Лягушка

Тогда роман на старый лад Займет веселый мой закат… Веннен, из черновиков

      Юный эр Гильом перевел дух, облизнул губы, зажмурился, трижды крутанулся на месте, открыл глаза, натянул лук и выпустил стрелу. Стрела улетела не так уж далеко, косо воткнулась в кочку и осталась торчать, как флажок, сверкая на солнце трехцветным оперением. Что поделаешь: из лука Гильом стрелял не очень. Мальчишкой еще баловался с игрушечным детским луком, стрелял неосторожных кроликов в холмах, а последние года четыре в руки не брал. Ну потому что на охоте и на войне все давно используют ружья и пистолеты, а луки в оружейне хранятся исключительно для таких вот... ритуалов. Впрочем, оно и к лучшему. Долго искать не придется, а далеко стрелять и не обязательно. Если ритуал сработает, он сработает и так.       Гильом еще раз вздохнул и побрел на болото. У самого края, как водится, было глубже всего, и сапоги, заботливо натертые воском с салом, все равно тут же начали промокать. Гильом чапал по грязи, старательно выбирая кочки повыше и посуше, и размышлял.       В сущности, быть младшим сыном барона не так уж и плохо. Да, наследство тебе не светит, зато полная свобода, ответственности никакой. Хочешь при дворе карьеру делай, хочешь в армии... Ага, это все при условии, что ты сын нормального барона. А не барона Сенжака. С тех пор, как владения Сенжаков были разорены дотла при Раймоне Четвертом, прадеде Гильома, во время восстания Зимних Молний, когда по этим землям трижды прогулялись туда-сюда то Верные, которых теснила армия изменников, то изменники, которых гнали Верные, то опять отступающие Верные, род захирел и так больше на ноги и не встал. Для любой карьеры деньги нужны! Либо связи — а завязывать связи и лебезить перед нужными людьми Сенжаки тоже не умели. Доходов с земель и аренды едва-едва хватит на то, чтобы достойно представить ко двору Армана, наследника, да назначить приданое сестрице... Второму сыну суждена была церковная карьера, а у младшего, Гильома, оставалась только надежда на чудо. И он изо всех сил заставлял себя поверить, что чудо сработает.       Интересно, какая она, его суженая? Блондинка или брюнетка? А может, у нее будут рыжие волосы? Медно-рыжие, вспыхивающие на солнце яростным огнем, как у Мари-Луизы, мельниковой дочки? Огненно-рыжие волосы и колдовские глаза, как небо в зимних сумерках, отливающие то темно-голубым, то льдисто-зеленым? А впрочем, ерунда это все! Его принцесса наверняка окажется прекраснее любой мельничихи, ведь она же принцесса! Главное, чтобы она вообще была, принцесса эта...       Лягушка, как ни странно, на кочке действительно сидела. Гильом, по десятому разу обдумывая свою безумную затею, спрашивал себя, а как он узнает, кто перед ним: заколдованная принцесса или обычная болотная лягушка. Но, увидев ее, он сразу понял, что ошибиться было невозможно. Лягушка не просто сидела, а разглядывала стрелу с совершенно не лягушачьим, каким-то озадаченным видом. И глаза у нее были человеческие: ярко-синие. Только теперь, увидев ее воочию, Гильом осознал, что на самом деле не верил в свою затею. Потому никому ничего и не сказал, даже любимой сестренке, с которой всегда делился всем, даже самым странным. Все это была игра, понарошку, вроде как в детстве, когда он собирался бежать в армию и уходил из дома, набив карманы хлебом и яблоками, в глубине души прекрасно понимая, что к ужину вернется назад. Но лягушка с синими глазами действительно сидела на кочке, бесстрашно разглядывая стрелу, вместо того чтобы прыгнуть в тину, как то свойственно нормальным лягушкам — и это означало, что игра пошла всерьез.       Гильом, затаив дыхание, сделал последние три шага, наклонился и бережно, но крепко взял лягушку в ладони. Лягушка уставилась на Гильома, выпученные синие глаза сделались еще больше — и она вдруг принялась выдираться, отчаянно брыкаясь мощными задними лапами. Но Гильом все же поднес ее к губам, зажмурился — и поцеловал наугад куда-то в скользкую холодную морду. Лягушка яростно квакнула — Гильом мог бы поклясться, что это было что-то бранное, — и внезапно резко потяжелела. И Гильом все-таки выронил ее куда-то под ноги, в холодную болотную тину.       Самого превращения он не видел. Яркая вспышка ослепила его, а когда юный эр наконец проморгался, колдовство уже совершилось. Гильом увидел, кто перед ним стоит — и заморгал снова, уже от растерянности.       Нет, сказать, что его находка не прекрасна собою, означало бы погрешить против истины. Густые, иссиня-черные волосы ниспадали на плечи тяжелыми волнами. Очень светлая, белая как молоко кожа будто бы светилась изнутри. Из-под длинных черных ресниц на Гильома смотрели ослепительно-синие, как холодные сапфиры, глаза, слишком большие для мужчины.       Ибо стоявший перед Гильомом человек, несомненно, был мужчиной. Притом еще и заметно старше Гильома, лет тридцати, никак не меньше. Если могучие, широкие плечи и жилистые руки еще худо-бедно могли принадлежать женщине (хотя вряд ли принцессе!), то мускулистая грудь, а особенно солидное мужское оснащение внизу живота не оставляли ни малейшей возможности для сомнений. Эр Гильом, едва взглянув в ту сторону, побагровел и поспешно отступил на пару шагов. Потому что да, мужчина, помимо всего прочего, был абсолютно гол. Как в день своего рождения. В смысле, в чем мать родила.       Пока Гильом хлопал глазами, пытаясь сообразить, как это вышло и что же теперь делать, незнакомец явно опомнился первым и нарушил молчание.       — Как это мило, однако! Я ожидал чего угодно, только не этого. Скажите, юноша, с чего вам вдруг взбрело в голову бродить по болотам и целоваться с лягушками?       Это вместо «спасибо». Но тон незнакомца звучал так властно, до того похоже на опытного ментора, что эр Гильом даже и не подумал возмутиться.       — Я... ну вы понимаете, у нас есть такая... как бы легенда...       — Представьте себе, и у нас она тоже есть! Потому я и спрашиваю: отчего именно вам взбрело в голову явиться на это кошкино болото? Почему сюда не пришла, скажем, ваша сестра?       Гильом растерянно развел руками.       — Ну потому что... ну легенда же!..       Незнакомец уставился на него, ожидая продолжения, но видя, что юноша молчит, подбодрил его:       — Ну-ну, и что за легенда-то?       — Ну, что младший сын... пришел на болото, пустил стрелу... а там была лягушка... он ее поцеловал, и...       — И что?       — И она обернулась прекрасной принцессой, и он на ней женился! Правда, ему потом еще пришлось... ну, там длинная история... но, в общем, в итоге он стал королем в ее стране.       — Ах вот оно что! То есть это такой местный брачный обычай. А то ваше орудие убийства, — незнакомец выдернул из кочки стрелу и с издевательским поклоном протянул ее Гильому, — чудом не угодило в меня. Я уж было подумал, что у вас принято по весне на лягушек охотиться... Кстати, позвольте представиться. Альмеро Китоблар, сын и наследник герцога Умара Китоблара.       Альмеро передернул плечами и огляделся. Потом снова посмотрел на Гильома, протянул руку и сказал:       — Ну, давайте сюда.       — Что?! — растерялся Гильом.       — Платье.       — Платье?! — переспросил Гильом.       — Платье, рубашку, мантию, плед... что вы там припасли для своей принцессы? Меня сейчас устроит все, что угодно.       Гильом разинул рот. Вот о чем-о чем, а о том, что принцессу неплохо было бы приодеть, он как-то не подумал. В сказке о таком ничего не говорилось...       Альмеро досадливо скривился.       — Как, юноша? Вы хотите сказать, что шли забирать с болота прекрасную юную эреа, и вам даже не пришло в голову, что ей потребуется одежда? Или вы думали, будто люди превращаются в лягушек при полном параде, и такими же оборачиваются в себя прежних?       По чести сказать, как-то так Гильом это все себе и представлял. Но сейчас, когда Альмеро произнес это вслух, оно звучало такой несусветной глупостью, что сознаваться сделалось стыдно. Поэтому он только развел руками. И робко проблеял:       — Но ведь... но ведь она же принцесса!       — И что? К вашему сведению, принцессы тоже люди. И как все люди, под одеждой они совершенно голые! Никаких корон у них на голове не растет — на случай, если вдруг вы сомневались.       Гильом снова побагровел. Альмеро раздраженно фыркнул.       — Дайте хотя бы плащ! Холодно, между прочим. В этом вашем... Кстати, где я нахожусь и с кем имею честь? Чей именно вы младший сын?       Гильом непослушными руками расстегнул застежку плаща и протянул плащ — изрядно поношенный, зато теплый и подбитый мехом, — своему надменному гостю. Тот принял плащ с таким видом, словно это он делал одолжение Гильому, не спеша накинул его на плечи и не глядя справился с явно непривычной фибулой. Выслушал сбивчивое представление Гильома (хорошо, что тетушка не слышала, как позорно он мямлил!), с достоинством кивнул и зашагал к выходу из болота, предоставив Гильому тащиться следом. Болото было вязкое, тина под ногами скользкая, и во мху и траве торчали какие-то не то сучки, не то коряги, коловшие ноги даже сквозь сапоги. Однако ж Альмеро переступал босыми ногами с кочки на кочку так уверенно, будто шествовал в туфлях по паркету.       Миновав канаву вдоль края болота и выбравшись, наконец, на сухой мшистый пригорок, откуда Гильом выпустил свою злополучную стрелу, Альмеро огляделся и спросил:       — Я так понимаю, насчет коня или там кареты, чтобы отвезти принцессу в свой замок, вы тоже не озаботились?       Гильом снова покраснел и немного надулся. Да, единственная карета Сенжаков была «не на ходу». Батюшка все собирались распорядиться ее починить, да все никак руки не доходили за ненадобностью. По большому счету, там надо было заменить переднюю ось, которая еще не сломалась, но сгнила начисто и сломалась бы при первом удобном случае, перевесить заново дверцы и поменять полностью подвеску — кожаные ремни, на которых держался кузов кареты, совсем иссохли и растрескались. А вот насчет коня он и в самом деле не сообразил.       — Да тут пара шагов, до замка-то, — пробубнил он.       — Ну разумеется, — процедил Альмеро, — юной эреа, только что пережившей превращение из лягушки в человека, ничего не стоит пройти босиком какие-то пару шагов по лесу! Или пару хорн, бешеному барону, как известно, семь хорн не крюк. Я смотрю, вашей принцессе чрезвычайно повезло, эр Гильом.       — В чем?! — удивился Гильом этакому неожиданному выводу.       — В том, что она с вами так и не встретилась! Идемте, юноша, идемте, не надо на меня так смотреть. Если вам хочется меня убить — не переживайте, это не последний раз, когда вам этого захочется. Успеете еще.       * * *       — Увы, таково древнее проклятие нашей семьи. Время от времени наследник рода превращается в лягушку. И чтобы превратить его обратно в человека, его должна поцеловать прекрасная дева. А чтобы окончательно развеять чары, наследник должен на ней жениться.       — Так это все правда, а не бабкины сказки? — переспросил барон Сенжак, подливая гостю местного кисловатого винца. Явившись в замок (до которого было, конечно, больше двух шагов, но всяко уж меньше полхорны, и вовсе незачем было так возмущаться, не юная же он эреа, в конце-то концов!), капризный гость первым делом истребовал себе горячую ванну, а помывшись и поев («А скажите, юноша, это у вас свинина или говядина? Или вам все равно? Ах, курица? В ее возрасте можно было бы уже отпустить животное на покой с миром... или она у вас от старости и сдохла?»), изъявил желание побеседовать со своим спасителем и его отцом, хозяином замка. Без лишних ушей (потому что поглазеть на невиданного гостя сбежались не только сыновья хозяина, дочка и три незамужних тетки, но и вся прислуга замка в полном составе. Кажется, один только дряхлый привратник остался на своем посту... но и то не факт).       — Сказки! — горько усмехнулся Альмеро (себя он велел именовать графом). — Увы, никакие это не сказки, кому и знать, как не герцогам Китоблар. Мы стараемся, чтобы посторонние об этом не знали, но слухи-то расходятся. Мой родной отец, нынешний герцог Умар Китоблар, сам подвергся действию этого заклятия. Я был младшим сыном в семье и имел все основания рассчитывать, что уж меня-то это не коснется ни в коем случае, но мои старшие три брата погибли от разных причин, не дожив до совершеннолетия, и заклятье пало на мою голову. И мало того — злая судьба, сделав меня лягушкой, вдобавок занесла меня в ваши отдаленные края, куда вся история попала в совершенно искаженном виде. Принцесса-лягушка, подумать только! — и Альмеро покачал головой. — Когда я понял, что этот юноша намеревается меня поцеловать, я изо всех сил попытался ускользнуть, но, в конце концов, что я мог предпринять, будучи лягушкой? Совершенно беззащитные создания, мне даже кусаться было нечем. Видно, его вела рука рока!       — Ну что ж! — провозгласил барон, хлопнув себя по коленям. — Все хорошо, что хорошо кончается. Заклятие благополучно снято. Мы снабдим вас одеждой, конем, оружием, деньгами... — тут барон запнулся, помедлил, но наконец повторил: — да, деньгами, дадим с собою пару молодцев покрепче, чтобы лихие люди в пути не тревожили, и отправим вас восвояси, засвидетельствовать мое почтение вашему ясновельможному батюшке!       И барон широко улыбнулся, явственно предвкушая, как в ближайшее время будет делиться этой историей со всеми друзьями и соседями.       — М-да-а, — протянул граф Альмеро, — сдается мне, ум и сообразительность тут семейные!       Замечание было совершенно оскорбительным, но сказал это граф вполголоса, так, что слышать его мог только сидящий рядом Гильом; а возмутиться вслух Гильом не мог, иначе пришлось бы объяснять батюшке, что именно его задело.       — Увы, мой добрый барон, — продолжал Альмеро уже вслух, — но ничего еще не кончилось. Напротив, тут-то и начинается самое интересное. Возможно, вы невнимательно слушали, или же я выразился недостаточно доходчиво, но заклятие далеко еще не снято. Чтобы снять его окончательно, наследник Китобларов должен непременно жениться на своей спасительнице... или, в моем случае, спасителе. Жениться, обвенчаться в большом соборе города Китоблар и довести брак до логического завершения.       — Что-что, простите? — переспросил барон.       — Ну, консумировать брак, — пояснил Альмеро.       — Что это за слово вы такое сказали непонятное... — нахмурился барон.       Альмеро тихо, но тяжко вздохнул.       — Познать свою супругу. Или супруга. Совокупиться. В общем, возлечь на ложе и сделать то, ради чего сходятся мужчина и женщина, ну?       — А-а! — радостно закивал барон. Из всех наук он более всего почитал две: науку охоты и рыбной ловли, в коих и был весьма искушен и сведущ; что до всяких гальтарских словес, какие в ходу у ученых мужей, их барон с радостью перезабыл сразу же, как вырвался из цепких лап менторов. Что, впрочем, не помешало ему в свой срок нанять тех же менторов, чтобы они лаской и таской вколачивали ученые слова в головы его сыновьям, ибо таков путь этого мира.       — В общем, я теперь должен жениться на вашем сыне и переспать с ним, как муж с женою, — еще раз, для верности, уточнил Альмеро. — В противном случае по прошествии трех месяцев — или же двух, или полугода, тут источники расходятся, а проверять никто не рисковал, — я вновь обращусь в лягушку, и на этот раз уже навсегда.       — Жениться... на моем сыне? — растерянно переспросил барон, до которого наконец-то начало доходить.       — Именно так, — кивнул Альмеро.       — Но... но это же невозможно!       — Отчего же нет? Технически это вполне возможно, и случаи такие бывали. Вот, например, в истории Гайифы...       — Но... а как же... но...       — Увы, но все сведения о заклятии высказываются вполне недвусмысленно, — пожал плечами Альмеро. — А иначе, как вы думаете, стали бы герцоги Китоблар из поколения в поколения жениться на каких-то девицах без роду без племени? По счастью, никто не запрещает потом развестись. По крайней мере, ни в каких семейных летописях этого не говорится.       — Развестись? Но на каком основании?       — О, да какая разница, при взаимном согласии трудно ли выдумать основание? Хотя бы по причине неспособности одного или обоих супругов зачать наследника. Вполне законное основание, и в данном случае оно налицо: если ваш сын родит мне наследника, я буду крайне удивлен!       — Да как вы смеете! — выпалил эр Гильом, вскочил с места и вылетел за дверь. «Мерзавец, нет, ну какой мерзавец! Какой наглец!» — говорил он себе, стремительно шагая к черному ходу замка. Но тут на него из темной ниши выпрыгнула стремительная стройная фигурка.       — Попался, братец! — воскликнула младшая сестра, любимица всей семьи. — Ну, рассказывай!       — Что рассказывать? — вздохнул Гильом, привалившись к стене. Он вдруг враз обессилел, как будто из ног и спины выдернули все кости.       — Всё! — воскликнула сестренка, сверкая в полутьме прозрачными серыми глазищами. — Кто этот красавец? Где ты его раздобыл, и почему он явился в таком странном виде? Как он хорош! Какие глаза, Гийомчик! Я про таких красавчиков только в песнях слышала. Кто он? Он не женат, я надеюсь?       — Готон! — воскликнул Гильом, всплеснув руками. И эта туда же! «Не женат ли он»! Не женат, да просватан!       — Ну что «Готон», что «Готон», я уже четырнадцать лет как Готон! А он знатный, да? Ну знатный же, скажи? Небось, граф какой-нибудь или герцог, да?       — Ах, Готон, я так несчастен! — сказал Гильом, сполз на пол вдоль стены и обхватил голову руками.       — Гийомчик, ну ты что, Гийомчик? Ну не переживай, все наладится, вот увидишь! — всполошилась добросердечная Марготон, села на пол рядом с братом и принялась гладить его по спине.       * * *       — Отец, ну я не могу, ну это же позор, как же вы не видите!       — Да брось, Гильом, не выдумывай, ну что за позор? Позор — это когда невенчаным и по любви, а когда с благословения церкви, то вовсе даже и не позор, а богоугодное дело. И случаи такие известны в истории, граф Альмеро — человек ученый, врать не станет.       Гильом только тяжко вздохнул. В учености графа он не сомневался, а вот в том, что врать он не станет — как раз наоборот. Гильому отчего-то казалось, что соврать графу — как малинку сорвать. Особенно если для пользы дела.       — А зато какой случай для нашей семьи: породниться с самими герцогами Китоблар! — мечтательно вздохнул батюшка. — Конечно, лучше бы этого графа отыскала твоя сестрица, оно бы и естественней было... да уж сделанного не воротишь! Сестрица твоя на болото не пошла, а ты вот поперся, от большого-то ума. Что губы-то кривишь? Правду ведь говорю! Сам на себя беду навел... то есть счастье обрел, на свою голову... — сам и расхлебывай теперь! Ну ничего, ничего, — продолжал барон, видя, что сын готов разреветься, — и не с такими люди живут. Этот-то красавец хоть куда, глядишь, стерпится — слюбится, там и детки пойдут... Создателю всемогущий, что я несу?.. Да брось, не тужи, ну не понравится — так разведешься, и дело с концом! — нашелся он, наконец. — Вон, сам же он говорил, вам с ним разойтись — что двум собакам разбежаться.       — Да-а, разойтись! А сперва-то пожениться, и это... консумировать! — всхлипнул Гильом.       — Ну и поженишься! Ну и консумируешь! Небось, не лопнешь, не хрустальный! — прикрикнул барон. — Не мужчина, что ли? Надо — значит надо. Все! Такова моя отцовская воля! А не то...       Что «а не то», Гильом спрашивать не стал. И не потому, что побоялся. Он вдруг понял, что проиграл. Поставил свою судьбу на одну-единственную карту, и... карта выпала не та. А исправлять судьбу младшего сына никому не сдалось. Ни отцу, ни сестре, ни братьям... ни тем более будущему супругу. Суженому, кошки б его драли.       * * *       — Да подберите же повод, юноша! И дайте шенкель! Ногу от колена назад! Отчего под вами лошадь тащится вся провисшая, будто кляча у золотаря? Я понимаю, что ваш скакун нормального берейтора даже издали не видел, но посмотрите, подо мной-то точно такой же ваш кабыздох идет вполне прилично!       Справедливости ради, под графом Альмеро был не «точно такой же кабыздох». Под графом Альмеро был лучший конь, что нашелся на сенжаковской конюшне: батюшка его берег и приказывал седлать только для выездов в город. Правда, Миро был уже староват, ему шел пятнадцатый год, но зато, по слухам, у него в роду были даже мориски! Ну, или линарцы. В общем, то был настоящий рыцарский конь. Сам же Гильом ехал на скромном меринке местной беспороды, малость придурковатом, но в целом так-то смирном, из тех, которым сразу после рождения рубят хвост под корень, чтобы лошадь в запряжке не хлестала кучера по лицу. Эти короткохвостые лошади отчего-то особенно запали в душу графу, и он ни разу не упустил случая язвительно пройтись по поводу «вашего короткохвостого недоразумения».       Не то чтобы графу нужен был специальный повод, чтобы съязвить. Язвить он начинал прямо с утра, еще не успев умыться, и последнюю гадость говорил на прощание, вечером, вместо «спокойной ночи». Гильом успел возненавидеть его всей душой, до такой степени, что это уже походило на восхищение. Нет, это ж надо ж, это ж надо ж... это ж надо ж быть таким гадом и мерзавцем, а?       Не то чтобы Гильому нужен был специальный повод, чтобы ненавидеть графа. Достаточно было подумать о том, что его ждет. Сразу после приезда в Китоблар. Пути туда было три недели, и Гильому казалось, что это очень, очень мало. Поэтому как раз об этом он старался не думать. И надо сказать, что язвительная болтовня графа его от этих мыслей успешно отвлекала. Гильом был юноша воспитанный и приученный уважать старших, а граф, несомненно, был старшим и по возрасту, и по знатности, и... и по всему, однако дней через пять Гильом все-таки не выдержал и начал огрызаться. Разумеется, все его жалкие попытки ответить достойно граф тут же разбивал в пух и прах, осыпая его градом новых насмешек, однако ж хоть какое-то удовлетворение это приносило... тем более, что вскоре Гильом обнаружил, что граф как будто бы радуется его попыткам съязвить в ответ, и уж точно не обижается на насмешки. Когда Гильом раз заметил, что лучше бы ему было остаться в лягушачьем обличье, такая внешность больше соответствовала его внутреннему содержанию, граф, к его искреннему удивлению, не отпарировал очередной шпилькой, а звонко расхохотался и на несколько минут даже умолк. Нет, это не значит, что он молчал — это всего лишь значит, что он, вместо бесконечной болтовни, принялся насвистывать какую-то песенку, на диво нежную и мелодичную; Гильом хотел было даже попросить списать слова, да побоялся новых насмешек.       