***
Утро было таким же серым и бесцветным, как и весь вчерашний день, так что Водонков сначала даже не понял, что спал, и только тусклое «07:34» на разбитом дисплее напомнило ему, что впереди — уже совсем рядом — его ждёт долгожданная новая работа. Голова была, как всегда, тяжёлой от выпитого накануне алкоголя, но он уже так к этому привык, что это нисколько не портило настроение, а, напротив, только придавало уверенности в собственных силах и вседозволенности. И всё же он был взволнован, однако волнение это было связано не с самой работой, а скорее с предстоящим знакомством со здешним обществом, хотя Савва и пытался успокоить себя тем, что каким бы оно не оказалось, ему будет всё равно… будет же?.. Парень натянул на себя тонкую бледно-голубую рубашку, а сверху — тёмно-синий пиджак, и тут же в нём вспыхнуло яростное желание содрать с себя всю одежду, но Водонков лишь на секунду поморщился, дёрнув головой, признавая свою неготовность открыто противостоять правилам, и оставил всё своё презрение где-то под ней, внутри, там, откуда оно ещё найдёт выход, когда он будет один. На улице было туманно и душно, словно серые облака, не собирающиеся рассеиваться уже который день, не пускали в город ни солнечных лучей, ни свежий воздух, будто бы закрывая его от всего остального мира. Однако жизнь здесь шла своим чередом, люди — кто-то весёлый, кто-то — нет — заполняли улицы, шагая каждый к своей цели, и всё-таки Савва всё никак не мог избавиться от мысли, что что-то здесь было не так, что-то здесь было чертовски неправильным, и эта неправильность убивала всю его симпатию к этому городу, куда он так отчаянно стремился попасть. Странно. Парень нахмурился, опустил голову и пошёл дальше, стараясь больше не думать об этом; будет обидно, если эти опасения оправдаются, и пока этого не произошло, он будет надеяться, что всё это ему только кажется из-за идиотской погоды. Психбольницей было большое белое здание ближе к окраине города (что, в общем-то, было довольно логично), и Водонков, подходя к нему второй раз, испытал всю ту же детскую досаду; это место не выглядело каким-то особо страшным и жутким, и это жестокое разрушение стереотипов — где-то в самой-самой глубине души — его слегка огорчало, потому что тем самым отбирало возможность сделать ещё что-то дерзкое, придя сюда, что-то такое, что другим бы показалось дикостью, а ему было бы плевать на их мнение, на их правила, на их нормы… такие дурацкие. Впрочем, это были уже совсем детские фантазии, поэтому нотка грусти в его предвкушающей улыбке была почти незаметна, и он уверенно зашёл на территорию больницы, с интересом осматриваясь вокруг. На огромной территории было пусто и тихо, редкие деревья едва заметно покачивались на ветру. Их листья, как и трава, были какие-то серо-зелёные, будто в пыли, тоже закрытые облаками от солнца и тоскующие без его лучей. Подойдя к двери, Савва ещё с секунду помедлил, проведя пальцем по ручке, словно бы оценивая, стоит ли на неё нажимать, а затем, запретив себе больше сомневаться, решительно вошёл внутрь, и его любопытные серые глаза быстро забегали, с интересом изучая новое место работы. Сначала ему показалось, что он попал в самую обычную поликлинику; тут было так же скучно и, казалось бы, привычно, но что-то в этой привычности, во-первых, задевало его, а во-вторых, создавало впечатление, что за этой безобидностью скрывается нечто куда более жуткое. Казалось, на него здесь вообще никто не обратил внимание; медсёстры, изредка проходившие мимо, молча кивали ему, окидывая равнодушным взглядом, и Савве оставалось только надеяться, что они не приняли его за кого-то другого, хотя по их реакции понять это было невозможно. Помявшись пару секунд у входа, Водонков наконец выдохнул, с деланой беспечностью провёл рукой по угольным волосам и, поправив пиджак, решил найти кабинет главного врача, местоположение которого прекрасно помнил со вчерашнего дня, и уверенно направился к лестнице, однако несмотря на его гордо вздёрнутый подбородок, отрицать было бесполезно — он, чёрт возьми, нервничал. Людей здесь, как и в коридоре, было немного, а те, что были, внимания на него не обращали — быть может, их отталкивал его официальный вид (хотя сам Савва бы поспорил, что вкупе с длинной чёлкой и серёжкой в ухе он выглядел довольно