***
Так же было бы абсолютно неправильным говорить, что она не допускала мыслей о том, что с улыбчивым мистером Эндрюсом её помолвка и предстоящий брак заиграли бы красками, так похожими по яркости на краски счастливых, любящих супругов. Во время многочисленных приёмов, когда мать, практически не переставая, пела сладкоголосой птицей комплименты мистеру Исмею и его предприятию, а Кэл тихо переговаривался о нудных вопросах бизнеса с другой малозначимой для неё аристократией, Роза часто думала о том, что не следовало. Что бы испортило репутацию и расстроило матушку. Без сомнений, брак с Томасом Эндрюсом, опять сидящим практически напротив неё и кидающим изредка мягкие взгляды, стал бы одной из таких вещей. В конце концов, где достаток Кэла, а где мистера Эндрюса?! На одном из приёмов, когда на ней было красивое платье, и Труди как всегда великолепно собрала её волосы, Роза вдруг поняла, что достаток и возможность выходить в высший свет до конца их жизней — единственное, что важно для её дорогой матушки. Волнует её, без сомнений, немного больше: как долго дочь будет противиться упрямой кобылой и не видеть плюсов в браке с Каледоном Хокли и его компанией. Ну и то, соответственно, как долго продлиться это детское упрямство, и как скоро Роза осознает, что скучные, лицемерные приёмы, так напоминающие клубки ядовитых змей, куда лучше всего остального на свете: свободы, искренней любви, путешествий, новых знаний и стремлений. Осознание хлестнуло по телу безжалостным ударом кнута, но только вместо жара на теле, Роза ощутила холод, безразличие, будто бечёвка была липкой и забрала с собой всё тепло, все радости и желания. Роза не могла больше шипеть раздвоенным языком о том, как им повезло быть богатыми. Она сослалась на плохое самочувствие и поспешила к себе, увидев напоследок обеспокоенный взгляд мистера Эндрюса. Не Кэла или матери, почти синхронно недовольно поджавших губы. Совершенно чужого человека, который знал её от силы несколько часов.*******
С Джеком было легко, с Джеком было радостно и весело. Он заводил её одним звуком своего голоса, одним видом на не обремененное обязательствами лицом свободного человека, осчастливливал лукавой улыбкой и хитрым взглядом. Рассказывал с упоением то, что Роза с упоением слушала, учил её тому, чему она мечтала научиться, но никогда бы не научилась в окружении холёной аристократии. С Джеком Роза чувствовала себя свободной, чувствовала себя птицей или Джозефиной на крылатой машине. Он казался ей кем-то родным: другом, братом, возлюбленным, несмотря на то, что с их знакомства не прошло даже суток. Она была рада ему куда больше матери, роскоши кают и палуб первого класса, «Сердцу Океана», что ей подарил Кэл и которое тяжелым камнем оттягивало её шею. Она была рада ему до желания нарушить установленные правила и гулять где только можно… Что там до желания? До нарушения! Роза до сих пор помнила, и, наверное, не сможет забыть лиц пассажиров третьего класса, когда она спустилась за ним. Его удивленное лицо, то, как немного дрогнули руки. Восторга (тщательно Джеком скрываемого), когда она провела его на прогулочные палубы первого класса. Навсегда оставит в памяти эти моменты с пометкой «легко», дополнив поселившиеся там переглядки во время не такого уж скучного приёма, искренность плясок на столе под быстрые ритмы музыки и разговоры ни о чём. И, наверное, запомнит и событие, предшествующее этому, как напоминание о том, что за плохим всегда следует хорошее. Всё до мельчайших деталей: холодного ветра на коже, ледяных лееров под скованными неожиданным страхом, будто бы деревянными, руками. Пенящуюся водную гладь перед глазами. Тёмную, как самая глубокая бездна. Осторожный голос позади и мимолётную мысль об его возможном обладателе.***
