Сначала потанцуем

— Чимини? Тишина. — Чимин, я буду извиняться перед тобой, пока ты не простишь. Юнги уже почти неделю ходит по пятам за своим омегой, который уже какой-то даже…не его. Чимин дёргается нервно, каждый раз, когда он входит в комнату, смотрит исподтишка с диким страхом в глазах, если он случайно откроет бутылку шумно, или тарелка, которую муж моет, звенит, когда он опускает её в раковину. Юнги видит. Отлично видит, и понятия не имеет, что с этим делать. Вернее всего было бы поговорить, но омега не даёт ему шансов, вставая на дрожащих ножках с дивана, где попивал морковный сок, и поднимаясь к себе в комнату. В комнату Хоби. И Юнги бы, возможно, при другом раскладе, даже вышел бы из себя, говоря, что устал от такого поведения, что Чимин бежит от проблем, только он знает, что заслужил это. А потому и молчит, тихо ненавидя себя, но отчаянно пытаясь поговорить с мужем. — Я принёс твои любимые камелии, котёнок… — Юнги пытается протянуть читающему Чимину букет, но тот лишь дрожит мелко губкой, утыкаясь в книгу. У Юнги нет желания отрывать её от его лица. Он хочет подождать, пока его любимый сам его простит. Если простит, конечно. Альфа встаёт, вздыхая, даже не пытаясь к нему прикоснуться: всё равно отшатнётся, а то и куда хуже- убежит в комнату с любимым печеньем и запрётся. А Юнги будет чувствовать, как его сердце пропускает удары, словно у зверька, пойманного в ловушку, и будет люто ненавидеть себя. Пусть лучше хотя бы тут останется, где Юнги может хотя бы немного видеть его, пусть даже только макушку, торчащую над огромной книгой. Хосок уже уехал с Намджуном ещё в то утро, после завтрака: Чимин сам попросил, переживая о том, что Хосоку не хватает его малыша, а тут он, со своими проблемами. Только вот Хосок чувствует его состояние, и тянется к младшему. — Сегодня вечером… мы могли бы посмотреть кино? Я не буду прикасаться к тебе, обещаю. Чимин опускает уголки губ, мотая головой отрицательно и переворачивая страницу книги медленно, когда Юнги кивает на отказ и выходит из комнаты тихо, стараясь не пугать своего омегу больше. Амирис отдаёт горечью круглосуточно, и Чимину тошно от этого. Одного исчезновения альфы из комнаты никогда не достаточно: амирис сидит глубоко в нём, и это душит чувствительного ко всему омегу. Ему бы сейчас с Хосоком встретиться, только он уже обещал себе, что не станет плакать перед ним больше: Хосоку не надо видеть, как сильно он страдает. Ему достаточно того, что он это чувствует всем телом. Юнги ушёл в студию. До поздней ночи. Он это делает теперь каждый день, оставаясь там без еды, с одним только кофе. Ест он только завтрак. Лишь потому, что Чимин заставляет себя спуститься вниз, садясь за общий стол. Садится он, конечно, в другом конце стола, но и этого достаточно альфе, чтобы получать хоть какую-то долю близости истинного. Первые два дня Юнги ставил всю еду посередине, чтобы им с Чимином пришлось вставать и соприкасаться руками, если бы им захотелось одного и того же. Только Чимин так отказывался есть, вставая из-за стола тихо и доставая с полки рамен, заваривая его и садясь за стол с палочками в руках. Юнги понял, что так он ничего не добьётся, а потому стал ставить на третий день в зеркальной позиции все продукты в одинаковых пропорциях для каждого (враньё: он всегда кладёт Чимину в два раза больше инстинктивно). И, похоже, это стало работать. Чимин стал есть, пытаясь не смотреть на своего альфу, чувствуя на себе его пронизывающий одиночеством взгляд, пока Юнги не понял, что ему надо жертвовать этим. Если он