Shameless and Sugary

— Гето-сама?... — неуверенно спрашивает женский голос, и Сугуру наконец отрывает взгляд с края бумаги, который он мял уже добрых пять минут. Ход времени остановился и он не заметил как ушел в свои мысли, а все из-за… — Продолжай, — спешно произносит он, и одаривает девушку мягкой улыбкой, которой как он искренне надеется хватит, чтобы не дать поводов для лишних вопросов, и к его счастью так и выходит. Слегка стушевавшись, она быстро кивает и возвращается к обсуждению отчета по прошедшей неделе. Тут стоит сказать одно и не поймите Гето неправильно, за всю свою жизнь длиною в двадцать восемь лет, имея за спиной приличное имущество и репутацию пунктуального и ответственного человека, в особенности когда дело касается таких серьезных вещей как работа и бизнес, Сугуру никогда прежде не позволял своим личным делам выйти за пределы допустимого, ведь все, что как либо касается его собственной жизни всегда должно находить свое выражение там где это можно и возможно. Не терпящий дерзости и излишней наглости, он имел строгий подход к дисциплине и прежде всего всегда ценил исполнительность и уважение со стороны работников, одновременно стараясь успевать следить за собой, ибо какому сотруднику захочется находится подле нерадивого и беспринципного руководителя, который только и может что требовать звезд с неба, а сам даже близко не способен соответствовать своими же условиями? Правильно — никакой. Но с недавних пор у Сугуру появилась оговорочка, которая слегка меняет некоторый порядок. Что-то вроде маленького исключения из правил и причина почему. И все бы ничего, вот только кое-кто прямо сейчас ахуеть как рискует и наглеет, распуская свои ручонки прямо у него под столом и трогая паховую область совсем не в тех формальностях присуще отношениям секретаря и его начальника. Годжо попал сюда только два месяца назад, и должен был уже давно покинуть это место, словно его здесь и никогда не было, но что-то определенно идет не так, когда вместо заветного подписания бумаги об увольнении и счастливой дорожки на ковер, — Сугуру ведется. С головой. Броская внешность в сочетании со светлыми непослушными волосами, едкой насмешливой ухмылкой на персиковых губах и яркими голубыми глазами — играет на руку, а вкупе с его дьявольским невыносимым характером становится массовым орудием для убийств, цель которого с треском ломающееся душевное спокойствие Гето. Стреляй на пораженье, или как там говорится? Не позволять дрогнуть ни одному мускулу на лице, сохранять ровное дыхание и не начать самому вбиваться в эту тугую горячую глотку, пока тебе отсасывает Годжо — задачка, скажем так, не из простых. Кто же знал, что Манами решит обрадовать его их внезапным визитом, что времени на то, чтобы собраться и привести себя в порядок просто не хватит, а потому самым гениальным решением в этой ситуации стало запихнуть красного и возмущенного Сатору под стол. И как же было глупо предполагать, что последний захочет остаться без внимания. «Нормально» и «по-обычному» понятия, которые и близко не стоят рядом с живым штормом вроде Годжо Сатору. Это Сугуру выяснил на собственном опыте, попробовал и убедился. Годжо красивый — это факт. Ничем не прикрытый и неоспоримый факт. Красивый, в своем строгом классическом костюме и спадающими темными очками на нос, так хорошо подчеркиващие голубизну его глаз. Красивый в обычной толстовке и свободных шортах, которые делают его таким милым и домашним, что в не воле позволяешь поддаться, — обнять, уткнувшись носом в плавный изгиб шеи, и вдыхать этот легкий солнечный запах, когда весь дорогой парфюм выветривается и оставляет после себя ничего кроме естественного, — и просто стоять. Не важно сколько, не важно как, — просто стоять и наслаждаться чужим теплом. У него под кожей россыпь галактик, несчестное количество звезд и сладких обещаний, ведь однажды по наивности пророненное «еще» влечет за собой необратимые последствия. (Потом, конечно же, Гето обязательно поможет все обработать и убедится в том, что все в порядке. Несколько раз) Складывается