Пустота

Он стоит напротив зеркала и осматривает свое лицо. Оно выглядит ужасно. Дазай вздыхает и стирает кровь с брови ватным диском. Его не покидает чувство непонятного беспокойства. Он чувствует, как быстро бьется его сердце, как его дыхание становится неровным. Его что-то волнует, но он не может понять, что именно. Осаму вспоминает лицо Чуи, когда тот уходил. Бледное, поникшее… И самым странным было то, что Накахара избегал зрительного контакта с ним. Что Осаму сделал не так? Хотя и так понятно… Он сказал такой бред. Да, он правда не виноват, что Чую бьют. Но и Чуя не виноват в этом тоже. А слова Осаму звучали как претензия, будто он обвинял Накахару в вечных побоях и в том, что это он сам провоцирует отца. Какой же Дазай уебок… Осаму опирается лбом о зеркало и тихо стонет. Слезы подступают к глазам, но он просто вытирает их тыльной стороной ладони. За этот месяц он еще не чувствовал себя так ужасно. Болело лицо, но сейчас это даже проблемой назвать нельзя. Накахара… Что с ним? Каково ему сейчас? Дазай так обидел его… А может, Чуя винит себя в том, что побил Осаму? Нет. Так не должно быть. Дазай заслужил… Но это не отменяет того факта, что у Чуи было лицо того человека, который очень стыдится за свой поступок. Он не обращает внимание на звук открывающейся двери. Не обращает внимания, как в коридор заходит его мать с каким-то пакетом в руках. Как она осторожно поправляет его прядь волос и спрашивает, что случилось. Он просто не обращает на нее внимания и все еще опирается лбом о зеркало. У него все еще слишком часто бьется сердце. Ему становится нехорошо от непонятного волнения. – Осаму, ты как? У тебя болит что-то? Боже… Что у тебя с лицом? Она смотрит на его побитую скулу. Дазай чувствует, как она проводит пальцами по его щеке. Он не знает, что он испытывает. Отвращение или же любовь к этой женщине. Он не видел, в каком она виде и видно ли ее грудь через декольте. А это значит, что его мать сейчас вполне может выглядеть как настоящая женщина легкого поведения. – Осаму… Что случилось? Прости, но ты выглядишь очень плохо… У тебя температура? Ты подрался с кем-то? Я прошу тебя, не молчи. Дазай сглатывает. Он с трудом переводит взгляд на женщину и, на удивление, ему становится чуточку легче. Он видит, что она в бордовой водолазке, закрывающей ее грудь и половину шеи. Видит, что на ней черная юбка, достающая ей ниже колена. Видит, что на ней серые утепленные колготки. И… Она вряд ли была на работе. Его мать просто куда-то ходила? Может, в магазин? Осаму перестает опираться на зеркало и поворачивается к женщине. Та достает ему выше плеча, так как стоит в ботинках на каблуке. Она не должна быть здесь… Она же написала записку о том, что сегодня не вернется. Что она делает в квартире? – Ты же… – Что такое? Не должна была сегодня вернуться? Я знаю… Я думала, останусь ночевать у подруги, но мы решили как-нибудь перенести это на другой день. Так что с тобой случилось? Тебя бил кто-то? Женщина как можно осторожнее дотрагивается до брови Дазая, которая уже давно не кровоточила. Примерно через пять минут после ухода Накахары кровь перестала идти. И из губы, и из брови. Осаму чувствует такой укол совести, когда мать начинает дотрагиваться пальцами до его ран на лице. Она делает это так бережно, боится причинить боль… А бывает ли такое у Чуи? Делает ли его мать также? Она обрабатывает его раны? Спрашивает о чем-нибудь неважном? Спрашивает, поел ли он, выспался ли? Почему у Дазая есть такое малое, но очень важное, а у Накахары этого просто-напросто нет? Достоин ли Осаму такого? Неужели Чуя не заслужил этого намного больше? – Ладно, иди, сядь на кухне. Я сейчас приду с аптечкой. Обработаем с тобой раны, и ты мне все расскажешь. Женщина снимает с себя пальто и проходит в зал, громко стуча каблуками по полу. Она что-то ищет в шкафчиках, перебирает какие то коробочки с лекарствами, вытаскивает бинт и перекись, смотрит на тюбики с мазями… Смотря