пожертвует своим взглядом, опустив голову, он даст возможность своему омеге смотреть на него, привыкать к нему снова. Чимин не знает, чем его муж занят в студии, да и знать, честно говоря, не совсем хочет об этом сегодня. У Юнги отличная шумоизоляция, и омега думает про себя, что лучше бы была запахоизоляция тоже. Просить мужа принимать блокаторы не имеет смысла: все вещи Чимина, вся его кожа, всё пропитано запахом амириса. А сам он пить подавители не может: боится. Боится до ужаса, что потеряет шанс родить. А как рожать, если не подпускаешь к себе мужа и отчаянно его игнорируешь? Чимин пока не знает. Не знает, насколько долго будет шарахаться от него, как от огня. А потому откладывает книгу в сторону, как только муж уходит, подтягиваясь на диване. Он хочет эти цветы. А потому берёт любимые камелии в руки, вдыхая их аромат, обнимая нежно букет, целуя бутончик нераскрывшейся где-то сбоку сквозь слёзы: — Любимый… Чимин и не знает, что Юнги вернулся бесшумно на кухню, совмещённую с гостиной, чтобы взять свой кофе, оставленный на столе, и видит это сейчас, стараясь не дышать. Видит, как Чимин щекой потирается о красивый цветок, пальчиками его любимыми поигрывая с веточкой, торчащей сбоку, оглаживая лепестки маленькой розовой камелии. Юнги готов дарить ему эти цветы каждый час, чтобы хотя бы улыбку истинного видеть, но тут он видит, как Чимин заёрзал на диване: — Юнги вам не дал воды… Мой муж совсем не умеет ухаживать за своим садом правильно, и вас срезал, и… -Мин слышит короткий всхлип, — и меня. И Мину становится больно до скрежета. Он понимает, о чём говорит Чимин. И Чимин прав. Юнги заслужил. Он сталкивается взглядом с Чимином, который встал с дивана, чтобы поставить цветы в вазу, когда омега замирает кроликом. — Я…Я за кофе, — Юнги поспешно подходит к столешнице, забирая свой кофе, когда Чимин прижимает цветы к себе ближе, будто он их отнимет и сожжёт. — Чимини, любим… — Уйди. — Хорошо. Юнги уходит, оставляя омегу в гостиной одного, чувствуя своим сердцем его боль, его желание. Желание стало чем- то новым, что сбило с толку альфу: как же Чимин может желать его после всего этого? Усаживаясь за стол в студии, он начинает работать над треком: Юнги не выйдет до поздней ночи. Чимин сам не свой с утра: в низу живота всё горит, облизывает горячими языками пламени, подталкивая его к двери истинного, когда он понимает, что у него начинается течка, зажмуриваясь и стараясь изо всех сил преодолеть желание войти к самому желанному на свете человеку, а потому он взбегает по лестнице вверх в страхе, что натворит что-то, запираясь в комнате Хоби и обхватывая себя руками, раскачиваясь на месте и скуля. Немного успокоившись, Чимин сглатывает тяжело, выскальзывая из спальни, убедившись, что Юнги всё ещё в студии внизу, и заходит в их с мужем спальню. Он не заходил сюда уже довольно долго, и боится смотреть на постель, опуская взгляд в пол и хмурясь: подушка на полу, а под ней- вещи Чимина, прикрывающие ковёр и выстланные, словно простыни: Юнги ни разу не спал на их постели после того дня. Чимин подходит, склонив голову и опускаясь на коленки, чувствуя запах амириса. Он его всё равно отличит. Это не его амирис, скрещенный с розой. Это амирис мужа. Около подушки лежит маленькая ткань, сложенная аккуратно, но явно помятая. Чимин дрожащими руками подбирает её с пола, стискивая зубы: он знает, что это, закрывая глаза и прижимая дорогую сердцу ткань к груди, скуля протяжно, вспоминая: — Я… Юнги, я знаю, что заранее нельзя, но я не удержался, Юнги, они такие милые… — Чимин