ощущение, что в доме у Сугуру не осталось ни единого места, где они бы не потрахались. Кухня, душевая, спальня и даже, блять, его машина. Сатору хочется везде: лениво на диване, когда им никуда не нужно идти и нет нужды торопиться, обмениваясь долгими ласками и прелюдиями, быстро и грубо, наспех сняв одежду и первым же делом вдавить лицом в матрас, засаживая так глубоко, что тот точно увидит звезды или же как в тех глупых романтических фильмах, в приглушенном свете свечей и в красивом белье, которое Сугуру для него специально купил и подарил. Так банально, но Сатору чертовски идут подобные шмотки, словно он был создан для этого, ведь кружева и милые чулки с подвязками на его стройных ногах должны быть запрещены на законодательном уровне и только ему, Сугуру, было позволено это видеть. И Гето становится страшно. Никогда прежде он не водил любовников к себе, больше предпочитал отели и другие нейтральные территории, потому что дом — это другое. Туда не водят просто так, и Сугуру понимает, что самолично подписывает себе предсмертный договор, ставит роспись пером по пергаменту и вешает на шею крест, когда позволяет этому случиться, ведь Сатору, без стеснения расходящий в его безразмерных рубашках, которые ему, очевидно, велики в плечах — выше всех сил. Возможно, Гето погряз в нем даже больше, чем он осознает. Ловкостью чужих рук можно позавидовать, а за одно завести за спину и сжать тонкие запястья, чтобы этот бесстыдник больше не имел ни малейшей возможности шелохнуться и учудить не весть что. Сугуру уже успел изучить его манеры и привычки, понять, что нравится, а что нет, и осознание приятной негой разливается внутри — как нетерпеливо цепляются пальчики за плотную ткань темных брюк, твердеет хватка на его разведенных бедрах и с каким отчаянным желанием Сатору стремится сделать ему приятно. Гето давно не подросток, изжил весь тот гормональный ад, когда тело только-только проходило период пубертата, и член вставал лишь от одного намека на оголенный участок тела, но по какой-то непонятной ему причине Сатору умудряется ломать на своем пути все что можно и что нельзя. Нарушать нерушимое и забывать Бога, предавать забвению то, что когда-то с хрупкостью хранилось в сердце, и подводить на дорожку первобытного и дикого, всего того что яркой краской пестрит о табуированности. Дьявол в ангельском обличии. И другого настолько правильного и идеального подобрать просто невозможно. Если бы он мог видеть его лицо, то наверняка застал бы раскрасневшегося и мягкого, такого жадного и до боли красивого, с растрепанными волосами и этими прекрасными глазами, в глубине которых отражаются все краски земного небосвода и плещется Тихий океан, а может и вовсе сама бездна; ее темное неосязаемое, неподвластное простому человеческому, ведь Сатору, его Сатору — это ядреная смесь несочетаемого, абсолютно безумная и беспощадная, оседающая плотным клубом дыма на дне легких как его излюбленная марка малиновых сигарет, — вот только Годжо на вкус более терпкий и вяжущий, никакие таблетки здесь не в состоянии помочь и лишь, наоборот, станут катализатором для усиления и без того опьяняющего эффекта на больную голову. Может именно в этом кроется слабость Сугуру. Может именно по этому он так бессилен. И так сильно влюблен. Капелька пота стекает куда-то за висок, стук собственного сердца эхом раздается в ушах и пульс, наверняка, превысил свое нормальное значение, судя по тому как сильно вздулись вены на жилистых руках. Галстук стал давить заметно сильнее, да и температура в помещении как-то резко повысила свой градус. Сугуру правда старается балансировать на этой тонкой расщелине между двумя мирами: нижний, где горячий язык очерчивает каждую венку на его члене, пачкает предэякулятом свои пухлые губы и дразнит уздечку, беря по самое основание, и верхний, где он, стараясь сдержать рвущиеся наружу стоны от умелых ласк Сатору, все еще должен поддерживать образ порядочного начальника. Вот только... Сугуру не выдерживает. — Извини, — резко перебивает, — Сходи, пожалуйста, в архив и забери