ulex

если встретишь утёс — стань утёсом (с) Чон Хосын

— Что выберешь: кубок, ветку утёсника или кинжал? — Чимин прижимается к дощатому полу щекой, отсчитывает несколько секунд (я почти вижу, как цифры переключаются в его голове) и сдвигается вправо, подальше от стола. Скручивается в позу эмбриона в луже раскалённого солнечного света. В целом, мир мог бы остановиться и замереть прямо сейчас. Хотелось запомнить каждое мгновение этого утекающего сквозь пальцы утра — прозрачного, полусонного, но как никогда настоящего. Реального. Его можно было ощутить, коснувшись отклеивающихся обоев или легонько щёлкнув по носу соседа. Мой ближайший сосед — внизу. Далековато. «Ты думаешь, что я сумасшедший, но эти опасения ложны». Что-то там такое напевал Тэхён в прошлый раз, когда мы лениво подтягивались на кухню. Вот чьего носа не хватает для мести за приставучий мотивчик. — К твоему сожалению, я помню, к чему обычно приводят эти вопросы, — наконец шутливо фыркаю я, стряхивая оцепенение. Бездумно накручиваю на палец нитку от чайного пакетика. — Минус деньги из всех карманных заначек. И, давай начистоту, ничего из этого у тебя нет. Сквозняк со стороны балкона гладит мои голые пятки и бахрому свисающей скатерти. Чимин тяжело вздыхает: — Тогда яблоко? — Не там ходишь, — внезапно оживает Чонгук, до этого времени вроде бы спящий на жёстком диванчике за моей спиной. Он может обмануть кого угодно, кроме меня. Знаю, что притворялся. Когда он действительно спит, то по-другому дышит и подкладывает под щёку ладонь. За этим несложно проследить: Чонгук, несмотря на очевидное неудобство, часто тут зависает, потому что любит свой уголок кухни. Правда, что-то мне подсказывает, что ночевал он сегодня всё-таки не здесь. — Проще грохнуть его за завтраком, — я давлюсь кипятком и возмущённо оборачиваюсь. Засранец продолжает лежать с закрытыми глазами, а на его лице расцветает широкая ехидная улыбочка. — Не смотри на меня так. Как будто ты всегда проверяешь или хотя бы просто в курсе, из чего я делаю твой кофе. Табурет подо мной издаёт кошмарный скрип, выражая крайнюю степень моей ярости. Я открываю рот с зарождающимся на кончике языка язвительным ответом, но Чимин меня опережает. — Ну ты за готовкой так восхитительно поёшь, что грешно на что-то другое отвлекаться, конечно, — его интонацию пронизывает идентичная гуковской ухмылка. — Так что отдадим тебе должное, дарлинг. — Когда я вас слушаю, то забываю, кто я и где нахожусь, — соглашается молчавший всё это время Джин. Он говорит по-философски серьёзно, но и в его голосе без особого труда угадывается веселье. А вообще-то нелегко веселиться, когда ты битый час возишься с посудой и стопками чистых полотенец. — Налейте мне в этот момент в стакан вместо чая, например, жидкого мыла… Чонгук тут же распахивает глаза: — Я не понял! Они заливаются хохотом; я слушаю, как их смех, отражаясь от тишины стен, взбегает по занавескам стайкой солнечных зайцев. Потом он падает обратно в наш небольшой кружок и растворяется, хотя слабые искорки его эха не перестают звучать в голове. Танец пыли в движениях Броуна. Тропосферные перепады температур. В Айове ветер качает на цветке бабочку, которая не собирается никуда лететь. Чимин, как будто чувствуя, куда я снова проваливаюсь, под столом пинает меня ногой. «Просто я сложный». Таких безмятежных утренних часов у нас было не сказать чтобы мало, но каждый раз, оставаясь наедине с собой и своими мыслями, мы испытывали необходимость задержаться в этом умиротворении, отгородиться от всех, кто не входил в пределы уютной квартирки в спальном районе Сеула. При этом мы сами удивительным образом не мешали друг другу: наши биополя если и не пересекались, то комфортно существовали рядом. Мне нравилось молчание. Но ещё мне нравились бессмысленные перепалки, шутки, дурацкие заедающие песни Тэхёна и подгоревшие вафли Чонгука. Растения Джина, заразительная улыбка Чимина. Содержательные монологи Намджуна. Привычка Юнги класть вещи не на своё место и завешивать холодильник фотографиями и стикерами с пожеланием хорошего дня. Иногда мне кажется, что я согласен на вечность, проведённую таким образом, — может быть, я бы даже отдал за неё всё, что когда-либо имел. Не понял пока, пугает меня это или нет. — Эй, берегись! Джин бросает в Чонгука одно из свёрнутых полотенец, едва не сделав жертвой меня, и на автомате уходит с линии прямого обстрела. Не зря: Чонгук молниеносно вскакивает с диванчика и отправляет снаряд обратно, как будто надеется выстоять в этом заведомо проигранном поединке, однако следующий вражеский бросок разрушает все остатки имевшихся у него чаяний. Порой они напоминали мне бойцовских рыбок, которым не посчастливилось попасть в один аквариум. Гук опять завладевает полотенцем и вдруг, успев только замахнуться, застывает. — Слышите? Я на инстинктах фиксирую, как он, медленно опуская руку, расплывается в блаженной улыбке: из дальней комнаты раздаётся приглушённая мелодия фортепиано. Когда-нибудь на Тэхёна подадут иск за