Fine Line

Первое, что слышит Майк Шинода, когда переступает порог старшей школы Форкса — ёмкое и хлёсткое «проваливай, мразь», произнесённое сквозь зубы с таким ощутимым презрением, что его определённо можно пощупать, настолько оно кажется плотным и липким. Ладно, он немного утрирует. Первое, что доносится до ушей — оглушительная трель звонка и беспокойный топот ног, смешанный с еле слышными ругательствами и страдальческими вздохами подростков, а уже после обезоруживающее безжалостностью и холодом «мразь». В общем, дверью он точно не ошибся — слишком очевидная концентрация пожирающей неуверенности, социальной тревожности и всеобщей пассивной агрессии. Ожидаемо, привычно, знакомо. Но вот на что он явно не рассчитывает, так это на столь радушный приём, направленный конкретно на безвинного него (на минуточку, всеми-обожаемого-Кенджи-рубаха-парня), а не на хотя бы контрольную по физике или премерзкую столовскую рыбную котлету, в конце концов. И ведь огребает Майк от первого же встречного паренька, издалека походившего на вполне дружелюбный и, бесспорно, милый элемент общества, который, по его мнению, точно не отказался бы подсказать добродушному Майклу-у-меня-лицо-плюшевого-зайки-Шиноде, где в лабиринте этого «питомника» находится кабинет под номером двести тринадцать. Так сказать, цитируя великих классиков: «пацан к успеху шёл, но не получилось, не фортануло». Лишь первый уровень, и тотчас сражение с главным боссом. А где, собственно, этап обучения? Мальчишка, усевшийся с ногами на широком подоконнике, даже взгляд на Майка не поднимает, а уже с размаху впечатывает в стену ледяным равнодушием и неподдельной грубостью, вмиг вызывая в душе странное чувство, похожее не то на банальную растерянность, не то на беспомощное негодование. То, что это ещё и смахивает на вспыхнувший и щекочущий где-то под рёбрами азарт, Майк признавать не собирается. Его мозг просто не успевает полноценно обработать информацию за столь короткий миг. — Извини? — голос предательски сипит на второй «и», с потрохами выдавая секундную уязвлённость. Так Шинода и застывает посреди полупустого коридора, лишь отдалённо слыша неразборчивую болтовню забившихся по углам школьников-прогульщиков и торопливое цоканье каблуков молоденькой учительницы, эхом разносящееся по помещению. Следом ему, как отрезвляющая пощёчина, крепко прилетает удар тяжёлым рюкзаком куда-то в область чуть выше лопаток, тотчас глухо выбив из лёгких воздух. После чего, опешивший Майк замечает, собственно, самого́ виновника произошедшего — проходящий мимо блондинистый бугай лишь лениво бросает через плечо пренебрежительное «сорри, чел», и благополучно скрывается за поворотом, совершенно не испытывая ни капли вины за ещё пуще испорченное настроение Шиноды. И Майк даже может пасть на колени и вскинуть руки к небесам, слёзно и кинематографично вопрошая судьбу-злодейку, за какие такие страшные проступки он вынужден сейчас прозябать лучшие годы в ненавистном городе, да ещё и грызть гранит науки в стенах дурацкой школы, до отвала забитой какими-то деревенщинами. Может ещё попытаться дозвониться секретарю небесной канцелярии и спросить местных херувимов, какого хрена он терпит это дерьмо, а не сча́стливо торчит в собственной комнате в любимом Лос-Анджелесе, работая над новой музыкой или исписывая скетчбук эскизами диковинных зверушек, удивительно напоминающих работы Иеронима Босха. Конечно, может. Никто и не запрещает ему выпустить клыки, скривить недовольную морду и ворчливо послать всех куда подальше, и плевать, что это совсем нехарактерно для него. Ну, можно же хоть разочек в жизни нацепить маску невозмутимого волка и гордо сказать: так дела не делаются, а если и делаются, то не так! И для пущего ауф-эффекта Майк выразительно посмотрит в камеру на добротные десять секунд, чтобы смутить любопытного зрителя пристальным взглядом. Но, к сожалению, Майк не снимается в кино, камер поблизости нет, а этот дредастый, тощий и до сих пор внешне крайне милый негодяй явно не оценит весьма драматичный перформанс. Он, кажется, вообще ничего и никого оценивать не собирается. Может, только зыркнет исподлобья, да фыркнет с апатичным видом, явственно показав, кто тут жалкий червь, а кто — тяжёлый ботинок. Так, Майки, заканчивай с фантазиями. Вспомни, что ты