на все это, Осаму снова чувствует какую-то непонятную тревожность. Пока мать будет обрабатывать его незначительные раны на лице, произойдет что-то отвратительное и очень плохое для кого-то… И он снова задается вопросом: «Как там Чуя?» – Осаму, дорогой, я же сказала тебе подождать меня на кухне. Пойдем… Женщина взяла его за рукав футболки и потащила на кухню. Она усадила его на табурет, на котором около 8 минут назад сидел Чуя и рассматривал поверхность стола. Осаму хотел начать делать то же самое, но его за подбородок схватила мать, заставляя смотреть немного вверх. Женщина взяла в руки перекись водорода и ватный диск. Она налила на него немного жидкости и поднесла к брови Осаму. После, стала осторожно утирать остатки крови этим же ватным диском. Так бережно… Дазаю становится стыдно. И перед матерью, и перед Чуей… Ему так часто становится мерзко от этой женщины. А Накахаре он сказал такую отвратильную вещь, а сам теперь сидит и подставляет лицо под руки своей матери, пока та обрабатывает его царапины. У Чуи травмы намного хуже… Почему он не достоин того-же, чего и Дазай?.. – Так что произошло, Осаму? У тебя на лице живого места нет. Нет, живого места нет на пояснице Чуи, которую в последствии драки он еще и поцарапал. Из-за Дазая. – Я прошу тебя, не молчи. Что случилось? – Я подрался с… – Боже, Осаму… Как так вышло? С кем? – С Чуей… Я просто сказал ему неприятную вещь… – А где этот мальчик? Ты его сильно не покалечил? И Осаму так хочет, чтобы Чуя был здесь… Чтобы мать Дазая помогла ему, пожалела, залечила раны… Но Накахары здесь нет. И ему сейчас точно очень плохо. Осаму становится нехорошо. У него кружится голова, в глазах темнеет. Он снова начинает часто дышать, его сердце начинает биться слишком быстро. Он беспокоится. Беспокоится и боится, что завтра в школе не увидит Чую, потому что тот не будет иметь возможности встать с кровати после побоев, которые нанесет ему его отец. Осаму так страшно… И он будет виноват в этом. Это будет его вина… – Осаму? Тебе плохо? В обморок падаешь? У тебя не сотрясение случаем? Женщина кладет ладони на щеки Дазая и чуть приподнимает его голову, заставляя смотреть вверх. Он же просто закрывает глаза. Его голова тяжелеет. Он отчетливо видит и слышит, как бьют Чую и он кричит, а Осаму ничем не может ему помочь. Его начинает трясти. – Тише, тише, дорогой… Что случилось? Тише, вставай. Вот так… Женщина поднимает его с табурета и тащит в комнату. Она укладывает его в кровать и кладет ладонь на лоб. Он холодный. Температуры у Дазая нет… Осаму часто дышит. У него трясутся руки, он не может поднять голову. Он представляет, как плохо сейчас Чуе и чувствует, как у него сильнее начинает болеть голова. Ноги будто немеют. Руки продолжают трястись, даже когда мать обхватывает его ладонь. Он нервничает. Он понимает, какой он эгоист, и что слова Накахары были правдой. От этого становится еще хуже. От нахождения матери рядом ему не легче. Наоборот, он чувствует вину еще сильнее, из-за чего его сердце начинает биться еще быстрее. Ему не должны обрабатывать такие незначительные раны, когда Чуе из-за побоев тяжело ходить. – Сейчас тебе полегчает… Женщина встала с кровати и ушла в другую комнату. Она пробыла там недолго, после чего вернулась с упаковкой таблеток в руках. Это были какие-то успокоительные, название которых Дазай даже не попытался прочесть. Он почувствовал, как двумя пальцами ему открывают рот и закидывают в него 2 таблетки, после чего дают запить водой. Он не знает, откуда взялся этот стакан с жидкостью, но его это и не особо заботит. Он снова ложится в кровать и видит, как бьют Чую, и как тот выплевывает свои зубы вперемешку с кровью. Он слышит крики и всхлипы, оскорбления в сторону Накахары… Но все это пропадает минут через 5. Он чувствует расслабленность в теле, руки больше не трясутся, а сердцебиение становится нормальным. Его дыхание становится ровным. Он засыпает. Женщина, сжимавшая его