«История — сокровищница наших деяний, свидетельница прошлого, пример и поучение для настоящего, предостережение для будущего.»
Мигель де Сервантес Сааведра.
* ** *** Япония, казалось, подхватила асомнию от вышестоящих чинов и стояла на ногах изо дня в день, утомляя простых, ни в чем не повинных горожан, не привыкших к подобной суматохе. Каждый день предшествовал постоянное напряжение, возраставшее на первый взгляд немыслимо взгромоздившей тучей на страну. Не могло проистекать еще хуже, но стало под пиком надзвездной сферы. Прошло безмерное течение нескольких лет, только вот холодок всё равно соскальзывал по телу ослизлой дорожкой, которую оставляли после себя слизняки. Страх поглощал не хуже Венома под кайфом и проникающими до самых звёзд кошмариками. Не заканчивающие проверки, слетающая с петель дверь либо простреленная — кому как повезёт, кому по какому уровню развития попадётся командующий, остаётся надеяться, что среди них нет любителей пошутить по-чёрному. Посещения каждого угла, топот копыт, команды, покрикивающие командирами армии, листовки с объявлениями, на которых понятным почерком объявлена причина суеты. Порожний дворец императора, где все силы были кинуты на поиск бесследно пропавшего, которая застигла его врасплох в тёмной ночи. В кой раз могущество сурового Манджиро Сано поражало и пугало. Ужасающая молва распространилась на всю страну, пришло в дом всем, кто не ждал. Все дороги и пути были закрыты тем, к кому ещё не заглянули с постановлением на обыск, и только после этого разрешалось идти на все четыре стороны. Хоть на десятую. Всё было остановлено, и все — приказ, которому беспрекословно подчинились все. Вместо двери может слететь голова — зависит от добровольного сотрудничества. Кланы, питавшие неприязнь к Императору, чья кровожадность была известна в узких кругах, молча склонили колено перед верным рыцарем, коим являлся Харуёчи Акаши, прозвище которого «Бладхаунд». Безумец, с ядовитым взором кислотных глаз, покоривший сердца неосведомлённых дам. «Любое неподчинение — смертный приговор» — девиз Бладхаунда, впившийся иглами, словно в клубок в сознание каждого. Царствие Аида там, где Харуёчи Акаши. Излюбленная катана, удостоившая трепетной любви парня. Никто не видел, как он обращается с ней, а кто видел — тому прямая дорога в Хельхейм. — Слыхал... Сестричка Императора пропала,— гадко ухмыляясь, глаголит низкий, как гном, и тощий, как щепка, мужчина из образовавшей толпы, возле моста. На каменных стенах были вывешены листовки с объявлением о пропаже, на которых была изображена девушка. Золотистые светлые волосы и такие же янтарные глаза. Несколько гражданок с завистью вглядывались в изящное лицо девы, а кто-то с животной жадностью мечтал о такой спутнице. — М-да... В такое-то время,— возмущается женщина, эмоционально размахивая руками. Корзина, наполненная фруктами, слегка покачивается, и несколько яблок падают, укатившись в тёмную подворотню. Вдруг из угла выходят три тёмных силуэта. Побрякушки на теле светятся под опаляющим солнцем, шёлковая, стоящая бешеных денег ткань струится при их движении. Серебряные кинжалы переливаются подобно звёздам, огнестрельное оружие заглядывает в самую душу диким зверем, в мнимые секунды готового разорвать на мельчайшие части. — Скоро панику охватит постепенно страну за странной. Цирковое представление только начинается, а я уже сыт по горло, — дивный, бархатный голос проходится легким ветерком по телу, обволакивая, словно тоненькими, прозрачными щупальцами кубомедузы, заметить которую можно при свете ультрафиолетовой лампы. Сиреневые глаза вглядывались в незнакомые лица с ледяным спокойствием. Серебристо-сиреневые волосы волнами спускались по багрово-черному костюму, касаясь талии, аспидная льняная свободная рубашка, расстегнутая на две пуговицы, и багровый камзол, осыпанный белым золотом. Потеря бдительности стоит очень дорого. Но один взгляд на того, кто стоит перед ними, принудительно способен привести к шквалу самых различных эмоций. Начиная от ужаса, заканчивая бегом, от которого, возможно, зависит жизнь. Как-то опасно драматично... Корзина фруктов с грохотом падает на землю, тем самым привлекая внимание зевак. Из угла неожиданно появляются две фигуры. Походка такая, словно это не их могут поймать и посадить в темницу на бесталанную вечность, а кого-то другого. Они стоят выше морали, выше законов. Люди, чье имя страшит ужас мира морского. Пираты, способные устроить ад на воде различными способами. Их появление гласит хаос, заставляют нервничать профессиональных моряков. Чего стоят одни легенды, как призрачная нить, окутывающая тело подобно щупальцам кракена. Их немигающий взгляд смотрит на чужие корабли, пока не решат сбросить всех за борт и утопить в спокойном-спокойном море, разбивая о скалы. Под сизым слоем неистового пепла паники покрывалось тело смотрящих на них целиком. Неукротимый нрав капитана нес смерть и уничтожение. Сколько царских тюрем были разорены. Особенно один случай клеймом остался в памяти — Двойной Обстрел. Громкое разорение из одних могущественных королевств — Южной Кореи. — Мицуя Так-а-аши...