тот самый «всеми-обожаемый-Кенджи-руб…» А, впрочем, неважно. Мысленно возвращаясь в начало координат на оси своей пока ещё недолгой жизни, равной шестнадцати годам, Шинода вдруг тоскливо вздыхает по собственной безоружности пред лицом обстоятельств, никак ему не подвластных. Одно из них — вынужденный переезд после размолвки родителей. Не то чтобы Майк не был готов к разводу, скорее к такому подготовиться, наверное, невозможно. Но всё же их окончательный разрыв был ожидаем после года обитания в доме, где отношения предков лавировали от «холодной войны», когда молчаливые совместные ужины приносили разъедающую внутренности боль. До буквально поминутной адаптации «апокалипсис сегодня», что искусно изматывало всех, включая соседей, которым день за днём приходилось выслушивать многочасовые и красноречивые претензии супругов друг к другу. Ссоры семейства, словно автоматные очереди, изрешетили каждый сантиметр некогда «уютного гнёздышка», что и привело к череде событий, с ног до головы перевернувших всю привычную жизнь юного Майки. Переезд с матерью в вечно хмурый Форкс из мучительно жаркого, но бесконечно родного Лос-Анджелеса оказался на удивление необычайно болезненным. И дело здесь вовсе не в том, что городок паршивый или непригодный для проживаний. Отнюдь, Форкс — до смешного обычный не то крупный посёлок, не то крошечный городишко, с самыми прямыми улицами и с такими же прямыми, незатейливыми людьми. Наверное, будь Шинода более романтичным и менее упрямым, то тотчас бы вдохновился бесконечным океаном хвойных лесных массивов и завораживающей серостью необъятного неба. Но Майки, вынужденно покинувший верных друзей и стены отеческого дома, даже под руку с природным позитивом и ранее никогда не сползающей со смуглого лица мягкой улыбкой, не смог справиться с банальной тревогой и удушающим страхом неизвестности. На новом месте, прямо здесь и сейчас, где надо начинать всё сначала, Майк вдруг вспоминает, что он чёртов подросток. Всё ещё азиат, всё ещё нескладный, всё ещё никому не знакомый мальчишка в широких штанах и нелепо огромном худи. И всё ещё одинокий, а, стало быть, уязвимый. Сегодняшним утром он долго всматривался в собственное отражение, с беспокойством приглаживая выбившуюся из чёлки угольно-чёрную прядь волос. Обжёг язык отвратительно безвкусным кофе, пока взъерошенная после сна мать, отскребая остатки подгоревшей яичницы со сковородки, с фальшиво счастливой улыбкой радостно вещала, как им повезло, что директор без лишней волокиты зачислил Майка в старшую школу в середине учебного года. Да, повезло. А как коллектив обрадуется! Ну, загляденье, мамуль! — Класс с уклоном на английскую литературу, я уверена, что все твои будущие одноклассники — прекрасные ребята! Вот увидишь, тебе ещё понравится здесь! — закивала тогда мать, наконец победив в схватке с грязной посудой. А Майк лишь сла́бо улыбнулся в ответ, не смея срывать с глаз любезной матушки розовые очки. Впоследствии, уже сидя на пассажирском сиденье, Шинода тысячу раз пожалел, что два месяца назад так и не решился банально поговорить с морально разбитой матерью. Возможно, тогда он смог бы убедить её не сжигать мосты и не сбега́ть обратно в старый дом бабушки. Но вскоре он с горечью понял — пути назад нет; похоже, ему с самого начала было суждено лишь нервно и беспомощно теребить лямку потрёпанного рюкзака всю недолгую дорогу до школы, не вслушиваясь в ободряющую болтовню матери, решившей подвезти его. И позже, когда нетвёрдой походкой пересекал территорию школьной парковки, Майк мысленно готовился вновь изо дня в день напяливать маску, чтобы вписаться, чтобы понравиться, чтобы «стать своим», сдать итоговые экзамены, сходить на выпускной с милой одноклассницей, что, несомненно, очаруется его улыбкой и познаниями в искусстве, а после умотать из унылого Форкса обратно в колоритный ЛА, где его дом, где его настоящие друзья, где, чёрт подери, его славная подруга Анна, которой он до сих пор не осмелился внятно ответить на неожиданное признание, огорошившее его около месяца назад. А потом ему прилетело потрясающе резкое, до дрожи в коленях выразительное и несправедливое «проваливай, мразь». Как будто бы даже с немного картавой «р» и звонкой, свистящей «з», под конец плавно смягчающейся к тягучей «с». И все мысли о прошлом и о будущем разом смывает волной; незаслуженное оскорбление до блеска вычищает черепную коробку изнутри, не оставив ни крупицы здравого смысла. — Извини? — ошарашенно повторяет Майк чуть громче. Парень перед ним с особым усилием тычет тонкими пальцами по кнопкам мобильника, продолжая искусно игнорировать собеседника. Шинода хмуро косит глаза на разбросанные на подоконнике потрёпанные тетрадки, исписанные ровным, красивым почерком. На обложке одной из них он замечает отчётливую подпись: «Ч.