руку, встает с постели и тихо выходит из комнаты, закрывая дверь. Она проходит в коридор и забирает пакет, который ранее она поставила на пол. Осаму очень напугал ее. Его состояние было, мягко говоря, отвратительным. Нет, она не впервые видит Дазая таким, но каждый раз пугается. Она знает, что она не лучшая мать. Она предполагает, что о ней думает ее сын. Возможно, он стыдится ее и не хочет видеть. Да чего уж… Они месяцами нормально не разговаривают. Осаму избегает ее, а у нее нет времени с ним поговорить. Она только оставляет краткие записки на столе. И… Этот день первый в октябре, когда они нормально поговорили. Хотя и это назвать нормальным нельзя. Дазай перебросился с ней парой фраз… Она отвратительная мать. Женщина ставит пакет на стол, берет со столешницы нож и кладет его рядом с пакетом. Она садится на табурет и достает торт. После этого пакет отлетает на пол, так как больше в нем ничего нет. Она точно знает, что увидев торт, Дазай спросил бы, что у них за праздник. Она в этом уверена. И это делает ей больно. Она разрезает торт на 6 равных частей. Она делает так всегда. Будь то праздник или что-то еще. А именно в этот день календаря это стало традицией. Один кусочек – ей. Второй – Дазаю. Третий – ее покойной матери. Четвертый – ушедшему от нее мужу. Пятый – ее близкой подруге, которая разбилась на мотоцикле. Шестой – ее покойному отцу. Она хочет, чтобы все они сидели за этим столом. Она так скучает по ним… Женщина берет 6 маленьких тарелочек. На каждый из них она кладет по кусочку торта. Она знает, что потом это все будет стоять в холодильнике, а может, выброситься, но все равно это делает и расставляет на каждый край стола по тарелочке. Если бы здесь сидел Осаму, она бы не делала этого. Да, она порезала бы торт на 6 равных кусков, но не раскладывала бы на каждую тарелочку по куску десерта. Она садится за стол. Смотря на все это, она проклинает чертову Йокогаму, свой нынешний дом и жизненные обстоятельства. Все, что ее держит, это пока еще несовершеннолетний сын. Не было бы его, она бы давно ушла к своим родственникам. У нее никого не осталось кроме сына, который испытывает к ней неприязнь. Конечно… Он столько раз видел ее в том виде, в котором не должен. Столько раз слышал то, что другие дети слышат только с сайтов для взрослых, на которые чудом заходят. Она так жалеет обо всем этом… Но им нужно что-то есть. – С днем рождения меня. Она улыбается. Улыбка выходит грустной и усталой. * * *

Даже если тебя отпиздить — это все не работает.

Щенки – Уходи, если хочешь

Он смотрит на отца. Сердце уходит в пятки. Он сразу же сжимает кулаки, на случай, если отец понесется на него. Но… Он, вроде бы, не злился? Нет, этого быть не может. Он просто делает вид, что совершенно спокоен. Как только Чуя пройдет мимо него, он сразу схватит его за волосы и ударит лицом об косяк. – Подходи, не бойся. Накахара на это не реагирует. Он наоборот пятится назад. Его ладонь ложится на ручку двери. В любой момент он откроет ее и убежит. Только… Далеко-ли? Отец бегает быстро. Он нагонит его в 2 шага и пригвоздит к земле, после чего начнет бить ногами в живот, затылок и грудную клетку. – Чего ты? Я что, бью тебя что ли? Подойди. Чуя отрицательно мотает головой. Этим жестом он не говорит, что отец его не бьет. Этим жестом он говорит, что он не подойдет. Ладонь на ручке двери сжимается сильнее, когда отец делает шаг вперед. Накахара смотрит на мужчину испуганными глазами. Он крепче сжимает кулак. Ногти неприятно впиваются в ладонь, но он не обращает на это внимания. Эта боль – что-то незначительное по сравнению с тем, что ему предстоит пережить, если отец поднимет на него руку. – Я сказал тебе подойти. Мне самому это сделать, а? Он говорит это твердым и злым тоном. Накахара сглатывает, когда слышит это. Его ладони становятся мокрыми. Он хватает ручку двери крепче. Он совсем скоро ее откроет. Но… Удар в живот. Чуя хватает ртом воздух и берется за ударенное