Я в тишь войду и стихну — был и нету.
Он стоял с вышколенной с детства осанкой и смотрел в одну точку. Эта точка была маленькой, еле заметной царапинкой на деревянной поверхности двери. Она разделяла полуночную тишь гостиной Слизерина от одиночества его спальни. Их с Блейзом спальни. Хотя Драко и был уверен в том, что его друг ни за что не променяет горячую ночь с девушкой после вечеринки на их сырое, скучное пристанище с наглаженными простынями, пахнущими стиральным порошком. Оставалось два варианта. Она там. Или уже не там. Грейнджер спит? Или нет? Малфой ушёл всего два часа назад, но казалось, что то была грёбаная вечность. И где-то подсознательный страх, движущий им, подталкивал поскорее со всем разобраться и вернуться. И, стоя перед дверью, крепко сжимая металлическую ручку, Драко, затаив дыхание, застыл, поглощённый самоанализом. Который как обычно приходил не вовремя. Страх чего гнал его сюда? Что кто-то застанет в его кровати грязнокровку, или что, вернувшись, он сам не увидит её? Он толкнул дверь вместе с раздражающими мыслями о зелёном цвете, что напоминал ему о том, что слизеринцу, а тем более наследнику Малфоев, не стоит задумываться о подобной чепухе. Эти мысли были столь противоречивы и непонятны, что приводили в ярость. Грейнджер на прежнем месте. Драко кротко выдохнул и прошёлся взглядом по её фигурке. Рассматривая сжавшиеся кулачки на пледе, в который всеми своими силами девушка хотела укрыться и спрятаться от пробирающей до костей сырости подземелий. Она искала тепла. И, смяв под собой плед, другим концом укрывала им голову. Пока… пока ноги оставались голыми, хоть и поджатыми почти в позу эмбриона. Как она не проснулась от того, что замерзает? Расстегнув свой плащ и стянув его, Малфой подкрался ближе. Способ размотать Гермиону и укрыть по-нормальному приравнивался сейчас к сложнейшей головоломке. Драко, устроившись на краешке кровати, попытался с вниманием истинного ловца стянуть плед с плеч и расправить под ней. Ей бы стало теплее. И удобнее. Его планы нарушила Грейнджер. Она, как и планировал Малфой, выпустила ткань из сжатых пальцев, но вместо пледа… вцепилась в его рубашку, притягивая. Заставляя практически лечь на неё. Он прикусил язык. Ладонь его смяла белоснежное одеяло, на котором были рассыпаны кудри девушки. Все звуки или матерные слова, которые у него рвались, он придержал. Она ещё спит. И где-то в своём полусне ей снится что-то интересное в самом эротичном смысле, в котором это слово вообще возможно употребить, потому что после первой неудачной попытки, когда Гермиона чмокнула его в нос, наступает вторая… Более удачная попытка. Она оборачивается жарким, но жутко потребительским отношением к его губам. Гермиона впивается в них так самозабвенно, что он сначала теряется. И где-то в эту самую секунду растерянности Малфоя Грейнджер пускает в ход язык. Она проводит им по его губам. Скользит по дёснам. Секунда его растерянности заканчивается, стоит ему коснуться её языка своим, и окончательно рассеивается, когда Малфой уже сам, яростно отвечая, вступает в её игру. Где-то на тонкой грани бьётся мысль. Слабенько трепыхается. Тук-тук. Тук. Как пташка в клетке. Мысль эта кажется жутко важной. Но Драко не может ясно думать, когда единственное, что сейчас трогает его оголённые нервы, — это губы. Такие… знакомые и в то же время — нет. Он чувствует пальцами, насколько холодна её кожа. Будто ледышка. Малфой успокаивается, понимая, что дрожь, вызванная температурой подземелья, отступает. Что Грейнджер согрелась, распаляя не только свой пульс до бешеного ритма. Чуть ли не закатывает глаза, когда дразнящая игра превращается в уже серьёзное соблазнение. Когда от её хрупких пальчиков напрягается член. Желание становится настолько осязаемым, что уже брюки кажутся лишними. Вся одежда — лишняя. Он стонет, когда Грейнджер прикусывает его нижнюю губу. Увлечённо посасывает, прося прощения, но ещё не зная, за что. За укус или её слова, смешанные со стоном: — Ближе… Рон, ближе. Тук. Помутнение рассеивается. Драко разочарованно чиркает ладонью по краю матраса, наконец-то понимая, что это за мысль билась в клетке и не давала покоя. Гермиона засыпает и, ища тепла, продолжает почти невесомую ласку. Щекой трётся о его напряжённое плечо. — Вот блять, — шипит Малфой, заправляя ей прядь за ухо. Проклиная волосы, разбросавшиеся по его подушке, когда девушка в его руках опустила голову в дрёме. Малфой последний раз вдыхает ромашку, что, похоже, за ночь впитается в его постельное белье. Отстраняется. И, не найдя лучшего решения, укрывая её своим плащом, уходит в душ. А потом спать. И только спать. На второй, только пустой кровати в этой комнате.***
