Мак в одуванчиковом поле

Одинокий алый цветок среди жёлтых просторов казался бесконечно одиноким и трепетным, но в то же время неправильным, чужеродным, нарушающим гармонию. Отец Кларк потянулся, чтобы сорвать его, и мак вроде бы встрепенулся — то ли от испуга, то ли от радости. И тут отец Кларк проснулся. Не было никакого одуванчикового поля, не было никакого алого мака. Мирно тикали часы с кукушкой, дождь крупными каплями барабанил по крыше. — Что означает этот сон? — пробормотал отец Кларк. Он приподнялся и отодвинул клетчатую занавеску. За окошком бушевала гроза, вспышки молнии то и дело выхватывали из темноты пшеничное поле, но раскаты грома были далёкими, почти неслышными. Отец Кларк нашарил под кроватью тапки и побрёл на кухню, чтобы выпить стакан тёплого молока и привести в порядок мысли. Уже позже отец Кларк частенько вспоминал эту ночь, размышляя о путях Господних. Ведь если бы не этот сон, разве спустился бы он на кухню среди ночи? А если не спустился бы, то и не прошёл бы мимо входной двери, не услышал бы того, что поначалу принял за жалобное мяуканье. Но он спустился, прошёл и услышал. И, будучи человеком сердобольным, вооружился лежавшим на полке шерстяным шарфом, чтобы вытереть и отогреть несчастное животное, и открыл дверь. И увидел на крыльце не кошку, а неряшливо замотанного в грязное одеяло младенца. — Боже милостивый! — прошептал отец Кларк. — Боже милостивый! Так всё и началось. Благословение ребёнком давалось отцу Кларку тяжело. Он старел и чах на глазах. Сначала кроха, которого отец Кларк окрестил Адамом, просто непрестанно орал. Миссис Эндрюс, помогавшая отцу Кларку вести хозяйство, списывала всё сначала на колики, потом на зубки, потом на порчу. Потом она сбежала, и отец Кларк остался один. Он разрывался между Адамом и своей немногочисленной раскиданной по захудалым фермам паствой и почти совсем перестал есть и спать. Он пел Адаму колыбельные, играл в ладушки, мастерил игрушки из кукурузных початков и деревянных чурок, варил леденцы из патоки. Адам закатывал истерики, кусался, ломал мебель и в клочья рвал одежду. Хуже всего бывало по воскресеньям, когда наступала пора мыться и идти в церковь. Адам катался по полу, орал до хрипа, рвал на себе волосы и молотил ногами. — Ничего страшного, — твердил отец Кларк, — смирение и любовь, терпение и Божья помощь… Тем временем Адам ради забавы поджигал амбары и гонялся за гусями и утками. К счастью, бедные птицы так его боялись, что ему ещё ни разу не удалось поймать ни одной. Однажды тёплым летним вечером, когда отец Кларк разогревал в чугунной сковородке бобы, в дверь постучали. — Адам, открой, пожалуйста, — сказал отец Кларк. — А не пошёл бы ты в задницу, отче, — любезно откликнулся Адам, которому шёл восьмой год. — Ну же, Адам, будь хорошим мальчиком, — сказал отец Кларк. Адам расхохотался и вылил на стол кленовый сироп из почти полной бутылки. В дверь постучали снова. — Ох, ну ладно, последи пока за сковородкой, — сказал отец Кларк и заковылял в прихожую, припадая на костыль: колено, выбитое зимой, когда Адам сломал крышку подвального люка и заботливо постелил сверху половик, до сих пор давало о себе знать. На крыльце оказался не прихожанин, а какой-то незнакомый молодой мужчина, цветущий и радостный. Возле него стоял объёмистый саквояж. — Чем могу помочь, сын мой? — спросил отец Кларк. С кухни донеслось шипение, будто кто-то вылил на сковородку по меньшей мере бутыль масла. — Изделия из кожи, ремни, плётки? — бодро предложил