Беннингтон, 10 класс». Окей, у разбойника есть имя. — Отвали, Хан, — спокойнее бурчит предполагаемый «Ч.Беннингтон» в ответ, легко смахнув с лица прядь. Мобильник в его руках издаёт череду коротких оповещений об смс, из-за чего мальчишка кисло поджимает губы, так и не удостаивая Майка взглядом, — я всё ещё обижен на тебя. Смотри, чем обернулась твоя авантюра. Обязательно подам в суд за порчу имущества, козёл, — тут Беннингтон во всей красе демонстрирует покоцанный экран розового телефона-раскладушки. Шинода удивлённо хлопает глазами, кажется, окончательно потеряв суть диалога. Он с неловким осознанием вдруг понимает, что «противный грубиян», как он успел мысленно окрестить парнишку, вовсе и не к нему обращался, а к неизвестному Хану. Просто обознался, потому что уткнулся носом в этот свой розовый барбифон. Майк беспомощно чувствует, как щёки обжигает жаром стыда. И вовсе не за себя. — Ох. Извини. — Я же сказал, прова… — цокает юноша, а следом прерывается на полуслове, когда, наконец, поднимает глаза на злостного нарушителя спокойствия. — А? Ты кто такой?! — бледный мальчишка впивается недовольным взглядом в Майка, с подозрением сканируя его с ног до головы. Вероятно, когда анализ в дредастой голове успешно завершается, тогда и лицо паренька смягчается до той степени, которую можно с натяжкой, но всё же обозначить, как «да я, вообще-то, могу быть вежливым, падла, чё тебе не нравится». Впрочем, Майк неожиданно находит всю ситуацию очень забавной и эгоистично желает, чтобы Беннингтон тоже смутился своей оплошности, возможно, даже до разрумянившихся скул. Ну, правда, разве справедливо ему в одиночестве чувствовать себя столь неловко? Внезапную тишину вновь разбавляет звук уведомления. Прикреплённый к сотовому нелепый брелок в виде маленького милого зайчика монотонно покачивается на тоненькой верёвочке, мгновенно выкручивая градус несуразности происходящего на максимум. — Майк, — спустя несколько долгих секунд разглядывания друг друга, Шинода, наконец, протягивает ладонь для правильного знакомства. — Честер, — на автомате откликается, а следом, словно удивившись собственному честному ответу, хмурит брови и еле слышно чертыхается. Вскоре озадаченность в его глазах сменяется привычной подозрительностью, приправленной любопытством. — Так, чего тебе? Не получивший ответного рукопожатия Шинода, крепче схватившись за лямку рюкзака, робко пожимает плечами. Действительно, чего он там хотел? Всё из головы вылетело. Майкл, а ну живо включай режим «всеми-обожаемого-Кен…» К чёрту! — Клёвый телефон, — усмехается он, кивая на мобильник в руках собеседника. — Прямо винтаж. И цвет классный. Беннингтон, чуть сдвинувшись на подоконнике, поражённо вскидывает голову на Майка. Пряди волос, выбившиеся из низкого хвоста, обрамляют худое лицо, делая его в глазах Шиноды ещё младше и неожиданно мягче. На коленки, обтянутые чёрными скинни, вдруг хлёстко шлёпаются бледные ладони. — Да это я у сестры взял! Потому что придурок Джо-я-никогда-не-падаю-Хан разбил мой смартфон, когда решил повторить тот трюк на скейте, а потом… — вдруг торопливо оправдывается Честер, но зацепившись взглядом за тёплую улыбку новоиспечённого знакомого, тотчас возвращает себе хладнокровие, — то есть… Плевать. Чего тебе? «Какой прелестный ребёнок», — невольно мелькает в голове Шиноды шальная мысль. — Извини, я не смеюсь над тобой, — машет рукой Майк, не переставая умильно улыбаться; он совершенно не мог предположить, что некий Честер Беннингтон, который в первые минуты показался ему несносным хулиганом а-ля «ледяной принц с воинственно-грозным выражением лица», на деле же оказался очаровательно застенчивым и болтливым, — просто… мобильник действительно очень милый. Вот и всё, что я имел в виду. — Спасибо? — недоумевающе кривится