Томас Эндрюс подошёл к ним, когда Джек сетовал на неё за то, что Роза только портит бумагу с углём, а не учится рисовать. Остановился на расстоянии нескольких шагов, кашлянул, привлекая внимания. На какую-то долю секунды Роза подумала, что он отметит её неподобающий леди вид — растрёпанные волосы, горящие глаза, испачканные пальцы. — Мисс Бьюкейтер, могу я поговорить с вами? Спросил он вежливым, тактичным тоном, и взглянул на Джека без свойственного первому классу пренебрежения. — Да, конечно, сейчас. — Как вам «Титаник», мистер Доусен? — Можно просто Джек. Это самое роскошное судно, на котором мне приходилось плавать, сэр! — Рад это слышать. — Идёмте, мистер Эндрюс. Роза напоследок обернулась и показала Джеку язык, не в силах скрыть лёгкого волнения. Он покачал головой в ответ и состроил гримасу.***
— Я не знаю, стоит ли говорить об этом сейчас… Насколько это тактично. Но меня не отпускает чувство вины за то, что я не заметил вашего состояния вчерашним вечером, мисс Бьюкейтер. — О каком состоянии, мистер Эндрюс? Я просто хотела взглянуть на винты. То, что я поскользнулась, моя ошибка из-за недостаточной осмотрительности. — Вы не считаете бесполезным убеждать главного конструктора этого корабля в своей версии? Он взглянул на неё с улыбкой, и в его взгляде Роза не увидела ни осуждения, ни недовольства. Лишь теплое любопытство и толику грусти. Но, тем не менее, она отвернулась, смотря на простирающийся за плечом безмолвный океан. Вздохнула, собралась с мыслями, и посильнее натянула шаль на предплечья. — Вам не за что извиняться, мистер Эндрюс, не вы его виновник и не ваш корабль. — Тогда что же?.. — Вы спрашиваете из вежливости или из интереса, сэр? В случае второго, боюсь, не смогу вам ответить. Вы не мой супруг или родственник, чтобы знать всех подробностей этой… ситуации. В случае первого, я, впрочем, тоже не смогу дать ответа. Она повернулась, со странным чувством отметив, что он продолжал смотреть на неё. Взглянула в ответ, позволив себе рассмотреть Томаса Эндрюса. Его внешность была менее эффектной, чем у Кэла, но в ней было что-то мягкое, что-то спокойное и успокаивающее, из-за чего Розе она показалась куда более привлекательной. И глаза. Глаза Томаса Эндрюса, знаменитого конструктора, были полны интереса к жизни и вовсе не напоминали холодные чёрные омуты Кэла, внимание которых хотелось сбросить с себя, как грязную одежду. Выражение глаз Томаса было таким же, как у Джека, как, должно быть, у неё самой, и это располагало к себе, это привлекало. — Если я расскажу вам о моём самочувствии, то вы поведаете мне, как такое огромное судно может так быстро плыть?*******
Джек заливисто смеялся, и Розе всё больше хотелось ударить его по локтём под рёбра, чтобы перестал так открыто насмехаться над её состоянием. — И что, так и сказала? А он так и ответил? Она всё-таки кидает в него подушку с одного из кресел. Супится и снимает серьги с ожерельем, отворачиваясь от этого хохочущего грубияна, завалившегося на её диван. — А потом?.. Господи, так у вас всегда всё делается?! — Замолчи, прошу тебя! Мне сейчас не до веселья! — Ну, конечно, будет тут… но… господи… ты и правда сделала это? — Джек! — Ладно. Просто это так странно. Ты — из высшего общества, и особо не известный… — Ты его не знаешь? — А должен? Какой-то мистер Эндрюс, который, тем не менее, понравился тебе… Роза выдохнула. Шумно, с раздражением. Обернулась к нему, преспокойно лежащему на диване с подушкой в обнимку. — Это главный конструктор корабля, на котором мы сейчас плывём. И «Олимпика», если ты о нём слышал, конечно. — Так вот почему он меня о «Титанике» спрашивал! А так сразу и не скажешь, что настолько важная шишка! — Почему? — Взгляд у него живой. У остальных из первого класса взгляды холодные, ледяные, кошмар просто до какой степени. А у этого любопытство так и прёт. Я такой взгляд только у тебя видел. Ну и у той женщины немного, которая нас не четвертовала, когда услышала, что я про бордели парижские рассказывал. — Маргарет Браун. — Да, у неё видел… Так что планируешь делать? — А что ты посоветуешь? — Быть с тем, с кем хочется. Тем более, Томас Эндрюс должен быть таким же влиятельным, как Кэл. Если не