забавно), сообщавший о его важности и о том, что не стоит мешать такому человеку, и несколько раз у него невольно помелькала мысль, что, надень он что-нибудь другое — то, что ему хотелось — его бы непременно остановили и начали расспрашивать. Мерзость. К слову о «мерзости»; лестницы здесь, как и серовато-бежевые стены, как и всё вокруг, были какого-то неприятного грязноватого оттенка, окна — в грубых чёрных решётках, и где-то в глубине у него вдруг начала зарождаться пугающая, отвратительная тревога, так и кричащая о том, что он оказался по другую сторону от цели, что этот чёртов костюм, эта чёртова официальность ограждают его от того, к чему он так отчаянно стремился, ограждают его от свободы, и, хуже того, делает это он сам, своими руками… Савва нахмурился, отгоняя эту мерзкую мысль и успокаивая себя перед встречей с главврачом, и, нервно теребя пальцами краюшек тёмно-синего пиджака, пошёл наверх. Дойдя до последнего, третьего этажа, он открыл тяжёлую деревянную дверь и с опаской заглянул внутрь, но это было не волнение, нет, это скорее напоминало страх перед дикими животными вперемешку с презрением, однако его это нисколько не смущало — с чего бы, если это было правдой?.. так ведь? Впрочем, опаска эта была оправданной, и серые глаза его тут же стали внимательным, но не злыми, тонкие губы сжались, брови дрогнули в попытке нахмуриться. По коридору туда-суда ходили пациенты в серовато-белых пижамах, но их было немного, — человек пятнадцать — однако и этого бы хватило, чтобы напугать человека, ранее здесь не бывавшего. Савва же таковым не являлся, и спустя несколько мгновений опаска и презрение в его взгляде почти полностью сменились азартом и уверенностью, и он, усмехнувшись заинтересованности пациентов, моментально уставившихся на него, направился в нужным ему кабинет. Пару раз с почти незаметным волнением Водонков постучал костяшками по двери, — самой обычной — затем, слегка надавив на ручку, открыл её и заглянул внутрь. — Здрасьте, — стараясь, чтобы его голос звучал нормально, поздоровался он, с напускной доброжелательностью и беспечностью поджав губы в улыбке. Кабинет этот был ему уже знаком, да и даже если бы и не был, ничего особенного здесь не было — самый обычный кабинет в самой обычной больнице; серовато-белые стены, старенький стол, на котором стоял такой же старенький компьютер, у стен стояли шкафы с документами, шкафы, шкафы, шкафы… За столом же сидел немолодой и немного полный мужчина с прилизанными седыми волосами, но с неожиданно добрыми светло-голубыми глазами. Лицо его было морщинистое, но приятное, так что, увидев его на улице, сложно было бы предположить, что он руководит столь… неоднозначным местом. — Доброе утро, — кивнул, как гласил бейджик на его выцветшем белом халате, Пётр Романович, его взгляд сначала коснулся серых глаз Саввы, а затем задержался на его костюме, и парень заметил, как врач с трудом подавил в себе улыбку. Чё-ё-рт, над ним ещё и смеются! — Садитесь, — Пётр Романович кивком указал ему на стул напротив себя. В попытке успокоиться Водонков всё же решился стереть полунаигранную улыбку с лица, а затем присел, сложив руки в замок перед собой. Он не понимал, почему всё ещё нервничает, и это не то бесило, не то пугало его; странно, ведь собеседование уже прошло и прошло успешно, он уже точно будет тут работать, точно будет жить в этом городе, как и хотел… Что, чёрт возьми, не так?! — У вас сегодня первый рабочий день, — по-доброму улыбнулся ему врач, быть может, заметив лёгкую скованность молодого психиатра, и Савва очень постарался ответить ему тем же, но не был уверен, что у него получилось. — Как я уже сказал вам вчера, у нас в остром отделении катастрофически не хватает сотрудников, так что вы будете работать там, — он встал, достал из шкафа халат и несколько медицинских карт и протянул их Водонкову. — Ваш халат и карты первых пациентов: Александры Лоровой и Евы Юваровой. Хроническая депрессия и ГТР с галлюцинациями. — А почему они в остром? — спросил парень, с интересом разглядывая отданные ему документы. — М-м… в обычном места не осталось. Они самые… нормальные в палате, остальные привязаны. Так что вы осторожнее будьте. Через… — Пётр Романович посмотрел на часы, — пятнадцать минут утренний обход, вот и познакомитесь. А, да, ещё у вас будет свой кабинет, двадцать второй, он в другом крыле, как и острое отделение. Аптека на первом этаже, там очень строгая запись лекарств, но со временем привыкнете. Всё понятно? Савва на несколько секунд замер, теребя пальцами документы и прокручивая в голове новую информацию, а затем медленно кивнул, провёл рукой по угольным волосам и накинул на плечи новенький халат: — Спасибо вам большое, — он протянул ему худую бледноватую руку. — До встречи. — До встречи, — вновь улыбнулся тот, и Водонков вышел из кабинета.***
