About as subtle as an earthquake, I know My mistakes were made for you And in the back room of a bad dream he came And whisked me away..
Макс просто в шоке. В глубине души уже разгорается злость: на болид, который так бессовестно подвел его в самом начале гонки; на команду совсем немного, которая это каким-то образом допустила, потому что едва ли такое могло произойти абсолютно беспочвенно. Но это все пока ощущается не так ярко. Гораздо сильнее он чувствует неприятный, липкий шок, окутывающий все тело. Внезапный дым, сход на блядском втором круге, хлопок взрыва тормозной системы, беспомощный путь до бокса с открытым огнем на заднем шасси. Все это случилось так быстро, что Макс не успел даже среагировать должным образом. В конце концов, ему было банально страшно в какой-то момент, потому что проблемы внутри болида — это всегда опасно. Конечно, ему было обидно. Невероятно обидно, потому что борьбу за поул еще вчера он назвал интересной и был в предвкушении, казалось, Карлос сможет с ним погоняться, а это гораздо веселее, чем наматывать круги в гордом одиночестве. Макс усиленно делает вид, что ему все равно, но это не так. Кому из гонщиков, у которого жажда победы в ДНК вшита, было бы все равно в такой ситуации? Ферстаппен меняет гоночный костюм на командное поло, коротко отвечает на вопросы особо приставучих журналистов и возвращается на пит-лейн. Впереди царапающие душу изнутри пятьдесят кругов. Максу непривычно наблюдать гонку из боксов, он привык быть на трассе, привык лететь к очередной победе, потому что Ред Булл дарит крылья и все такое. Теперь же он как будто списан со счетов, отделенный от трассы забором и сломанной машиной. Осознание этого невыносимо гложет. Макс считает, что это несправедливо. Он смотрит на экраны вместе с механиками и отчетливо понимает, что его место не здесь, не в гараже, он должен быть там, вместе со всем остальным пелетоном. В конце концов, после многократного повторения техники «глубокий вдох через нос, медленный выдох через рот», он слегка успокаивается. Он в Формуле уже далеко не первый сезон, он свое уже переболел, он уже не бесится и не истерит, а просто понимает, что необходимо провести разбор полетов по окончанию гран-при. Все-таки, это самое начало сезона, он и так на голову выше всех остальных, он еще отыграется. Макс поднимается на мостик, чтобы перекинуться парой слов со своим инженером и Кристианом, который недоволен, но ничего не говорит, только ободряюще треплет по плечу. Он решает, что отсюда смотреть гонку лучше, чем из гаража, тут на мониторах и трансляция, и статистика, и все возможные данные по состоянию других пилотов. Макс имеет весьма богатый опыт, чтобы все это понимать и самостоятельно анализировать. Он видит сход Хэмилтона, почти такой же глупый, как у него самого. В глубине души Макс злорадствует, помня все их перепалки на и вне трека. Он смотрит на грызню за совершенно бесполезные позиции даже не в потенциально очковой зоне и убеждается, в очередной раз, что другие команды явно участвуют в каком-то негласном соревновании «кто соберет более медленное и невалидное ведро». Макс внимательно следит за Феррари, которые справедливо установили доминирование на треке — так и быть, пусть подышат сладким воздухом победы, это все равно одноразовая акция. С особым сожалением Макс наблюдает, как красный болид Леклера стремительно отдаляется от напарника по команде. Ферстаппен качает головой и надеется, что Шарль сможет сократить отрыв за оставшиеся круги и, может быть, даже обгонит Сайнса. Одно дело, когда Макс отрывается от Чеко на двадцать секунд, другое дело, когда солнечный мальчик Маранелло столько же уступает Карлосу, которого вообще высадят через восемь месяцев. Он неотрывно смотрит, как движется плашка «LEC» по кругу на мониторе, и отмечает для себя, что все-таки есть некоторые плюсы в наблюдении гонки со стороны. Авария Рассела, и, убедившись, что с пилотом все в порядке, Макс усмехается про себя (это было бы некрасиво даже по его меркам, случись с Джорджем что-то серьезное). В прошлый раз сход двух Мерседесов, можно сказать, подарил ему первую победу в Формуле 1. Двойной подиум Феррари и полное отсутствие на нем темно-синего, воспринимаются зрителями, как нечто невероятное. Трибуны шумят, болельщики восторженно скандируют название легендарной команды. Макс с легкой досадой думает, что выиграй он этот заезд, шуму было бы меньше, и атмосфера всеобщей радости вряд ли бы заполнила Альберт-Парк, переливаясь через край. У подиума слишком много людей, все слишком мельтешат, и Макс бросает попытки протиснуться