место двумя руками. Он падает на колени, но его хватают за волосы и поднимают. Он шипит. Воздуха катастрофически не хватает. Накахара почти не может двигаться. Он чувствует невероятную боль в пояснице. Каждое его движение сопровождается неприятными ощущениями, но отцу это только на руку. Мужчина наматывает на кулак длинные рыжие волосы и оттягивает вниз, заставляя сына вскрикнуть и запрокинуть голову. После этого мужчина ударяет кулаком другой руки Чуе по лицу, от чего тот издает стон боли. – Знаешь, за что получаешь, мерзость ебучая?! Мужчина ударяет Накахару по коленям, но не дает упасть. Он держит его за волосы. Чуя же не может встать из-за боли в коленях, но и пытается выпрямить ноги, чтобы не так сильно тянули за волосы. При этом всем кричит. Какая картина может быть лучше для его отца? – Я у тебя спрашиваю! Мужчина тянет Чую за волосы, при этом довольно сильно потряхивая рукой, что причиняет еще большую боль. Накахара кричит и извивается, пытается разнять ладони отца, но у него не выходит, и его волосы тянут сильнее. Больше Чую убивает не эта боль. Больше его убивает то, что его мать просто смотрит на это и курит сигарету, что дает понять откуда-то взявшийся дым и неприятный запах. Она не меняется в лице, не плачет… Ей абсолютно все равно. Его снова ударяют коленом в живот. Он снова задыхается и его снова тянут за волосы. Он шипит. Чтобы не кричать он прикусывает губу, пока та не начинает кровоточить. Отец ударяет его по ногам. Он падает на колени, и мужчина больше не поднимает его, но за волосы все равно держит. – Сука, отвечай, мразь! Он ударяет ему коленом по лицу. Чуя хватается за переносицу и кашляет. Он с трудом выдерживает такое разнообразие боли. Болит нос, поясница, живот и грудная клетка. Горло невероятно саднит и болит от непрерывного кашля. У него кружится голова от постоянной нехватки воздуха. – Ладно, по-хорошему ты не хочешь. Не сиди там, блять, как барыня! Поставь кастрюлю с водой на плиту, сучка крашенная! Женщина на такое обращение к себе только цыкает и не спеша достает кастрюлю, гремя другой утварью. Чуя тяжело дышит. После, чувствует, как его тянут за волосы, после чего бросают на пол на избитую руку. Он хрипит и стонет. Он хочет, чтобы это побыстрее закончилось. Но такого, как правило, почти никогда не случается. Отец бьет его до последнего, пока Накахара не отключится. А до этого ему совсем далеко… Чуя начинает ползти к шкафу, стоящему в конце коридора, но его останавливает отец. Он пинает его в живот и садится рядом с ним на корточки, осматривая лицо рыжего. Он отхаркивает рядом со своими ногами и продолжает смотреть на сына, который корчится от боли. – Ну? Я жду. Знаешь, сука, за что получаешь? Тебе же лучше будет, если ответишь. Где ты шлялся, а?! Отвечай, мразота! Мужчина встает с корточек и 2 раза пинает Накахару по ребрам, заставляя того согнутся в позе эмбриона и начать кашлять. После этого он начинает пинать его куда только попадет, при этом повторяя один и тот же вопрос: «Знаешь, за что получаешь?» – Вода закипела. Это голос матери. Спокойный, невозмутимый… От этой невозмутимости Чуя хочет плакать. Ее сына в который раз избивают на ее глазах, а она никак на это не реагирует? Почему? Он разве заслужил такого отношения? – Тащи сюда эту ебучую кастрюлю! Он снова ударяет ногой Чуе по ребрам, но уже не так сильно, будто боится сломать. Забота-ли это? Нет. Это боязнь ответственности. Если Накахару пошлют от школы в ближайший медпункт, чтобы наложить гипс, у них будут большие проблемы. Посуда ставится на пол рядом с Чуей. Он не знает, зачем это. Но его все равно напрягает, что в кастрюле ни что иное, кроме как кипяток. Его отец что-то задумал. Очень мерзкое и то, что причинит сильную боль Накахаре. – Давай ручки. Давай, давай… Может хоть так поймешь, что на вопросы отца нужно отвечать. Мужчина хватает его за обе руки, но с пола не поднимает. Он дергает так, что 2 пальца на одной руке