Нет, если отвлечься от его невыносимого злоязычия и посмотреть непредвзято, воистину, граф был человеком незаурядным. Согласитесь, далеко не всякий, явившись голым и босым в чужой дом, где его никто не знает, заставит целое баронское семейство плясать под свою дудку! Граф есть граф, оно конечно; однако ж Гильом подозревал, что далеко не всякому графу батюшка так безропотно отдали бы Миро... и родного сына впридачу. «Впрочем, сыновья-то у него еще есть, а хороший конь в хозяйстве был один!» — с горечью подумал Гильом.       — В ближайшем приличном городе надо будет отыскать гоганского банкира, — заметил граф.       — Гоганские банкиры все мошенники и последнюю шкуру снимут! — уверенно, как цитату из «Книги Ожидания», изрек Гильом, ни единого гогана в жизни не видавший.       — Гоганские банкиры берут немалый процент, но это единственные ростовщики, которые рискнут ссудить приличную сумму людям, что не могут предложить иного обеспечения, кроме собственного слова и аристократической осанки, — пожал плечами Альмеро.       — А для чего нам приличная сумма? — удивился Гильом. — Денег же батюшка дал, кони есть, вон, Жоржа с нами отправил (Жорж был добряк и увалень, подмастерье кузнеца, обходившийся с лошадьми как с любимыми племянниками, и с людьми почти такой же ласковый; однако ж широченные плечи, узловатые, длинные, чуть не до колен, руки и сломанный в детстве нос способны были распугать целую шайку лиходеев)... даст Создатель, доедем в свой срок!       — Я бы не хотел полагаться в таком деле исключительно на помощь Создателя, — возразил Альмеро, — а у меня, как вам известно, есть свои причины торопиться. Поэтому я предпочту раздобыть денег, купить, наконец, нормальных лошадей и отправиться налегке. Благо, глухомань с дремучими лесами и соловьями-разбойниками заканчивается, дальше должны пойти более цивилизованные места, по которым двум взрослым мужчинам не страшно путешествовать вдвоем, без охраны. А ваших красавцев отправим домой с Жоржем. Я успел заметить, что эти конские мощи подо мной чем-то дороги вашему батюшке. Должно быть, какая-то семейная реликвия, он их от прадеда унаследовал?       Гильом возмущенно фыркнул и пнул Хахаля каблуками. Тот от неожиданности сделал целых три такта галопа, после чего пустился такой гадкой трясучей рысцой, что Гильом поневоле заставил его снова перейти на шаг.       * * *       Сказано — сделано. До города (то был Нерюж) добрались в тот же день ближе к вечеру; граф оставил Гильома с Жоржем устраиваться в гостинице и отправился по своим делам. Не прошло и двух часов (только начинало смеркаться!), как граф уже вернулся верхом на гнедом красавце; вслед за ним мальчишка-конюх вел в поводу второго, солового, ничем не хуже гнедого. Гильом совершенно случайно углядел в окно, как граф въезжает во двор гостиницы, и выскочил посмотреть лошадей.       — Так себе кони, — небрежно заметил граф, спешиваясь. — Но все-таки кони, а не памятник старины. До Китоблара их должно хватить. Что ж, юноша, прощайтесь с нашим спутником! Завтра мы поедем дальше, а Жорж — обратно в ваш родной Сенжак. Другого человека я бы, пожалуй, поопасся отпускать одного через глушь, но Жоржа ни одни разбойники не тронут, а кто тронет — пожалеет!       Жорж широко ухмыльнулся, подтверждая, что граф прав. В отличие от молодого господина, кузнец, кажется, был без ума от Альмеро и, похоже, искренне жалел, что придется ехать назад.       Гильом же только сейчас всерьез осознал, что теряет последнюю связь с родным домом. И что теперь, на хороших конях, до Китоблара осталось не две недели, а дней десять, если не меньше. А там... нет, Гильому совсем не хотелось думать о том, что ждет его там, куда они едут.       После ужина («Вот смотрите, юноша, этот дивный зверь именуется «каплун». Это такой специальный петух, которого выращивают, чтобы зажарить. Именно зажарить, а не сварить на бульон и не потушить в вине, как то любят делать в ваших краях, потому что иначе вашу курицу не прожуешь. Нежный каплун, пожаренный с травами, и с гарниром из шампиньонов и спаржи... кстати, вам известно, для чего нужен гарнир? Нет, не затем, чтобы набить брюхо овощами, а затем, чтобы оттенить вкус основного блюда...» — тут, наконец, милосердное сознание отключилось и кулинарная проповедь Альмеро превратилась в невнятное гудение) — после ужина Альмеро и Гильом поднялись к себе в комнату. Жорж отправился ночевать в общую спальню, где спали слуги, слишком важные, чтобы обходиться сеновалом.       — Теперь, когда мы в сносной гостинице и у нас есть деньги в кошеле, — заметил Альмеро, звякнув чем-то увесистым в кармане, — можно было бы взять и отдельные комнаты. Но я подумал, что нам лучше привыкать к обществу друг друга. Как будущим супругам.       — Да зачем вы об этом напоминаете! — немедленно взвился Гильом. — Как будто бы я так не помню!       — Затем, что мы с вами, дражайший мой Гильом, движемся к этому медленно, но верно, со скоростью шестьдесят минут в час. И чем раньше вы свыкнетесь с этой ужасающей мыслью, тем проще будет для нас обоих.       — Как будто вам не все равно! — зло буркнул Гильом. За всю эту неделю, проведенную в пути, Альмеро впервые заговорил о том, что его ждет... то есть их обоих. И теперь Гильом не знал, на что злится сильнее: на то, что Альмеро об этом наконец-то заговорил — или на то, что не заговорил раньше. Кажется, он злился на Альмеро вообще.       — О, разумеется, мне совершенно все равно! Я, знаете ли, таких юношей, как вы, привык есть на завтрак, обед и ужин. То есть не есть, а уестествлять, ну вы поняли.       — В самом деле?! — Гильом в ужасе уставился на графа. Он-то думал, что для графа это такая же печальная необходимость, как и для него, а оказывается...       — Ох, Создатель! То есть Леворукий! Учишь вас, учишь, и как об стенку горох... Только мне начало казаться, что вы способны понимать шутки...       — То есть это неправда?       — Да! То есть нет! Нет, я никогда не спал с мужчинами, если вас это интересует. Тем хуже для нас обоих. То есть я такой же неопытный идиот, как и вы... разве что чуть более начитанный в разной гальтарской классике. Что, впрочем, не делает меня ни на суан опытней, там на удивление мало технических подробностей. А то, что они изображали на вазах и скульптурах, тем более бесполезно: все это больше похоже на чудеса акробатики, чем на инструкции для начинающих. Но вы не тревожьтесь, — добавил граф, глядя в расширенные от ужаса глаза юноши, — мне, по счастью, есть с кем посоветоваться. Один мой приятель большой любитель этого дела, я обращусь за наставлениями к нему. Надеюсь, его советов окажется достаточно, чтобы не опозориться перед вами...       Гильом сглотнул и отвернулся. Из-за этих рассуждений Альмеро ожидающие его ужасы из кошмарного видения вдруг сделались ожившим наяву кошмаром. Сейчас он горько жалел, что не может взять Миро и умчаться назад домой вместе с Жоржем. И гори он закатным пламенем, этот Альмеро со своим дурацким заклятием! Да пусть превращается в лягушку навсегда, в конце концов, ему-то какое дело?!       — Расстроились? — тихо спросили сзади. — Простите меня. Я не то чтобы не хотел — я не хотел, чтобы вы были так несчастны. Лучше злитесь, вам это идет.       Гильом стремительно развернулся. Нет, он не простил Альмеро и не размяк от доброго слова, ничего подобного! Его просто вдруг осенила мысль.       — Послушайте, граф! — сказал он. — А ведь в сказках ничего не говорится об этой вашей... консумации. В сказках говорится — «поцелуй истинной любви».       — Ну и что? Мало ли что говорится в сказках. Я-то знаю, как на самом деле, — фыркнул Альмеро, который немедленно обрел всю свою обычную язвительность.       — Нет, погодите! — не сдавался Гильом. — Вот если заклятие спадет — вы ведь почувствуете, да?       Альмеро ненадолго призадумался.       — Думаю, да, — медленно ответил он. — Это довольно... осязаемо. Да вы и сами видели. Ошибиться сложно.       — Ну вот! — воскликнул Гильом. — Давайте попробуем, что мы теряем-то? Если все получится, завтра вы поедете своей дорогой, а мы с Жоржем...       Альмеро пожал плечами.       — «Поцелуй истинной любви», говорите? Интересно, как вы себе это представляете... Ну что ж, давайте попробуем. Мы ничего не теряем, вы правы.       Гильом решительно встал и подошел к Альмеро. «Ты же мужчина!» — напомнил он себе, наклонился и поцеловал графа. Прямо в губы.       Ничего не случилось.       — Восхитительно! — фыркнул граф. — Непередаваемо. Это и был ваш «поцелуй истинной любви»? Именно так вы собирались целовать вашу любовь всей жизни? Или вы воображали свою престарелую тетушку?       Гильом слегка покраснел. По правде сказать, именно ее он и воображал. Тетушка Гортензия обожала целоваться с племянниками. А иначе как бы еще он мог поцеловать... ну... чужого мужчину?!       Альмеро встал.       — Идите сюда, — велел он тем самым властным тоном, которому Гильом совершенно не умел сопротивляться. — Это просто безобразие, в ваши годы — и так целоваться! Положим, в гайифской любви я не знаток, но уж целоваться-то я вас научу!       Граф шагнул вперед, одна его рука стальным обручем обвила Гильома за талию, вторая обхватила за плечи. Гильом не успел ни отстраниться, ни возмутиться — ничего Гильом не успел, потому что Альмеро уже прижался губами к его губам, и сделалось жарко, и сладко, и руки сами потянулись обнять в ответ, и...       Нет, видимо, это все же не был поцелуй истинной любви, потому что никакого волшебства не случилось. Однако кое-что все же случилось, и нечто вполне естественное. Когда Гильом немного очнулся, он обнаружил, что его мужской жезл самым бесстыдным образом упирается в живот Альмеро, а в ногу ему самому упирается нечто не менее твердое и бесстыжее. Он залился краской и поспешил отстраниться. Альмеро его выпустил явно нехотя.       — Вы уверены, что не хотите?.. — спросил он.       — Нет!!! — в голос заорал Гильом в полной уверенности, что распутный граф предложит консумировать брак заранее, вот прямо сейчас.       — Вы меня не так поняли, — мягко сказал граф. — Того, чего вы так страшитесь, я с вами до свадьбы точно не сделаю — прежде всего, это нарушило бы условия заклятия. Я всего лишь хотел спросить: вы уверены, что вам не нужно помочь? Я мог бы сделать это руками, а вы...       — Нет! — отрезал Гильом и отвернулся.       — Ну, тогда помогите себе сами, — невозмутимо посоветовал граф.       Гильом всхлипнул от стыда, забился в самый темный угол, развязал пояс штанов и взялся за дело. По счастью, он был так возбужден, что излился после нескольких движений рукой. Обернувшись, он увидел, что граф, в отличие от него, никуда не спешит. Он полулежал, раскинувшись на кровати, и неторопливо ласкал свой клинок. Увидев выпученные глаза Гильома, он подмигнул и заработал рукой быстрее. Гильом смотрел на могучее орудие графа и думал только о том, что вот это вот... когда они должны будут... это окажется у него внутри, и он должен будет... что?.. У него противно засосало под ложечкой и он без сил опустился на край кровати. Вскоре за спиной раздался блаженный вздох.       — Спокойной вам ночи, эр Гильом! — негромко произнес граф и задул свечку. Ну хотя бы не съязвил напоследок, и то хлеб... Сил раздеваться уже не было: Гильом стряхнул с ног дорожные сапоги, рухнул на постель в чем был, завернулся в одеяло и закрыл глаза. Сон сморил его прежде, чем он вспомнил, что надо бы, наверно, помолиться на ночь...       * * *       Наихудшие предположения Гильома оказались верными: на хороших конях до Китоблара они добрались даже не за десять, а за восемь дней. Правда, зато свадьбу прямо тотчас играть не стали. Свадьба наследника герцога, какой бы странной она ни была, все же оставалась свадьбой наследника герцога и требовала соответствующей подготовки. Тем более, здесь были привычны к странным свадьбам... хотя и не настолько странным. Во всяком случае, в Гильома пальцем никто не тыкал, и на улицах над ним не смеялись. По крайней мере, в лицо.       Кроме того, оказалось, что графа Альмеро не было долго. Очень долго. Намного дольше обычного. Почти пять лет или около того. И глядя, как его встречают при дворе, Гильом думал про себя, что если бы Альмеро привел Миро и сказал, что должен жениться на нем, ему бы и это сошло с рук. Главное, что вернулся, и вернулся живой! Кажется, его тут любили, этого злоязычного мерзавца...       Старый герцог Умар, погрузневший, но все еще видный мужчина далеко за шестьдесят, был намного выше и плечистее своего изящного сына. Герцогиня Хуана, пожилая, седовласая, но по молодости явно красивая диковатой южной красотой, держалась с подлинно царственным величием. Она постоянно носила траур по старшим сыновьям, но в честь приезда Альмеро, на время свадебных торжеств, переоделась в фамильные цвета Китобларов, черный с серебром, и сделалась на диво хороша для своих лет. Гильом смотрел на эту пару и все пытался вообразить, как это величественный герцог Умар в свое время прыгал лягушкой по болоту, а еще-никакая-не-герцогиня Хуана (на самом деле она была из крестьян) ловила его, чтобы поцеловать. Наконец он не выдержал и сказал об этом Альмеро. Альмеро, заметно повеселевший и растерявший изрядную долю своей язвительности, покатился со смеху. А просмеявшись, сознался:       — Мне когда впервые об этом рассказали, я тоже все пытался представить, как это мой папа бултыхался в болоте и ловил комаров. Так и не смог! Ну, тогда.       — А теперь?       Альмеро слегка посерьезнел.       — Теперь представляю...       И снова фыркнул:       — Но все равно смешно!       Больше всего почему-то Гильом боялся, что его заставят обрядиться в платье. Но наряжать его в платье никто не стал. На свадьбу ему пошили мужской костюм, белый с серебром, явно из той самой ткани, что была заготовлена на платье для невесты. И расшили его скатным жемчугом. Гильом скривился было — дескать, что за бабские штучки! — и кривился до тех пор, пока не увидел свадебный наряд Альмеро. Тут времени у портных было больше, костюм для Альмеро шили заранее (собственно, его взялись шить сразу, как наследник неожиданно пропал — всякому было известно, что костюм ему потребуется сразу по возвращении), поэтому рядом с женихом Гильом в своих жемчугах смотрелся скромненько, как серая фазанья курочка рядом с роскошным петухом. «Какая красивая пара!» — шептались гости. Может, шептались и о чем-то еще, но Гильом не слышал. Почти не слышал он и тех обетов, которые повторял вслед за священником. Там было что-то про «в здравии и в болезни, в радости и в горе», но Гильом говорил не вдумываясь, заранее зная, что они ничего не значат. Ему было не до того. В ушах шумело, голова шла кругом, он все представлял, как... как это будет. И не мог представить. И все равно представлял...       Когда их наконец привели в спальню и оставили одних, Гильом и вовсе оцепенел, словно мышь под веником. То, чего он все это время боялся, наконец пришло и должно было случиться прямо сейчас, а он так и не придумал, как это пережить. Альмеро не спеша расстегнул тяжелый парадный камзол, разукрашенный колючими галунами и каменьями, не глядя сбросил его на пол, подошел к Гильому и принялся расстегивать камзол на нем. Гильом понимал, что сопротивляться нельзя, но поневоле съежился.       — Тш-ш, мой хороший, — сказал Альмеро, подался вперед и поцеловал его в лоб, так спокойно и целомудренно, словно брат или отец, — не бойся, я просто помогу раздеться. Ну ты же не собираешься ложиться спать прямо так?       Гильом опустил руки, распрямился и задышал ровнее. И дал себя раздеть.       — Ну, вот так. Все хорошо, я тебя не обижу, — говорил Альмеро мягко, ласково, словно обращался к незнакомой лошади. — Я не сделаю тебе ничего такого, чего ты не захочешь.       