туда и посмотреть еще на этапе зачатия. Он очень доволен Шарлем, который приехал в итоге вторым, но ведь приехал же. Шарль всегда так по-детски радуется, когда финиширует в первой тройке. Шарль всегда так светится, когда стоит на церемонии награждения с трофеем. Шарль всегда так смешно морщит нос, когда на него градом летят брызги шампанского, склеивая пушистые волосы и пеной стекая за шиворот. Да, Максу определенно очень жаль, что он не может одобряюще похлопать монегаска по спине в конце гонки, не может разделить с ним подиум и облить с ног до головы пузырящейся жидкостью, смотря как тот смеется в ответ. И это все — его прокол. Две недели назад они уже стояли там вместе в Джидде, но кажется, что это было непозволительно давно, потому что праздновать победу с Леклером хочется каждый раз, на каждом гран-при. Макс смотрит награждение на экранах и краем глаза вживую вдалеке, хоть он и с позором выбыл в самом начале, его лицо озаряет довольная улыбка. Он гордится Шарлем. Своим Шарлем. Выцепить монегаска где-то в паддоке, чтобы хотя бы коротко поздравить, не представляется возможным, того оккупируют журналисты, а команда требует всех формальностей по окончании заезда. Еще бы, у конюшни сегодня такой праздник. Да и к нему самому начинают проявлять интерес, расспрашивая про инцидент с тормозами, состояние болида, ощущения от схода и все прилагающееся. Пока гонка была в самом разгаре, всем было не до этого, а теперь можно было с чистой совестью облепить трехкратного чемпиона мира, так глупо вылетевшего на втором круге. *** Ближе к полуночи все брифинги и постгоночные командные мероприятия наконец-то заканчиваются. Макс ощутимо измотан, в основном, потому что отвечать, как болванчик, на одни и те же вопросы страшно раздражает. Но он еще не сделал главного, так пока и не добрался до Шарля. Макс на формальности предпочитает не распыляться, потому, без стука, сразу открывает дверь ключ-картой и, облегченно вздохнув, заходит в чужой номер. Он еще утром ехал на трек прямо отсюда, так что поводов сомневаться в правильности своего нахождения здесь нет. Шарль лежит на кровати прямо напротив двери, раскинув руки в стороны и свесив ноги. Услышав, как Макс вошел, тот резко подрывается и садится, окидывая нидерландца каким-то хитрым взглядом из-под опущенный ресниц. Леклер выглядит не менее уставшим, но, в отличиe от Макса, приятно уставшим, потому что в бесконечно глубоких зеленых глазах пляшут искорки, а сияющая улыбка ни на секунду не покидает тонкие губы. От этой картины у Макса внутри разливается приятное тепло и ощущение бесконечного уюта, но на периферии сознания неугомонно крутится навязчивая мысль, что он этого всего не достоен. Раньше его волновало то, что Шарль — принц, сошедший с небес или, как минимум, с глянцевой обложки, может действительно любить его, но Леклер очень быстро наглядно показал, что может, а Макс идиот, если не способен этого понять. Теперь дело было в другом. Ферстаппену просто резко становится неловко. Пусть Шарль и не выиграл гран-при, он чувствует себя аутсайдером со своим тупым сходом, недостойным внимания действительно замечательного гонщика. — Поздравляю, — все выходит совсем не так, как Макс планировал, потому что вместо чего-то нормального, получается только выдавить нечто едва не срывающимся голосом, так и сочащимся безысходностью, — Ты смог вывезти свою ведрарри на второе место, молодец, — раньше Макс говорил бы это скорее с легкой издевкой и нагловатым смешком, но сейчас это больше тянет на крик о помощи. Шарль секунду непонимающе пялится на него, а потом подскакивает с постели, в мгновение ока оказываясь рядом и заключая в крепкие объятия. Максу очень стыдно, он хотел Шарля поздравить с победой, а в итоге загнался и расклеился, из-за чего монегаску приходится его жалеть и утешать. Шарль успокаивающе гладит по спине, нежно перебирает короткие волосы на затылке, прижимая к себе как можно ближе, и ласково шепчет на ухо: — Ну ты чего? Расстроился из-за схода? Макс утыкается тому в плечо, вдыхая любимый запах тонкого древесного парфюма, кожи, лавандового стирального порошка от свежей белой футболки. Никто больше так не пахнет, так по-родному и расслабляюще. Он кивает. Блять, что-то пошло не по плану, он не должен было развозить сопли, но Леклер со своей чуткостью и теплотой будто вытряхивает все накопившееся наружу. Шарль аккуратно обхватывает его лицо ладонями, вынуждая посмотреть на себя, коротко целует в губы, в кончик носа и смотрит с такой любовью, что Максу становится совсем стыдно, потому что он, как маленький обиженный