Он запрещал длинным грязновато-бежевым коридорам, по которым туда-сюда сновали молчаливые пациенты, пугать его, делая своим основным чувством азарт вперемешку с нарочито сильным презрением, и всё вокруг казалось ему вызовом, всё хотелось попробовать и понять только ради того, чтобы доказать что ему можно. Казалось, в нём живёт невиданная этому миру бунтарская энергия, но почему-то ничего здесь, вопреки его ожиданиям, не соответствовало ей, напротив, всё было таким же серым и притихшим, как и дома, все были такими же покорными и тусклыми. Странно, что несчастными они не выглядели… Хотя, впрочем, кто знает, может, ему это всё только кажется, и он просто ещё не успел увидеть, что все остальные здесь такие же? Или, может, они всё же несчастны, просто хорошо это скрывают? Но что их тогда сдерживает? Почему он сих пор ничего не понимает?.. Савва долго искал свой новый кабинет; вопросы, оставленные без ответов, никак не давали ему сконцентрироваться, а медсёстры и остальные врачи, которые попадались ему в коридоре, теперь заинтересовано изучали его, некоторые даже улыбались, но всё это только ещё больше сбивало его, он не хотел общаться с теми, кого не понимал. От этого становилось не по себе, тревоги было больше, чем когда парень видел самих больных… Забавно, да? Наконец перед его глазами оказалась хлипкая серая дверь, над которой красовался золотистый номер «22», и Водонков заглянул внутрь — она оказалась открыта. Это был почти такой же кабинет, что и у Петра Романовича, разве что, может быть, меньше; здесь было абсолютно пусто, только на столе лежал одинокий железный ключик, и оттого жутко неуютно, однако Савва быстро решил что это и к лучшему — значит, его кабинет будет полностью таким, каким он захочет. Несколько секунд парень задумчиво смотрел куда-то в стену, поглаживая пальцами спинку стула, будто бы отдыхая от нехорошего волнения внутри и странных, каких-то неправильных людей, а затем наконец заметил небольшие часы над дверью, показывающие ровно восемь, и, последний раз выдохнув, направился на свой первый утренний обход. Нужная ему палата — двадцать третья — была прямо напротив кабинета, но по коридорам здесь никто не ходил, а жутко становилось уже только от разговоров и — изредка — криков по ту сторону дверей. Савва с интересом и едва уловимой опаской вошёл внутрь; все разговоры тут же прекратились, и на него с любопытством, вызванным, видимо, тем, что его появление вносило хоть какое-то разнообразие в здешнюю жизнь, уставилось шесть человек, и у всех их глаза были какие-то пустые, тусклые, будто бы стеклянные, а ещё двое и вовсе никак не среагировали на его появление, продолжая смотреть в одну точку. Сразу за ним в палату вошла молодая хрупкая девушка с тёмно-каштановыми волосами, едва касающимися халата; взгляд Водонкова моментально зацепился за её бронзовый крестик, и на его лице на мгновенье промелькнуло презрение, но он тут же стёр его, молча кивнул новой коллеге и, натянув привычную доброжелательную улыбку, снова окинул взглядом пациентов: — Юварова? Девушка, сидевшая в углу, обняв колени тонкими руками, подняла на него затравленные карие глаза и едва слышно откликнулась: — Я. Её короткие тёмные волосы отросли за время, проведённое здесь, и теперь небрежно спадали на глаза, в углу она казалась слабой маленькой девочкой, а на Савву смотрела со смесью привычного ей испуга и любопытства. У Водонкова же внутри мгновенно вспыхнула яркая смесь презрения и азарта, и, когда первое не встретило сильного сопротивления со стороны совести, по телу его разлилось до безумия приятное чувство свободы, однако напускная доброжелательность на лице нисколько не изменилась. Под напряжённые взгляды остальных парень сделал несколько шагов и остановился прямо напротив Евы — та сжалась ещё