Не он.

      Ощутимо в бок прилетает чей-то локоть. Ноги чудом еще не отдавили. Воздуха в этом старом ДК на всех не хватает. За чем, собственно, пошла в толпу? Но так хотелось пропустить через себя тот самый заряд, что он давал на сцене безгранично всем и каждому. Видеть его живем, в образе, перед собой. Не на пиксельном видосе в пыльном экране пузатого монитора компьютера, не на плакате на стареньких обоях ее комнаты. Эмоции шкалят, перехватывают у горла бурлящей лавой радости внутри. Несмотря на весь дискомфорт, сливаться с беснующимися панками в экстазе от любимых заученных до последней строчки песен — это невероятный кайф. Не верится. Это как в тех снах, что так горестно вспоминать по утру, ведь это лишь сны. Слезы в уголках глаз, покусанные от переполняющих эмоций губы, саднящее наждачкой от криков сорванное горло. Нет, это все точно того стоит.       Вот и заканчивается концерт. Она только лишь моргнула, как все. Сплошная вспышка не дающих унять скачущее сердце эмоций. Толпа стремительно рассасывается к выходам, по вспотевшему телу начинает неприятно гулять сквозняк. Она лезет в сумочку и набирает нужный на мобильном номер. Школьный друг, писавший ей когда-то любовные записки на тетрадных мятых листах, нынче удачным поворотом судьбы — охранник на этом концерте, проводит ее за собой за ограждения. Ноги то ли деревянные, то ли как из ваты — словно не ее. Надо взять себя в руки. Она так долго к этому готовилась, столько сделала, чтобы попасть сюда. Они идут по тусклому холодному коридору, девушка обнимает себя руками, тонкая обтягивающая водолазка совсем не по погоде. Каблуки стучат в ритм сердца. Ожидание и сладостное предвкушение от скорой встречи, волнительной тошнотой подкатывают то и дело к горлу. Надо будет найти выпить. Друг что-то спрашивает, она слышит его как сквозь толстое ватное одеяло. Отвечает на автопилоте однозначными короткими фразами.       Наконец то самое помещение, где тусует группа почти в полном составе. Девушка мгновенно находит на диванчике глазами его. Кое-как прощается с однокашником, смазано благодарит и берет со стола бутылку пива. На нее все-таки обращают внимание. Девушки недовольно хмурятся, зато парни задорно оглядывают взглядом стройные ноги в ультракороткой кожаной юбке. Никого вокруг не замечая, она присаживается на краешек стула через стол напротив него. Пьет словно не пиво, а воду. Нужно что-то покрепче. Такое сильное волнение, что алкоголь никак не берет. Он, как всегда, в центре внимания. Вольготно раскинув руки на спинке, нога на ногу, о чем-то с кем-то шутит. У него такой приятный смех. Девушки рядом смотрят буквально в рот, восторгаясь абсолютно каждой его шутке. Ее это раздражает. Она начинает нервно колупать пивную этикетку. Ну, почему же так долго не замечает ее? Она же что, зря писала за Ирку все конспекты целую неделю, чтобы взять на этот вечер те самые задвижные сапоги на каблуке, на которые девчонки со всего потока пускали слюни? Или юбку эту прятала у себя по шкафам от мамы, иначе она упорхнувшей птицей полетела бы в окно? И копила полгода деньги на билет на поезд, который привез ее сюда, к мечте? А мечта сидит перед ней, пьет пиво и не думает исполняться в тот же миг.       Девушка кусает обиженно губы. С ней присаживается рядом Яша. Спрашивает, как ее зовут, откуда она и что-то еще абстрактно-общее. Девушка скомкано отвечает, все продолжая бросая взгляды на диван, который то и дело взрывается смехом. Яшино внимание ей приятно, но не за этим она сюда пришла. Парень не дурак, замечает на себе ее немного прохладный взгляд и вскоре отваливает, напоследок тепло ей улыбнувшись. Все идет криво. Почему-то ей казалось, что стоит только появиться перед ним, как если не небо упадет, то точно упадет его сердце к ее ногам. Она ведь все продумала до мелочей, сидела на этой треклятой диете, подбирала образ, гнала на трясущемся поезде в такую от родного дома немыслимую даль. Весь путь был проделан ради него. Но ничего не происходит. Через некоторое время он встает, допивает залпом свое пиво, извиняется и жалуется, что устал и разболелась голова. Прощается со всеми и уходит. Вот так просто.       