— шепотом произнес кто-то из толпы. Стройная девица, облаченная пленительной молодостью чей наряд казался частью самой ночи и вроде бы непроглядный, но в то же время кровавый корсет, туго затянувший на ее талии подобно змее. Красота и обаяние, исходящие от нее, способны были очаровать любого, но смертников, предлагающих себя в роли партнеров, почему-то не находилось. Гипнотический взгляд песочно-медовых глаз зачаровывал до потери рассудка, затягивая в свою смертельную обитель ядовитых ос. Изящные, хрупкие руки облекал золотистый слейв-браслет изысканной спиралью, она грациозно поправила длинные прямые волосы. Прекрасная и одновременно пугающая, словно Богиня. Но быть Богиней она могла лишь для одного смертного. — Так-так, будьте добры, — повелевающий тон рассекал воздух, подобная жестокость никак не вязалась с божественной внешностью Юзухи. Она достала револьвер и начала стрелять в воздух. Толпа зевак испуганно отшатнулась, уступая дорогу пиратам. Кто-то склонил голову, кто-то с затаенной ненавистью на глазах в бессилии сжимал кулаки, а кто-то свалил. — Слышал, историческая персона решила навестить нас, — без приветствий, без лишних слов, так уж заведено у Палача морей. Никто не шевелился, психологическое давление, исходившее от них, мерзлым антарктическим холодом сковывало тело, на губах застыл холодный шепот, сердца стучали в темпе престо. Словно воздух был отравлен ядом, вызывающим оцепенение, не позволяющее пошевелиться. — Вот-уж угораздило ж Эммочку... Ветер трепал длинные огненно-каштановые волосы Юзухи, и они падали на её утончённое лицо. Заученными движениями она вложила в кобуру уже заряженный револьвер и со тяжелым вздохом, наполненным то ли печалью, то ли жалостью уставилась на листовку. Мицуя задумчиво прикусил губу. Похищение казалось очень рискованной затеей, роковой ошибкой. Он совсем не был уверен, что Манджиро не устроит тихий хаос и не погрузит мир в мрак. Мицуя ещё три года назад начал замечать странную потребность Майки (Манджиро) оставаться наедине в тёмном помещении. Не давала покоя и странная переменчивость настроения, нет, он всегда был таким, но сейчас это обострилось. Его это не пугает, но он волнуется за состояние друга, хотя никогда этого не скажет. После падения старика Майки будто подменили, это был не он, а кто-то другой. Странная потребность постоянно куда-то сматываться и приходить потрёпанным, будто попал под смерч, а затем прошлись стадом слонов. Он также заметил, как меняются глаза, когда речь заходила про вампиров, они становились темнее, хотя казалось, куда ещё темнее. Так ещё откуда ни возьмись объявилась, как сорняком, треклятая «Дикая охота». — О «Дикой Охоте» будут рассказывать до тех пор, покуда у людей есть языки, — подал голос, вышедший из угла призраком с пронзительными глазами цвета индиго, смотрящими на толпу беззастенчиво, даже нахально, дерзкий высокий двадцатилетний парниша. Пёстрый платок-бандана на шее, кольцо в виде черепа в ухе и темно-белая повязка на левом глазе. Чрезмерной скупостью, суровым обращеньем он мог бы толкнуть любого на крайности. Если, конечно, этот кто-то не женского пола. Широкополая шляпа спасала и давала хорошую защиту от тропической жары и солнечных лучей. Хаккаю нравились подобные шляпы не только из-за красивого дизайна — в сезон дождей они помогали не промокнуть до нитки. Полностью расстегнутая белоснежная рубашка открывала вид на голый торс парня, черные кюлоты и коричневые сапоги с золотистым отблеском. Синий плащ, стянутый у талии широким кожаным поясом с блестящей медной пряжкой. Резко подняв голову, девушка из толпы на мгновение утонула в потемневшем взгляде синих глаз, но, быстро придя в себя, отпрянула на шаг и сделала вид, что поправляет желтое с серыми узорами платье. Против воли карие глаза барышни возвращались к накаченному торсу, мощным плечам, которые, наверное, с лёгкостью поднимут её, и широким грудным мышцам. Образ красоты парня, при котором сердце гнало без тормозов, перехватывало дыхание. Надавав себе мысленных пощечин, она вновь подняла взгляд выше. — Красивый,— одними губами прошептала она, но, когда синие глаза выпучились прямо на нее с удивлением, она поняла, что сказала это вслух, и раскраснелась, как рак, закрыв горящее лицо руками. Завидев данную картину, Мицуя широко улыбнулся, в глазах плясали черти. Мерным движением он аккуратно притянул Юзуху за талию и положил свою голову на ее плечо, как можно нежно. Он приподнимает голову навстречу к лучам солнца, вдыхая морской аромат, исходящий от Юзухи. Неосторожно встречается с песчаными глазами девушки, покорившей его черствое сердце, и несколько прямых чужих прядей щекочут, будто дразня кожу левой щеки. Юзуха борется с улыбкой и, глубоко вздохнув, несколько раз трясет головой в сторону, тем самым проехавшись волосами по спокойному лицу парня. Парень пропустил легкий смешок и только сильнее притягивает девушку к себе, ловко ослабляя тугой корсет на ее талии. Она глубоко вздохнула. Мицуя продолжает ехидно усмехаться, правой рукой поглаживая огненно-каштановые волосы и тем самым с чистой случайностью замечая сальный взгляд мужчины на его, черт дери, девушке, от которого хочется отмыться. Отмыться кровью этой бесхребетной сволочи. Его улыбка тут же померкла, сменившись неописуемой мрачностью и тяжестью. Порывы ветра становятся более колючими и сильными, а его сердце требует чего-то. Например, преподать мерзавцу урок, который он запомнит на всю оставшуюся жизнь. Мицуя устало прикрывает глаза и глубоко вдыхает. Нет, он не считает до десяти. Он за эти самые секунды размажет ублюдка по стене. Мужчину это уже начинает напрягать не на шутку, когда замечает, с какой опасностью сузились глаза Палача морей. — Непокорная моя,— он сделал акцент на последнем слове. Горячее дыхание опаляет ухо Юзухи, по телу проходит приятное покалывание, отвлекая ее, и снова повторившееся:— Моя. Мицуя закрывает ей глаза одной рукой, другой ригидно направляет револьвер, целясь в опешившего мужчину. Оглушительный выстрел. Еще один. Еще. И еще. Никто не смеет поднять голову в смирении, лишь глаза раскрыты от ужаса и пот скатывался по телу. Ворох мыслей Мицуи погружается в умиротворённую тишину, которую ничто и никто не смеют нарушить, чтобы подобное не повторилось. Юзуха, нахмурившись, осматривает злого, как черт, Мицую, нахмуренные брови, стиснутые зубы. Сдерживается, подмечает она, и, чтобы окончательно умерить пыл, она берет и аккуратно приподнимает подбородок, впиваясь своими губами в его холодные, но мягкие. В холодных сиреневых глазах блеснула молния и мгновенно потухла, сменившись рассеянностью. — Срань Господня. Таши, зачем