кем-то ребенок, готов расплакаться. — Я видел повтор, это была не твоя вина, все из-за болида, — нидерландец ловит флешбэки, обычно это он успокаивал Шарля, абсолютно разбитого после вылета вследствие очередного прокола команды или проблем с машиной. Макс даже не мог предположить, что может быть наоборот, — Я на награждение чуть седым не вышел, когда узнал, что у тебя тормоза загорелись. Знаешь, как я испугался? — Ничего критичного, все обошлось, — Ферстаппен кое-как собирает себя в кучу, иначе он правда заплачет, но уже ото всей этой заботы, — Я вообще-то хотел поздравить тебя с подиумом, а то весь день тебя было не поймать. — Ага, я молодец, смог вывезти свою ведрарри на второе место, — Шарль его смешно пародирует, самодовольно хмыкая. — Ну да, если бы я не вылетел, вряд ли ты был бы так хорош, — Макс приходит в себя достаточно, чтоб парировать в своем фирменном стиле, — Все мои ошибки сделаны ради тебя. — Вы только посмотрите, как заговорил… Шарль закатывает глаза и ставит руки на пояс в деланном недовольстве. Макс скользит глазами по розовым, бархатным губам, растянутым в легкой улыбке, и не может себе отказать. Он пропускает руки между согнутыми локтями и поясницей, замком сцепляя пальцы у Леклера за спиной, чтобы притянуть того обратно, совсем близко. Целует медленно, трепетно и тягуче, плавно скользя языком по нижней губе, чуть оттягивая ее и отпуская. Шарль лениво отвечает, не торопясь углубить поцелуй и навязать кому-нибудь из них инициативу, просто растягивает удовольствие, наслаждаясь моментом, потому что спешить некуда. Шарль осторожно гладит его по плечам, слегка надавливая, улыбается в чужие губы и щекочет щеку размеренным дыханием. Макс плавится под теплыми касаниями, но, поборов нежелание, все-таки отстраняется. Если честно, с Шарлем хотелось целоваться непрерывно. Да просто быть с Шарлем непрерывно — от первого взгляда до последнего выдоха. Воспользовавшись секундным промедлением и замешательством Леклера от внезапно опустевших губ, он ловко прикусывает того за нос: — Прости, не могу перестать думать, что у тебя очень милый нос, — он несколько раз постукивает того по «кнопочному» кончику, — Просто очаровательный. У Шарля тоже есть молниеносность реакции, и он успевает только хитро сверкнуть глазами, прежде чем укусить Макса за палец в ответ. — По-моему, он кривой. — Шарли, он не кривой, он прекрасный, — Ферстаппен целует того в кончик носа, и Шарль забавно морщится. — Так, кстати, что там с поздравлением с подиумом? — бездонные, завораживающие зеленые глаза блестят озорным огоньком, — Моя главная фанатка, должно быть, сейчас душится от зависти. — Ничего подобного, — Макс улыбается и смотрит на парня с таким искренним восхищением, добротой и любовью, стоя в коридоре гостиничного номера, — Я очень горжусь тобой, смотрел награждение и прям был так рад, что ты мой, — а он правда был невероятно счастлив наблюдать сияющего в лучах солнца и излучающего свет даже в самом пасмурном месте Леклера и с замиранием сердца осознавать, что тот любит только его. Шарль издает какой-то очаровательный писк умиления, не выдерживает и припадает к пухлым губам напротив, целуя чуть требовательнее, чем в прошлый раз, с ощутимым нажимом. Шарль за плечи разворачивает Макса, прижимая к стене, и тот и придыханием приоткрывает рот, позволяя чужому языку скользнуть внутрь, пройтись по верхнему ряду зубов, встретиться с его собственным, шершавым языком, изучающе пробежаться по небу, словно в первый раз. Макс запускает ладони под свободную футболку, зная, что под ней скрывается хрупкая талия, которую он аккуратно обхватывает, едва ощутимо сжимая, будто боясь сломать. Он плывет, чувствуя нежные касания на плечах, груди, спине, позволяет длинным пальцам зарыться в волосы на затылке и слегка надавить на голову, становясь еще ближе, углубляя и без того мокрый, развязно медленный поцелуй. Макс принимает хитрые правила этой игры, закрывает глаза и безоговорочно отдается Леклеру всем своим существом, прекрасно осознавая, что тот имеет полное право делать все, что только захочет. Он Шарлю бесконечно доверяет, обожает, любит в конце концов, монегаск может проворачивать что угодно, главное, что с ним, рядом, совсем-совсем близко не только в физическом плане. Шарль не отстраняется, уверенно держит его за предплечья и осторожно подталкивает в сторону постели. Макс чувствует, как упирается икрами в край кровати, и сразу садится, продолжает цепляться за тонкую талию, уже непозволительно долго находящуюся под футболкой, подушечками пальцев повторяет рисунок выпирающих реберных