Она смотрит на удаляющуюся спину Андрея Князева и кажется, что летит куда-то стремительно вниз.       Ужасающее во всех смыслах отчаяние и обида заставляют сжать бутылку в руке до побелевших пальцев. Взгляд устремляется в пол, чтобы скрыть вскипающие слезы.       Невероятно.       Из последних сил она соскребает в себе последние остатки самообладания, чтобы не кинуть бутылку в след Андрею, который так страшно предал ее. Все что она тщательно выстроила до этого — рухнуло в миг. План, так долго старательно складываемый ей, летит ко всем чертям. Она словно видит перед собой воронку, в которую ее все затягивает и затягивает боль… Вдруг ее отвлекает поднявшийся гомон голосов. Отрывается на секунду от своего личного ада и, с екнувшим сердцем, поворачивает голову на шум.       В гримерке появляется Горшок, тут же притягивая к себе внимание и людей. Внутри все снова падает, только еще больнее. Она то подумала, что это вернулся Андрей. Второй фронтмен был ей никак. В том плане, что, конечно же, главный солист и основатель группы — она его уважала. Но он просто был не ее типаж. Девушка снова отворачивается. Надо допить пиво и уходить. Нет, с самой группой тусить круто, но сейчас ей настолько погано и все люто раздражает, что она просто боится на ком-нибудь сорваться, или просто выйти из себя в истерику. Внезапно ее кто-то совсем рядом зовет. Девушка не может не узнать этот голос. Поднимает голову резко. Горшок сидит рядом, на соседнем стуле, внимательно заглядывая ей в глаза и спрашивая, все ли с ней в порядке. Пара секунд шока. Она внутренне собирается, сглатывает и отвечает размыто, что немного устала после концерта. — Как тебя звать то? — Горшок откидывается на спинку, делая глоток из своей бутылки. — Олеся. — отвечает девушка. Блин, только его не хватало! Она же хотела уже уходить… — Леся. — тут же переделывает по-своему музыкант. — Лесь, может тебе тогда лучше воды? — он сомнительно кивает подбородком на пиво в ее руке. — Все не так плохо. — Олеся выдавливает улыбку. Горшок улыбается в ответ и что-то тут же начинает ей затирать. Только не это. Кто-то периодически отвлекает его, дергает, но панк с проторенной дорожки не съезжает, продолжая о чем-то упрямо заливать ей в уши. Олеся вымученно ему улыбается, кивает невпопад его болтовне, раздраженно барабаня пальцами по бутылке. Внезапно ее внимание сужается в одной самой узкой точке. Наступает шокирующее озарение.       Он что… клеит ее?       Олеся снова поворачивает к нему лицо. Музыкант, почти касаясь своими коленями ее, в режиме радио, восторженно тарахтит, перескакивая одними ему известными ломаными путями с темы на тему. Темные глаза бегают по ее лицу, опуская взгляд периодически на ее открытые ноги. Все его внимание целиком обращено к ней. Быть того не может. Девушка борется с тут же круто всколыхнувшимся внутри нее волнением. Да, у судьбы отменное чувство юмора. Не один фронтмен, так второй. Отчаянная мысль резко бьет по вискам. Раз уж она тут, такой путь к этому прошла и сколько всего сделала — она не уйдет отсюда с пустыми руками. Не сегодня уж точно. Это же не абы кто из группы, а сам Горшок. Можно наступить на горло своим принципам.       Горшок тем временем уже увлеченно рассуждал о каком-то документальном фильме про космос, который успел застать по телевизору, отдыхая сегодня перед концертом в гостиничном номере. Кое-как включившись в тему, девушка ее поддержала. Блин. Этот же может часа два без умолку пояснять свои темы, а на столько ее терпения, да и нахлынувшей смелости все-таки свой план осуществить, у нее не было. Допив залпом свое пиво, едва-едва ощутив хмель в крови, она с вдруг отчаянно забившимся в горле сердцем решила начать действовать.       