Если кто-то утверждает, что люди глупы,
то вне всякого сомнения имеет в виду и себя.
Дабы научиться понимать людей
недостаточно просто наблюдать за ними.
Нужно уделять время и тому,
за чем наблюдают они сами.
За чем наблюдаешь ты?
Я наблюдаю за тобой…
Макишима Сёго
***
Холодно, сыро; на закате шёл дождь. Весь день небо держали серые тучи, предвесники непогоды. К концу дня они укрыли собой побег закатного солнца, отнимая право на прощание с ним у земных наблюдателей и не давая застать плавный переход улиц во тьму. Мокрый асфальт до онемения холодил ноги — может, и к лучшему; так меньше ощущалась боль, когда босые ступни вслепую наступали на мелкие камни и осколки бутылок из-под спиртного. Срываться на улицу поздней осенью в одном сценическом костюме да в наспех запахнутом лёгком халате было опрометчиво. Но, справедливости ради, между сохранением здоровья и спасением самой жизни, непременно, выбираешь последнее. Быстрый бег скоро начал приводить в измождение, но Мива боялась останавливаться; не мыслила и том, чтобы хоть немного замедлить свой ход. Но из-за предельной усталости сам мозг периодически наровил обмануть её мыслями, что, возможно, опасность миновала, и преследователи давно отстали от неё. Однако она упрямо игнорировала это ложное ощущение безопасности. Небольшого опыта проживания за пределами владений Сивиллы было достаточно, чтобы уяснить раз и навсегда: — здесь, в этом Новом мире (так она когда-то мысленно называла это место), ни один его укромный уголок не мог гарантировать безопасность. Тело порабощала крупная дрожь (чем именно она была вызвана уже сложно было определить; то ли холодом, то ли перенапряжением мышц, то ли эмоциональным стрессом). Ноги непроизвольно сбивались с прежнего темпа, замедляя своё движение. Охранники клуба, бесспорно, гнались за ней… Мива, чувствуя, что и те крупицы энергии, на которые она рассчитывала, начали иссякать, оглянулась на ходу. Бессмысленно. Позади — да и в целом, вокруг стояла темнота, что, возможно, укрывала собой опасность не только в лице тех преследователей, но и прочих, с кем до этой поры Миве не доводилось сталкиваться. Непримиримая тишина, что, как и тьма, окружала её, только усугубляла все тревожные чувства. В шуме и толпе скрыться было бы многим проще, но большинство улиц старых районов («Нового мира» — её обманутой надежды, о которой Мива вспоминала теперь не иначе, как с горечью) были перманентно пусты; лишь в некоторых успели обосноваться прочие, отвергнутые Сивиллой, и плохо имитировали «старую» жизнь. Так или иначе, преимущественно старые районы составляли те безлюдные брошенные улицы и ржавые бетонные конструкции — призраки прошлых столетий. Время от времени в эти, давно покинутые, здания забредали разве что те, кто не сумел отыскать себе место ни в «прошлом», ни в «будущем»; к ним отныне была вынуждена причислять себя и Мива. И будто бы какое-то лукавое, самозванное провидение всё это время только и делало, что вело её в эту темноту; и тишину, на фоне которой её тяжёлое дыхание и шлепки босых ног об асфальт сливались в один опасно грамогласный звук. Поравнявшись с очередным заброшенным многоэтажным зданием, Мива завернула за него и оказалась в узком переулке. В спешке она забилась в угол, который составляли облезлая стена здания и, стоящие вплоть к ней, ржавые мусорные баки. Мучительно затаив дыхание, отчего запекло, и без того вымотанные долгой пробежкой, лёгкие, она прислушалась к всё той же тишине, стараясь и одновременно страшась различить в ней признаки приближения посторонних. Мысль, что с момента необратимого происшествия сидела в её голове неподвижно, вдруг зашевелилась; и начала болезненно биться в виски, будто желала прорваться наружу. Мива невольно опустила взгляд на своё тело. Оголенный живот, выглядывающий из-под краёв распахнутого халата, местами руки и грудь покрывала кровь. Не её кровь. Мива в иступлении глядела на следы произошедшего, запечатлевшиеся на её теле небрежными мазками, будто видела их впервые. Внутреннее