его великолепное, но слишком раннее для подъёма музицирование. Впрочем, наслаждаемся мы всё равно недолго, потому что на пороге кухни появляется Юнги. — Сим молитву деет, Хам пшеницу сеет, Яфет власть имеет. Смерть всем владеет, — с каменным выражением лица цитирует он, захлопывая книгу, которую держал в руках. На фоне “Воздуха” Баха это звучит чересчур пафосно, хотя и абсурдно. Миг спустя взгляд Юнги приобретает осмысленность и фокусируется на присутствующих. — Доброго утра и приятного аппетита. Ради бога, Чимин, свали оттуда! Тебя продует. Чимин стремглав подрывается с пола, словно цунами со дна Марианского жёлоба, и принимает сидячее положение. Над кромкой стола видны только его блестящие тёмные глаза — по этим бликам я понимаю, что он затевает что-то неладное. Что-то вроде возвращения к оставленной теме разговора. — Сахарок, твой голос решающий! У нас, короче, околоморальная дилемма. Будь у тебя такая необходимость или, ладно, возможность — ну просто представь на секундочку, что она у тебя есть! — ликвидировать Хоби, как бы ты это сделал? Жаль, что я так и не познал дзен: вероятно, сегодня я кого-то всё-таки убью. Или даже так: вероятно, сегодня кого-то убью именно я. Уйди я в своё время в буддизм, для несчастного смерть значила бы не конец, а новое начало. Наши отношения были бы уравнены в статусе божеств, и Юнги один-единственный раз в этом вопросе оказался бы прав — смерть владеет всем. …Или, по крайней мере, какой-то нашей метафизической частью. Что ж, видимо, в подлунном мире нас держит золотое кольцо — и это не Сансара, потому что иначе мы бы уже достигли озарения. От тоски меня спасает надежда, но она точно так же может не спасти других. Задача — достучаться до собственного разума: ты как будто стоишь на краю скалы, над страшной вечерней пропастью, понимаешь? Твоё дело — ловить заблудшие души, быть для них проводником в осознанную жизнь, где дом становится центром бытия, а люди превращаются не просто в близких — они врастают в тебя всем своим существом. Несомненно, у этого есть и другая сторона. Всеобъемлющая плита ответственности, грозя раздавить собственной тяжестью, из раза в раз напоминает тебе: ты постоянно рискуешь потерять либо себя, либо их. Либо всех вместе. Ежедневная мантра: нельзя уподобиться Сизифу. Не имеешь права подводить. Отчаиваться тоже. Купи телескоп, чтобы ослепнуть от света звёзд, хотя по субботам достаточно лупы. Двести миллионов лет назад Пангея раскололась на два континента, северный и южный, так откуда потом взялись шесть современных материков? Почему шесть? Метеоритные осколки до сих пор атакуют Землю? Чьи-то глаза внимательно смотрят на нас из глубин космоса: я живу, потому что у меня есть моя вера. Я верю, потому что мне есть в кого. Время — иллюзия. Поймают ли меня, когда я буду падать? — Он же как незнакомая тень среди криков "ура", — оценивающе осматривает меня через плечо Юнги и разрывает упаковку имбирного печенья. — Просто траваните его, не знаю, подсыпьте мышьяк. Во-первых, он сам ничего не поймёт, во-вторых, его никто не будет искать. — Почему я ещё остаюсь здесь и молюсь о лучших днях? — бормочу я, обречённо закатывая глаза. На самом деле, если говорить честно, отвечая тем неведомым Созерцателям, — я счастлив. Кажется, люди вокруг меня чувствуют то же самое. — Бинго! — зато Чимин сияет как начищенная монета. — Ваша миндальная связь подтверждена на высшем уровне! Чонгук, посмеиваясь, нагибается и отбивает ему пять под тихое "придурки" Джина, который наконец заканчивает с кухонной утварью и садится слева от меня. — Намджуна никто не видел? — спрашивает он, осушая кружку с давно остывшим чаем. — Вроде в магазин выходил, — сквозь зажатый в зубах колпачок мычит Юнги, что-то строча на крохотном квадрате бумаги. Чонгук, растянувшись поперёк дивана и свесив голову к полу, с интересом наблюдает за тем, как Чимин пытается отзеркалить его позу. — Молоко твоё безлактозное кончилось. — Не только я такое пью вообще-то, — невнятно произносит Джин, кутаясь в кардиган, и на его скулах проступает бледный румянец. — Ой, да ладно, чё ты смущаешься, — в дверях кухни, предварительно врезавшись в косяк, материализуется последний обитатель нашего дома. Кудри Тэхёна примяты, щека исчерчена следом подушки, а его взгляд рассеянно перебегает от одного к другому. Трепет. Я слышу, как чьё-то сердце пробивает грудную клетку. — Как гласит великая народная мудрость, не ссы. А великая народная мудрость в лице меня херни не посоветует. Зевая, он с благодарностью принимает от Юнги чашку и заодно, не давая опомниться, перехватывает из его рук белый листок: — Очередное многообещающее послание? Отлично. Тэ без раздумий лепит его себе на лоб и, обернувшись, опирается на столешницу. Мы пережили бы глобальные катастрофы или экономический кризис, но не сумели бы пережить отсутствие его непосредственности, такого его наивного веселья. Витиеватая надпись Юнги на лбу Тэхёна только подтверждает эту мысль:

попробуй поймать потоп в бумажный стаканчик!