больше; казалось, здесь следили за каждым его движением, даже мужчина, с которым уже начала разговаривать пришедшая с Саввой девушка, не сводил с него неприкрыто злого взгляда даже тогда, когда его об этом попросили. Впрочем, неважно. — Сядьте, пожалуйста, на кровать, — негромко попросил Водонков; разговаривать с девушкой буквально с высока было ужасно неловко, а садиться перед неё он не хотел — что-то в нём не хотело. Ева лишь замотала головой, ещё ниже опуская её и утыкаясь носом в коленки. Брови её едва заметно сдвинулись, взгляд стал сосредоточенным, словно её что-то напрягало, и она всеми силами пыталась взять ситуацию под контроль. — Это его место. Не моё. — Меня зовут Савва Кириллович Водонков, я ваш новый психиатр. Как вы себя чувствуете? — помедлив несколько мгновений, Савва достал ручку и бланк, вложенный в медицинскую карту. Спрашивать, о ком говорит девушка, он не хотел — всё равно потом узнает… — Нормально. Я всегда нормально, — тихо откликнулась та, отведя взгляд в сторону, однако парень заметил, что грудь её вздымалась неестественно часто. — Ему плохо. Мне страшно. Пожалуйста, сделайте с ним что-нибудь, — Ева подняла на него покрасневшие — быть может, от слёз — глаза, и парень заметил в них некоторое сомнение, враждебность, будто бы она просила о помощи, но ещё не знала, можно ли ему доверять, однако её чувства, её желание найти в нём хоть что-то с оглушающим звоном разбивались о пустоту, не находя отклика. Может, это и было неправильно, но ведь он же здесь не за этим, так ведь? — «Он» это… — неуверенно заговорил Савва, осознавая, сколько же ему предстоит сделать, прежде чем узнать полную картину, — ту, которую оставил её предыдущий врач — и надеясь, что девушка продолжит сама. — Он… — задумчиво протянула Ева, затем подняла голову и посмотрела куда-то вправо, в никуда, но взгляд её из загнанного мгновенно стал ласковым, будто бы она видела там беззащитного младенца, однако вместе с этим в нём появилась и жалость; губы дрогнули в попытке улыбнуться. — Вон он, тут, — девушка кивком указала туда, куда смотрела. — Я всё никак не могу разглядеть его лица… Он всё время что-то говорит, а я не слышу, как будто барьер стоит… Он всё время здесь, в палате. И ему всё время плохо, — Ева закусила губу, продолжая сосредоточенно рассматривать галлюцинацию. — Этого вроде не видно, но я это знаю. Я это чувствую. Ему надо помочь, не мне. — Хорошо… — протянул парень, спешно делая несколько пометок в листе и запрещая себе больше размышлять о сказанном. Это просто галлюцинации, ничего более. Ничего более. — А ваше физическое состояние? — он перевернул страницу и пробежался глазами по истории болезни: как и большинству здесь, Юваровой давали нейролептики, причём непонятно было, насколько они ей подходят; судя по всему, после бесчисленного количества безэмоционального «Нормально» от неё, определение реального физического состояния девушки стало для врачей неприятной проблемой. — Нормально, — казалось, почти автоматически ответила ему Ева, по-прежнему наблюдая за галлюцинацией. Вдруг Савва заметил, что внутри медкарты помимо всего прочего лежал ещё один листок, — тетрадный, в клеточку — где в самом углу мелким почерком было выведено «Ева Юварова», а на обратной стороне оказался довольно неплохой рисунок, и Водонков сначала даже не понял, что это, но тут же рядом раздался робкий голос девушки: — Это он. С бумаги на него смотрело нечто, на самом деле, на человека очень похожее: это был, видимо, молодой парень, даже анатомически нарисованный почти правильно, однако лицо было полностью закрашено серым, и тем не менее создавалось чётко впечатление, что он смотрел прямо в него, внутрь, а отсутствие лица будто бы намекало, что он одновременно и всё, и ничего… Странный рисунок. Жутковатый. Водонков слегка нахмурился, отгоняя заходящие слишком далеко мысли, затем снова перевёл взгляд на девушку и на мгновенье ему показалось, что она смотрела на него так же: заглядывая внутрь, словно желая общаться только с настоящим, не прячущимся человеком. Парень моргнул, сбрасывая с себя неприятное ощущение, и, коротко попрощавшись с Евой, снова обратился к пациентам: — Лорова? — Да, я, — тут же откликнулась другая, светлая девушка с плохо скрываемым раздражением, уже, вероятно, догадавшись, что следующей новому психиатру