wake up

Мысль появляется еще на первой репетиции хоряги, потому что это самая очевидная ассоциация. Мысль эта простая и понятная: едва Хонджун видит, как Сонхва хватает зубами кусок ткани и опускается на пол, стукаясь коленями, он думает, что его сейчас накроет инсульт. Или оргазм — опционально. Было бы неправдой сказать, что мысль о веревках и связывании не появлялась у Хонджуна никогда — за те годы, что они вместе, успеваешь перепробовать массу вариантов, — но почему-то именно до этого никогда так в итоге и не доходило. Просто сейчас, когда Сонхва держит эту тряпку в зубах, мысль оседает в виде четкого желания, даже плана, а еще потому что Уен не упускает возможности оставить свой важнейший комментарий и радостно смеется, хлопая Сонхва по спине. — Хен, ты супер секси выглядишь, когда так делаешь! Ты реально создан для хорни-концептов, — радостно говорит он без тени иронии, и Хонджун в эти моменты ему немного завидует. Уену всегда легко даются комплименты, он так просто может сказать нечто подобное вслух, при всей команде, ничуть не смутившись. Хонджун бы в жизни не смог, даже несмотря на то, что это чистая правда — слова “красивый” и “секси” просто не передают того острого чувства, что возникают у Хонджуна. Сонхва в ответ смущается, смеется в открытую ладонь и забавно мотает головой, хотя еще несколько секунд назад воспроизвел, пожалуй, самое эротичное танцевальное движение, которое когда-либо было у “Эйтиз”. Хонджун тупо пялится на его острые коленки, на тонкие ноги в скинни джинсах, на веревку, что Сонхва сжимает в руке слишком сильно от волнения, и ему хочется попросить сделать так еще раз: схватить кусок ткани зубами и мучительно медленно опуститься на полусогнутых, глядя ему в глаза. Сонхва вдруг перехватывает его взгляд, и Хонджун глупо хихикает, застигнутый врасплох; Уен обнимает его за талию и притягивает к себе, звонко чмокая в щеку. — Как тебе Сонхва-хен, красиво, да? — спрашивает он каким-то странным голосом. Хонджун напрягается всем телом. В тренировочной комнате повисает тишина, все будто смиренно ждут ответа, и Хонджун делает то, что делает обычно в тех случаях, когда у Уена удается загнать его в угол: театрально вздыхает и отвечает нарочито недовольным голосом: — Сонхва всегда красивый, это же и так очевидно. Что за глупые вопросы? Краем глаза он все же мимолетом смотрит на Сонхва, который мягко улыбается и поправляет упавшие на лоб волосы, такой нежный, абсолютно очаровательный. Хонджун поспешно отворачивается, чтобы не выдать себя опять. К счастью, на помощь приходит Минги, который, скорее всего, как обычно ничего и не заметил; он приобнимает Сонхва за плечи и шепчет комплименты, радостно улыбается, когда Юнхо подхватывает, а дальше комната опять наполняется привычными звуками. Тренировки проходят нервно и быстро, месяц пролетает как два дня, и к тому моменту, когда они готовы к выступлениям, Хонджун не чувствует ни себя, ни собственного тела от усталости. С Сонхва они видятся только на дэнс-практиках, и это могло бы расстраивать чуть меньше, если бы Хонджун не проводил едва ли не каждый вечер в студии звукозаписи, потому что работы всегда непочатый край, а выступления с новым материалом всегда отнимают большую часть нервных клеток. Перед первым концертом менеджер запрещает ему идти на ночь в студию и отправляет в комнату отсыпаться, отправляя к нему Сонхва, чтобы тот проследил. Они часто так делают, особенно перед релизами или дедлайнами, потому что Сонхва всегда был и будет его якорем, его стоп-словом в самом хорошем смысле — той точкой, где