Причём его не особо заботит незаконное присвоение чужого имущества — игнорируя изумление Юнги, он отпивает кофе и невозмутимо жмёт плечами. — А что? Там на холодильнике всё равно места нет. — Я найду, — с иронией щерится Юнги и отбирает многострадальный стикер, не забыв отвесить Тэ подзатыльник. — Хорошая фраза, кстати, — добродушно улыбается Джин. Чонгука вся эта картина определённо трогает — замечая взгляд Тэхёна, ищущего, куда бы пристроиться, он спихивает Чимина на противоположный конец дивана, освобождая пространство. Тэхён смеётся в ответ на его довольный оскал и бурчание Чимина о том, что его не любят, — и, конечно, принимает безмолвное приглашение. Они были забавными. Они были настоящими. Под моими веками отпечатывалась череда ночей под общей крышей. Случайно ли мы оказались рядом? Никто из нас не верил в совпадения, а я никогда не смел ожидать от жизни подарка в виде кого-то вроде них. Тем не менее Господь выбрал карту из колоды бесконечных вариаций и испещрил голубую планетку параллелями и меридианами. Эта сеть благодаря своим узловым точкам была способна скрепить абсолютно разные вещи. В том числе и людей. В том числе и нас. Нас — одинаковых, как огни фейерверка, расшивающего чёрное небо, и непохожих, как листья с одного дерева. Хотелось прислушиваться к их шелесту в ветреные дни, а в тихие — разговаривать. Такая мелочь, такой сор на обочине искажённого восприятия стал значить слишком много. Масштаб песчинки. Власть империи. Вавилон возводился на крови и словах незнакомого языка, Рим жертвовал барельефом истории в угоду гусячьему гоготу. Как велик и печален мир. Я держал оборону, чтобы потом обнаружить, что она не была мне нужна. — Сегодня дождь обещали, — задумчиво говорит Чимин, сползший с дивана, откуда-то снизу. — Дождь — мягко сказано. Снаружи ливень! — к мерному гулу голосов неожиданно примешивается седьмой, раскатистый и бодрый. Его обладатель шумно вваливается в помещение с бутылкой молока подмышкой, производя среди ребят небывалый ажиотаж. Свободной рукой он стряхивает с волос капли. — Но солнце светит, грозовых туч нет — от красоты задохнуться можно! — Намджун! — Промок? — Не брал с собой зонтик, да? — Я в порядке, ребята, спасибо за заботу, — подмигивает он, ставя добычу на стол. — Джин, смотри, что принёс! Пока Юнги, звеня ложкой, заваривает ему цикорий, Намджун вновь исчезает в прихожей. Когда он возвращается, в его ладони гнездится маленькая изящная лейка. — Я подумал, неудобно каждый раз из комнаты на кухню таскать, а у тебя тут тоже цветы стоят… Поэтому вот, высмотрел в хозтоварах. Руки Джина, касающиеся лейки, подрагивают. — Спасибо! — почти робко улыбается он. — Как раз надо полить спатифиллум, а то совсем поник, бедолага, и гаултерия… Ей нужно дополнительное внимание и уход, как ты считаешь? — Внимание, я ухожу, — шутит Намджун, и Джин, расслабляясь, прыскает со смеха. Он смотрит на растения за своим плечом, а когда оборачивается, в уголках его губ кроется новая уверенность. Это заставляло меня что-то испытывать. Мы стыковались, как пазлы из разных наборов, по какой-то причине внезапно друг другу подошедшие. Привычная позиция наблюдателя давала мне возможность посмотреть на нас не только изнутри, но и со стороны — это сложно описать, но если представить рокот воды по трубам в ванной или самый высокий фонарный столб, если заглянуть в будущее… если сбежать на Курильские острова… если… Можно строить предположения о божьем замысле, но придёшь ты в итоге только к самому себе. Этот путь преодолевает, например, Тэхён, когда, покосившись на нас, вываливает из кармана штанов свои безделушки (хотя Юнги называет это просто природным