хлюпает носиком, доставая детские распашонки с котятами и динозавриками из коробки, с особой любовью поглаживая их, пока альфа целует его в висок, нежно поглаживая бок омеги: — Они обязательно нам понадобятся, котёночек, ты просто подожди, ладно? — Мин берёт вещь в руки, отказываясь верить в то, что ребёнок может быть настолько крохотным, поджимая губы: им надо подождать. — Намджун всё ещё работает над анализами, нам просто надо подождать, что он скажет, Чимини. — Думаешь, нас ждут хорошие результаты? — Чимин оборачивается внутри тёплого объятия, прильнув к груди альфы: плевать ему на свой имидж строгого преподавателя: внутри этих объятий Пак Чимин — котёнок, и точка. — Обязательно. Намджун меня с того света вернул, малыш, а значит и сможет найти способ сделать так, чтобы в этот мир пришёл ещё один маленький человечек. Чимин старается не сорваться на вой, когда влезает в их общий шкаф, доставая вторую распашонку с динозавриками, прижимая её к своей груди и всхлипывая. Распашонку с котятами он складывает дрожащими руками обратно и кладёт рядом с подушкой мужа, поглаживая её. Встав вместе с той, которую оставил себе, Чимин достаёт из шкафа любимую рубашку мужа, нацепив её на себя там же, на месте. Он выходил из комнаты как раз в тот момент, когда Юнги столкнулся с ним в дверях, отчего омега отшатнулся, прикрывая голую грудь незастёгнутой рубашкой и отходя дальше от мужа, поскуливая от страха. — Чимини… — Юнги делает шаг вперёд: осторожный шаг, плавный. Чимин застыл на месте, смотря остекленевшими глазами на мужа, который вошёл в комнату с красными щеками и опухшими глазами: явно плакал. Чувствовал своего мужа и делил с ним боль. Протянув ему руку, он получает отрицательное мотание головой: Чимин не хочет. Это просто течка, вышибающая его мозги, подталкивающая его к зачатию. Но он ни за что не станет заводить ребёнка в таких условиях. Ребёнок должен родиться в любви, а не в страхе не успеть. — Не подходи… — Чимини, любимый, — Юнги говорит шёпотом, прикусывая нижнюю губу от волнения, распирающего сердца их обоих, когда встаёт на колени перед мужем и опускает голову в пол. — Прости меня, сердце моё. Чимин не может говорить. Он чувствует, как в его жилах кровь стынет, когда застёгивает до последней пуговицы рубашку, смотря свысока на мужа, опустившегося на колени перед ним, не понимая, улыбаться ему или плакать. На его лице такие смешанные эмоции, что даже если бы Юнги и смотрел сейчас вверх, не понял бы, о чём именно думает его омега, смотря своими глазками сверху вниз на него: там, где он должен быть с первого дня их знакомства, по мнению Юнги. У его ног. Щенком, которого надо держать на привязи, чтобы не ошалел. Чимин улыбается краешком губ, понимая, что муж не тронет его. И хочется, и колется. Чимин не может обнять его, хоть его омега и думает об этом. Он боится прикосновений. Он боится контакта. Его течка разыгрывается не на шутку, но омега держит себя в руках. Сглотнув тяжело, он устремляет вниз взгляд, полный усталости, боли, и, возможно, если бы Юнги поднял в этот момент свой лисий прищур, он бы увидел, сколько любви осело во взгляде его героя- омеги, который ради ребёнка готов на многое. Чимин сжал в плотную линию губы, рассматривая любимые руки мужа, которые принесли ему боль, стараясь совладать с собой, разрываясь между желанием пнуть их от злости ножкой и упасть на колени, вылизывать их, пока амирис не воткнётся в его сердце иглой, не прикасаясь к нему своими руками. Чимин, отгоняя мысли прочь, лишь прищурился, чувствуя, как хорошо его муж