Утренние заморозки она ненавидела с детства. Этот окутывающий холод, способный покрывать всё подряд ледяной корочкой, вызывал не самые приятные детские воспоминания. В который раз Гермиона размяла окоченевшие пальцы. И, с неприятными ощущениями расстегнув слизеринский плащ, который в спешке утащила с собой, фыркнула. Сложила его на кресло и задумалась, застыв напротив зеркала. Прокручивала в голове вчерашние события. Когда после беготни по гостиной Гриффиндора, она, выскочив без мантии, направилась в библиотеку. Маклагген. Дуэли. Подслушанный разговор. Малфой. Он усыпил её? Или она сама? Гермиона вспоминает, как очнулась в пустой комнате. Как было холодно. Помнит, что, вскочив, осмотрелась и снова укуталась в плед, который пах Лемонграссом. Она тогда сочла это сновидением. Сном, навеянным страхом приближающейся войны. За дверью уже бодрились просыпающиеся студенты. А Гермиона, стоя перед зеркалом, принялась расстёгивать мятую рубашку. Пуговичку за пуговичкой, которые буквально сутки назад перед этим же зеркалом застёгивала с филигранной собранностью. Рубашка полностью распахнулась. Она провела пальцем по бежевым кружевам бюстгальтера, который всю ночь мешался и не давал ей сосредоточиться на мягком пледе, касающемся кожи. Эта донельзя абсурдная ситуация, то, где она провела прошедшую ночь, оставила о себе напоминание в виде помявшейся формы и кругов под глазами. Рубашка скользнула по плечам и упала к ногам. Парочка синяков от тренировок на плечах. Бледная кожа, будто бы не она провела лето с родителями, загорая на заднем дворе их домика. Прихватив с тумбочки резинку, собрала волосы. Она. Гермиона Грейнджер. Наблюдая себя в зеркале, юная девушка не видит осанки или тонких черт, которые присущи аристократам. А они ей нужны? Возможно, стоит чаще разминать плечи, которые постоянно напряжены от постоянного втыкания в книжку. Девушка приосанилась, проведя по ключице пальцами. Обескуражило её невыспавшееся лицо и помятые чёрточки мимики. Гермиона, нахмурившись, вглядывалась в них, ища решение стать более красивой. Сегодня же… Интересный день. Крайне. — С днём рождения! — прокричала резко ввалившаяся в комнату Джинни. — Доброе утро, — уголки губ поднялись в улыбке, когда Грейнджер заметила, как Уизли быстро захлопнула дверь, поняв, в каком виде стоит она. Джинни, подскочив к ней, протянула коробочку. — Это тебе. — Не стоило, Джинни, я… — Открывай-открывай. Гермиона сосредоточенно стала распаковывать свой подарок, который ей впихнули в руки, и делала она это настолько серьёзно, что Джинни посмеивалась и приговаривала, что это не из магазинчика приколов и точно должно ей понравиться. Ну… то что это не из магазинчика приколов, ей уже нравится. — Ну что? — в предвкушении замирает Уизли, пока она крутит в руках тюбик блеска для губ с характерным для него названием, выведенным розовыми буквами kiss love. — Поцелуй любовь, серьёзно? — скептически цокнула Гермиона. — Что ты смотришь на него как на врага, — засмеялась девушка, поправляя перед зеркалом свои рыжие волосы. — Он клубничный и… магловский. Тебе понравится, попробуй! Гадая, какой из двух приведённых Джинни аргументов ей должен понравиться больше, она, открыв крышку тюбика, принюхалась. Суррогатный аромат клубники, ничуть не похожий на настоящий. — Ну вот! — воодушевилась подруга, когда она осторожными движениями нанесла эту липкую массу себе на губы. Та задумалась и тут же добавила. — Осталось что-нибудь сделать с твоими кругами, наверняка снова ты всю ночь читала. Гермиона слабо кивнула и направилась к шкафу за новой рубашкой, пока Джинни, что-то задумчиво промычав, отправилась к себе за каким-то чудо-средством, что сможет помочь. Может быть. Пальцы, уже более-менее отошедшие от ледяной дымки, снова чётко и быстро, по своей привычке, застёгивали пуговицы. Блеск на её губах смотрелся… чужеродно. Возможно, под ровный тон лица он бы красиво подчёркивал её губы, хотя Гермиона и не была экспертом, ей всё равно всё это не нравилось. Но это был подарок. Отказаться? Поздно. Не пользоваться? Будем надеяться, Джинни забудет о своём подарке через неделю, если не за три дня. Для девчонок было обычным делом дарить друг другу безделушки под видом внимания и заботы. Главный подарок, который по традиции уже шестой год подряд ей преподнесли родители, стоял сейчас на книжной полке. Уже по сложившейся привычке Грейнджер откроет его этим вечером и прочтёт послание-поздравление, написанное почерком родителей на обратной стороне обложки. Гермиона задержала дыхание в ожидании вечера и пожелала, чтобы день пролетел незаметно. Так и получилось. Джинни с помощью своих кремов убрала все напоминания о ночи. Блеск на губах она обновляла за весь день всего три раза, и то по настоянию Уизли. Как Браун, каждые два часа подкрашивает губы? Это же мучение. И, наверное, помимо приятных строчек от родителей, её за весь день порадовал только один момент. Он же и запомнился отчётливее всего. Они выходили с обеда, на котором Рон Уизли не сводил глаз с её лица. Он улыбнулся, поправив ей выпавшую прядь волос, и, не замечая, что они стоят возле двери в большой зал, выпалил: — Гермиона, ты очень красивая.Что это ещё могло быть, как не исполнение её желания?