ты это сделал?,— смотрит в ее понимающие, принимающие глаза и, без возможности выбраться, утопает. О нем слагают множество легенд, где главная роль присуждается злодею, который своими физически невыполнимыми «деяниями», о которых не знал сам Мицуя, роль которого заключается напугать простого смертного до усрачки. Ну что это? Он не масон, у которого хрен знает, что в голове. Мицуя Такаши всего-то ловко правит оружием Смерти. Каждое оружие несет смерть, оно рано или поздно погрязнет в теплой крови. Кому еще, но револьверу насрать, кто ты и какой статус ты занимаешь, будь хоть профессиональным самураем, стоящим на иглах 24/20, она нагнет тебя, как последнюю сучку. Будь ты хоть дуршлагом правосудия — путь тебе шипы колкие, а дальше по течению неизведанности. Мицуя входит в моря, усмехаясь над штормами, смеясь вместе с бурными волнами, топя корабли, превращая всё в щепки, а живое — на обед подводным тварям. Взмах мечом рассекает сердца, головы, сносит дух, сломит закон, растаптает честь, станцует на окрошках совести. Гласит одна легенда, что если Палач морей взялся за меч — грядет смерть, облеченная кровавым снегом и ветром ревучим. Говорят, зря небеса наградили непрошенного коршуна властью, его пламя ослепляло, нрав укрощал. Он приходит в себя, когда Юзуха щелкает его по лбу и, тихонько прорычав, отвечает вопросом на вопрос: — Делал что? Она ласково провела пальцами по его руке и сильно сжала ее. Он стал более покладистым. Эффект Юзухи Мицуи. — Стрелял в стену. Хочешь разориться? Хаккай не переживет, если наших сбережений не хватит на его душманские шляпы. Упоминавшийся в словах парень злобно покосился на сестру, но, тактично промолчав, увидел в сиреневых глазах Такаши беспрекословное подчинение. В таком состоянии лучше всего вести себя как стенка. Слиться с окружающей средой. Толпа следует в точности по инструкции. Соблюдены все пункты. Только вот незадача — стены белые, а они-то... «— Я уже разорился в тебе, как банк во время грабежа.» — Мицуя смотрел на Юзуху чересчур влюбленными, чересчур нежными глазами и винил себя за несдержанность. За глупую, неконтролируемую ревность. Но этот ублюдок заслужил. Ни что и ни кто не имеет право не так посмотреть на предмет его обожания. Покажите того, кто имеет это самое право и он с удовольствием взмахнет мечом. Но сначало отведёт её в свою каюту, уложит спать и только после прольёт кровь. Мицуя никогда и ни разу не повышал на нее голос, не шел против ее воли, повиновался, преклонял колени и с трепетной нежностью целовал ее руки. Она была единственной, перед кем он склонил голову, не думая о последствиях, та, кто заставил его пройти через ад, чтобы заполучить ее и не отпускать больше никогда и ни за что. Он был готов пойти против самого Манджиро, против Империи Сано, против всего мира. Ради. Нее. Первая, кому он позволил ранить себя. Первая, кому он доверил свой корабль, команду, горячо любимых сестер. Первая, кому он прощал ошибки, промахи, какого размера они ни были бы. Единственная, способная остановить и растопить. Благодаря ей королевство старшего брата не стерлось с лица земли, аннигилировать. Она была той, кто мог закатить в его присутствии глаза. Мицуя откровенно балдел, как заколдованный, как ударившийся со всей силы в скалы, как попавший под самые сильные чары, когда она так делала. Как мальчишка просил большего, а она смеялась, и он желал, мечтал, грезил, чтобы улыбка на ее устах не стиралась никогда, ни на минуту, ни на секунду. Чтобы эти песчано-медовые глаза были прикованы только на такого, как он, раздолбая и искусного разбойника. И с того самого момента, дня она стала для него пристанищем и убежищем в суровой реальности. Его верной и преданной спутницей, бесповоротно трепавшей его крепкие нервы и заставлявшей спокойную кровь бурлить и, самое страшное для любого грозного пирата, смеяться без устали и безропотно исполнять ее капризы, но самое ужасное — привыкать. — Чтобы не убить человека. — честно отзывается он, не в состоянии сказать ничего кроме правды. Юзуха не заслуживает знать о нем ничего, кроме правды. Она довольно долго что-то ему шептала, и его обычно холодное лицо постепенно таяло от сдержанной улыбки. « — Это ж надо было так влюбиться, сука»— думает Хаккай, поправляя шляпу и тяжко вздыхая. Сам он с таким не сталкивался. Ну и слава Богу. Не удержавшись от соблазна парня, девушка улыбнулась, но, чтобы не показать этого, она закрыла лицо Мицуи ладонью. Тот недовольно фыркнул, оставив невесомый поцелуй на изящной шее девушки. Юзуха покрылась мурашками, но лицо было непроницаемым, только уголки губ, приподнимающиеся вверх, выдавали ее с поличным. — Он такой...— тянет парень, намекая на ранне сказанное робкой кареглазой блондинкой из толпы. — Она сказала ты красивый. — стремно усмехается - Хаккай чувствует это кожей, которая, кажется, покрылась мурашками, — Что в оправдание скажешь, Хаккай? — после секундного колебания спросил Мицуя, слишком долго заглядевшись в любимые песчано-медовые глаза. Он взглянул на блондинку с карими глазами и на смущенного Хаккая, который проклинал его без начала и конца. Их обоих (Хаккая и девушку из толпы) объединяло одно: ни одному из них не было дела до выходки Мицуи. Хаккай — потому что привык, а кареглазая девушка слишком загляделась на пирата в белых «доспехах» вместо коня, у которого корабль. Паника. Синие глаза с паникой уставились сначала на капитана, затем на кареглазую блондинку и молниеносно на чью-то мужскую, искривлённую в ненависти рожу. Легче не стало. — А-а... — хотел было сказать, но что-то не пошло и он откровенно закрылся. Ну он пытался. Одеревенелыми руками подняв с земли яблоко, Хаккай стал интенсивно его жевать за обе щеки, специально повернувшись всем корпусом, где нет тех самых карих глаз и где вообще нет девиц. Кажется, он сейчас провалится сквозь землю, но этого, к его сожалению, не