влиятельнее. — Ты представляешь, какой скандал это будет? Уже высланы приглашения на свадьбу, буквально все знают о помолвке! — Ну не буквально. Я-то не знал, пока лично не услышал. Роза взглянула на него с раздражением, скинула его ноги с дивана и под чужое возмущение села. Мимолётная шалость, которую она, забывшись, позволила себе, привела к очень серьёзным последствиям, перевернувшем что-то в привычном ей мире. Серьёзнее, чем в ситуации с Джеком, когда Роза просто почувствовала себя свободнее, гораздо-гораздо серьёзнее. Она уже не без удовольствия представляла, как разговаривает с Томасом в креслах у камина, как расспрашивает его обо всём на свете, а он отвечает, и глаза у него загораются, как у маленького ребёнка, и чашка с горячим чаем едва не летит на пол от того, как активно он жестикулирует. Представляла, как они выходят в свет, посещают приевшиеся приёмы и мероприятия, только теперь она расслаблена, позволяет себе шутить и смеяться, периодически кидая тёплый взгляд на Томаса и ловя ответный. Как она занимается тем, чем хочет, и Томас её не отговаривает, а наоборот, поддерживает во всех начинаниях. И это было так сладко, так великолепно и… так неправильно, сейчас, когда она была помолвлена с Каледоном Хокли и её матушка не чаяла в нём и его прибыльной компании своей души. — Ты прекрасно знаешь, о чём я говорю. — Знаю. И не вижу в этом проблемы. Вот если бы мы с тобой поженились, то вот это был бы скандал! Огромный, вопиющий скандал!.. И я бы хотел, если честно, посмотреть на это… Но, а что за скандал, если ты предпочтёшь знаменитого, пышущего жаром конструктора более богатой сосульке Кэлу? Тем более, когда мы прибудем в Нью-Йорк и слава «Титаника» разрастётся в несколько раз? Роза не нашла, что ответить, но, выплёскивая эмоции, пихнула Джека локтем в бок. Джек засмеялся.*******
Она прокралась к его каюте за полночь, уверенная, что Томас Эндрюс в такое время не спит. Да даже если бы он спал, подумалось Розе, её вид мигом бы вывел его из любых сновидений, как неожиданная идея вывела её саму, преспокойно расчёсывающую волосы перед отправлением в постель. Кэл всё ещё не вернулся из курительного салона, и Роза с надеждой думала, что он не выберется оттуда до рассвета. И прихватит с собой головную боль от выпитого виски. Мать ушла к себе в комнату, и оттуда не доносилось ни звука. Что позволило Розе, закусавшей все губы до ненадобности красить те помадой, осторожно выбраться из каюты, пуская в ход всё своё чутьё и способность к запоминанию. Его каюта была в небольшом отдалении от прочих, скромная даже по внешнему виду двери, отделявшей несколько продрогшую Розу от Томаса. Тем не менее, Роза постучала в неё костяшками указательного и среднего пальцев, дёрнув предварительно ручку и убедившись, что дверь заперта. Она надеялась на то, что Томас в такое позднее время мучает свой многострадальный блокнот у себя, а не где-то на нижних палубах, и ей не придётся стоять на холоде, ощущая обнаженными икрами атлантический ветер. — Да?.. Роза?! Господи! Он открыл почти сразу — растрёпанный, в немного помятом костюме-тройке без пиджака. Пропустил её в каюту и, оглянувшись на пустынные палубы, закрыл дверь. Повернулся к ней, наскоро скинувшей длинное пальто с плеч и оставшейся в тонком пеньюаре. — Расскажи мне, что ты чувствовал, когда я поцеловала тебя, — попросила Роза, стоя под его взглядом, наблюдая, как стремительно розовеют его щеки и загораются глаза, вслед за расширяющимися зрачками. Каким нервным движением Томас убирает упавшие на лоб кудри, слыша, с каким шумом он втягивает в себя воздух. — Я… я не думаю, что сейчас лучшее время… и что ты, ради всего святого?.. Роза не слушает его слов, его спешного, взволнованного тона. Скидывает с себя последнюю деталь одежды и переступает через неё, останавливаясь на шаг ближе к Томасу. Он пятится к двери, но не отрывает взгляда от её глаз, её носа, её искусанных губ, тонкой шеи, выпирающих ключиц и изящества юного тела. — Что ты