напряжение, сдерживаемое ею всё это время, вылилось в тошноту. Мива сжала свою шею, будто бы хотела задушить собственный крик, и почувствовала ладонью, как горло зарябило спазмом; следом подступила и отвратительная неудержимая кислота, что вскоре вся излилась прямо на землю. Мива в спешке утерла рот бесчуственными, как и остальное тело, руками и, вновь обратив внимание на подсохшие кровавые разводы на своей коже, принялась их остервенело оттирать скользящей тканью халата, но те не поддавались. Миве мерещилось, что чужая кровь продолжала захватывать всё новые и новые оголённые участки её тела. Не выдержав, она закричала в отчаянии и бессилии, и крик тот непроизвольно затянулся. Страдание, вызваленное осознанием, совершенного ею, преступления, затмило потребность в безопасности и заставило забыть о том, что крики могли раскрыть место её нахождения. В воспаленный рассудок неумалимо билась только одна мысль: — она не человека убила… а собственное представление о справедливости. Сбегая из-под контроля системы, Мива искренне, простодушно верила, что та обошлась с ней несправедливо, — но так ли это было на самом деле? В чём несправедливость, если она, когда-то объявленная Сивиллой, как потенциальный преступник, в действительности… стала убийцей? Чьи-то размеренные твёрдые шаги уже звучали в переулке. Возмездие настигло её слишком скоро. Не за то, что убила… За то, что беспрестанно лгала себе.***
Иронично, но Мива родилась и воспитывалась в семье, ни один из членов которой ни разу за свою жизнь не противился воле системы «Сивилла». Законопослушные, примерные, образцовые (и т. д. и т. д.): — отец коротал свои дни в министерстве финансов; мать занималась домашним хозяйством. И, если с «ремеслом» отца всё было однозначно, то, что представляло из себя ведение того самого хозяйства, когда весь дом переполняли роботы-помощники, Мива никогда не понимала. Сивилла, как и полагалось, должна была выбрать деятельность и для матери (под эту программу попадали все граждане), но официальной профессии для неё по какой-то причине так и не нашлось. К слову, тот или иной род занятий (направление межличностных отношений и прочего) Сивилла всего-навсего рекомендовала, но игнорирование этих рекомендаций не поощрялось обществом. Итак, на тему незанятости матери в семье особенно не общались; «раз аракул решил, так тому и быть!», и Мива ни раз замечала некоторую уязвлённость в матери всякий раз, как заговорила об этом. Оно и понятно. Вопрос — почему Сивилла не нашла для неё более активной и участливой роли, нежели роль домохозяйки? — звучал не иначе, как с неприятным уничтожительным оттенком. Да-да, словно бы по мнению, почетаемой всеми, системы госпожа Курихара была бесполезна для общества; потому-то она так избегала обсуждение вопросов своей самореализации и предпочитала тешить себя привилегиями, что дарила размеренная повседневность. Все же разговоры Мивы с подтекстом своеволия, которые зачинались ею в кругу семьи, заканчивались быстро и почти всегда одинаково. — Но всё-таки… У тебя были какие-то планы, варианты, кем стать?.. До того, как всё решила Сивилла… — спрашивала она, пытаясь забросить крючок для матери, чтобы та могла впоследствии развить мысль. Но крючок тот упрямо отвергался. — Что за глупые вопросы, Мива! Я никогда об этом не думала. — Ни разу?.. Не представляла свою жизнь… другой? — Мне не нравится ход твоих мыслей, — ответила госпожа Курихара, настороженно переглянувшись с мужем. Тот демонстративно откашлялся и внезапно обратился к дочери: — Ты бы лучше подумала о себе и о своём будущем. Программирование подтянула? — в его глазах тогда показался, едва различимый, намёк на осознанность и вольнодумство. — Времени почти не осталось. Выпускной класс. — Не нужно ей ничего подтягивать, — вмешалась госпожа Курихара, опережая Миву с ответом. — Сосредоточься на том, в чём у тебя уже есть успехи, — добавила она для дочери, а после вновь обратилась к мужу. — Не нужно забивать ей голову пустыми хлопотами. Сивилла сама исключит