оттуда документы. Отнесешь мне позже, — он уже не пытается улыбаться, знает что это бесполезно, и только просит. В кабинете повисает тишина и тихое «хорошо» слышится со стороны Манами, прежде чем девушка неловко покидает помещение. Цоканье каблуков постепенно отдаляется, оповещая о том что опасность миновала, и с губ Сугуру слетает облегченный вздох, словно все скопившееся напряжение разом испаряется, и Гето позволяет себе откинуться на кожаную спинку кресла. Наконец-то. — Странная девчонка, — хрипит Годжо, выныривая из под стола. У того вид весь потрепанный и некоторые пряди слиплись на лбу, — пока не сказал — ничего не поняла, хотя по твоему виду можно было догадаться что ты вообще-то занят, — в наглую запрыгивает на стол, сминая своей тощей задницей бумаги, и одаривает того улыбкой. — Ага, — выдыхает Гето и устало трет переносицу. С Годжо не соскучишься, это уж точно. Из них двоих Сатору как магнит для всяких приключения, в том числе и для подобных. — Только больше так не делай, иначе распугаешь всех. — Хах?! Я-то распугаю? Мне кажется ты глубоко заблуждаешься, — возмущается он, тыкая пальцем ему в грудь, — По твоему выражению лица и не скажешь, что ты жертвенный страдалец и не наслаждаешься этим каждой секундой. — Если бы наш дорогой директор только видел себя — точно не узнал бы. — С усмешкой добавляет Годжо. — Да? — уголки губ Сугуру поднимаются. Он перехватывает чужое запястье и сжимает, ловя секундную растерянность в голубых глазах напротив, — Я бы мог поспорить. Ты выглядишь не лучше и дай угадаю — совершенно не ты только что терся об мою ногу и скулил, пока я трахал твой рот? — Светлые брови взлетают кверху, и Гето видит как быстро сменяется калейдоскоп эмоций с раздражения на замешательство, а потом вовсе расцветает смущением, покрывая красными пятнами шею и щеки, и лицо, полное краски и стыда, выдает его с головой. — Какая разница? — резко дергает рукой и освобождается. Вот только порозовевшие кончики ушей делают для Сугуру это куда очевиднее. — Большая, — на выдохе говорит Гето и поддается вперед, опираясь руками об стол. Проводит кончиком носа по бьющейся жилке и шепчет своим ядовито-сладким голосом, таким который всегда оставляет Сатору в оцепенении... и предвкушении, — А теперь, почему бы тебе не раздвинуть свои красивые ноги и позволь мне хорошенько трахнуть тебя. Ты ведь не откажешь мне, Сатору? — Собственное имя тает на языке, обволакивается со всех сторон и Годжо шумно сглатывает, пытаясь совладать с внутренней дрожью. И как он может воспротивиться ему? Однако будь это так скучно, сдавшись он легко и сразу, а потому резким движением Сатору дергает Сугуру на себя, намотав на кулак его галстук и заставляя слегка поморщиться. Ну-ну, не одному ему тут веселится. — Ну попробуй, — в тон шепчет Годжо, оставляя влажный поцелуй на дрогнувшем кадыке, и Сугуру не может сдержать смешка, ведь Сатору всегда такой и остается таким: наглым, своевольным и чертовски притягательным, даже когда очевидно пытается его спровоцировать, чтобы отхватить побольше и получить кусочек повкуснее. Руки Гето перемещаются на талию, бедра, а потом ниже и ниже. Оказаться разложенным на столе у своего босса, безусловно, стоило всех тех усилий. Хотя, если бы Сатору сказал об этом прямо, то едва ли Сугуру был бы против этой идеи. Ну, может, только совсем немного — чисто из формальных приличий. Поэтому когда чужая рука оттягивает кромку белья, трогает там, где очень жарко и мокро, обхватывает его длину и так правильно ведет по стволу, размазывая блестящие капли смазки и ритмично водя вверх вниз, изредка задерживаясь на чувствительной головке, надавливая и потирая пальцем, чтобы выбить со дна легких Годжо еще несколько полустонов-полувсхлипов — Сатору чувствует себя на седьмом. Брюки болтаются где-то там в ногах, как ненужное тряпье, а потом и вовсе сдираются снимаются с него. Острые лопатки больно врезаются в твердую поверхность стола и Годжо приходится поелозить, чтобы приноровиться к этому ощущению. Кожу пробивает резкий контраст температур и Сатору слегка