происходит. Блондинка с карими глазами судорожно закусила губы, умиляясь поведением парня, но от выстрелов ее колени подрагивают. Она подметила, что у синеглазого пирата заметный шрам на левой стороне губы, но это не отталкивало, наоборот, притягивало, манило. Никогда не видела она таких бездонных синих глаз, такого нежного лица, словно перед ней не человек, а Бог. — Ммм, вкусное, — тихий, словно шелест ветра, голос Хаккая. Он с удовольствием снова вонзает зубы в сладкий фрукт. Он ел слишком быстро, неаккуратно, но после нескольких секунд успокоился. Только вот он не собирался оборачиваться, словно там позади скрывается смерть. Верно подмечено. — Тебе бы лишь пожрать, Хаккай. — с этими словами тонкие губы капитана растянулись в широкой улыбке. — Сколько раз тебе говорить, что с пола не едят, балда,— шикает Юзуха, проходя между цветами, срывая самые красивые, а хризантемы, не шедшие ни в какое сравнение с этими фиолетовыми бутонами, были отброшены в сторону. Букетик был собран, и по ее мнению, самый красивый. Юзуха, самодовольно улыбаясь, приподняв слегка голову, расправив плечи, встала на одно колено и притянула букет шокированному Мицуи, который до сих пор не привык к ее выходкам. Красное платье соприкасалось с грязной землей, собирая пыль и всякий мусор, но ей было все равно. — Если я пойду и долиною смертной тени, не убоюсь зла, потому что ты со мной, Такаши. — у него всегда перехватывало дыхание, когда она называла его полное имя. Сколько нежности и мягкости скрывалось в её голосе, покрасневшие уши и быстро бьющиеся сердце — она погрязла в головокружительной любви, на которую никогда не надеялась. Случайно сильно бьющееся сердце заставляет невольно подавится воздухом. Отвернувшись она пыталась откашлятся и когда это случилось, взглянула на застывшего Мицую. — Серьёзно? Да мы оба неизлечимо больны,— весело сама себе сказала. — Но это моя клумба,— нагло, беспринципно вмешивается женщина в их интимную атмосферу. Неторопливым, все еще удивленный, Мицуя жестом приказывает замолчать, и испуганная вдова в ту же секунду повинуется, не рискуя издать больше ни звука. Он подает Юзухе руку, помогая подняться, приседает и быстрыми, но тщательными движениями рук убирает с подола платья грязь, возвращаясь обратно во владения песчано-медовых глаз, и другой рукой с трепетной нежностью, словно букет может рассыпаться от одного неверного движения, принимает его в покрытые шрамами руки. Он ответил не сразу, застигнутый врасплох. — Мы уже скованы в цепях страстной любви, наши сердца и мечты принадлежат океану. Люблю тебя не просто, а до безумия, до дна Марианской впадины, — настойчиво, будто приказным тоном, но каким-то образом сочетав в этом тоне и ласковость, произносит Мицуя, касаясь губами ее волос. На секунду он позволяет себе затянуться чужим ароматом, как дозой. Но не знает, что прошло несколько минут, а она ждет. Ждет, зная его как облупленного, не произнося ни слова, лишь выжидает. — Дороже любых сокровищ, океана, — восстанавливает дыхание, когда ее мягкие губы непозволительно нежно целуют его левую руку. — Ты и есть океан, в котором я тону, — утверждает Мицуя, ведя носом по обожаемым волосам, вдыхая до смерти излюбившийся, необычный, будоражащий кровеносную систему аромат. — И я до сих пор смущаюсь, когда ты так делаешь. Не делай так, пожалуйста, перед людьми, — неохотно признает он, специально выделяет это слово тихо, расплываясь в глупой улыбке, которую способна понять только она. Единственная, любимая, слишком дорогая, чтобы покоряться неусмиримыми волнами. Чересчур прекрасная, чтобы земля не была её достойна, чтобы луна освещала пленительными белыми ночами, чтобы солнечные лучи блуждали по ней, чтобы морские волны целовали ноги. Он не убирая руки с щеки Юзухи, прижимается лбом к ее лбу, слыша её тихий смех, который, как он знает перерастёт в звонкий. Она была дороже дыхания, как чувства в изгнании, как страшная мания, как сверх-аномалия. Она звонко смеется, и сердце Мицуи вновь разбивается о песочно-медовые глаза и конструктором собирается обратно, бешено отбивая упустившийся ритм. Предсказуемо накрывает. Влюблённость похожа на смесь лихорадки и шизофрении в одном флаконе. Однажды он представил, как берет ее за руку, это было давно, и чуть не словил инфаркт. Хаккай тогда вместо поддержки ржал конным смехом вперемешку с умирающей чайкой на руках, которая, кажется, до смерти насмехалась над ним. Он чувствовал себя на отшибе. Больше он не хочет вдаваться в подробности. — Если ты попросишь, как следует.. Ее слова обрываются, когда его губы прижимаются к ее губам. С самого начала она была для него неприкосновенной, божественной. — Ща блевану. Вы еще потрахайтесь здесь, — грозовые тучи собрались над головой Хаккая, и он недовольно цокнул, отмахиваясь от голубков и, уйдя на приличное расстояние, громко бросает: — Мы вроде куда-то спешили... — Тебе завидно, что ли, тролль ты жрущий?, — ругается Юзуха, но как-то даже беззлобно, скорее одобрительно, закатив глаза. Балдеж. — Чему тут завидовать? Парню, который до сих пор ведет себя как девственник, хотя это не так? Или тому, что он дикий ревнивец?,— но пасаран, шипит как кошка. — В отличии от некоторых он хоть бы в свои двадцать два не девственник. Хаккай даже дышать перестал от удивления, подававшись где-то внутри. По больному проехались. — Думаю, Манджиро нас заждался. — разумно заключает счастливый Мицуя, пропуская всё мимо ушей, любуясь цветами, шагая прямо к дворцу, позабыв о толпе людей. — Пиздец, я чуть не сдох. — комментирует старик, когда пираты исчезли с поля зрения. — Как романтично. — пищит девушка, подпрыгивая на одной ноге. Подружка ринулась её поддержать, активно кивая головой и сцепляя с ней руки в замок. — Соглашусь, это было так мило! Ах! Сколько было в них любви! — А этот синеглазый парень! Ты видела? Он так засмущался! — В который раз я охуеваю от женщин. Где