направления, для которых навыков Мивы недостаточно. — Ты права, — согласился господин Курихара, и глаза его снова заволокла дымчатая пелена, как случалось с невидящими. Господин и госпожа Курихара ни разу не допускали в свои головы мысли и о малейших правонарушениях. Они жили мирно, в согласии; довольствовались тем, что имели; не мысляли о чём-то большем, и были тем счастливы — словом, своим примером они, как никто другой, доказывали действенность системы «Сивилла». Но в любой системе можно было при желании сыскать брешь, недоработку — одну нерешенную задачу из тысяч решенных; Мива цеплялась за идею отыскать эту брешь и, в конце концов, нашла подтверждение её существованию, но, как ни прискорбно, в лицах и жестах именно своих самых близких. Госпожа Курихара каждое утро одними и теми же движениями приготавливала завтрак. Приготовление то само по себе было делом нехитрым: — готовый завтрак ждал лишь, когда специальный прибор распределит его на порции и нагреет до указанной температуры. Господин Курихара неизменно утыкался взглядом в панель, что самостоятельно прокручивала новостные сводки, и с отрешенным выражением лица отправлял ложку с безвкусным завтраком в свой, едва шевелящийся, рот. Оба, подобно андроидам, будто бы действовали согласно установленным алгоритмам. Вечером того же дня, когда предсказуемость действий родных и искусственность их речей были с небывалой сосредоточенностью подмечены Мивой, подготавливаясь ко сну, она размышляла над увиденным накануне; напряжённо всматриваясь в отражение в зеркале ванной комнаты, она с беспокойством пыталась разглядеть на своём лице задатки той рабской покорности перед системой, что наблюдала в остальных. Увлеченная теми поисками, она не заметила, как усилила давление зубной счетки во время чистки, и опомнилась лишь, когда десны начали кровоточить. На том водные процедуры были окончены, но после сон всё не шёл к ней. Оставив попытки заснуть, Мива полночи провела провела в тишине и полутьме своей комнаты; упивалась горьким чаем и болью, когда кипяток раздражал свежие раны на деснах; углублялась в чтение книг, надеясь найти в них ответы… Надеялась, но не находила — возможно, оттого, что не имела конечного представления о том, что искала. Как проживать свою жизнь, находясь под круглосуточным контролем системы, и одновременно не ощущать себя угнетенной (-ым)? Вероятнее всего, подобной инструкции попросту не существовало. Классики прошедших столетий, бесспорно, видели гораздо больше, чем прочие (даже их современники); да, их тексты сопутствовали прозрению, но никогда не давали ответа, что делать дальше — как бороться с увиденным? Быть может, было бы лучше никогда не поднимать глаз на происходящее?.. Само прозрение ставило в положение небезразличного наблюдателя… но по-прежнему беспомощного и бездействующего. Мива помнила, как долгое ночное засиживание в сети привело её к стоящей находке — в глубинах интерната сохранились аудиофайлы с лекциями одного профессора; именитого когда-то, однако ныне всеми забытого. Он делился своим представлением (скорее подозрениями) о будущем человечества и беспокоился, что оно будет похоже на те «дешёвые сюжеты», как он выражался, антиутопий, которыми пестрил старый кинематограф. Что ж, вероятно, профессор тот был бы крайне огорчён, увидев, что всего столетие спустя человеческие жизнь, свобода, разум — всё окажется зависимо от той «дешёвки».***
Утро следующего дня началось для Мивы с обыденного похода в школу с Касуми, её подругой. Однако, дружбой их взаимоотношения звались скорее номинально. Они жили в одном районе, и всё, что их объединяло, это общие походы из дома в школу, и наоборот. Касуми тем утром не заметила перемен в своей однокласснице, и всё говорила о своём; Мива, невольно уподобляясь ей, ничуть не выслушивалась в её речь. Она внезапно остановилась, как если бы наткнулась на невидимое, но существенное препятствие. Касуми, успев сделать ещё пару шагов вперёд, тоже затормозила и, оглянувшись, вопросительно посмотрела на