Олеся медленно, совершенно естественно, кладет свою ледяную от страха ладонь на его крепкое бедро, обтянутое грубой джинсой, и с замиранием следит за вокалистом. Явной реакции нет, но она тем не менее замечает, как его взгляд на мгновение упал вниз. Брови нахмурились, но уголки губ слегка дрогнули вверх. Трещать Горшок не перестал, и Олеся, двинув большим пальцем к внутренней стороне его бедра, руку так же медленно убрала. Осталось только ждать.       Оба прикурили. Девушка опять, наклоняясь к огоньку зажигалки в его руке, как бы невзначай тронула пальчиками его запястье. Она никогда не была соблазнительницей, просто сейчас на кон было поставлено слишком много. В груди горели и обида, и отчаяние, и злость. Осколки разбившейся мечты кололи ей душу. Хотелось, чтобы все сгорело к чертовой матери синим пламенем. Адреналин колыхал в ней волны отчаянной решимости довести все до конца. Тем более от мужчины напротив она видела однозначную симпатию, и это придавало сил. Еще полчаса выматывающего трепа, и Горшок наконец встает. — Поехали? — просто говорит он, протягивая ей ладонь. Девушка думает о том, сколько на ее месте хотело бы оказаться фанаток, несмотря даже на то, что чувств она к нему никаких не питает. Злорадное веселье щекочет желудок. Она почти у цели. В голове поселяется глупая мысль о том, чтобы Андрей непременно их застал, приревновал, устроил сцену. С готовностью она берется за широкую ладонь музыканта. Горшок со всеми прощается. Олеся ловит на себе яростные взгляды остальных девушек, и это тешит ее израненное эго.       В такси до отеля они почти не общаются. Слава богу, даже у его ресурса говорливости есть предел. Их встречает невзрачный, типовой и совсем маленький номер, скудно обставленный мебелью. Они скидывают обувь и верхнюю одежду в крохотной прихожей, проходят внутрь. Желудок делает сальто, когда она кидает взгляд на кровать. Ее напускная бравада все-таки начинает трескаться от такого реалистичного разворота событий. А сможет ли она? — Будешь? — Горшок берет со стола початую бутылку вина. Она не может не заметить, что он вроде как тоже волнуется. Ее почему-то это бесит. Андрей точно знал бы что делать. — Да, конечно. — Олеся смело подходит к Горшку. — Стаканов только нема. — он разводит руками. Девушка молча берет бутылку из его рук и пьет из горла крупными глотками. И чуть ли не давится в тот же миг от взгляда, который бросил на нее Горшок. Щекам становится почему-то очень жарко. Она передает ему бутылку обратно. Он специально так обхватывает своими губами горлышко, где только что были ее? Понимая, что она начинает терять контроль над ситуацией, Олеся, хватая все свое последнее самообладание и решимость, делает еще один последний свой шаг вперед.       Ладонью притягивает его за затылок к себе, едва только он успел отпить вина. Крепко зажмурившись, толкается губами в его. Пара решающих секунд. Никакой ответной реакции. Ужас обжигает ледяным огнем. Девушка испуганно шарахается от него назад, но Горшок ее останавливает, хватая за запястье. Тяжелый черный взгляд добивает внутри нее все оставшееся. Сейчас как пошлет он ее куда подальше, вот тогда она хлебнет сама своей же лжи и притворства с лихвой. Некстати вспоминается его, ох, какой не простой и взрывной характер.       Резко за руку он дергает ее на себя. ***       Нижнюю губу пропускают в рот, не успела она хоть что-то осознать. Проводят по ней языком, зажимают зубами. Непонятно, что это даже, поцелуй или укус. Миша крепко прижимает ее за поясницу к своим бедам. Больно ударяется о лобковую кость пряжка его ремня. Накрывает тесным запахом подвыветрешегося парфюма и пота. Олеся судорожно хватается за его плечи, потому что Миша так сильно наклоняется с ней вперёд, что кажется, что падение на пыльный пол номера неизбежно. Другая его рука проходит вниз от лопаток до поясницы, потом смело ложится на ягодицы, сжимая их. Девушка хочет убрать ее, оставить за собой хоть какую-то видимость контроля над ситуацией. Это