мужчина, раскрывая саквояж. — Ох, нет-нет, спасибо за беспокойство, — остановил его отец Кларк. — В этом совершенно нет нужды. — Уверены, святой отец? — спросил мужчина, который, к глубочайшему прискорбию отца Кларка, почти наверняка был коммивояжёром. Коммивояжёров отец Кларк считал одним из самых трудных испытаний Господних, потому что не имел сил отказать им. На кухне что-то отчаянно шкворчало и шипело. Адам заливисто хохотал. — Может быть, у вас есть сандалии на мальчика, — сдался отец Кларк. — Нам бы и в самом деле пригодились. Видите ли, Адам совсем недавно выкинул свои в купель… — Сандалий нет, есть ремни, — строго сказал мужчина. — Некоторые из них будут в самый раз для мальчика, который кидает сандалии в купель. — Нет, сын мой, — начал отец Кларк, и тут его собеседник охнул и как-то странно согнулся, схватившись за живот. — В яблочко! — радостно воскликнул откуда-то сзади Адам. Отец Кларк оглянулся как раз вовремя, чтобы увидеть, как Адам убирает в карман рогатку. — Да это у вас дьяволёнок, — сказал, распрямляясь, мужчина. — Я бы попросил! — возмутился отец Кларк. — Адам, конечно, своеобразный мальчик, но поминать нечистого… — Нет, я совершенно серьёзно, — сказал мужчина и решительно протиснулся в прихожую, прихватив саквояж. — Симмс. — Простите? — Моё имя. Симмс, — повторил мужчина и протянул руку. Отец Кларк неуверенно ответил на рукопожатие. Симмс тем временем повесил пиджак на свободную вешалку, расстегнул запонки и закатал рукава. — Где тут у вас можно помыть руки? — Простите? — повторил отец Кларк. — Я остаюсь на ужин, — пояснил Симмс. — Вы ведь накормите голодного, святой отец? — Да-да, разумеется, сын мой, — сказал отец Кларк. — Адам, покажи нашему гостю рукомо… А впрочем, сын мой, вы и сами его легко найдёте, он прямо вот здесь, первая дверь направо. Пока Симмс мыл руки, Адам поскакал немножко на его саквояже, по-индейски вопя и размахивая воображаемым хлыстом, грязно выругался, куском угля намалевал на обоях мужские гениталии и умчался куда-то наверх. Отец Кларк смиренно закрыл глаза на эти выходки и уделил всё внимание кухне. Обильно политые керосином и обугленные бобы пришлось выкинуть. На сковородку отец Кларк ещё возлагал какие-то надежды: если Господу будет угодно, её удастся оттереть жёсткой металлической щёткой. Пока отец Кларк размышлял, заменить ли бобы яичницей или попытаться что-то сообразить из брюквы и вялой морковки, на кухню явился Симмс. — Что, святой отец, нет житья от дьяволёнка? — Сын мой! — укоризненно воскликнул отец Кларк. Он взял было вилку, обнаружил, что кто-то её раскалил на огне, и замахал обожжённой рукой. — Послушайте, сын мой, на долю Адама выпало немало злоключений, но я уверен, что терпение, ласка и слово Господне… — Пряники без кнута тут не годятся, отец мой, — решительно сказал Симмс. — В дьяволятах нет той искры, подув на которую, можно разжечь праведное пламя. — Ну, послушайте, что вы заладили, сын мой? — возмутился отец Кларк. — Адам — чудесный мальчик, уверяю вас, нужно только узнать его поближе… — А вы сами-то узнали? — заинтересованно спросил Симмс. С потолка посыпалась штукатурка. Судя по звукам, Адам тащил куда-то тяжёлый платяной шкаф. — Господь послал мне его, — твёрдо сказал отец Кларк. — И Господь послал ему меня. Господь послал нас друг другу. — Иными словами, это ваш крест, который вы будете нести на себе до самой могилы, святой отец, — весело подхватил Симмс. — Сын мой! — Пути Господни воистину неисповедимы. Вы только подумайте, подкинуть