подругу. Но та проигнорировала немой вопрос в её глазах; заинтригованная и одновременно зачарованная возникшим предчувствием чего-то... Она помнила, что воздух тогда показался наэлектризованным, как перед грозой. Лица людей, что обходили две, замершие посреди дороги, фигуры, сделались размытыми. Мива подняла голову и устремила глаза на небо, чтобы застать на нём первые знаки грозы, наступление которое продолжала ощущать в воздухе. Там, на высоте, параллельно многоэтажному зданию, что-то мелькнуло, — какая-то фигура, с огромной скоростью стремящаяся к земле; очертаний её разобрать было практически невозможно из-за свободных одежд, яростно трепыхающихся на ветру. Мива невольно закрыла глаза, испытав странное сдавливающее ощущение под рёбрами; когда же вновь открыла их, более не увидела той фигуры… но услышала новый, отрывистый и влажный звук, а за ним — визг близкостоящей Касуми, что успела отскочить ближе к подруге. Мива опустила глаза и увидела на дороге перед собой женщину, или же то, что от неё осталось. Её тело, изуродованное падением с большой высоты, изменило правильной форме; изломанные конечности делали её неестественной, мало похожей на форму обыкновенного человека. Она больше походила на насекомое со своими коленями, вывернутыми в обратную сторону. Из раны на её голове текла кровь, затапливая серый асфальт, а чёрные, намокающие в ней, волосы почти полностью закрывали лицо. Между густых прядей выглядывал лишь один глаз, серого цвета — совершенно идентичного с цветом асфальта —, взгляд которого будто бы был посмертно запечатлён на чём-то незримом. Мива, осознав, что всё это время не дышала, наконец позволила себе скупой судорожный вдох, следом — выдох; горячий воздух обжег похолодевшие пальцы, и она заметила, что её рука была прижата ко рту — разумеется, в противном случае она раздалась тем же криком ужаса и исступления, что и Касуми. Последняя внезапно заговорила с ней скрипящим голосом: — Не смотри, Мива! Не смотри! Но Мива никак не могла заставить себя отвести глаза, решительно наполняющиеся слезами, от самоубийцы. Какая-то пугающая потусторонняя сила тянула её к мёртвому телу; умоляла смахнуть чёрные волосы с окровавленного лица, чтобы взглянуть в него… Мива прекратила противиться этому внутреннему зову, склонилась над мёртвой и почти коснулась её… — Пожалуйста, Мива… — уже плаксиво звала её Касуми. — Мы ничем не поможем… Прошу же тебя, не смотри! Твой психопаспорт потемнеет! — она вцепилась своими дрожащими руками в руку Мивы и требовательно потянула ту к себе, заставляя её наконец-то оторваться от созерцания Смерти. Мива выпрямилась и, немного восстановившись после первого шока, оглядела остальных. Вокруг успела собраться толпа, но она уже начинала рядеть. Одна женщина, закрыв глаза ладонью, вслепую быстро посеменила к перекрёстку, позабыв, что до этого шла в другом направлении. Мужчина, нахмурившись и поджав губы, отчего те сильно сморщились и побелели, отвернулся от тела, но с места не сдвинулся; по всей видимости, он кого-то ожидал и не был намерен менять своё место расположения только лишь из-за одного трагического инцидента. Мива продолжала глядеть на толпу; голова кружилась от их пёстрых жизнерадостных одежд и суетливых жестов. Очевидно стало, что каждый из них в своём побеге руководствовался опасениями, которые осмелилась озвучить только Касуми. «Безразличным быть безопаснее… Будь безразличным: не смотри на смерти; не вдавайся в чужие проблемы; не сопереживай чужим страданиям… Иначе твой психопаспорт потемнеет». — Идём, Мива, — Касуми поплелась дальше, следуя примеру остальных, и пыталась увлечь за собой одноклассницу. Но та вяло запротестовала, и на лице её изобразилось неясное выражение — между страхом и жалостью. — Идём, — Касуми же не отпускала её руки и продолжала движение; из-за переживаний её собственная походка была неустойчивой, но намерение покинуть место чужой гибели — непоколебимым. Мива молча шла за ней, иногда, против воли, оглядываясь. Окровавленное тело на дороге