чувствуешь сейчас, когда смотришь на меня? Расскажи мне об этом, а я расскажу тебе о том, что чувствую сейчас я. И Томас рассказывает. Частым дыханием; нежными, осторожными движениями, будто Роза одна из фарфоровых кукол или хрустальных балерин; ласковыми движениями горячих губ, несколько спешными, но желанными; уверенными прикосновениями почти не дрожащих от переполняющих эмоций рук. Тяжестью тела на её собственном; невыносимым жаром, одолевающем и его; небольшой вспышкой боли, которая бывает при первом проникновении. И наслаждением. Сладким, ни на что непохожим наслаждением, когда боль уходит, и остаются только они, их тела, их души, их сущности, устремившиеся друг к другу. Остаётся невероятное чувство счастья и переполняющее желание, слетающее с губ безумно сладким «быстрее». Вспышкой пронзившего всё тело удовольствия, когда Роза чувствует, как их сердца бьются почти в унисон, и жар, жар, жар от его кожи, её влажность, его запах. Такой терпкий, такой приятный, такой свежий, как будто весенний, такой потрясающий, что хочется в нём раствориться. Усталостью в теле, немного саднящей промежностью, ощущением липкой субстанции на внутренней стороне бёдер и её горьковатым вкусом Смешным выражением мигом побледневшего лица и невероятным чувством счастья и правильности происходящего.***
— Я хочу, чтобы ты разорвала помолвку. Хочу жениться на тебе. Сказал Томас после, прижавшись грудью к её спине. Он покрывал поцелуями каждую костяшку её пальцев, и Роза жмурилась от удовольствия, едва сдерживаясь от того, чтобы не послать все разговоры и всех, кто не был сейчас в этой каюте — к чёрту. — Я поговорю с Кэлом завтра же… уже сегодня же. Пусть делает что хочет, но я не буду терпеть его рядом с собой. Зачем, когда можно быть счастливой с тобой? Она повернулась к нему, и он не удержался, в нежности поцеловал пухлые губы. Роза ласково коснулась его щеки. — Я знаю, что ты не обидишь меня, я знаю, что буду гораздо счастливее с тобой, чем с ним. И ничего другого не имело значения.*******
Для неё, потому что, казалось, Томас сошёл с ума. Сооружая плоты из подручных материалом и помогая размещать пассажиров, весь в мыле, он не собирался садиться в одну лодку рядом с ней, не собирался допустить даже мысли о том, чтобы сесть туда. Как и мысли о том, что Роза останется с ним. Он сам посадил её в лодку, сильно сжав напоследок её ладонь, позволил себе несколько секунд наблюдать за спуском, за которые, за эти пару ничтожных мгновений, Роза поняла, что не сможет его оставить. Что он, занятый безопасностью других, не успеет спастись сам и утонет, утонет, утонет. Она увидела это в его взгляде, который за эти несколько дней успела полюбить. Роза понимала, что, если что-то пойдёт не так, она разобьётся от удара о воду, но прыгнула. Её поймали, подняли за руки, и, не размениваясь на слова, она побежала, потому что могла помочь, хотела помочь, страшилась мысли о том, чтобы оставить его. Он встретил её быстрым поцелуем в лоб и душераздирающе тёплым взглядом, от которого всё внутри Розы сжалось от отчаяния, от невозможности избежать происходящее. Она помогала ему сооружать плоты, помогала, успокаивая людей, когда тех сажали в шлюпки. Она была с ним рядом и чувствовала, что вместе они справятся. Должны справиться. Она не предала значения спешным шагам за спиной, лишь вскрикнула и обернулась, когда неизвестный сжал её руку. — Джек! Она обняла его, прижалась сильно-сильно, потому что думала, что потеряла, что его поглотила ледяная пучина. Услышала дробный стук сердца и не сразу поняла, что он тянет её с собой. — Джек! Нет! — Роза, пожалуйста, иди с ним. Сказал за его спиной Томас, и Роза не стала кричать, не стала брыкаться или вырываться. Она просто посмотрела в карие глаза, на боль, отчаяние и усталость, плескающиеся в них. Посмотрела на разгорающуюся безысходность. — Ты хочешь, чтобы я ушла? — Да. — Я тебе не верю. Не верю! — Я хочу, чтобы ты ушла, Роза! Хочу, чтобы ты ушла! Я… я найду тебя, когда всё