Хонджун хватается за реальность и не позволяет ей ускользнуть из-под ног. — Волнуешься? — спрашивает Сонхва, педантично складывая разбросанные по полу носки. Хонджун смеется от внезапно накатившей нежности; по ощущениям они с Сонхва не просто не спали вместе друг с другом целую вечность, они будто даже не виделись. Очень просто потеряться в трудовых заботах, когда на носу дедлайны и важные ивенты, но здесь, в небольшой комнате, где помещается лишь компьютерный стол и кровать, где Сонхва привычными движениями наводит порядок, где так тихо, что порой не верится, что Уен с ними в одном помещении, где-то за две стенки, Хонджуну становится вдруг так хорошо и спокойно. На вопрос он не отвечает, просто притягивает Сонхва за рукав и заставляет сесть к себе на колени. Хочется не говорить, а побыть так еще какое-то время, думает Хонджун и прикрывает глаза, утыкаясь лбом ему в грудь. Чужие пальцы тут же ложатся ему на затылок и нежно касаются, гладят все настойчивее, пока, наконец, не тянут назад, заставляя запрокинуть голову; от легкого укола боли Хонджун неожиданно для себя стонет, с трудом разлепив глаза. — Вижу, не волнуешься совсем, — с мягкой улыбкой говорит Сонхва и целует его в одну щеку, потом в другую. Его вторая рука ложится на шею и ощутимо сжимает, в ответ Хонджун сильнее обхватывает его под бедра и тычется раскрытыми губами в вырез свитера, где торчат ключицы. Он ужасно худой, даже еще тоньше и легче, чем всегда был: Хонджун знает, что Сонхва на диете ради грядущего тура, что за его питанием и состоянием следят нужные люди, что ему в принципе нет смысла волноваться, но что-то внутри тревожно екает, когда он двумя руками обхватывает талию, ныряя под свитер, и понимает, что еще немного и он сможет сомкнуть ладони, такой вот он уже худой. Сонхва будто читает мысли и легко смеется, все понимает, чувствует, поднимая лицо Хонджуна к себе за подбородок. Они смотрят друг другу в глаза целую вечность, пока Сонхва, наконец, не целует его — мучительно медленно, даже целомудренно, почти не раскрывая рта и не позволяя толкнуться внутрь языком. Хонджун чувствует, что скоро этих нежных касаний ему станет недостаточно, а на часах последний раз было за полночь, так что нужно либо остановиться, либо ускориться, чтобы наутро не пришлось замазывать черные круги под глазами. Сонхва опять читает его как открытую книгу. — Нам нужно выспаться, — говорит он и проводит тыльной стороной ладони по чужой щеке. — Иначе никакого “wake up” не произойдет. С этой дурацкой шутки Хонджуна накрывает чуть ли не истерика, и он так смеется, что едва не роняет Сонхва на пол. А потом запоздало вспоминает аутфиты, которые они примеряли пару раз на генеральных репетициях. Вспоминает свой костюм с рубашкой такого цвета, что Хонджун до последнего сомневался, что ему подойдет с нынешним цветом волос. Вспоминает Уена, который дольше всех возмущался из-за длины своего пиджака. И, конечно же, вспоминает Сонхва — прекрасного, абсолютно невероятного во всех смыслах и вселенных Сонхва — и одинокий ремешок, пересекающий грудь поперек. На первой примерке Сонхва чудовищно смутился, но Хонджун видел по его лицу и горящим глазам, что ему нравится. Он всегда одновременно смущается и при этом хочет пробовать что-то абсолютно новое, местами спорное и чересчур откровенное. Хонджун любит его целиком и полностью, но эта дуальность в Сонхва, его способность примерять самые разные образы и чувствовать в них себя одинаково великолепно, поражает даже спустя восемь лет их тесной работы. Хонджун понимает, что задумался и завис, когда