по-прежнему игнорировали. Кто-то попросту обходил, едва ли не перешагивал через него; кто-то, завидев погибшую издалека, и не желая себя тревожить, сразу же перебирался на другую сторону улицы. — Вот, возьми, — Касуми протянула Миве бутылку воды, когда они обе остановились, чтобы прийти в себя. — Нужно успокоиться… Ты совсем бледная, — она встревоженно разглядывала лицо подруги в то время, как сама продолжала всем телом трястись. Мива нехотя отпила из предложенной бутылки; небольшой глоток тяжело и болезненно спустился по пищеводу. — По… чему? — сбивчиво заговорила она, отстраняясь от стены неизвестного здания, что какое-то время служила опорой. — Почему она это сделала?.. — Не знаю, — глядя неподвижными, немигающими глазами строго перед собой, глухо произнесла Касуми, когда они продолжили идти. — Не хочу думать об этом… и ты не думай. Договоримся больше не вспоминать это… Они уже прошли на территорию школы, когда рядом раздался высокий механический звук, складно имитирующий человеческую речь: — Пожалуйста, предъявите Ваш психопаспорт. Обе девушки вздрогнули и переглянулись. Касуми закусила щёки изнутри, чтобы вновь не сорваться на крик. Мива же исподлобья глядела на, приветливо улыбающуюся, голограмму, за которой скрывался один из дронов, круглосуточно патрулирующих территорию школы. — Курихара Мива, — внезапно конкретизировал своё обращение он. Мива услышала неловкий вздох облегчения сбоку от себя. — Зафиксировано повышение коэффициента преступности. Пожалуйста, оставайтесь на прежнем месте до прибытия сотрудников бюро общественной безопасности. Касуми, которая с пол минуты назад невольно выразила облегчение из-за того, что было названно не её имя, теперь внезапно попятилась от одноклассницы. В её взгляде, зацепившемся за Миву, отразился тот же страх, с которым она смотрела на тело женщины, сбросившейся с высотки. Касуми без слов сорвалась с места и побежала к школе. Мива проводила её совершенно потерянным взглядом. Сама же оставалась неподвижна; не столько из-за приказа, сколько из-за глубоко ступора, в который её бросали утренние происшествия — одно за другим. В голове тем временем жалящими пчёлами роились мысли, мятежный и непримиримый характер которых легко считывался дронами, окружившими её. Дождь всё-таки пошёл… Мива сдвинулась чуть в сторону, к скамье, на которую опустилась под надзором тех же дронов. Из здания школы показалось несколько преподавателей, но те отчего-то не спешили приближаться; после только издалека наблюдали за развитием задержания одной из их учениц. Мива не считала, сколько времени прошло к тому моменту, как перед ней предстали двое посланников бюро. Она услышала раздраженный голос одного из них: — Вот дела… И чем это мы с тобой занимаемся, босс? Вместо того, чтобы очищать город от убийц и ублюдков-насильников, отлавливаем школьниц. Определённо, я перестал понимать эту жизнь… — Помалкивай, Сасаяма, — беззлобно пресёк его жалобы второй. Мива, с трудом разлепив промокшие ресницы, подняла глаза, чтобы рассмотреть говорившего, но взгляд первостепенно схватился за вышивку на фирменной куртке инспектора: — «Шинья Когами». — Вам придётся поехать с нами, — заключил он. Мива наконец добралась до его бледного лица, облепленного короткими мокрыми прядями. Инспектор изумленно приподнял брови, когда их взгляды встретились, и побледнел ещё больше; лицо его стало почти бесцветным — длилось то не дольше секунды, но в эту секунду Миве показалась, что в прищуренных глазах инспектора мелькнуло сожаление и несогласие с чем-то… Мива медленно поднялась, более и не думая о непослушании. Второй мужчина (по всей видимости, исполнитель) удрученно качал головой и безостановочно ругался себе под нос, пока вёл её до служебной машины. Вдалеке, среди прочих зрителей, показалсь фигура Касуми, суетливо выглядывающей из-за спин преподавателей. Миве показалось, что она что-то кричала, — но, что бы то ни было, дождь всё заглушил. Двери грузовика захлопнулись, раз и навсегда отрезая Миву от привычного мира.