ваш инстинкт самосохранения? — Бог посчитал лишним давать его им. Привыкай, внучок,— дает совет дед, привычно размахивая тростью, отгоняя ненасытных голубей. — Лучше благодари Господа, что не умер, внучок. — Я атеист. Дед злобно зыркнул и пробубнил: — Подожди, подожди, все вы перед лицом смерти в Господа поверите. Парень нервно засмеялся, когда дед начал наступать на него размахивая тростью. - Постой! Я же не голубь! - Ты атеист. И не поспоришь. Аргументация неоспоримая. * ** *** Даже если и вправду благими намерениями вымощена дорога в ад, всё же люди, просто пытавшиеся хоть немного подлатать на этой дороге выбоины и рытвины, заслуживают доброго словца. Но человеческие жизни по своей природе имеют очень высокую цену, но на сегодняшний день они как фантики — дешевизна. В церквях больше не поют святые гимны - не тот случай. Тогда молитвы были не услышаны, и сейчас, когда пришла свора «Дикая Охота» и, как выяснилось, Такемичи Ханагаки не сыграл в ящик, породило, будто сильными волнами во время шторма нарастающую панику. Такемичи Ханагаки собственноручно похоронил людскую веру в Бога. Кресты в руках шли в бой, но в битве были не годны и считались для «Дикой охоты» посмешищем. Опостылела им затаенность отпетая. Эта информация пришла также внезапно, как и ухудшение здоровья Мансоку Сано, что не мог даже пошевелить пальцем. Но старик был не лыком шит, но сейчас в это плохо верилось, а то, что дед скоро отдаст душу Богу, весьма актуально и более чем достоверная информация со стороны проверяющих его. Если вчера можно было предоставить докладную, что у старика имеются немалые шансы на продление жизни и, возможно, он встанет на ноги и продолжит свое дело на жалких несколько лет, то теперь сказать подобное было однородно враку, а за это карают. Ну кто в здравом уме соврет императору или, допустим, тем же самым членам, находящимся под покровительством Империи Сано? Ну где это видано и слыхано? Ситуации бывают разные, как и люди, поэтому такие самоубийцы все-таки существовали. В таком случае такого глупца можно считать безработным, лишенным определенного статуса и опозоренным на всю страну, а то и на весь мир, но худшим исходом для обманщика можно считать смерть или даже казнь, но это зависит от тяжести совершившего. Тихо. Мол, пропал бесследно, но следствие «продолжается». У Манджиро были свои счеты с враньем, поэтому рисковать не стоило ни одним прибавочным или убавочным процентом. Манджиро вообще был ценителем всей «внутренности» человеческого (т. е. то, что находится внутри человека — дух, сила воли, убеждения и т. д.) и принципов. Можем смело называть его фанатиком. Но именно в этот период все было куда серьезнее. Первое и последнее произнесенное слово старика, когда тот появился у врат внука, весь окровавленный, являлось: «Хината». Кто это? Манджиро впал в чистую ярость. Он понимает. Понимает, что врачи не виноваты, но все равно он сорвался на нескольких из них. Понимает, что истязания ничем не помогут и отыскать родного, любимого всем сердцем человека так же бесполезны и увечатся очередной неудачей. Понимает, черт возьми. Понимает до сжатых, пока теплая кровь не прорвется и не остудит его пыл кулаков. Понимает до непрекращающихся бессонных ночей. Жизнь стягивала тугой узел. Ненависть к вампирам текла по его венам, содержалась в его крови. Она была настолько сильной, настолько ощутимой. Он перебирал свою жизнь, как беспристрастный судья. Его равнодушие несло смерть и уничтожения. * ** *** Темнота. Темнота витала по воздуху, отрезая путь к контролю разума и фиксируя иллюзии. Как в реальности, тьма обдавала ощущением ирреальности происходящего, заставляя погружаться в пугающее, но инстинктами желанное, манящее болото иллюзий. Мысли, казалось бы, отклонялись от ожидаемого течения, плотно заполняя все пространство ощутимым напряжением под действием внешней среды. Смысловые галлюцинации налегали, пронизывая ноздри запахом гари. Это место действительно оправдывало свое название. — Что подразумевает под собой реальность?, — вампир внимательно взглянул вокруг. Не приметив ничего странного он уселся возле края. Дикая ухмылка играла на устах. Окружающая природа была сурово-величественна. Вулкан, превосходящий своим величием все горы, был воплощением господства и власти. Его жерло плавно выбрасывало небольшое количество пепла, словно стремясь уничтожить растительность и животность на своем пути. По прошествии времени вершина вулкана, окрашенная в багрово-черный цвет, перестала извергать лаву, создавая мрачные тучи пепла, в которых непрерывно мерцали красные молнии. По склонам вулкана стекали потоки огненно-красной лавы, превращая землю в непригодное место для жизни. Однако способны ли животные сбежать от смерти? Нет, именно поэтому она забирала их с собой, дабы защитить от страшных существ, населяющих землю и способных использовать их в зловещих целях. Важно иметь надлежащую систему мониторинга и предупреждения, чтобы минимизировать ущерб от таких явлений и обеспечить безопасность людей и окружающей среды. Но при таком событии ни одно укромное место не поможет. Половина необъятного небосвода превратилась в печальное месиво серости, погруженное в бушующую активность вулканического вихря. В тот самый момент, когда спящий вулкан пробуждается, начинает происходить непредсказуемая активация, сопровождающаяся серией взрывов. История свидетельствует, что выгасшие вулканы могут стать источниками наиболее разрушительных бедствий. Слабость и холод пронизывали его тело. Высота, на которой находился брюнет, имела самую низкую теплопроводность и быстро охлаждалась, и, несмотря на солнце, она быстро остывала. Существует поверье, что после извержения вулкана на небосводе образуется облако, которое принимает форму небесного пастуха. Легенда гласит, что его появление связано с болью, которую матушка-земля испытывает. Дождь, выпадающий