контролирует себя, зная, что у него течка, когда очередная порция смазки вытекла из него, пачкая бельё. — Любишь, говоришь? — Голос Чимина дрожит, словно разобьётся о пол, получив ответ, и Юнги поднимает свои глаза, скрещивая их со взглядом мужа, смотря на него с надеждой, чувствуя, как внутри него всё горит: течка передаётся ему до сих пор, ведь кровь истинного и в нём тоже. Юнги любит его, течка- хочет его. Но Мин не позволяет ни одному мускулу на лице дрогнуть, обещая себе не притрагиваться к мужу, когда отвечает: — До смерти люблю, Чимини… Я такой кретин, такая сволочь, любимый, я так винов… — Тогда, раз ты так боишься моей измены, обвиняя меня беспочвенно, — Чимин делает шаг вперёд, гипнотизируя мужа взглядом, в котором полыхает огонь похоти и боли, слившихся в танце, забивая последний гвоздь, — может, мне стоит оправдать твои ожидания. Юнги сглотнул тяжело, смотря на мужа: о чём он вообще??? Он же не собирается с Хосоком… Он же… — Я прощу тебя, Юнги. Но сначала, — Чимин поднимает гордо голову, стараясь не развалиться на куски от того, что произносит, когда видит, какую боль причиняет сейчас им обоим, — сначала я проведу свою течку с Хосоком. — Чимин… Чимин, прошу тебя… — Юнги заставляет свои руки слушаться, не позволяя им покорно и умоляюще обвить ноги своего омеги, пока тот не одумается, пока не поймёт, что им надо помочь друг другу, а не уничтожать ту надежду, что у них есть. Его глаза наполняются новой порцией слёз, когда он чувствует боль внизу живота, стараясь игнорировать её точно так же, как и его омега, — Пожалуйста, Чимин, не де… — А что, Юнги? — Чимин опускается рядом с ним на колени, смотря в глаза истинного, стараясь угадать, получит ли он ещё раз порцию жестокости от своего альфы, бережно раскладывая распашонку между ними, чуть ли не маниакально разглаживая её, контролируя себя, как никогда раньше не умел: ему надо знать. — Ты же сам знаешь, как я люблю быть сверху. Думаю, Хосок не будет против. У него ведь синхронизация со мной, м? Значит, — Чимин пропел это, глядя в глаза мужа, полные ужаса и отчаяния: не ударил. Ещё не ударил. Надо зайти дальше. — Значит, и у него сейчас течка. — Чимин, да что ты…- Юнги чувствует, как у него спирает дыхание от услышанного, когда он прикасается большим пальцем к его ладони, поглаживавшей распашонку. Чимин посмотрел на него со страхом, тут же отталкиваясь и вставая вместе с вещью. — Чимини, опомнись, любимый! — Помнится, и я тебя опомниться просил, — Чимин обходит мужа стороной, подходя к двери и застревая у входа, оборачиваясь к вставшему с колен мужу спиной, — но ты не послушал. Получай то, что ты заслужил, Юнги. — Чимини, мы так никогда не сможем двигаться вперёд, котёнок… — Юнги глотает слёзы, скуля и уже не пытаясь сдержать в себе боль, когда Чимин, полный страха, отчаяния, желания, полный всего, что делит напополам с истинным, оборачивается резко, подходя к мужу вплотную, шепча ему прямо в губы возбуждённо, отчаянно, взволнованно, не касаясь их: — Но ты мог. И отлично мне это показал, когда изнасиловал меня. Ты мог двигаться вперёд после того, что предположил, Юнги, — Чимин скулит, произнося имя мужа, подрагивая пухлой нижней губой, сжимая обе, лишь бы не прикоснуться к мужу, лишь бы увидеть, насколько Юнги сдержан. Юнги не подаётся вперёд ни на секунду, лишь вдыхает жадно его аромат. Оба вдыхают, ненавидя тот день больше всего в жизни. Оба жадничают, словно отбирают воздух друг у друга, не соприкасаясь ни на секунду губами. Чимин собирается с силами, заглядывая ему в глаза вновь, — Ты