хрустят. Из-за не сильного изменения положения Чуя стонет. Ему больно. Очень больно… И он боится, что не сможет завтра элементарно встать с кровати. Ладони и кисти поражает острой болью. Накахара чувствует, как их обжигает горячей водой и начинает кричать. Он пытается вырваться из хватки отца, но у него ничего не выходит. Его руки все еще находятся в кипятке, от чего становится невыносимо больно. И эта боль не проходит даже тогда, когда его руки вынимают из жидкости. – Ну что, сука, нравится?! Выблядок… Ебучий выблядок, а не ребенок. Рыжее отродье… Хорошо, что хоть твоя мать красится и не выглядит как ты, уебище… Он пинает Чую в бок и отходит от него на несколько шагов. После, уходит из помещения, где тот лежал. Накахара стонет от боли. Руки невероятно печет. Они болят. Чуя пытается сконцентрироваться именно на этой боли, а не на боли в пояснице и ребрах. У него не получается. Он не может встать. Почти не может нормально двигаться. Скорее всего, до комнаты ему придется ползти. – Иди и помоги этому немощному… Смотреть, блять, тошно. Женщина ничего не отвечает. Она подходит к Накахаре и берет его за руку. Тот кричит от боли, когда его пытаются поднять. Мать не обращает на это внимания и продолжает его тянуть. Вскоре он оказывается на ногах. Он стоит неустойчиво, шатается и шикает. Одна его рука на плече женщины. Другая – выпрямлена и совершенно не двигается. Ему все еще жжет ладони. Он не хочет двигаться. – Пошли, Чуя. Я прошу тебя… Она говорит это шепотом, почти ему на ухо. Он слушает ее и с трудом переставляет ноги. Она поддерживает его за поясницу. На удивление, так Чуе легче. Они оказываются у двери в комнату Накахары. Женщина убирает руку с талии Чуи и кладет ее на ручку двери, открывая. В помещении темно, но это не мешает его матери усадить его ровно на постель. – Спокойной ночи. Я закрою тебя на ночь, чтобы отец не зашел. Утром, когда буду будить в школу, выпущу тебя. Спи. Она закрывает дверь. Накахара не успевает ничего сказать. Он лишь сжимает в кармане брюк тюбик с мазью. Он хотел ее попросить, но… Нет. Не надо ни о чем ее просить. Ты можешь и сам справиться. Ты ей не нужен… На бордовые брюки падают пару капель слез. * * * Чуя просыпается от того, что мать трясет его за плечо и говорит что-то обеспокоенным голосом. Она то клала 2 пальца на точку пульса на его шее, то снова трясла его за плечо. Это отдавалось болью по всему телу. Накахара болезненно стонет и открывает глаза. Он сразу видит свою мать. Сегодня от нее не пахнет алкоголем. Вчера же все было иначе. – Живой… Она говорит это тихо, шепотом… Чуя не слышит этого. Сейчас его заботит только боль во всем теле и… В руках. Сильная боль в руках, будто с них стягивают все слои кожи разом. – Вставай, а то на автобус опоздаешь. Это женщина говорит спокойным и безразличным голосом. Тогда чего же она так обеспокоенно будила его? – Отца дома нет, не переживай. Я тоже ухожу. В школу сегодня ты в любом случае идешь. Узнаю, что не пошел, выругаю. Ну… И отец в любом случае узнает. Если пойдешь к медсестре, скажи, что подрался. А то нам и так уже звонят со школы каждый день… Ладно, собирайся. Чайник знаешь где, чай сделаешь. Она уходит. Чуя переваривает все то, что сказала эта женщина. Она говорила это так безразлично… Она ведь делает это для галочки? Просто чтобы не казаться такой уж плохой матерью? Накахара шипит и стонет, когда садится на кровати. У него болит голова, волосы лежат неровно еще со вчерашнего. На ногах синяки, на грудной клетке тоже. Он прощупывает каждое ребро, проверяя, сломано ли хоть одно. Повезло. Все целы. Все остальные кости тоже. Значит, не так уж все и плохо… Только если у него не отбиты почки. Он встает на ноги. Его шатает из стороны в сторону, поясница болит невероятно сильно. Накахара хватается за поверхность полки, чтобы не упасть. Там, под руку, ему попадаются слабые обезболивающие таблетки. Слабые, не слабые, но будет легче. Он выдавливает из блистера