из этих облаков, является его слезами, которые дарят процветание и выражают горе. Небесный пастух приносит людям спокойствие и защиту, оберегая их от несчастий. Боли самой по себе иногда недостаточно. Кусок палящей тучи прилетевший к его ногам заставляет вздрогнуть. Бывают случаи, когда индивид сопротивляется боли до смертного мига. Но для каждого человека есть что-то непереносимое, немыслимое. Смелость и трусость здесь ни при чем. Если падаешь с высоты, схватиться за веревку — не трусость. Если вынырнул из глубины, вдохнуть воздух — не трусость. Если горит рука, побежать к воде — не трусость. Это просто инстинкт, и его нельзя ослушаться. Страх – отнюдь не лишнее качество: он обостряет инстинкт самосохранения. — Господин, не желаете перекусить?,— чрезмерно ровное дыхание вперемешку с бесстрашием доказывало, что парень позади него не просто бомба замедленного действия, создающая невъебически невозможные проблемы на ровном месте. Не поворачиваясь вампир ответил в своей фирменной легкой ухмылкой: — Наскучил жалкий старикашка и решили травануть?. — без жалости и страха, в глазах огонь войны сверкает горящим фонарём. Острые клыки блестели под яркостью солнца. За что мир канул в бездну не чувствует вины. Данное место занимало первое место в мировом рейтинге по опасности и числу смертей. Место господства вампиров. — Мне кажется вы слишком гиперболизируете,— парень закатил глаза, недовольно цокнув. Реакция парня вызывала тихий смешок со стороны вампира. Короткие волосы парня уложены в прическу фиолетового цвета с черными прядями. Сейчас фигура обрела яркие фиолетовые глаза, в которых проступала еле видимая дымка. —Я скрывал это долго и стоически терпел, — пропел вампир с шутливым тоном, не сводя глаз с луны, восходящей над местностью. Убийственная красота. — Ты в готовке ни в зуб ногой, но, к моему счастью, я бессмертен. Меня таким не убить. — Детали, детали, — задорно голосит он. Уворачивается парень, расхохотавшись неудержимым мальчишеским смехом. Он отложил еду в сторону. — Как только закончу начатое, ответствуй перед моей могилой, — вампир лукаво подшучивал над ним. Сапфировые глаза светились лунной пустотой, как глаза хищника за стеклом террариума. Парень не удержался от восхищённого взгляда на вампира. А тучи все сгущались. На время повисла тишина. — Я вас лучше утилизирую, — сознался парень, с удовольствием сел напротив и вытянул затекшие ноги. Парень был привлечен красотой господина больше, чем перспективой захоронения. Пейзаж, открывший перед его глазами, заставлял сердце трепетать в бешеном ритме. Он пытался прочесть что-нибудь в его глазах, но вампир был непроницаем. — Я польщен, но думая ты и в этом провалишься, — он умел срезать тонкой и язвительной насмешкой, заставляя забывать, как дышать. Эту смуглую с золотистым отливом кожу, эти чистые глаза, подобные небесам, казалось, и нереально было увидеть на земле, где обитают простые люди. Присутствие вампира оказывало умиротворение с нотками забывчивости. Укутавшись пледом, в мыслях он забылся, с кем имеет дело. Но с самого начала он понимал, с чем имел дело. Им не оставалось ничего, кроме как смириться. Набравшись смелости, прочистив горло, парень спросил: — Завтра план придет в действие?. — однако странно изменившийся голос не остался без внимания вампира. — Возможно. — уклончиво ответил он, зная, что у парня от этого пройдётся табун мурашек. Так и произошло. В вышине несутся клочки бурых и палевых облаков. Оранжево-золотое солнце заходило за горизонт, сливаясь с окружающим ландшафтом в яркие цвета, но ощущение тревоги, которое присутствовало в воздухе, только усиливалось. Это случается один раз в тысячу лет, когда кровавая луна освещает небосклон. Когда небо и вся окружающая среда наполнены мраком и беспросветным присутствием, а каждая клеточка тела содрогается от красоты дьявольского восхождения, можно ощутить всю мощь и красоту данного явления. Луну покрыл дьявольский ореол, из которого выступила белоснежная жидкость, закрывшая орбиту Луны белой пеленой. На удивление, жидкость скопилась в кругу, не стекая. — Хочешь жить? Живи, но только поодаль отсюда, желательно и от меня, — настойчиво изрек вампир, мельком взглянув на опешившего парня. Фиолетовые глаза метались в страхе от чувства настоящего животного страха. Страха, заставляющего задействовать инстинкт бегства. Знаете, каков он? Девушка. На ней белое платье. Красные кружева на талии. Она смотрит на тебя. Ей весело. Она улыбается. Её рука изящно поднимается. Она щурится. — Меня убьет такая красотка?... — попытался он пошутить, но шутка не удалась. В порыве парень хотел подняться, но глухим стуком пал на колени, сжимая горло руками. — Согласен, давай я отдам тебя на растерзание злым бобрам. Медленно склоняет голову. Она до сих пор смотрит на тебя. Оглянись. Она закрывает глаза. Ее руки прижимаются к груди. Она смотрит на тебя. Обернись. — Шевели батонами. — вампир трясёт парня, заставляя того открыть глаза. Его лихорадит, он начинает судорожно глотать воздух, которого его лишил организм. — Она смотрела на меня. Она сзади меня. Подними голову. Посмотри прямо. Она больше не улыбается. Это был крик раненного зверя, длинные когти девушки словно скребли по горлу, раздирая его, превращая в кровавое месиво. Он тонул в агонии, взгляд притуплялся. Слова застревали в горле, слышались лишь болезненные всхлипы. — Я думал, ты только рад сдохнуть от рук такой красотки, — хмыкнул вампир, отмахиваясь от больно знакомого лица девушки. Вампир отвел взгляд, сосредоточившись на подёргивания парня за плечи. Слишком быстро. Видеть ее в таком состоянии, разбитой и такой усталой, вампиру было едва ли не больнее, чем видеть ее мертвой, скованной цепями.Расплывчатые воспоминания:
Тёмный лес укрывал зелёной листвой. Не став больше мучить себя лишними мыслями, образующей тошнотой и острой болью в груди, вампир осторожно обхватил бледное, такое родное, лицо холодными дрожащими руками. — Давай, вставай, светлячок. — голос предательски надломился, губы расплылись в кривой полуулыбке. Кровь стекала из её груди, образуя уродливое пятно. Он не смотрел. Игнорировал. Не верил. Просто галлюцинации, так? Сознание любит играть с ним в злые шутки. Всё в порядке. — Ты напугала меня до смерти, светлячок... Не содержался. Посмотрел. Парализовало. Дыхание спёрло, когда его руки испачкались в красной жидкости. Накрывает плащом, чтобы ей не было холодно. Всё хорошо. Она проснётся, и тогда всё будет хорошо. Она будет смеяться, когда узнает всю абсурдность ситуации. Нахмурит тоненькие бровки, засверлит гневным взглядом и спросит: «Мичи! Да ты уж выглядишь как обдолбанный! Боже мой, иди сюда... И почему ты не разбудил меня? Поплакали бы вместе и приготовили бы твои любимые блинчики». Обнимет, и он позволит. Он позволит себе расплакаться ещё сильнее. Скажет, что да, он испугался. А она поцелует его в лоб и будет извиняться. Не прощу. Но не смогу не простить. Прощу. В ушах зазвенело, глаза застило графитной пеленой. Ничего не происходило. Почему? Почему?! Подождать. Подождать немного и всё, всё будет. Пальцы свело от прикосновений, казалось, будто он спятил и через мгновение пальцы схватят лишь пустоту. Нащупав в темноте, Такемичи дрожащей рукой взял худую кисть девушки, прижав к своей щеке. Ледяные губы целовали пальцы девушки. — Сука! Сука! Нет! — опять ноет. Опять истерика. Опять глаза слезятся. Опять. — Помнишь своё обещание? Ты хотела щенка. Того, возле универа, он ещё с таким смешным пятном на целое лицо был-л-л. Помнишь? Он к тебе привязался, а ты... Ты бросишь его вот так? Он ждёт тебя... И я тоже. Жду. Устал пиздецки, но жду. Помнишь, как я защищал щенка? Меня тогда камнями накидали! Несправедливо! Но я защитил его! Я обещал защищать тебя, значит, должен защитить и то, что дорого тебе. Нет, не было больно. Мне никогда не больно, я сильный! Сама так говорила! Говорила, что ты другая, и я могу плакать при тебе... Я никогда не говорил тебе, но у тебя красивые глаза... Они любят меня. Ты говорила, что и мои любят тебя! Помнишь, как ты меня впервые поцеловала? Я тогда обосрался, хотел через окно десятого этажа сигануть. Серьезно. Не шучу. Даже не улыбаюсь. Я заявился к тебе домой пьяный в угар и весь избитый, как тот щенок... Ты говорила, что он похож на меня, но глаза-то у него твои. Такие же теплые, нежные что ли, херовый из меня романтик, но они тоже любят меня... Но он кусает меня. Может, когда проснешься, тоже укусишь меня? Вдруг мне понравится! Хина... Скажи что-нибудь, прошу, а то мне ссыкотно. Что я скажу Лу, когда вернёмся? Да он меня на мясо пустит... Хочешь, чтобы меня съела собачка с твоими глазами? Знаешь, если это нужно, чтобы встретиться с тобой, я готов... Люблю тебя, дурёха моя. Светлячок мой... Помнишь, ты хотела узнать, почему я зову тебя так? Да я сам-то толком не знаю, просто ты указываешь мне правильный путь, освещаешь... Что со мной будет, если ты перестанешь светить? Но разве сильные плачут? Разве сильные отказываются принимать реальность такой, какая она есть? Она не дышит. Пятый день. Всё должно было закончиться. Может, он в глубоком сне? Долго. Невыносимо. С детства не любил кошмары. Снова ощущать любимые, до боли в груди, холодные губы, вдыхать запах, которые успел стать собственной дозой кислорода, зависимость от которого не испарилась — все казалось лишь наглой иллюзией. — Какая ты дурёха... — через силу прикрывает ее глаза, отрывисто дыша. Нет, не сон. — Мне жаль. Правда жаль, Хина. — Не вовремя так-то. — подумал вампир, стиснув зубы. Ну что за напасть. Голубые глаза с некой печалью уставились на силуэт скорчившегося в муках парня, вырисовывавшийся среди лунного покрова. Он ведь предупреждал. Ну что за непослушное дитя. По лицу парня стекали капли пота, сознание вырисовывало свою реальность. Кислорода не было. Нельзя было дышать. Сложно было вообще существовать. Парень встаёт, опираясь на руку вампира, под его внимательным взглядом следит за каждым движением, за изменением атмосферного давления и, заканчивая движением неба и земли. Они отошли на приличное расстояние. Дышать стало куда легче, но всё было другим. Где они? — Забирай, — ведёт рукой мужчина, но голос звучал как-то... надломлено? Не было того самодовольства от которого веяло за километр, — Ты младше, но гораздо умнее. Не оставляй меня с ним больше наедине. — Мне противно находиться рядом с вами, — стиснув зубы, прочеканил младший, одной рукой придерживая брата за талию. Придя в себя парня чуть не стошнило. Он помахал вампиру на последок, оскалившись, нашел взглядом непринужденное лицо вампира и посылал тому неуклюжий воздушный поцелуй. Младший брат насупился, сделав вид, будто его сейчас стошнит. — Надеюсь, еще сойдемся, Господин. Вампир скривился, подавившись воздухом. Его не хило так передернуло. Они ушли, оставив вампира в одиночестве. — Боже, если ты всё ещё не возненавидел своё сотворение упаси от такой надежды. Вампир больше не испытывал дрожи в теле, полностью контролируя свое тело и, самое главное, разум. Над головой девушки перед ним бабочки медленно размахивали крыльями, напоминая ушки слона. Прозрачный оттенок придавал им особую красоту, но окружающее их черное существо испепеляло крылья в прах. Элегантная, как виолончель, белое приталенное платье с красным бантом. Глаза, вместо которых чёрные дыры размером в маленький шар, ровные зубки и тоненькие бровки. Да, это она. Любовь всей его жизни. И она сейчас смотрит на него. Смотрит немигающе, словно кукла. Красивая кукла. Мертвая. Вот оно отличие. Он не спас. Не смог. Тех, кто посмел выжить, он настигнет в этот раз. Обязательно. Яркое затмение луны сопровождалось присутствием такой же яркой звезды — солнца. Голубое небо, напоминающее неземную чистоту, словно творение богини непорочности, приглашало