хотел детей. Даже когда подумал, что я изменяю тебе с лучшим на свете омегой. Посмотрим, захочешь ли ты детей вновь, когда я воплощу твои фантазии в реальность. Если захочешь, я, может быть, прощу тебя. И мы попробуем. — Чимин, это отвратительно. — Юнги собирается, чувствуя, как горит внутри: большая часть боли Чимина от течки вновь передалась ему, и альфа скулит протяжно, пытаясь уговорить его не совершать ошибку. — Считаешь, есть что-то отвратительней того, что ты со мной сделал? Ещё отвратительней то, Юнги, — Чимин ухмыляется, впервые смотря на их общую кровать, разрушенную альфой у изголовья в первую же ночь от ненависти к себе. Он улыбается криво, со страхом, с оцепенением, проверяя мужа на выдержку, зная, что отплачивает ему жестокой монетой. Но Чимин уже не отойдёт в сторону: он не заведёт ребёнка от человека, который посмеет его обидеть ещё хоть раз в этой жизни. — Что ты будешь заперт здесь, слыша наши стоны удовольствия. — Чимин! — Юнги воет ему вслед, когда Чимин разворачивается, уходя к двери и вытаскивая из неё ключ, запирая с обратной стороны, сползая по стене, прижимая к груди распашонку, выцеловывая её. Чимин молит прощения у своего ещё не родившегося малыша, вымаливает слезами бесшумными, слыша, как рычит глухо от ненависти к себе его альфа, шепчет тихонько, поглаживая дверь: — Прости, Юнги… Прости меня, любимый… Дойдя на негнущихся ногах в спальню Хосока, Чимин звонит ему. Поздно. — Ох, детка, давай, попрыгай на мне, как любишь, — Намджун сминает в руках грудь любимого, заботливо сцедив молоко заранее в бутылочку для малыша Тайна, который спит в зале: слух гибрида полностью настроен на него, а потому бояться нечего. Хосок выгибается сексуально, выписывая восьмёрки на муже, позволяя ему вбиваться в себя до самого основания, открывая доступ к шее, постанывая с удовольствием от распирающего чувства, когда скулит от боли, падая на грудь подначивающего мужа, любующегося картиной с восхищением, лицом. — Хосока? Цветочек, любимый, что??? Я переборщил??? — Намджун пытается снять с себя омегу, который дрожит всем телом, начиная истерить: — Мне надо к Чимину!!! — Малыш, сейчас ночь, ты че… — Я хочу к Чимину, Джу!!! Пусти…пусти меня к Чимину! — Детка моя, это синхронизация, да? — Намджун успокаивающе поглаживает поясницу Хосока, который рыдает у него на груди, перенимая боль омеги и скуля: возможно, анис вошёл и в него, когда он зализывал раны после своего брата, убаюкивая омегу, и теперь он чувствует всё так же остро, как и младший омега. — Да… Я нужен ему, Джу, он… он хочет меня… хочет меня сегодня рядом… — Детка, у тебя течка ведь началась, ты куда с течкой-то? — Это мой дом, Джу!!! Отпусти меня к нему!!! — Хосок кое-как на дрожащих ножках встаёт, слезая с Намджуна, у которого от волнения за мужа моментально спало возбуждение. Намджун кивнул коротко, вставая, заходя в ванную. — Я отвезу тебя, цветочек, отвезу, только давай… давай сначала почистим тебя, м? — Намджун с любовью очищает полотенцем перепачканные в смазке бёдра и промежность, целуя хнычущего омегу в тазовую косточку. — Вот так, теперь встанем, и оденемся, м? — В-ветровку, Джу… Хочу твою ветровку… — Хосок скулит протяжно, влезая кое-как в спортивки: что снова произошло такого, что Чимин так сходит с ума? — Эта подойдёт? — Намджун достаёт чёрную ветровку, протягивая её мужу, который закивал: он любит тонуть в его вещах. — Поехали, малыш. — Ты…останешься? — Нет, детка, иначе ты не сможешь помочь Чимини. У меня крышу сносит от запаха, а я с этим капризулей, — Намджун целует сынишку