дрожит, стоит первому пальцу обвести тугое колечко мышц, без давления, а лишь кружась и массируя. Пуговицы на его рубашке трещат по швам, расходятся ровно посерединке под умелыми руками Гето, и Сатору невольно сжимается, чувствуя себя таким уязвимым и беззащитным. Годжо не планировал ничего, не планировал никаких интрижек и встреч за одним-двумя бокальчиками вина с ненавязчивой на фоне беседой, плавно перетекающей в откровенные заигрывания, не планировал и не задумывал что их первое недо-свидание приобретет совсем другой оттенок и поначалу кажущийся с виду безобидный флирт будет чем-то больше. Ведь пара сказанных фраз на ветер еще ничего не значит, не так ли? Он не из легкодоступных, чтобы запрыгивать в постель малознакомому человеку, но было в этом Сугуру что-то особенное — что-то что не смогло оставить Сатору равнодушным, что-то что зацепило в нем настолько сильно, что последующие с ним часы прошли абсолютно незабываемо. Потому что секс с Сугуру — дикость. Дикость, которая сочетает в себе сладкий привкус вина и пота, томного шепота на ухо и багровых отметин на его бедрах, где некогда чистая молочная кожа окрасилась в спелый красный, а следы от шлепков служат приятным воспоминаниям о прошедшей ночи. Только Сугуру умеет так, только он обладает изысканным мастерством игры над его чувствами и только он умеет водить Сатору за нос, лишь по одной своей прихоти и по одному щелчку пальца заставляя падать на колени и покорно раздвигать ноги. Недосказанность и призрачность намеков, замешанных в адском соусе завуалированных ухмылок с недвусмысленном подтекстом — вот любимое блюдо Сатору. И прямо сейчас он голоден для большего. Не перед каким и ни одним другим человеком, Сатору и представить не мог, что оказывается может быть таким покорным, что вместо того чтобы скалить зубы и кусаться, брать то что принадлежит ему и подавлять под свой контроль, потому что либо так либо никак иначе, ведь привыкший справляться выживать в одиночку — открывает для себя что-то новое и незнакомое, когда истинное желание раскрывается по-настоящему и Годжо позволяет себе хоть раз отдать довериться и направить. И Сугуру... Направляет. Оставляет после себя ничего, кроме трепетного и пряного послевкусия. Без малейшего страха и тени сомнения за совершенное, Годжо вкушает этот плод и растворяется. Он ведет подушечками пальцев, оглаживает мягкие бока и невесомо проводит по плоскому животу, царапая тупыми ногтями ребра. Его грудь то опускается то поднимается в такт беспокойному дыханию и легкая испарина выступает на лбу. Потемневший зрачок на дне карих глаз затмевает ему солнце и, кажется, Сатору забывает как дышать. — Красивый, — заключает Сугуру, и припадает губами к нежной коже вокруг сосков. Лижет, прикусывает и дразнит, причмокивает и, черт возьми, не сводит внимательно взгляда с Сатору, пытаясь запечатлеть своей на памяти все, каждую эмоцию и легкий трепет пушистых ресниц, словно это первый и последний раз. У Годжо все тело дрожит, волосы лежат беспорядочным вихрем, а сердце стучит в ушах, заглушая посторонние звуки. Сатору не знает куда себя деть, впутывается пятерней в его темные волосы и, наверное, видит рай и чувствует нирвану. Для него грань с реальностью стирается так же быстро, как и резко мутнеющее зрение, образующиеся в непонятное месиво из размытых пятен и темного силуэта перед глазами, ведь Сугуру, блять, Сугуру поочередно лижет и оттягивает соски, с тем же рваным темпом надрачивает ему и шепчет всякий бред про то какой он хороший и идеальный для него. — Бля-я-ять, я сейчас... Сугу... — хнычет Сатору, подмахивая бедрами. — Детка, кончи. Кончи на мои пальцы. Покажи мне как сильно тебе это нравится, — он ускоряется, наклоняется к нему и Годжо чувствует как в нос ударяет запах его одеколона. Терпкий и густой. — Сатору-у-у, — мурлычет Сугуру и Годжо улавливает эти хитрые, ласковые нотки в его голосе. Белесые капли спермы пачкают живот, и еще пару секунд Сатору содрогается от оргазма, находя себя абсолютно разбитым, не в состоянии даже просто пошевелиться, не то чтобы выдавить