кончится. Обещаю. Господи, ради всего святого, я обещаю это сделать! Он кричал, и Роза впервые видела страх в его взгляде. На глаза набежали слёзы, она не могла сморгнуть их и смотрела, смотрела, смотрела, думая о том, как вечера у камина, стоящую на краю стола чашку горячего чая, ребяческие переглядки во время многочисленных приёмов, жаркие ночи, и преисполненные нежности пробуждения по утрам безжалостно сметаются потоками воды, теряясь, теряя… — Ты мне обещал, Томас! Ты мне обещал. Она сказала это с плохо скрываемым отчаянием в голосе, чувствовала, как сковало нижнюю челюсть. Прерывисто вздохнула, схватила за руку и долго, но бесконечно мало, смотрела в его теплые глаза, на его родное лицо, к которому всё её существо успело привыкнуть. Побежала за Джеком, чувствуя, думая, что могла ещё что-то сделать, ещё чем-нибудь помочь.*****
Она прижималась к Джеку так сильно, как только могла. Дрожь никак не отпускала его тела, и Роза с отчаяньем растирала его руки, переплетала свои ноги с его, осторожно, чтобы хрупкая дверь не опрокинула их в ледяную воду. Часто дышала на его кожу, на кончик носа. — Не смей, слышишь? Не смей! — И не собираюсь. Смог же забраться на эту чёртову деревяшку, так смогу и продержаться. Ты нас, бедняков, плохо знаешь. Мы выносливые. — Почему ты тогда синий весь? — Ты тоже не красная. — Дурак. — Самадура. — Такого слова нет. — И что? — Я не хочу тебя терять. — Не трать тепло на разговоры, Роз. — Ты невыносимый. — А ты бледная, как смерть. — Я тебя сейчас сброшу в воду. — Не сбросишь. — Да. Воспитание не позволит. — Я люблю тебя, Роз. — Я тоже тебя люблю, невозможная ты задница. — Леди так не ругаются. — Не трать тепло на разговоры, Джек. — Ты невыносимая.***
За ними приходят через бесконечно-долгое время. Роза думает, что её слабого свиста не услышит никто, кроме неё самой, но шлюпка подплывает ближе, свет фонаря слепит, и приходится закрыть глаза. Ощущать плед, тепло на плечах непривычно, оно обжигает ледяную кожу, но сейчас Розе это не важно. Не важно. Не важно. — Он жив. Жив! — Простите, мисс, это не… — Нет, чёрт возьми. Он жив. Дайте мне минуту. И плед, прошу вас. Господи, пожалуйста! Она прижимается к такому же холодному, как и её, телу. Накрывает их обоих двумя пледами и тянется к груди Джека, прижимает руку к сердцу, которое бьётся… Бьётся. Бьётся! — Вставай, Джек. Пожалуйста, вставай! Шлюпка уже здесь! — Ты… можешь… не орать мне на ухо. Я замерз, но слышу тебя прекрасно. — Господи… Она обнимает его до такой степени, что Джек болезненно охает, а Роза смеётся, смеётся, смеётся.***
На борту «Карпатии» они жмутся друг к другу, как маленькие, брошенные котята, греются теплом своих тел и бояться разжать руки, потому что кажется, что вода вновь настигнет их и разделит. Теперь уже навсегда. Роза прижимается лбом к виску Джека, успокаивает, успокаивается сама. Слышит таких же отчаявшихся, как они. Как ищут отчаявшиеся тех, которых, скорее всего, уже не найдут. Сердце сжимается, покрывается ледяной коркой. У неё тоже есть те, которых она ещё не нашла. Но из трёх имён хочется услышать одно, увидеть одну согнутую фигуру среди сотен других фигур… Узнать тёплый взгляд карих глаз, единственный из всех возможных. — Роза?! Нет, это не Томас, это Кэл, с которым когда-то давно она была помолвлена, и в его голосе надежда, в его голосе искренность переживания, куда больше, чем было за всё время их знакомства. Роза жмётся, готовясь почувствовать холодную ладонь на спине, Джек усмехается, смеётся тихо-тихо. Но не чувствует ничего, только слышит его шаги, спешные, шаркающие, шаги человека, изнеможённого, уставшего, простого человека, а не крупного, успешного бизнесмена. — Джек, как думаешь?.. — Ты ведь знаешь, Роз. Просто не хочешь верить. — Ты прав, не хочу. — Мне жаль. Роза не отвечает ему. Закрывает глаза, продолжая прижиматься лбом к его виску. Обещая себе сделать то, чего не решалась жизнь до этого. Ради себя, ради него, ради них и обещания быть счастливой.