сразу 3 таблетки и закидывает их в рот, глотая. Он ничем их не запивает и проходит к стулу, на котором лежала мятая рубашка и немного запачканные брюки. Чуя с трудом берет их в руки и садится на кровать. Он просовывает левую ногу в штанину и кривится от боли. Сегодня нужно потерпеть… Просто потерпеть. Накахара расправляется с брюками и носками. Он снимает с себя футболку и принимается надевать рубашку. Он старается не смотреть на свое почти синее тело. Если видеть все это самому, синяки начинают болеть сильнее. Так всегда работает. Он ничего не ест. Он с огромными усилиями зашнуровывает кеды, стараясь сгибаться как менее сильно. Он кутается в черный плащ с коричневыми вставками и выходит из дома. Мать на дороге он не видит. Значит, она уже ушла так далеко… Он же будет переходить дорогу не менее минуты. Если подставить руки под ветер, они болят не так сильно. Да и об ожогах в таком случае напоминает только красная кожа почти на всей ладони и ее тыльной стороне. Но что будет в здании школы? Может, боли не будет благодаря обезболивающим? Чуя смотрит на остановку. Он видит Дазая, который смотрит на асфальт и пинает что-то носком кед. Это то ли труп мыши, то ли крота. Но Накахара не пытается разглядеть издалека. Он в целом не пытается. И… Ему так не хочется подходить к Осаму. Тот ведь точно все помнит. И Чуе становится так стыдно от понимания этого Он ударил Дазая практически ни за что. А тот… Накахара шмыгает носом и делает шаг вперед. Это отдается болью в пояснице, но он игнорирует ее и все равно идет. Он не должен показать Дазаю, что у него что-то болит. Не должен показать того, что его отпиздили как в последний раз. – Чуя… Прости меня за… – Прости. Чуя говорит это на одном дыхании и сразу краснеет. Он почти никогда ни перед кем не извиняется. А тут… Извинился перед Дазаем. Перед Дазаем, мать его. – О, тебе не за что извиня… – Осаму, я прошу тебя, не начинай. Я сделал за вчерашний день намного больше говна, чем ты за всю свою жизнь. – Ты мне даже нос не сломал. – Сейчас сломаю. Чуя смотрит на плащ Дазая. Где то в районе груди зияла маленькая дырочка от сигареты. Интересно, Осаму заметил? Если да, то тогда почему он все еще не втащил Накахаре как следует? Он устало вздыхает и смотрит на то, что лежало возле ног Дазая. Крот… Мертвый, с дырой на животе крот. Видно его внутренности, гниющую плоть… Чуе становится плохо. И это Осаму пинал? – Чуя, отойди от края. Автобус едет. Накахара делает то, что говорит ему Осаму. Он отступает от самого края и морщится. Каждый шаг сопровождала эта ебучая боль… Стоять было тоже неприятно. А именно это он будет делать в транспорте. Это разваливающееся нечто останавливается со скрипящим звуком. Они оба заходят в автобус и мест, как и ожидалось, нет. Чуя недовольно шикает и снова морщится, хватаясь за поручни. Дазай замечает это и подходит к первому попавшемуся младшекласснику. Тот с опаской смотрит на него, но с места не встает. – Малой, съебал в страхе. Мальчик это и делает. Он поспешно встает со своего места и подбегает к поручням, хватаясь за них. Он испуганно оглядывает всех сидящих в автобусе, а на Дазая он смотрит с особой злостью. – Чуя, садись. Осаму отходит от свободного сиденья. Он вовремя хватается за поручни, когда автобус трогается с места. Чуя же в это время уже сидит, но все равно морщится. Дазай чувствует за это вину. Накахару били. При чем по его состоянию можно понять, что били сильно. Раньше он хотя бы передвигался не так зажато. А теперь… Шагает и сразу морщится, словно от чего-то кислого во рту. – Сходи сегодня к медсестре, пожалуйста… Дазай говорит это и отходит от Накахары. После этого момента они вряд ли сегодня встретятся в школе… Так было всегда. Даже на переменах они не пересекаются. * * * Он сидит за партой и чувствует, как спина начинает болеть. Он старается ничего не записывать за учителем, так как держать что-то в руках было больно. Он готов заплакать. Ему вряд ли