косточек. Шарль тянется следом, привстает на одеяле, коленями упираясь по бокам от Максовых бедер и нависая сверху. — Посмотри на меня, пожалуйста, — тот просит ласково, опаляя ухо горячим дыханием, обхватывает мочку губами, слегка оттягивая, и влажно целует под челюстью. Макс послушно открывает глаза и часто моргает, привыкая к полутьме комнаты, освещенной лишь торшером у тумбочки и огнями ночного Мельбурна далеко за окном, пока на его веках по очереди не оставляют два коротких поцелуя. Он поднимает взгляд наверх, встречаясь с горящим в тонком луче света зеленым, и теряется в нем окончательно и бесповоротно. Он целиком и полностью отдался этим глазам уже так давно, и не может поверить, что может смотреть в них, когда пожелает, без стыда и неловкости, что они светятся только для него одного. Шарль ловкими пальцами быстро расправляется с пуговичками на его командном поло, стягивает его через голову, усмехается и с показательным пренебрежением откидывает в сторону. Неисправимая черта. Макс, пользуясь случаем, наконец-то избавляется от белой футболки, так сильно мешающей и скрывающей торс Леклера. Он, не размениваясь на лишние ласки, сразу припадает губами к груди, скользит языком по бархатистой коже, наслаждаясь ее привкусом и запахом, которые стали уже родными и желанными. Макс зубами задевает затвердевший сосок, вбирает его в рот, посасывая, и с упоением наблюдает, как Шарль весь выгибается, запрокидывает голову, распахивая губы в немом стоне, как впивается короткими ногтями в его плечи. Если бы Макс ослеп, то никогда не простил бы себе того, что не сможет еще раз увидеть, как Леклер извивается под его касаниями, как он заставляет того в нетерпении облизывать губы, он просто не позволит себе лишиться этого зрелища. С губ Шарля срывается приглушенный, невероятно мелодичный стон, и тот толкает Макса спиной на пока еще заправленное, не сбившееся в кучу одеяло. Шарль уверенно седлает его бедра, впечатывает чужие запястья в кровать, не оставляя возможности вырваться и отмечая для себя уже ощутимую твердость партнера. Шарль с трепетом оставляет россыпь мелких поцелуев на его лице, жадно смакует губы, не в силах пройти мимо, языком ведет мокрую дорожку, обводя линии мышц на шее, ходящие под тонкой, бледной кожей из-за сбивчивого дыхания. Он тормозит в районе солнечного сплетения, отрываясь на мучительно долгое мгновение, а потом ртом всасывает нежную кожу над ключицей, у основания шеи, на плече, ребрах, не боясь, кусается острыми зубами. Белесая кожа на груди моментально расцветает красными пятнами неопределенных форм и размеров, которые завтра утром обретут глубокий синеватый оттенок, полностью лишая Макса шанса показаться хоть где-нибудь без футболки, кроме Леклеровского номера. Его каждый раз умиляло, с какой важностью и собственничеством Шарль старался продемонстрировать его принадлежность, стоило уикенду закончиться, а потом с крайним удовлетворением и упоением любовался собственной проделанной работой. Как будто кто-то собирался с ним спорить. Как будто Макс мог хотя бы вообразить, что отдастся кому-либо другому. Влажными поцелуями Леклер спускается все ниже и ниже, сам практически сползая на пол, пока не упирается в кромку джинс. Он, как сбитый с толку котенок, останавливается, морщит нос и недовольным взглядом оценивает внезапно возникшее препятствие. В мгновение ока с пуговицей и ширинкой расправляются, и Макс приподнимает бедра, помогая дерганными, судорожными движениями стащить с себя штаны. Со своими почти спортивными брюками на резинке, Шарль разбирается и того быстрее. Отвратительно мешающее белье оказывается на полу сразу следом. Леклер внимательно следит за ним самодовольным взглядом из-под опущенных, подрагивающих ресниц. Темные, вьющиеся волосы взлохмачены — Ферстаппен доволен, его работа — щеки и шея покрыты рваным румянцем, глаза подернуты поволокой, но даже сквозь нее горят возбуждением и желанием — снова Ферстаппен постарался. Макс смотрит на Шарля снизу вверх, сердце заходится в бешенном ритме, он любуется со слишком очевидным восхищением, и дыхание перехватывает. Он на Шарля по-другому смотреть в принципе не умеет. Он его любит до боли и скрипа в душе, как-то просто ненормально, нечеловечески сильно. И самое приятное, что только можно было когда-либо пожелать, о чем он когда-то давно боялся даже стыдливо мечтать — Шарль тоже любит его, любит точно так же: с трепетом, с замиранием сердца, с бесконечной теплотой, всеми своими душой и телом. — Раз я проехал лучше, я буду сверху. — Я же говорил, все мои ошибки были сделаны ради тебя, солнце.