моти

Сиба может сколько угодно потешаться над тем, что Тихиро даже слова «либидо» не знает, но, на самом деле, это не правда. Один раз отец пытается объяснить ему про пестики и тычинки, и разговор напоминает катастрофу; тогда Тихиро в ужасе понимает, что придется взять все в свои руки. У него достаточно материала: как единственный, кто занимается уборкой, он знает, где хранятся порнушные журналы отца, а также парочка кассет, которые приносит Сиба (в чем тот ни за что не признается, но правды это не изменит). Тихиро подходит к делу с особой тщательностью и даже читает книжки по биологии, но, в целом, правда оказывается не такой уж и интересной. Поэтому он вполне себе знает, что такое «влечение». Правда испытать его ему так и не удается, потому что, когда умирает отец, у Тихиро отмирают все желания и интересы кроме жажды мести, хотя до этого он иногда тайком просматривал журналы, даже запоминая, где какой разворот находится. Так он живет несколько лет, но потом жизнь начинает стремительно меняться, и, в какой-то момент он встречает совершенно нового для себя человека, ворвавшегося в его жизнь будто бы из другого мира — его зовут Сазанами Хакури, они ровесники, и, как и Тихиро, он остается совершенно один, но еще при живой семье. Наверное, тогда в голове у Тихиро и щелкает — о, вот оно, влечение. Но оно не настолько увлекательное, как о нем пишут в дерьмовых любовных романах (конечно же, Тихиро читал их тоже, ради жажды исследований). В смысле, это все, несомненно, мило, но… Он даже не знает, разочарован ли. Но рядом с Хакури впервые за долгое время он может позволить себе отвлечься, и это приятное чувство — просто облокотиться на чье-то плечо и прикрыть глаза, проваливаясь не в пустой сон, пропахший гарью и кровью, а белую пустоту. Потому Тихиро совершенно не удивляется, когда одним вечером Хакури подныривает к нему и на ушко шепчет: — Давай сегодня… Ну… — он весь красный, будто спелый томат, но Тихиро терпелив. — Типа… Пообжимаемся ночью… А? — Объятия? — Ага, ну да… — Ты говоришь про… Тихиро даже договорить не успевает, как Хакури в ужасе раскрывает глаза и тут же закрывает ему рот ладонями, будто бы опасаясь, что кто-то лишний услышит. Смешно, потому что Тихиро в курсе, что Шаль это совсем не интересно, а Сиба давно ехидно посмеивается над всякими мелкими несуразицами, отчего перед ним смысла ломать комедию нет. Несколько секунд они так стоят, но потом Хакури наконец убирает руки и страшным взглядом смотрит Тихиро прямо в глаза. Когда уши у него от смущения начинают краснеть, все становится ясно. — Н-нет! Просто… объятия. Ну, знаешь?.. Для начала… Как прелюдия! А то я так сразу… Не могу… По многим причинам. Но хотелось бы!.. Ночью, знаешь?.. Вместе… Вот… Последнее Хакури мямлит как-то неразборчиво, но Тихиро предполагает, что тот просто смущен. Ах, наверное, это нормальная реакция. Ему бы тоже смутиться, но отчего-то Тихиро вообще не ужасает эта мысль, и он чувствует себя… Ну, обычно. Просто слегка заинтересовано, потому что, гм, почему бы и нет? Будет глупо провести параллель с боем на мечах, но нельзя тянуть с такими вещами слишком долго. Хождение вокруг да около хорошо только до поры до времени. Он пожимает плечами и кивает, и Хакури тут же перестает стесняться и широко улыбается. Он хватает Тихиро за руку, и в очередной раз тот отмечает, какие у Хакури приятные мягкие руки, совсем нежные. У него самого пальцы костлявые и все в мозолях, и потому руки Хакури кажутся Тихиро чем-то… Как бы это сказать? Новый опыт, верно? У отца тоже мозолистые руки, а с Хакури — совершенно другой разговор. Потому Тихиро обхватывает его ладонь пальцами, а потом прижимается рукой, шрамом, к мягкой коже, будто бы кошка, которая пытается ластиться. Это уже не наблюдение из книг о том, как правильно начинать прелюдии к «ночи объятий» (что ж, пожалуй, можно назвать это и так), просто