Честер, после чего берёт над собой контроль и бесстрастно бросает: — Четыре раза. — М? — Ты уже четыре раза извинился, — заключает он усмехнувшись. — Не надоело? И ты всё ещё не ответил, что тебе от меня нужно. — Значит, ты всё же слышал меня, — не спрашивает, утверждает Майк, закусив губу, чтобы сдержать игривую усмешку, так и норовящую бесплатно увеличить свою жилплощадь на лице. Куда уж больше. — Вообще-то, я лишь хотел спросить, где тут двести тринадцатый кабинет, но ты обескуражил меня своим гостеприимством, — одаривает Беннингтона многозначительным взором. — Сам-то не хочешь извиниться? Тот лишь отмахивается, закатывая глаза; ему откровенно и бесконечно похуй до задетых чувств столь ранимых душ. Подумаешь, одно маленькое оскорбление, да и то совершенно ему не предназначенное. И не такое слышали, правда ведь? Майк издаёт короткий смешок, когда представляет лицо Честера на том самом меме с Райаном Гослингом и подписью «да поебать мне». Идеальное попадание. — Хотя, кажется, я уже успел опоздать на урок в первый же день, — смиренно продолжает он, устремив взгляд в потолок. Майк пялится в белый, с потрескавшейся штукатуркой потолок и тотчас очухивается, словно вынырнув из пузыря; он протяжно выдыхает, вновь чувствуя себя неуверенно и как-то противно тоскливо. Не так планировалось начать внедрение в экосистему новой школы. — Так ты новенький? — искреннее удивление окончательно сбивает маску презрения и неприязни с лица Честера. — Хотя, очевидно, что да, — он мельком оглядывает Майка, словно видит его впервые. По факту, так оно и есть, конечно же, но чуть ранее голову Майка успевает прострелить мысль, будто они знают друг друга даже слишком давно. Майкл, окстись. Ты чересчур много думаешь сегодня. Вспомни уже, что ты тот самый «всеми-обожаемый-Кенджи-рубаха…» Ой, отвали! Тем временем, не заметив странной задумчивости Шиноды, новоиспечённый приятель продолжает: — Вряд ли ты подошёл, если бы… — взгляд постепенно тускнеет, и от сверкнувшей между ними искры детской непосредственности не остаётся ни следа. — А, неважно. Майк с непонятно откуда взявшейся печалью подмечает, что уже успел соскучиться по ранее мимолётно вспыхнувшему в глазах собеседника огню, в данную минуту жестоко покинувшему их. Да что с ним такое сегодня?! Что это за разъедающее внутренности чувство? Чувство какой-то… солидарности?! Словно Майк спустя пять минут знакомства уже видит в этом парне что-то знакомое? Словно видит — оба слишком долго варятся в чане беспросветного одиночества и нескончаемой фальши. Да ну, бред какой-то. Майки, ты же «всеми-обожаемый…» Вздох. Честер прочищает горло и апатично отворачивается к окну, удобнее устраиваясь на подоконнике. Кажется, он окончательно теряет интерес к новенькому. Майк неосознанно хмурится. Тело цепенеет, и живот скручивает от странного предчувствия, как перед прыжком с парашюта. Он предполагает… нет, уже знает, что Честер, вот этот тощий паренёк, одиноко спрятавшийся ото всех на потрескавшемся подоконнике, хрупкий мальчишка, до ужаса удивившийся, что с ним просто решили заговорить, абсолютно точно, без сомнений, до смешного математически верно… такой же. Но. Майка это не касается. — Впрочем, это многое объясняет, — вяло пожимает плечами Беннингтом, достав из кармана маленький плеер, затем он равнодушно бросает: — Двести тринадцатый на втором этаже, в правом крыле. Класс английской литературы. Но сегодня первые два урока отменили, поэтому ты ничего не потерял. А теперь, будь добр, отвали и не мешай мне делать домашку. И чтобы не дать ни секунды на возражения, Честер ловко вставляет наушники в уши и мигом утыкается в учебник, всем видом показывая, что разговор окончен и Майку лучше убраться куда подальше. Впрочем, так он и поступает. Медленно топает к лестнице на второй этаж, совершенно забыв поблагодарить недо-приятеля за информацию. И не то чтобы Честер выглядит человеком, нуждающимся в этом, но всё же Майк должен был сказать тихое «спасибо» на прощание. Знает, что должен был. И позже Майк, отбросив все сомнения и натянув широкую улыбку, уверенно переступает порог класса. Смело идёт навстречу новым знакомствам и ролям. И чтобы снова стать «всеми-обожаемым-Кенджи…», Майка Шиноду совершенно не должны волновать тонкие запястья, скрытые бинтами. Вздох.