в лоб, устраивая его в машине как надо, — посижу. — Я люблю тебя, Джу… — И я тебя, цветочек, поехали. — Намджун доезжает за две минуты, оставляя у дверей скулящего Хосока, которого тут же встречает Чимин с расширившимися от желания зрачками. Гибрид вздыхает в машине, а после расширяет до ужаса зрачки, когда видит, как Чимин широко лижет по шее его омеги, втягивая его в дом и захлопывая дверь. Пытаясь дышать ровней, Намджун понимает, что это «просто, всего лишь» синхронизация, которая произошла с общего согласия, оборачиваясь на их с Хосоком малыша, поджимая полные губы, — Ну что, карапуз, вечеринка унылых гибридов начинается? — Чимини… — Я так скучал… — Чимини, солнце, стой… Юнги… — Я запер его, Хо… — Ох… — Хосок теряется в нежности, с которой Чимин тычется в его шею, сам повторяя то же действие с омегой: впервые в жизни ему хочется провести течку не рядом с мужем, а рядом с кем-то другим, да ещё и с кем… — Пойдём в комнату, Хо… — Но Юнги… Чимин нетерпеливо заводит Хосока в его бывшую комнату, толкая на кровать, вынуждая его сесть. Хосок смотрит на него своими зацелованными Намджуном распухшими губами, сидя, словно воробушек, с растрёпанными волосами после внезапно прерванного секса, в ветровке мужа, оголяющей его ключицу. — Я сказал Юнги, что проведу течку с тобой. — Зачем… зачем ты… — Хосок чувствует обиду за брата, но понимает, чего добивается омега, да и сам слишком сильно тянется к нему, осознавая это в полной мере, когда Чимин, в рубашке своего мужа, седлает его, носиком тычась в шею. — Ох… Чимини, я слишком…слишком чувствительный сейчас… — Я знаю. — Чимин скулит, чувствуя, как его вещи протекают, когда он ёрзает задницей на коленках Хосока, не прикасаясь к его возбуждению, — Я тоже. Намджун? — Всё понимает, малыш, — Хосок удерживает за спину младшего омегу, поглаживая по ней. Чимин скулит, пытаясь представить себе на его месте мужа, и стонет. — Поменяемся? — Чимин расстёгивает рубашку, и Хосок понимает, чего он хочет, и кивает, сразу же расстёгивая змейку своей ветровки и снимая её. Надев вещи мужей друг друга, они задышали легче, прижимаясь друг к другу телами, упав на постель вместе. — Любимый мой… — Чимин скулит, вдыхая запах с рубашки мужа, роняя крупные слёзы на неё, пока Хосок носом зарывается в стык шеи и ключицы, облизывая грубую ткань ветровки в поисках запаха мужа, выпуская стон наслаждения, когда Чимин случайно, поднимая свою руку за подушкой, прошёлся по его груди. Дверь в спальню не закрыта. Чимин хочет, чтобы Юнги слышал всё. И Юнги слышит. Слышит, как скулит его брат под Чимином, сходя с ума, забившись в угол и пытаясь просто оглохнуть от отчаяния и опустошения. Слышит, как тот говорит «Ох, Чимини…» перед тем, как заскулить протяжно, попросить ещё раз, что просто выбивает из колеи его брата. Юнги затыкает ладонями уши, сжавшись в комок в углу, глазами, что застелены слезами, смотря на детскую распашонку, сжимая губы в тонкую полоску: он заслужил. Он всё заслужил. И вздох Чимина в спальне, сопровождающийся громким, несдержанным стоном его брата, подтверждает это, когда концентрированный аромат гиацинта расплывается по воздуху, врезаясь в нос Мину, который рычит громко, глухо, раскатисто, вскакивая на ноги и борясь с желанием выбить к хренам дверь перед собой. Он не посмеет. Он больше не посмеет. И падая на колени под протяжный, нуждающийся, оглушающий скулёж Чимина, смешанный со стоном, Юнги понимает, что вытерпит всё. Понимает, что никогда никого не любил. Никогда никого не полюбит. Никого, никогда. Кроме его омеги за дверью.