мусором) на стул и с умильными глазами пододвигает его к Джину. — Пожалуйста, Тэ, — хмурясь, вздыхает он, — прекрати тащить с улицы перья, шляпки от желудей и что ты там ещё приносишь! Ржавые булавки уже вообще ни в какие ворота. Искры во взгляде Тэхёна прячутся и теряются среди ресниц. Это замечает Чонгук и, не будь дурак, цепляет его под локоть. — Не волнуйся, он в такие моменты только ворчать горазд, а потом вот это твоё всё в гербарий вклеивает так ювелирно, что самый мастеровитый умелец позавидует, — миролюбиво говорит он, указывая на Джина, который, вопреки своим же словам, сгребает Тэхёново богатство в кучу и аккуратно ссыпает в тканевый мешочек. — Больше не буду, — Джин петляет, запутывая следы, но отвертеться так или иначе не сможет. Чтобы позорно не сдаться под напором обаяния Тэ, он встаёт и, открывая кран, доверху наполняет лейку. — А, ну то есть всё-таки делаешь? — коварно улыбается Тэхён. Пока ребята препираются, Намджун подставляет под горшки пластмассовые контейнеры, осторожно убирает засохшие листья. Минуту стоит неподвижно. — Нам ведь гаултерию твоя бабушка подарила, да, Хосок? — потом он всматривается в меня — пристально, с проницательным прищуром. Я улыбаюсь и киваю. Бабушки не было уже два года. Гармония и хаос столкнулись, хранившееся в шкатулке Зевса вырвалось из заточения на волю. Не знаю, что из этого успело поселиться в наших сердцах, но мы стали свидетелями рождения музыки из духа трагедии. Причудливые пятна бродят по потолку, превращая его в поверхность спутника; я бы всё рассказал, я бы правда всё-всё им рассказал — о верхушках айсбергов, о трудности поддержания психологического здоровья и о ружье, где-то в конце обязательно расставляющем точки над и. Попадает ли оно в цель — другой вопрос, отвечая на который, интуитивно пририсовываешь мишень над любым, кто имел смелость хоть чуть-чуть обнажить свои чувства. Я — периферия вселенной. Желаю вам никогда тут не оказаться. Пар изо рта и серебристая рябь. Пей “найз”, пока в ушах нойз. Неисправимый фатализм. Ни одного солнечного всполоха на сотни километров вокруг. — Бог создал человека, — вдруг произношу я, прерывая разговоры. Язык сам выдаёт всё, что угождает в воронку бездонных мыслей. — А человек создал город. Город прогоняет темноту… — И бог умирает. Ещё более неожиданно строчку в унисон со мной заканчивает Чимин. Я гляжу на него с растерянностью: он наконец примостился за столом около меня, уткнувшись лбом в сложенные руки. От звука моего голоса он поднимает голову и, излучая что-то похожее на благоговение, повторяет: — Бог умирает, поэтому нужно сберечь темноту. — Ли Мундже? — хмыкает Юнги, но весь вид его выражает какую-то торжественность. — Ага, — Чимин смотрит признательно и почти восхищённо, потом снова поворачивается ко мне и моему потрясённому лицу. — Ты иногда забываешь в коридоре книжки… А мы иногда не проходим мимо. Они оба улыбаются. Тэхён сваливает Чонгука с дивана в попытке защекотать до смерти, Намджун самоотверженно отгоняет от раковины Джина. Парадоксальная закономерность: я съёживаюсь и, мимикрируя под стул, деревенею. Пускаю корни. В пятый раз закипает чайник, и что-то где-то схлопывается. Самое обыкновенное утро. Самые необыкновенные люди. Тепло резонирует внутри меня, как волна в своей амплитуде колебаний. Изменить угол оси корпуса, заштриховать участок сбоку. Адронный коллайдер ещё не объяснил существования тёмной материи, но, судя по моим ощущениям, он к этому очень близок. Мне требуется всего три секунды на размышления. Я наклоняюсь к уху Чимина и шёпотом говорю: — Эй, я выбираю утёсник. Он улыбается, протягивая мне на ладони маленький жёлтый цветок.