из себя что-то осмысленное. Проходит вечность или даже больше, прежде чем он чувствует легкие прикосновения ко лбу и похлопывания по бедру. — Ты в порядке? — целует в уголок глаз, — Встать можешь? — Гето помогает усесться и Годжо клюет носом ему в плечо. Горячие ладони Сугуру обвивают его талию и подтягивают к себе. — Ахуенно, — хрипло посмеиваясь выдает он, обвивает своими длиннющими конечностями. И все-таки, как же шикарно пахнет Сугуру. — Что ж, я рад, — спустя недолгую паузу отвечает Сугуру и сам притирается к Годжо, позволяя тому как паучку поймать в свои объятия. Еще одна маленькая мелочь, но такая приятная и родная, что Гето уже просто не может отказать себе в ней. Сатору тактильный, очень тактильный и после их близости его всегда тянет на прикосновения, долгие объятия и желательно пару часов сна в тепле, но увы сейчас такой роскоши у них нет и приходится ограничиться малым. — У меня в кабинете есть запаска на всякий случай. Так что переоденься и возвращайся. — «к работе», однако Сугуру собирается быть предельно честным с собой, — Я буду ждать тебя. Сатору обиженно дует губы: — Ну так, ты ведь еще не кончил. Я не хочу тебя так оставлять. — И внушительный бугорок вокруг ширинки тому подтверждение. — Не беспокойся обо мне, — с улыбкой говорит он, — Я могу сам об этом позаботиться, да и разве ты не устал? — Нет! — немного громче, — Ой, то есть нет. Просто позволь мне сделать это. — Иногда Сугуру правда не может понять, как Сатору удается выглядеть так очаровательно, сохраняя свою невинность и нетронутость даже тогда когда от них не должно остаться и следа. В теплых лучах солнца, пробивающихся из под жалюзи, Гето видит как поблескивает янтарный закат в небесных напротив. Его светлые волосы кажутся такими пушистыми и мягкими и... о, да, они такие и есть. И рука сама тянется, чтобы дотронуться и ощутить их шелковистость, пропустить сквозь пальцы и насладиться этим коротким мгновением. — Нравится? — не сдерживая смешка, ухмыляется Сатору, чувствуя приятное массирование кожи головы и тепло прикосновений Сугуру. — Очень. О, как же сильно он его любит. — Если только ты настаиваешь, — неловко откашлявшись, произносит он и подавляет стон, когда сквозь плотную ткань форменных брюк Годжо накрывает его своей ладонью и сжимает. И Сугуру будет наглым лжецом, если скажет что ему вовсе не нравится видеть эту сумасшедшую разницу в размерах и в том насколько он выглядит большим. Сатору не успевает понять что происходит, когда его резко сгребают в охапку(словно он ничего и не весит, а это погодите-ка на секундочку почти два метра в рост!)и усаживают к себе на колени. От смены обстановки с непривычки кружится голова и прежде чем он попробует что-то сказать, Сугуру затыкает поцелуем. Его пальцы впутываются в светлый затылок, давят и оттягивают назад, заставляя Сатору послушно запрокинуть голову и открыть больше доступа для ласк. Поцелуи, засосы и покусывания покрывают всю его шею и Годжо цепляется за широкие плечи, сжимает до побелевших костяшек и бесстыдно стонет. Чужое возбуждение упирается в зад, распаляет и без того помутневший рассудок, и Сатору специально ерзает на коленях, чтобы получить хоть малейшую стимуляцию. Жгучая боль от звонкого шлепка приводит в чувства, отрезвляет и служит немым напоминанием, что он здесь не главный, и Годжо прячет лицо, смущенно прикусывая губу. Бутылек с прозрачной жидкостью открывается с характерным «чпок», и туманным взглядом он прослеживает каждое его движение: как она выливается на ладони Сугуру, поблескивает на солнечном свету и растирается между его пальцами, задерживаясь на ее липкой и вязкой текстуре. Челка лезет на глаза и Сатору смотрит с неприкрытым волнением, облизывает губы, и жмется еще немного ближе. Прелесть. Годжо вздрагивает, когда холодный кончик тычется в сжатое колечко мышц, надавливая внутрь и осторожно преодолевая растяжение, и сам того не замечает как вцепляется в Гето сильнее. Сугуру целует в мокрый висок, шепчет что-то ободрительно-ласковое и Сатору чувствует как медленно расслабляется каждая