понадобится именно она. — Здравствуйте, — кивнул Савва, подходя к ней, и в груди у него уже зарождалось нехорошое предчувствие, он до последнего не хотел смотреть ей в глаза, ещё издалека заметив в них открытую скуку и раздражение, словно из всех здесь присутствующих только они вдвоём были адекватными, а ему очень не нравилось, что на этом месте оказался запертый в таком учреждении человек. — Вы Савва Водонков, я услышала, — кивнула Александра, не меняя позу, в которой сидела, несмотря на то, что в ней разговаривать с психиатром было неудобно; светло-голубые глаза её были потухшими, но злыми, точнее, раздражёнными, они внимательно, напряжённо изучали парня, и он всё никак не мог понять, чего же в них было больше: скуки или недоверия. — Как вы себя чувствуете? — Савва пытался говорить спокойно, но вместо этого получилось просто равнодушно, на одно мгновение он всё же решился и поднял на неё серые глаза, но тут же снова опустил их, не в силах выдерживать её — его — презрение, но не к нему, а к миру. — О-о-о, вам ещё больше плевать, чем тому прежнему, — с усмешкой протянула Александра, отвращение на её лице граничило с весельем от предсказуемости происходящего. — Как вы себя чувствуете? — повторил Водонков абсолютно ровным, сухим голосом. Она такая же больная, как и все. — Ну, от антидепрессантов, которые вы мне даёте, не становиться же так плохо, как от нейролептиков, так чего вы спрашиваете? Нахера? Можете просто галочку ставить, где вам там надо, зачем каждый раз со мной разговаривать? Всем же проще будет, — она говорила так, как будто это было очевидно, но вместе с тем в голосе её слышалось неприятное давление. Парень промолчал, и Александра почти в открытую рассмеялась, увидев в его глазах нерешительность. Задав ещё несколько вопросов, Савва наконец с облегчением отошёл от неё, стараясь тут же забыть это насмехающееся выражение лица, на котором так и было написано: «Я поняла, что этот мир дерьмовый, а вы — нет, идиоты». И что-то в ней казалось ему смутно знакомым, как будто он уже где-то с этим сталкивался, как будто он уже знал это чувство, и так странно было вновь столкнуться с ним именно здесь, в этом сумасшедшем месте, словно он попал в какой-то перевёрнутый мир, и Александры здесь быть не должно. А может, с миром-то как раз всё в порядке?.. Однако даже когда парень уже вышел из палаты и собрался заняться, судя по всему, огромным количеством бумажной работы у себя в кабинете, его окликнул звонкий дружелюбный голос: — Здравствуйте. Вы здесь первый день, верно? — та самая девушка, работающая только что в той же палате, сделала несколько шагов навстречу и с улыбкой протянула ему руку: — Вероника. К нам нечасто новые люди приходят… В первую секунду очень захотелось закатить глаза, но Савва лишь кивнул ей, пожав руку и, проигнорировав подразумевавшийся вопрос, коротко представился. — Савва. — Вам не нравятся пациенты, — уже почти серьёзно сказала та, поднимая на него настойчивые карие глаза. — Так что вас сюда привело? — Не ваше дело, — поджал губы Водонков и, не желая больше терпеть эту слишком любопытную девочку, уверенно развернулся и открыл дверь своего кабинета. — Нам всё равно вместе работать, будет проще, если мы начнём с хорошей ноты, разве нет? — продолжала настаивать Вероника, и ему показалось, что ей движет вовсе не это, нет, ей как будто в нём что-то не понравилось… — Нет. — Вы слишком категоричны. Не передайте эту черту пациентам, у многих осталось только надежда, вера, а вы её убиваете, — негромко проговорила девушка, смотря ему прямо в глаза, будто бы надеясь, что это убедит Савву в её словах. Однако она ошиблась — его это только разозлило. — Не надо мне говорить, что делать, — нахмурившись, ответил Водонков, закрывая дверь чуть ли не прямо перед её носом. Надежда у них осталась, вера… Зачем им то, чего нет? Зачем пытаться цепляться за то, чего не существует? Савва подошёл в столу и поднял задумчивый взгляд на окно, несильно прикусив губу; его раздражало даже не то, что она пыталась указывать ему, что делать, нет, ему просто не нравилось вновь возвращаться к этой теме — теме, которую он окончательно закрыл, переехав сюда, к теме, о которой ему говорили всё детство и всю юность, к теме, о которой он больше не хотел и не намеревался слушать. И она его не заставит.