсчитать, я все еще в выигрыше, не так ли? — Ходят разговоры, что группа Розье ответственна за то, что случилось с Кларой Шенвик и ее друзьями. Это правда? — холодно спросила она, не поддаваясь на его уловку, что еще больше разозлило его, потому что они же уже выяснили тогда все до конца — она сказала, что вернется в тот день, а потом не вернулась, — и Северус был более или менее удовлетворен. Ее довольно грязный и растрепанный вид был достаточным доказательством ее оправдания, что она попала в руки неуправляемой магии замка. Помимо этого, факт был в том, что после их предыдущего разговора он чувствовал себя достаточно хорошо, чтобы полностью погрузиться в свои эксперименты, до такой степени, что, честно говоря, даже не замечал ее отсутствия, пока желудок не напомнил ему, что время обеда почти истекло, что только подтвердило ее слова, как она чувствует себя покинутой, когда они переходят к экспериментам с зельями, и заставило его почувствовать себя засранцем. Возможно, его обиду и гнев по поводу ее отсутствия отчасти смягчило чувство вины за то, что он так расстроился, когда она не заметила нечто важное для него, в то время как он сам также не подозревал о чем-то, что ее беспокоило. А может быть, дело было в том, что в кои-то веки он поверил ее объяснениям, что обстоятельства сговорились против них, потому что такова была его жизнь, и потому что он знал, что она не забыла во второй раз, не тогда, когда она торопясь объяснить чуть не споткнулась на входе в Большой зал, и ее рассказ был буквально написан на оцарапанных руках. В любом случае Северус вполне осознанно решил последовать совету директора не позволять гневу управлять им и объявил вопрос закрытым, если не забытым. Это решение сохранялось до сих пор, когда оно внезапно снова стало проблемой. И теперь он злился на себя, потому что между ними было столько других проблем, и их дружба не нуждалась в том, чтобы он добавлял к ним новые. Не говоря уже о том, что это был еще один пример отсутствия умственной дисциплины, из-за которого он находился в состоянии повышенной осознанности с тех пор, как стал шпионом Дамблдора. Он злился на Лили за то, что она наехала на него, он злился на Дамблдора за то, что тот манипулировал им, он злился на Малсибера и Эйвери за то, что они его вынудили, он злился на Мародеров за то, что они постоянно преследовали его, он был чертовски зол на Вселенную за то, что она подкинула ему такой дерьмовый расклад в жизни, а теперь он вообще злился на себя за то, что был полным идиотом. И все это вылилось в горячую, резкую конфронтацию с Лили, потому что она, очевидно, делала поспешные выводы, не имея на то никаких доказательств — какого черта Лили взбрело в голову спрашивать его о деятельности Розье, как будто она считала делом решенным, что он присоединится к тому, что, как он знал, она для себя называла «этой злой группой»? Поэтому он довольно агрессивно выкрикнул: — С какого хера я должен это знать?! — Ну, это же ты пытаешься залезть в задницу этому уроду, Северус, ты и твои друзья. Он вскочил на ноги, и книга с тяжелым стуком упала на каменный пол. — Я что, твоя кукла-мишень, Лили?! — зашипел он на нее, не обращая внимания на то, что она отшатнулась назад, чтобы избежать его слюны. — Я тебе только для этого нужен?! Всякий раз, когда здесь что-то идет не так, я автоматически виноват в этом, потому что я не думаю так, как ты? — Я их навестила, — ответила Лили, в мгновение ока восстановив утраченные позиции и продвигаясь вперед, пока не оказалась так близко, что он почти ощутил ее дыхание на своем лице, — ноги Клары — просто развалины! Она застряла в инвалидном кресле, и кто знает, когда из него выберется, из-за тех ублюдков, которые на нее напали! Джаспер Фэрлот не может говорить и, возможно, никогда не восстановит голос