Сонхва легонько шлепает его по щеке и смеется куда-то в висок. Он такой теплый и красивый, от него так приятно пахнет чем-то клубничным, что не хочется выпускать целую вечность, еще и мысли о костюме, которые он пытался все эти недели гнать от себя подальше, чтобы не отвлекали от работы. — Я знаю, о чем ты думаешь, — тихо говорит Сонхва и придвигается ближе, прижимаясь всем телом, и от одного этого касания у Хонджуна будто сводит все внутренности разом. Он так соскучился. — Я вижу, как ты смотришь, когда я в этом костюме, — продолжает Сонхва и будто на пробу двигает бедрами. Остановиться уже точно не получится, думает Хонджун, почти физически ощущая, как более-менее складные мысли пропадают из его головы одна за другой. Он сильнее сжимает Сонхва за талию, гладит большими пальцами нежную кожу и тихо стонет, когда Сонхва начинает медленно двигаться, сидя на нем верхом, полностью одетый. — Я вижу, что ты хочешь сделать со мной что-то особенное, я прав? Хонджун стонет уже громче, потому что это ни с чем несравнимое чувство, когда Сонхва делает это с ним: обнажает его тайные желания одно за другим, совершенно бесстыдно произнося вслух то, о чем Хонджун не всегда позволяет себе даже думать. — Это ведь все из-за куска ткани во рту, верно? — Сонхва смеется, продолжая двигать бедрами, но его голос заметно дрожит. Он чуть отстраняется, чтобы заглянуть в глаза, и Хонджун жалобно хнычет, потому что Сонхва — самое красивое зрелище, которое он когда-либо видел, он хочет его боготворить, водить губами по телу и шептать самые восхищенные слова, на которые только способен. А еще хочет отнести его на кровать, раздеть и сделать так, чтобы он плакал от удовольствия. Сонхва чуть прищуривается, и от этого серьезного взгляда Хонджуну становится еще хуже; он чувствует, как задница Сонхва проезжается по его члену, и этих касаний через одежду преступно мало, нужно больше голой кожи и пространства. Наверное, в любой другой день Хонджун не отказал бы себе в удовольствии опрокинуть Сонхва на кровать и трахнуть, сжимая ладонь на тонкой шее, закидывая его ноги так высоко, что перехватило бы дыхание. Но сейчас руки не подчиняются, а сам Хонджун — напряжен и внимателен, вслушивается в чужой шепот, будто от него зависит его жизнь. Он, как и всегда, готов выполнить любой приказ. — Что бы ты хотел сделать? — спрашивает Сонхва, издевательски улыбаясь. — Давай, расскажи мне. Он умеет быть по-настоящему пугающим, когда захочет. Хонджун так обожает его, боги. — Я хотел бы связать тебя, — отвечает он с улыбкой, скалясь во все зубы. Сонхва снова зеркалит ему улыбку, тянется, чтобы поцеловать, больно прикусывает и тянет за нижнюю губу. Хонджун стонет ему в рот, когда они сталкиваются языками и зубами, чувствует, как дыхание становится у них обоих тяжелым, загнанным, и вся сила воли у Хонджуна уходит на то, чтобы оставаться на месте, позволяя Сонхва двигаться на его бедрах, словно на члене. Произведение искусства, думает он, когда Сонхва отстраняется и запрокидывает голову. Его шею хочется искусать до кровавых отметин, чтобы не было живого места, но такую вольность они, конечно, себе позволить не могут. Хонджун сильнее сжимает свои пальцы на чужих бедрах и запрещает себе даже целовать эту шею, потому что знает, что в моменте остановиться будет уже сложнее. В какой-то момент Сонхва опускает на него взгляд исподлобья и ухмыляется так, как умеет только он: с вызовом, соблазнительно и многообещающе. Его хочется не просто искусать, а сожрать целиком, чтобы больше никто не смог наблюдать за этой красотой. — Что