дьяволёнка священнику! Нет, я уверен, что в этот раз Господь просто ошибся адресом, хотя… — Симмс задумчиво побарабанил пальцами по столу. — Нет, думаю, не ошибся. У Него отличное чувство юмора. — Я не понимаю, о чём вы говорите, сын мой, — сказал отец Кларк. — Не беспокойтесь, святой отец, дьяволята — мой профиль, — успокоил его Симмс. — Вот увидите, на всё воля Божья. Отец Кларк молитвенно сложил руки. Налившийся на правой ладони волдырь отозвался болью. Симмс тем временем вытащил из кармана серебряную монетку, подбросил её как-то очень замысловато, поймал и сжал в кулаке. Отец Кларк мигнул. — Так вот, ужин, святой отец, — сказал Симмс. — Ужин? — повторил отец Кларк. — А, да-да-да… Пока он гремел посудой, Адам с грохотом скатил по лестнице что-то тяжёлое, затем скатился сам и вбежал на кухню с торжествующим возгласом: — Доломал наконец эту уродину! Отец Кларк выглянул в коридор и увидел лежащую у подножия лестницы кровать с отломанными ножками. — Адам, мой мальчик, вспомни притчу о кротости и послушании! — Тут был бы уместен ремень, а не притча, — заметил Симмс. — Между прочим, даже в Священном Писании говорится, кто пожалеет розгу… — Сын мой, нельзя толковать Священное Писание буквально! — воскликнул отец Кларк. — Каждая ситуация требует индивидуального подхода, каждая юная и ранимая душа нуждается в бережном отношении! — Это если есть душа, — философски заметил Симмс. Адам между тем деловито плюнул в пустую кастрюлю, смахнул на пол яйца и фыркнул: — Опять нечего жрать! Монетка снова сверкнула в руке Симмса, взлетела и надолго зависла в воздухе, вращаясь и сияя. — Дай! — воскликнул Адам, с обожанием уставившись на Симмса. Монетка упала на стол. Адам кинулся к ней, хотел схватить — но вместо этого снова впился в Симмса отчаянным взглядом. — Бери, — разрешил Симмс. — Она твоя. — Спасибо! — завопил Адам. Он улыбался. Отец Кларк ещё никогда не видел, чтобы он улыбался. Не злорадно скалился, не хохотал над чьим-то несчастьем, а улыбался счастливо и беззаботно. — Сын мой! — Я же говорю, дьяволята — мой профиль, — скромно сказал Симмс. — Вы знаете, святой отец, ужин не нужен. Я ухожу. — Я с тобой! — воскликнул Адам. — Адам! — возмутился отец Кларк. — Учти, больше я не потерплю таких выходок, — строго сказал Симмс, глазами указав на карман штанов Адама. Адам молча отдал ему рогатку. — Я буду держать тебя в ежовых рукавицах, — сказал Симмс. — Никаких притч. — Хорошо, — легко согласился Адам. — Но послушайте! — встрепенулся отец Кларк. — Он мой! Адам, сам Господь послал тебя сюда… — Он ошибся, — равнодушно ответил Адам. — Он не ошибся, — возразил Симмс. — Может быть, ты был уроком для преподобного, а может, он был уроком для тебя. Но теперь ты мой. — Он не пойдёт с вами, сын мой! — воскликнул отец Кларк. — Он пойдёт. Он взял мою монетку — и он теперь мой, потому что так и должно быть, — ответил Симмс. Он вышел в прихожую, аккуратно обогнув кровать, и подхватил свой саквояж. Адам кинулся следом. — Воля Божья, — прошептал отец Кларк. — Отче, — сказал Симмс и обвёл широким жестом разгромленный дом, — Господу угодно, чтобы вы привели в порядок свою обитель и вернулись наконец к привычной жизни. Довольно с вас испытаний. Адам ухватил Симмса за свободную руку, и они вдвоём вышли за двери и спустились по ступенькам крыльца. Отец Кларк смотрел им вслед. Пшеничное поле в лучах заходящего солнца казалось совсем жёлтым, одуванчиковым, и две удаляющиеся фигуры алели на его фоне чужеродным, но таким ярким и красочным пятном.