она ему позволила, не он ведет. Без вариантов. Укус все-таки переходит в поцелуй. Упругие губы мнут ее. Не хочется признавать, что он классно целуется. Не отрываясь от девушки, Миша ведет ее кровати. Так быстро? В спину толкается жесткий кривой матрас. Тяжесть мужского тела сверху тянет все внутренности крюком вниз, там, где против ее воли, начинает расти возбуждение. Ее руки все так же бездвижно лежат на его плечах. Все еще не верится в происходящее. Сквозь ткань футболки ощущается жар Мишиной кожи. Хочется отпустить себя и вцепиться в густые темные волосы, пока его поцелуи топят ее последнее чувство самоконтроля.       Это же не Андрей, но как так?!       Водолазка, скрывающая ее тело, Горшку быстро надоедает. Он тянет ткань наверх, Олеся помогает. У кофты узкое горло, застежки сережек больно цепляются за него. — Сейчас, Миш, подожди. — неловко говорит девушка, осторожно пытаясь выпутаться. Слышится насмешливое фырканье. Едва она очутилась на свободе, Миша с довольной улыбкой нападает губами на ее грудь и живот. Тело, глупое тело, предательски стремится выгнуться навстречу его ласке, чтобы каждым миллиметром своим ощутить на себе теплое влажное дыхание. Миша, не сильно оттягивая момент и церемонясь, приспускает чашечки бюстгальтера вниз. Зажимает ее соски между фалангами указательного и среднего пальцев. Ногтями Олеся впивается ему в шею, потому что такое терпеть молча уже выше ее сил. Сквозь сжатые плотно зубы, наконец вырывается стон. Горшок самодовольно улыбается ей в губы. Не хочется видеть его искрящиеся весельем глаза, потому что она все продолжает и продолжает проигрывать. Добивая ее, Миша на мгновение приподнимается и стягивает с себя футболку. Теперь она ощущает кожей его. Юбка задралась так, что от нее потерялся всякий смысл. Неприятно трет между ног не только пряжка ремня, но и давно вставший член, натянувший джинсу. Это правда происходит наяву? Миша снова отрывается от нее, садится на колени и лихо расправляется с надоевшим уже ремнем. Девушка, завороженно смотревшая на него до этого, тут же поднимает глаза к потолку. До корней волос разливается краска смущения. Как ни крути, а она себя переоценила. Миша можно сказать незнакомый ей мужик, и чувство стеснение перед новым никто не отменял. Судя по звуку, джинсы падают куда-то на пол. Олеся тревожно комкает покрывало под собой вспотевшими ладонями, волнение немного перебивает нахлынувшее было возбуждение. Опять его дыхание над ней. — Лесь, ну че ты, не переживай так. — Ласково улыбается Миша, стягивая с нее параллельно юбку с колготками и бельем. — Ты же хочешь. — он утвердительно погружает пальцы внутрь, туда, где с потрохами ее сдает собственное возбуждение. Конечно, она же не стальная. Порывисто выдыхает ему в губы. Рука все же зарывается в его волосы, сжимая их у корней. Почему-то ее удивляет, что они оказываются настолько мягкими. Они опять целуются, точнее Горшок терзает ей губы, а она стонет ему в рот, потому что его пальцы явно что не только струны гитары могут умело перебирать.       На задворках сознания то и дело маячит мысль, что это все с ней творится здесь и сейчас, и абсолютно не с тем, с кем хотелось. Но уже глупо отрицать, что сдалась Мише она окончательно и бесповоротно. И то, что она тут с ним в постели, уже не становится какой-то целью мщения или утешения самолюбия. Ей уже правда хочется с ним тут быть.       Миша не выдерживает. Шуршит этикетка презерватива. Олеся все еще боится опустить глаза вниз, потому лишь скользит мутным взглядом по его линии ключиц и наклону крепкой шеи. Он сказал, что она хочет. Хочет это еще мягко сказано. Изнывает — так будет более точней. Руками она нетерпеливо привлекает его к себе, когда Миша снова нависает над ней. Ближе, так, чтобы ощущать, как часто бьется его сердце. Он опять ее целует. Ну, давай же уже. Она закидывает на него ногу, прижимая его бедра к своим. Миша все понимает, но продолжает с ней играть. Ощутимый такой по размерам стояк елозит между их животами. — Миш, пожалуйста. — Олеся слышит себя словно со стороны. Выгибается в пояснице дугой навстречу ему, когтит лопатки. Вдоволь насмотревшись на ее страдания, Миша наконец входит. — Черт! — удивление срывается с ее губ, а потом тут же долгий стон, словно он ножом вспарывает ей селезенку. Чувство наполненности накрывает горячей волной удовольствия все тело. — Пожалуйста. — самодовольно шепчет он в ответ, улыбаясь. Говнюк. Ладно, его взяла, и строить стену неприступности давно лишено уже всякого смысла.       