ты будешь делать со связанным мной? — спрашивает Сонхва, чуть замедляясь, чтобы дать им обоим отдышаться. Его руки лежат на плечах Хонджуна, почти не держась, и от этого простого жеста доверия Хонджун опять получает укол нежности от вселенной — так нелепо и не вовремя, когда он вот-вот готов кончить, не снимая штанов. — Я хочу целовать тебя, долго и нежно, — с трудом выговаривает Хонджун, и это практически правда, его слова. Сонхва мягко смеется, на секунду возвращая лицу прежнее доброжелательное выражение. Потом поворачивает голову вбок и прищуривается, снова двигая бедрами. Хонджун сжимает зубы, пытаясь не стонать, потому что только сейчас понимает, как мало ему нужно, чтобы кончить, хочется умолять или, даже лучше, схватить Сонхва покрепче за бедра и вжать в себя сильнее, но он терпит. — Я бы связал тебя и заставил лечь лицом вниз, — говорит Хонджун, прикрывая глаза. Сонхва несильно бьет его по щеке, заставляя смотреть на себя. Хонджун, конечно, подчиняется. — А потом что? Дышать становится все труднее, и Хонджуну приходится сделать усилие, чтобы сглотнуть. — Потом бы надел тебе на глаза повязку. Сонхва кивает и двигает бедрами так, что давление на член становится почти невыносимым; Хонджун со свистом выдыхает через сжатые губы. — Ты бы позволил поставить себя на колени? — спрашивает он, чуть подаваясь вперед, и наконец слышит тихий стон Сонхва. У него закатываются глаза, когда Хонджун толкается бедрами вверх, насколько позволяет положение, и сильнее вжимается членом. Сонхва едва различимо скулит, такой идеальный, с надломленными бровями и приоткрытым ртом. Хонджун смотрит и не знает, чего хочет больше: трахнуть его в этот красивый рот или нежно провести языком, толкнуться внутрь и поцеловать как следует. — Хонджун, — на выдохе говорит Сонхва, будто раненый. Хонджун перебивает: — Отвечай. — Сжимает пальцы сильнее, плевать на синяки и отметины. — Позволил бы? Они знают оба ответ, но это нужно произнести вслух, это часть игры, и Сонхва, разумеется, кивает в ответ, выждав театральную паузу. — Хорошо, — чуть смеется Хонджун и с нажимом проводит рукой по спине, чувствуя, как Сонхва с охотой выгибается навстречу прикосновению, послушный и отзывчивый. — Я бы вылизал тебя, пока ты пускал слюни в подушку. Сонхва хнычет в ответ, начиная двигать бедрами так хаотично, что становится понятно, что он вот-вот кончит. Хонджун решает сжалиться и касается его члена свободной рукой, обводит через намокшую ткань пижамы и сжимает, слушает, как Сонхва тихо стонет ему над ухом, и думает, что, наверное, готов слушать этот звук еще примерно тысячу лет кряду. На самом деле Хонджуну есть много чего рассказать про этот проклятый аутфит, который лишил его покоя на несколько недель, но Сонхва в его руках дергается и скулит, и мучить его совсем не хочется. Хонджун кончает практически следом, едва ли не в ту же секунду, что Сонхва вжимается в его тело, мокрый, разгоряченный, шепчет что-то неразличимое, но нежное, судя по интонации, в висок. На часах почти пол первого ночи, когда они оба приводят себя в порядок, и Сонхва, наконец, заканчивает с уборкой, ложась рядом в постель. Хонджун бездумно гладит его по руке, пока не слышит мягкий голос рядом с ухом. — Я запомнил все, что ты мне наговорил, — Сонхва оставляет легкий поцелуй на его щеке и улыбается, — и обязательно прослежу, чтобы ты все исполнил. Хонджун прижимает его к себе покрепче и целует в висок, челюсть, шею — куда дотянется, пока Сонхва, хихикая, шутливо уворачивается. Он не просто собирается выполнить план, он даже сделает больше.