прикосновения к шраму — нечто интимное, что он никому не позволяет. Разве что Сибе, но и то потому, что Сиба заменяет ему отца в эти три года. Так что это тоже по-своему показатель доверия. — Ладно. Но в твоей комнате. А то ко мне может прийти Шаль. — А она не удивится, что тебя нет? — нервно улыбается Хакури. А вот об этом Тихиро решает уже не думать. И ночью он действительно приходит к Хакури. Единственный источник света — луна за окном, и они сидят на кровати друг напротив друга, пристально рассматривая себя. Но это уже начинает напоминать прелюдию к прелюдии, и Тихиро решает, что если они делают первый шаг (половинку первого шага), то можно прекратить эти неловкие молчаливые посиделки. Однако Хакури явно слишком смущен, потому первый шаг придется сделать ему: Тихиро молча стягивает с себя пальто, затем — толстовку, и майку под ней, оставаясь совсем без рубашки. Затем снимает и штаны. Он редко раздевается полностью, в основном из-за того, что не любит светить шрамами, которых у него огромное количество… Сиба говорит ему, что нужно чаще есть, но Тихиро слишком важна скорость, которая иногда может одолеть превосходящую физическую силу (привет, Содзе), так что со стороны он наверняка выглядит поджарым. Да и перед Хакури нет смысла шрамы скрывать. Он садится на постели, выразительно смотря на Хакури. Тот же каждый миллиметр тела Тихиро осматривает, краснеет пуще прежнего, губы у него дрожат. Когда их взгляды пересекаются, он нервно дергается и ойкает, после чего хватает себя за плечи и оторопело бормочет: — А можно?.. Я так останусь? — Ты не хочешь раздеться? — вновь удивляется Тихиро, и Хакури смущенно пищит: — Я не могу!.. В смысле… Не могу, не могу! Честное слово, не могу! — Что-то не так? — Все!.. Тихиро смущенно на него смотрит, все еще не понимая. — Но почему? — Я… А вдруг тебе не понравится?! — Почему мне должно не понравится? — Я не знаю, — страшным голосом бормочет Хакури, после чего опускает голову ниже. Он смущенно трет кончики пальцем друг о друга, явно не желая расстраивать Тихиро, но и не в силах побороть смущение. Он трясет головой, отчего его косичка смешно дергается из стороны в сторону. — Почему это так сложно?! Извини. Мне правда жаль! Я знаю, это глупо! — Смущаться — не глупо. Когда Хакури смотрит на него слезящимися глазами (это ему стыдно, а не неприятно, Тихиро начинает улавливать эти крохотные различия), он поясняет: — Я тоже не люблю свои шрамы. Сиба-сан пытался мне доказать, что они только красят, но я знаю, что они довольно уродливые, особенно вот этот, — Тихиро вскидывает культю, и Хакури виновато сглатывает. — Так что не стесняйся. Тем более мы все равно когда-нибудь узнаем друг о друге все. — Блин, ты такой логичный, мне даже возразить тебе нечем… Только не смейся, хорошо? Над чем же там можно смеяться, не понимает Тихиро. Может, там какое-то глупое тату? Или что-то еще? У него вообще нет идей. Но ему интересно, и потому он молча смотрит на то, как медленно Хакури стягивает с себя сначала верхнюю кофту. Он похож на кочан капусты, так много на нем всего, и это так странно. Зачем? Когда Хакури все же снимает с себя миллион слоев одежды, Тихиро несколько секунд молча его осматривает, отчего тот заливается краской еще больше. Но… Чем дольше это продолжается, тем больше у него возникает вопросов, потому что… — Но с тобой все в порядке, — слегка озадачено произносит он. Никаких шрамов, никаких татуировок, вообще ничего, кожа Хакури чистая, как… Ладно, может, у него есть парочка мелких следов, но, примерно представляя себе образ жизни семьи Сазанами, Тихиро кажется, что это вообще минимум. Он ожидает действительно чего-то страшного, а в итоге не получает ничего. С Хакури полный порядок. Настолько, что даже удивительно, потому что с его слов можно понять, что братья с ним не церемонятся. Пока он пытается понять, что именно не так, Хакури (все еще красный) нервно бормочет: — Ну, как же… — Я не понимаю. — Вообще? Он несчастно смотрит в ответ. Тихиро мотает головой. — Вообще. — Даже вот… Это не смущает?.. Не кажется чем-то… Ну… Потом ладонь Хакури ложится на живот, и пальцы будто бы чуть тонут в его собственной коже, когда он продавливает ладонь сильнее. То есть, вновь, ничего необычного по мнению Тихиро: да, Хакури его крупнее, но разве это плохо? Это Тихиро нужно быть тощим, чтобы быстро двигаться, а Хакури, если разовьет свой потенциал, может делать все и так. Потому он склоняет голову набок и все еще не понимающе смотрит на Хакури, отчего тот становится еще краснее. В лунном свете он выглядит почти розовым. … он похож на моти. Тихиро не любит моти, потому что они сладкие, но сейчас ему внезапно хочется хотя бы одного. Сложив руки на коленях, Хакури смущенно смотрит в сторону. — Ну вот!.. Он носит несколько слоев одежды… И мешковатые штаны… Хм… — Ты стесняешься, что ли? В ответ Хакури издает какой-то непонятный булькающий звук, который Тихиро воспринимает как согласие. Он просто пожимает плечами и подается вперед, после чего протягивает руку и касается лица Хакури, отчего тот замирает, словно кролик перед удавом. Тихиро ведет пальцем ниже, по подбородку, по каждой складочке на нежной бархатистой коже, пока не останавливается рядом с рукой Хакури, сжатой в кулак. Когда их пальцы переплетаются, Хакури лишь может икнуть, но Тихиро просто замечает: — Зря. — Ты так говоришь, потому что ты вежливый… — Нет, я так говорю, потому что я так думаю. На ощупь кожа Хакури очень теплая и мягкая. Когда Тихиро наклоняется вперед и прижимается головой его груди, он чувствует, как бьется у того сердце, и как сам Хакури затаивает дыхание. Не дышит, когда тот пробегается поцелуями вниз, Он просто поддается, когда Тихиро легонько толкает его рукой на постель, а потом ложится сверху и смотрит прямо в глаза. Кажется, будто Хакури сейчас расплачется, к счастью, не от обиды. Когда он смущается, то начинает смешно выглядеть. Лежать на нем мягко. Тепло. Наверное, так ощущают себя кошки, только это Тихиро кажется, будто бы сейчас он лежит на большой и мягкой кошке. Он начинает ерзать, устраиваясь поудобней, после чего затем наконец находит самую удобную позицию, чуть съезжая вниз и кладя голову на грудь, и прикрывает глаза, отчего его быстро тянет в сон (редко, когда он может найти подобный покой), но потом он все же сонно бормочет: — Если тебе неудобно, скажи. Не хотелось бы ударить тебя локтем или коленом, будет больно. — Д-да нет, все в порядке!.. Тебе правда удобно? — Будет еще удобней, если… Положи на меня руку. Да, вот так. Прикосновения чужой ладони к голове ощущаются приятно, и к спине тоже, и Тихиро замирает, чувствуя неожиданный покой. Хакури, очевидно, нервничает, потому что… Тихиро понятия не имеет. Наоборот, столько плюсов. Во всяком случае так ему самому кажется. Наверное, это и есть то самое неразумное вожделение, о котором он читал… Он понятия не имеет, лишь водит пальцами по коже, мягкой на ощупь, отчего Хакури начинает дрожать, будто бы от щекотки. — Правда все в порядке? — шепотом спрашивает он и взвизгивает, когда Тихиро щиплет его за бок. — Думаю, я теперь понимаю Хиюки. — Ч-что, прости?! — Глупости в голову лезут, не обращай внимания. — Нет, Тихиро, послушай, я серьезно… Я, гм… Ну… Спасать меня неудобно будет, вот! А я постоянно влипаю в ситуации! А! Плохо же! Это в чем он пытается Тихиро убедить? — Да пофиг. Если потребуется, я тебя на руках буду таскать. Силенок хватит. — П-правда?! Некоторое время висит тишина, а потом слышится тихий голос Хакури: — Спасибо, Тихиро. — Да без проблем. Но завтра… У нас с тобой важное задание… Очень… — Какое? — Моти… хочу… Когда Хакури удивленно на него смотрит, не понимая, к чему это было сказано, то Тихиро уже не отвечает, проваливаясь в теплый приятный сон.