Миша вбивает своими бедрами ее в кровать. Горячий, тяжелый, мокрый. Олеся позволяет наконец себе трогать там, где хотелось с самого начала. Мнет широкие плечи, скользит ладонями по татуировкам на руках, гладит влажную от пота грудь. Хочется натрогаться всего его впрок. Миша, согнув одну ее ногу в колене, двигается ритмично и жестко. От того так скоро ее начинает накрывать. — Эй, погоди. — Он это замечает. — Давай так. — Выходит, переворачивает ее и ставит в коленно-локтевую. Как будто ей от этого легче. Скорее наоборот. Ощущение подчинения кроет еще сильней. Тяжелая рука давит на лопатку, другая гладит ладонью линию позвонков, иногда спускаясь к груди. Если Миша так решил ее домучить до самого конца, то план его точно сработал. Стонать уже даже не было сил, горло сорвано еще на концерте. Сам Горшок над ней лишь тяжело дышит, выдыхая сквозь стиснутые зубы.       Волна разрядки все-таки неизбежно ее накрывает. Миша крепко удерживает ее, все еще оставаясь в ней. Девушка чуть ли не вспарывает матрас ногтями под собой. Около минуты тяжелых влажных шлепков, и Горшок так же кончает вслед за ней. ***       Олеся выходит из ванной уже одетая. Миша курит прямо в кровати, в этом дряхлом номере по ходу давно уже не работала противопожарная сигнализация. — Ты куда это? — как-то по-собственнически спрашивает он. Девушка окаменела лопатками. — Мне пора. — бросает она, кидая в сумочку мобильник. — Поздно же. — гнет свою линию Горшок. — Нормально там. — напряженно откликается та. Миша иронично бросает выразительный, как умеет только он, взгляд на черное окно, где бушует снегопад. Время три часа ночи. — Гордая, да? — спрашивает он, со смаком и широкой улыбкой, затягиваясь. Олеся останавливает сборы, вытягиваясь в струну. — При чем тут это, мне на вокзал пора. — Во сколько поезд? — девушка тут же зависает, прикидывая по какому таймингу ей нужно правдоподобно соврать. — Не пизди давай, ложись. — Не указывай. — Олеся пытается снова натянуть лицо. — Сценку не играй, ломает она тут комедию мне, е-мае блин. — Миша усмехается. Девушка, не дойдя до прихожей, зло оборачивается. — Ты про что это? — Думаешь я дебил что ли совсем? — Он насмешливо стучит согнутым пальцем по лбу. На лице Олеси только молчаливое недоумение. — Это Андрюха, да? — Сердце испуганно обрывается. Взгляд заметался, слова застряли в горле. Миша хохочет, совсем не выглядя расстроенным. — Так я и думал. Ну, прости уж, как есть. — он разводит руками, как бы указывая на себя. Паяц. — Но… но раз ты… тогда почему? — ей вдруг сложно ворочать языком. — Ты на Фису похожа. — безжалостно отвечает Миша, смотря ей прямо в глаза. Олеся сглатывает тут же вставший в горле ком, смотря на него уже совсем другими глазами. Миша тут же кривится. — Ой, только не надо меня жалеть. Я отдаю отчет своим действиям. Так во сколько поезд? — В одиннадцать. — тут же срывается с губ. — Ложись. — Миша приподнимает оделяло рядом с собой. Он все еще голый и мокрый. ***       Олесю шатает в такт мчащейся в метели груде металла. В плацкарте с ней еще пара человек. В этой железной колыбели не спится от слова совсем. Поэтому она курит в тамбуре одну за одной сигарету, наблюдая за предрассветными сумерками, которые с каждым часом становятся все ярче. Периодически подносит пальцы ко рту, грея их своим дыханием, чтобы раз за разом обводить буквы на стекле перед собой, чтобы они не запотевали: МИША.