разрешат идти в медпункт. Сейчас урок японского, а учитель по этому предмету не выпускает из кабинета никого. Даже если совсем плохо. Но стоит попытаться? – Можно выйти? – Накахара! Сколько раз было сказано, что свою нужду нужно справляться на перемене?! – Меня тошнит. – Боже… Иди! Чуя как можно быстрее встает со стула и уходит. Ходить снова стало больно. С каждым шагом он морщится. Но как бы больно ему ни было, нужно хотя бы дойти до медпункта. А там уже можно соврать медсестре о побоях. Он доходит до двери в кабинет. Судя по звукам, там никого нет. Конечно же, кроме врача. А это ему и нужно. Он просто не может стоять и терпеть. Накахара 2 раза стучится в дверь, после чего открывает ее и заходит в помещение. Как всегда пахнет лекарствами и немного кровью. Этого он никогда не понимал. Как в кабинете школьной медсестры может пахнуть кровью? Из-за парезов на пальцах? – Здравствуйте, Кое-сан. Я знаю, что я должен прийти к вам только через неделю… – Чуя, ничего, ничего. Заходи. Что-то случилось? – Можете мне вколоть обезболивающее какое-нибудь? – Нет, не могу, пока не осмотрю тебя. Садись на кушетку. Что болит? Чуя шмыгает носом и проходит в кабинет. Он не садится, а наоборот продолжает стоять. Он пристыженно смотрит в пол и не отвечает медсестре. Он боится. Боится, что если он снова скажет Озаки, что он просто подрался с соседом, то она позвонит его родителям и пойдет к администрации, попросит, чтобы к нему домой и к какому-то соседу наведались, чтобы узнать, какого черта ребенок постоянно ходит избитый. – Чуя, я же говорю, садись. Что болит? – Я… – Что «я?» Чуя, говори как есть. – У меня болит спина. Женщина тяжело вздыхает и встает со стула. Она берет подростка за плечи и усаживает на кушетку. После, кладет 2 пальца на его подбородок и принимается осматривать его лицо. Никаких новых царапин или синяков не появилось. Это ее радует, но ненадолго. – Снимай верх. Накахара снимает неправильно завязанный галстук и принимается расстегивать рубашку. Он не смотрит на свое нагое тело. Он находит каждую пуговицу не глядя. Это, благо, никак не настораживает медсестру. Чуя снимает рубашку и кладет ее рядом с собой. Озаки смотрит на него удивленным и растерянным взглядом. Синяков стало в 2, а то и в 3 раза больше. Она снимает перчатки с рук и кладет их на стол. После, садится на стул, на котором сидела ранее. Ее рука тянется к телефону. Она открывает контакты и смотрит на раскладку цифр. – Диктуй номер своей матери. – Не надо никуда звонить. – Чуя, сейчас я не считаюсь с твоим мнением. Говори номер своей матери, пока я не пошла и не спросила его у директора. – Не надо… – Я сказала, диктуй! Она перебивает его и злостно смотрит на его лицо. – Чуя, ты понимаешь, что я обязана это сделать? Ты это понимаешь? Тебе ничего за это не будет. Плохо будет тому, кто бьет тебя, а не тебе самому. Чуя, просто продиктуй номер своего отца или своей матери. – Пожалуйста, Кое-сан, не нужно никому звонить… Он опускает глаза. Руки болят, поясница тоже. Он чувствует себя невероятно паршиво. Если позвонят его родителям, у него будут большие проблемы. Особенно с отцом. Медсестра удивленно смотрит на него. Она впервые услышала, что этот ребенок умеет говорить слово «пожалуйста». В его жизни точно все нормально? – Ладно, хорошо. Ложись на кушетку вниз животом. Чуя послушал ее и сделал то, что она сказала. Он ложится и морщится от боли в ребрах. Пусть на завтра это все пройдет… Пусть завтра будет не так больно. – Той мазью, которую я тебе дала, ты пользовался? – Нет. – Кто бы сомневался. Женщина берет в руки какую то коробочку. После, вытаскивает оттуда тюбик с мазью. Она открывает его и собирается выдавить содержимое себе на руку, но в кабинет кто-то заходит. Без стука и даже «здравствуйте». – Кого там на улице растили?! Она поворачивается и смотрит на человека, который стоял в дверном проеме удивленным взглядом. Она не ожидала увидеть здесь его. Тем более в таком виде.