клеточка его тела под этим бархатным голосом. Сатору утыкается ему лбом в плечо, сосредотачивается на своем дыхании и окружающем его тепле. Теплых руках и трепетного ощущения того, что Сугуру рядом. Прямо здесь. — Умничка, — шепчет Сугуру и, пользуясь чужим отвлечением, добавляет второй, мерными движениями растягивая и массируя изнутри. Он чувствует как в его руках дрожит Сатору, как трепещут его пушистые ресницы и поблескивают глаза, и не может удержаться. Мажет губами по ключицам, любуясь уже явными отметинами, и оставляет легкий чмок за ушком. — Еще... — просит Сатору, уже смелее. Сам старается взять глубже и тихо стонет. Совсем чуть-чуть... — Ах! — резко дергается и смущенно роняет голову ему на плечи. Вот оно. Сугуру вновь проходит по этому месту, давит на чувствительный комочек нервов, вынуждая Годжо безудержно скулить и жадно хватать воздух, рассыпаться на тысячи мелких осколков и под его умелыми руками собираться вновь. — Сугуру, Сугуру, Сугуру.... — Как в бреду шепчет он, поддаваясь этой лихорадке. В брюках до ужаса жарко и тесно, собственное возбуждение граничит с болезненным и Сугуру находит в себе большое количество терпения, сдерживаясь так долго. Посередине давно образовалось пятно и весь он ощущает себя чертовски грязным и потным. Вид Сатору лишь усугубляет ситуацию, взывает ко всем его внутренним демонам и молит наконец взять то, что принадлежит ему. С хлюпающим звуком пальцы покидают тело Сатору, уступая непривычному ощущению пустоты. Сугуру приставляет ко входу головку и помогает Сатору поудобнее уместиться на коленях. — Готов? — тихо спрашивает он. — Да, — на выдохе шепчет Годжо и медленно опускается. Сатору горит, горит изнутри, его стенки плавятся и растягиваются под давлением члена Сугуру и он чувствует себя очень хорошо. Гето мягко придерживает его за бедра и не сводит внимательного взгляда, следя за каждой маленькой эмоцией, промелькнувшей на его лице, чтобы в случае чего сразу остановиться и не причинить лишней боли, однако Сатору правда хочет пойти до конца и даже несмотря на нарастающее жжение, игнорирует и продолжает. Вот только, если бы Сугуру его так плохо знал. — Сатору. — Годжо тут же поднимает взгляд и растерянно хлопает ресницами. — Не спеши. — Он останавливается на половине, выжидает некоторое время, позволяя Сатору привыкнуть. Одна рука покоится на его талии, а другой Гето оглаживает подрагивающий торс, задевает чувствительные соски и трет между пальцами, заставляя Годжо судорожно выдохнуть и сжаться. Сугуру много, так много, что в легких не хватает кислорода и Сатору просто задыхается от переизбытка чувств. Он опускается и замирает, не шевелясь и вслушиваясь в окружающие их звуки, которые, кажется, полностью померкли на фоне сбитого дыхания и томных вздохов. Мир останавливается и кроме них двоих больше никого и ничего не существует, Вселенная прекратила свое существование, взорвалась и рассыпалась маленькими осколками звезд по всей галактике, и в единении душ и тел Годжо чувствует как подходит к самому краю. Висит над пропастью, прежде чем упасть в эту долгую и необъятную, с тем самым невесомым чувством падения от которого захватывает дух и учащается сердцебиение. Все пути назад пеплом рассеиваются по воздуху и ему ничего не остается — припасть к ногам, чтобы неустанно повторять его имя, приевшееся на языке словно его собственное. Сатору тяжело выдыхает, тычется носом в изгиб шеи Сугуру, кусает за крупную мочку уха и оттягивает, улавливая тихое шипение. Пульс стучит в висках, Сугуру чувствует все и одновременно ничего, Сатору теплый, даже горячий, внутри него кровь течет раскаленной лавой и будь Гето проклят — он бы никогда не хотел выпускать его из своих объятий, находится в этом пленительном тепле столько, сколько он пожелает, ведь это настоящее безумие — остаться без возможности целовать и касаться, вгрызаться в шею, отмечая собой, ведь мой, мой, мой, — твердит голос в голове и кто Гето такой, чтобы противиться своей человеческой природе? Той самой, ведомой жадностью и ненормальным желанием обладать, и он с