из-за того, что с ним сделали! Холланд Вемеер страдает от таких головных болей, что мадам Помфри чуть не ввела его в кому с помощью Напитка Живой Смерти! Темная магия, которую даже Дамблдор не знает, как снять, и ему приходится вызывать специалиста из Западной Германии, чтобы тот попытался исправить повреждения! Так что не смей упорствовать в этом, Северус, не вздумай, и не прикидывайся дурачком, потому что мы с тобой оба знаем, что эти четверо стали мишенью, решив сражаться за Дамблдора, и что это сделали слизеринские Пожиратели смерти, и даже не пытайся оскорблять мой интеллект, утверждая, что Малсибер и Эйвери не собираются присоединяться к этому ебаному монстру! Твои так называемые друзья, в которых ты не видишь ничего плохого, хотят причинять боль невинным людям! По приколу! — А твои друзья не причиняют вреда людям по приколу? Твой драгоценный оборотень, который лишь безучастно стоит в стороне, пока его дружбаны нападают на нас, слизеринцев?! Твои подружки, которые не удосужились бы обратить внимание на пинаемого студента, лежащего на земле, если бы тот был одет в зеленое? Поттер и Блэк, ты думаешь, они хоть секунду колебались бы, нападая на невинного, если бы думали, что смогут оправдать это?! — Они не отправляют людей в больницу Темной магией! — А я да?! Когда это я отправлял в больницу студента, не из банды Поттера?! — Рыбак рыбака, Северус, — выплюнула она. — Значит, ты можешь судить обо мне по людям, с которыми я живу, а мне запрещено судить о тебе по людям, с которыми ты живешь, — холодно сказал он, выпрямляясь во весь рост и чувствуя себя хуже дерьма и вне себя от ярости, потому что он предавал единственных настоящих друзей, кроме нее, действовал как шпион и навсегда связал свою жизнь с делом и военными планами Дамблдора ради нее, а все, что она ему говорила, было ее собственное осуждающе-снисходительное отношение. И это была ярость иного рода — не та, что заставляет язык спотыкаться и слова застревать в горле, а та, что придает кристальную ясность. — Поговорим о двойных стандартах, Лили. Видишь, вот почему я ненавижу магглорожденных! Потому что вы даёте себе право судить всех остальных, не имея ни малейшего представления о том, кто мы такие, как мы думаем и почему мы такими стали! Вы все меряете по своим маггловским стандартам и считаете нас, волшебников, неполноценными, а потом оскорбляетесь, когда мы относимся к вам так же! — Я такая же волшебница, как и вы! — закричала она, и голос ее зазвенел в пустой комнате, положив конец эскалации спора. — И я не сужу тебя по маггловским стандартам, Северус, я сужу тебя по человеческим стандартам, и это не имеет ничего общего с тем, можешь ли ты размахивать куском дерева и добиваться желаемого. — Это абсолютная неправда, — ответил он. — И если ты не веришь мне в этом, Лили, может быть, тебе стоит спросить свою дорогую сестрицу, относишься ли ты к ней так же, как к своим волшебным друзьям, потому что ты, кажется, упустила из виду тот факт, что из всех ее писем буквально капает враждебность к тебе и твоим суждениям. А после вернись ко мне и попытайся убедить, что только твое мнение всегда правильное. В ее зеленых глазах вспыхнула ярость. — Может, я и не права, Северус, но это и тебя не делает правым, и прежде чем обвинять меня в субъективности, посмотри на то, как ты судишь девяносто девять процентов людей по действиям одного жалкого ублюдка, которого твоя мать, ведьма, случайно выбрала себе мужем и твоим отцом. Ты думаешь, я субъективна? Ты, защищающий группу, которая попыталась убить четырех подростков? Что ж. Иди. На хуй. Затем она вышла из комнаты, и Северусу оставалось только рычать от злости и пинать то, что попадалось под ноги, до тех пор, пока он не выплеснул все, что держал в себе несколько дней. Блядь, блядь, блядь, блядь, блядь!