раствориться в нем, словно в безболезненной кислоте. Такие же небесные омуты были прикованы к небу, что приобретало темный окрас. Прохлада окутывала тело мужчины, принося дискомфорт. Чёрные волосы под каре, аккуратно собранные в небрежный пучок, подчеркивали легкое очарование вампира. Всё казалось маленьким и неряшливым, словно пьяное существо провело линии жизни, пытаясь воссоздать в реальность действенный идеал собственной фантазии. Простоте и могущественности океана можно преклоняться, оно простиралось вдаль, словно желая власти над всей сушей, всем окружающим её. Оно имело большую власть очертаний, если смотреть с высоты облаков. Вампир выбрался на величественное дерево, которое было не просто маленьким и незначительным. Оно представляло собой истинного гиганта, приготовившегося к жизни на горском хребте и питающегося магмой, превышая даже высоту атмосферы, но не прекращая своего роста. Его величие достигало 1997 метров, захватывая дух и трогая сердца. Лазурные глаза пристально устремились на гранитные вершины волнистых гор. Казалось, будто ландшафт соткан из морских волн, отобразившихся во время страшного шторма, и восхождение на них казалось поистине роковым и непостижимым. Но, несмотря на это, смельчаки, обладающие неукротимым духом, не опасались столкнуться с самой угрожающей смертью. Все в этом мире тесно переплетено, как петля и шея. Возможно, все имеет общий корень, одинаковый элемент, но преображенный формой и оттенком. Возможно, реальность — не то, что нам кажется. Вампир тонул в лаве собственных чувств своей души. Птица окраса слоновой кости, что очень редка не только своим происхождением, но и цветом, пролетела над головой брюнета. Цвет ее перьев — белый, переплетающийся с красной кровью в точечных брызгах. Странными казались три вещи: во-первых, уселся он возле края, а перед ним — потеря земли, означающая смерть. Во-вторых... * ** *** Как величественная гора, каменная лестница поднимается ввысь, словно приглашая нас покорить ее вершины. Рядом находится каменный синтоистский храм, украшенный запутанными узорами зеленистых тропинок. Красные гофрированные шатры храма прекрасно гармонировали с роскошным цветом цветущей сакуры. Высокие горы служили идеальным местом для старейшин, которые занимались активной медитацией. Этот храм был возведен под личным руководством Мансоку Сано, выдающегося тренера, который воспитал двух императоров. Признание восьмого чуда света — Храма «Тиши Немезиды», возвышающегося до высоты, сопоставимой с полетом птиц. Строительство этого недосягаемого храма заняло двадцать пять лет и было основано на уединении веры, преодолении вечных гонений и поиске самопознания. Величайший наставник стремился подняться над повседневностью и суетой жизни, приблизиться к небесам. У подножия горы располагались дворцы и башни, величественно дополняющие образ Храма. История гласит, что Тишь Немезиды является пристанью для бессмертных. Говорят, что духи гор, окружающие храм, являются правителями царства мертвых. Вручение мандата власти этим духам сопровождается появлением черной сакуры, которая покрывает горы. По преданию, Тишь Немезиды является местом, где небо соединяется с землей. Но это всего лишь старая людская байка. Ты ведь всерьез не веришь в это? Земля сия, состоящая из великих каменных гор, узких проходов и множества ступеней, способна подчиниться только крепкой и способнейшей группе солдат. Густые облака удручали, но яркие лучи солнца дарили надежду, что дойти до храма до появления дождя удастся. - Смерть уже у твоих врат. Встречайте же. Свора уже скалилась им в спину. * ** *** Всё поменялось с тех пор, когда он взошел на пьедестал. Чувство ответственности свалилось на него неподъёмным кузовом. Да, суровые тренировки отца не прошли даром, но что-то внутри сжирало, поглощало свет, восхваляя тьму. Он мог торчать в Тише Немезиды целыми днями, взирая на раскинувшийся под ним мир, и злобно гоготать: — Мое! Все мое! Но нет. Ему нужно больше. Больше власти. Несколько секунд Манджиро стоит неподвижно, задрав голову к солнечному небу, прислушивается к природе вокруг него, к водоему, протекающего неустанно, к каждому незначительному шороху, словно изучает, впитывает её в себя, пропуская через своё тело. — Что ты видишь?, — стальным голосом сокрушает Манджиро. Пепельные длинные волосы развивались на ветру, а черные глаза бесцельно впились в небо. Он стоит здесь, но какой ценой. — Власть. Власть Императора. — Власть — это всегда опасность, она притягивает худших и развращает лучших. Я никогда не просил власти, власть даётся лишь тем, кто готов опуститься, чтобы получить её,— Манджиро звенит твердой бездушью, холодной расчетливостью. В глазах огонь войны, в душе — черная дыра. Сердце пало от режущих горных вершин в кромешную мглу, тускло освященную безлунным отблеском. Он дает громогласную клятву. Клятву, что самолично убьет Такемичи Ханагаки. — Господин, прошу прощения, но скоро все прибудут, — осторожно выдаёт Харуечи, сцепив руки за спину, с каждым словом ниже склоняя голову. Как бы мёртвые глаза господина его не притягивали, он не мог так просто, как это делают другие смотреть на них. Манджиро— бог и поэтому он неприкосновенен даже взглядом. — Вам стоит поторопиться. Император широко усмехается, сильнее задрав голову к солнечным лучам. Потягивается и подходит к рыцарю. Приподнимает пальцем того за подбородок, заставляя посмотреть в глаза. — Это приказ?, — сурово спрашивает император, наклонив голову в бок. Он сказал, что-то не то? Злое выражение лица господина, заставляет тяжело сглотнуть. Где ошибка? — Ни как нет , господин. Просто.. — Я пошутил.— сказал, как отрезал и не довольствуясь реакцией рыцаря он начинает уходить. Харуечи засмеялся как мог. Лицо Манджиро не изменилось ни на грамм, только слегка приподнятая бровь задавалась вопросом. — У вас хорошее чувство юмора, господин..