ужасом осознает, каким собственником является на самом деле. Ни одна маска носимая им в повседневной жизни, к которым он так привык, не может скрыть это пятно и, блять, Сугуру сдается. Вот так просто, опускает поводья и позволяет этому случится, ведь гораздо важнее не это. К черту. Сатору нужен ему здесь и сейчас. В сонном бреду плавными толчками вбиваться в его нежное тело, вслушиваться в мелодичные стоны, так приятно ласкающие слух, сжимать его тонкую талию и смотреть как закатываются от удовольствия небесного цвета глаза — Гето чувствует как почва уходит из под ног. Моменты когда Сатору полностью отдает себя, раскрывается для него и так доверчиво ластится, позволяя сделать Гето все что тому заблагорассудится, а все, это буквально все, — Сугуру отпечатает на своей памяти навсегда, чего бы это ему ни стоило, потому что Годжо был создан для этого, был создан для того чтобы любить и быть любимым. Потерявший свой покой в лихорадке чувств, по одной единственной причине. Причине которая имеет на редкость жгучий характер, копну светлых волос и пару ярко-голубых глаз, что даже во мраке светятся так, что не у Сугуру не остается ни одного сомнения — Сатору не от мира сего, с какой-нибудь планеты, но точно не отсюда. Ангел, нет, божество. Его личное. Сатору стонет, кусает распухшие от поцелуев губы и что-то шепчет. Гето не может разобрать, но между мольбами и просьбами улавливает свое имя. Это становится финальной точкой, финишной прямой чтобы почувствовать как сжимается тугое тело перед ним, чтобы наконец ощутить приятное, покалывающее облегчение разливающееся блаженной негой внутри. Годжо кончает долгими, продолжительными порциями спермы, дергается на месте, вскрикивает и дрожит, пачкая свою и его рубашки. Гето наблюдает как лихорадит его тело, как тяжело вздымается и опускается грудь, краснеют щеки и трепещут слипшиеся от влаги ресницы. Он поддается непонятному порыву, хватает Сатору за подбородок и целует, целует по грязному, чувствуя на языке солоноватый привкус слез, и сразу же слизывая тонкую ниточку слюны, образовавшуюся между ними. Руки Годжо обвиваются вокруг него, ищут опору и Гето дает. Отдает все что у него есть, без остатка. — Люблю, — произносит он, и Сатору кивает, словно это что-то естественное, такое правильное и необходимое в данный момент, данную секунду. Сугуру никогда прежде не было так хорошо, так до одури хорошо. Никто не мог настолько утолить его жажду и насытить с полна, и резкое понимание, что все это время он даже не жил, а просто существовал — ел, спал, лишь наблюдая как день сменяется ночью и цикл повторяется вновь, трахался с левыми людьми, которые не принадлежали ему и не были никогда его, чтобы одним случайным днем по воле судьбы встретить Сатору, его любимого и драгоценного Сатору. Того, кто перевернул его жизнь с ног на голову, заставил спустя долгое время запустить хрупкий механизм внутри и смог раскрыть в нем то, что он так тщательно старался скрыть от других, ведь боялся просто думать о том, что кто-то, кто-то чужой увидит то, что лежит у него на душе, о чем скребется то нежное и уязвимое, часть которую он так сильно бережет, ведь в глубине Сугуру трус, трус которых еще нужно поискать. Вот только он до последнего любит твердить, что это не так, что не он цепляется за людей как за спасительное и не он своими же руками губит одиночество в беспорядочных связях. Нет. Но. Его Сатору засыпает у него на плече, тычется мокрым носом ему в рубашку и дышит, часто-часто. Прямо сейчас. У него кабинете, у него на коленях, такой мягкий и нежный, тихо бормочет себе под нос и Сугуру чувствует как рассыпается на тысячи мелких осколков с этих двух слов. — Не уходи. Сугуру замирает, кажется, перестает дышать, его руки повисают в воздухе, так и не притронувшись к Годжо. Секунда, две или целая вечность? Гето не знает, понятия не имеет. — Не уйду. — шепчет он, притягивая к себе, и целует в макушку — черты лица Сатору смягчаются, уступая сонной улыбке, и Гето вздыхает полной грудью, согреваясь теплом чужой души и тела. — Не уйду, Сатору.