Он все так же мягко, ненавязчиво привлек Гильома к себе и шепнул в ухо:       — А хочешь, сегодня совсем ничего не будет?       — Как... не будет? — срывающимся голосом переспросил Гильом.       — Ну вот так. Просто ляжем спать. Рядом, но не вместе. Хочешь?       — А... а эта... а консумация?       — Не обязательно же сегодня. Время еще есть...       — Ага, да, а потом завтра все сначала!.. Нет уж. Давай... давайте уж все сразу! Чтобы все. Не лопну, не хрустальный!       Когда чудовищная неизбежность перестала быть такой неизбежной, Гильому сразу пришло в голову, что главное — как-то пережить эту ночь. А зато потом завтра тогда уже все. Что именно — «все», он как-то не задумывался. Просто страшное ожидание наконец-то закончится, это главное...       Губы Альмеро прижались к его губам, тонкие горячие пальцы выпростали рубашку и погладили грудь, оказавшуюся неожиданно чувствительной, как у девчонки, и Гильом поплыл, поплыл куда-то по волнам жаркого забытья, и можно было уже ни о чем не думать, и только позволять ласкать — там, и здесь, и еще вот так, да, о да...       Когда он ненадолго очнулся, то обнаружил, что сидит на краю кровати, что его атласные штаны приспущены до колен вместе с чулками, а Альмеро увлеченно сосет и вылизывает самый наконечник его копья, энергично помогая себе рукой.       — Что вы делаете, граф?! — растерянно воскликнул Гильом.       Альмеро поднял взгляд. Глаза у него сделались мутные, как будто пьяные. Гильом впервые в жизни видел его... таким. Не холодным, собранным и уверенным в себе, а распаленным и... и беззащитным. Как девчонка на сеновале. Словно не Альмеро предстояло овладеть Гильомом, а Гильом сейчас мог сделать с ним что угодно — и Альмеро бы подчинился...       — Что-то не так? — хрипло спросил граф. — Вам неприятно?       — Нет... да... мне очень приятно, но...       — Ну так и не мешай! — и черноволосая голова снова склонилась над пахом Гильома. Еще несколько движений — и юноша не выдержал. Альмеро ловко отстранился, с удовольствием созерцая белый фонтанчик, толчками выплескивающийся наружу. Потом приподнялся, легонько толкнул Гильома в грудь, заставив распластаться поперек кровати, и с блаженным вздохом улегся сверху, придавив юношу своим немалым весом. Впрочем, он навалился не совсем — он опирался на локти, так, чтобы смотреть Гильому в лицо. Гильом обнаружил, что Альмеро каким-то образом успел раздеться донага, но теперь его эта нагота совсем не пугала.       — Получилось, — выдохнул Альмеро, беспорядочно целуя своего... любовника? Жениха? Супруга? — куда придется: в губы, в шею, в щеки, в нос. — Ты же понимаешь, я никогда так не делал, ужасно боялся все испортить. Нет, Рамес мне любезно предложил потренироваться на нем, чтобы прийти к тебе, так сказать, уже опытным кавалером, — тут он фыркнул куда-то в ухо Гильому, и Гильом дернулся от неожиданности и тоже фыркнул, — но мне почему-то не захотелось. Тебе же понравилось? — озабоченно спросил он.       — О да! — прошептал Гильом. И как хорошо, что Альмеро не согласился на предложение этого Рамеса! Он сам удивился, как полыхнуло внутри при одной мысли, что Альмеро — его Альмеро! — сделает такое с кем-то другим! Он вскинул руки и изо всех сил притиснул его к себе. Нет уж!       — А что теперь? — спросил он куда-то в жаркую темноту.       — А теперь, радость моя, теперь мы ляжем и будем спать! Потому что не знаю как вы, дражайший эр Гильом, но я за сегодняшний день устал до кошек, — ответил Альмеро, сползая с него и укладываясь рядом на кровать. — И надеюсь, что нам дадут как следует выспаться, а не потревожат с утра пораньше всякими глупостями.       «А как же консумация?» — хотел было спросить Гильом, но внезапно обнаружил, что и сам он устал до кошек, и лучшее, что он может сделать — это прижаться к теплому боку и укрыться чем-то кружевным и невесомым, что в здешних жарких краях должно было изображать одеяло.       * * *       В ближайшие несколько дней после свадьбы Гильом все ждал, когда же, наконец, Альмеро захочет консумировать брак. А потом и ждать перестал — одновременно с тем, как эта мысль окончательно перестала его пугать. Каждую ночь они ложились в одну постель. Иногда Альмеро ласкал его так же, как в первый раз — только с каждым разом забирал в рот клинок все глубже и глубже, и наконец однажды не успел вовремя его отпустить, и Гильом излился прямо в рот супругу. Ему было ужасно стыдно, но Альмеро только рассмеялся и спросил, не хочет ли Гильом попробовать, каков он на вкус. А иногда они просто лежали обнявшись и целовались или гладили друг друга. «Разве этого достаточно?» — спросил как-то раз Гильом. — «Пока достаточно, — ответил граф. — Я хочу привыкнуть к тебе... и чтобы ты ко мне привык. А время еще есть, у нас еще полно времени...» Гильом верил ему на слово: сам он совсем потерял счет дням. Дни тянулись один за другим, такие же сладкие и безмятежные, как и ночи. Днем Альмеро повсюду таскал его за собой, точно ученика или младшего братишку. Учил фехтовать и плавать в море, учил разбираться в породистых лошадях, и в финансовых записях, и в исторических хрониках. «Вы дремучи, как ваши родные леса, мой юный друг, — говорил он, когда Гильом принимался ныть, что ничего во всем этом не понимает и понимать не хочет. — Мой супруг не имеет права быть невежественным — на кого, спрашивается, я оставлю герцогство, если вдруг что?» По правде сказать, учитель из Альмеро был скверный: раздражительный и нетерпеливый; но другого наставника Гильому не хотелось. Граф все так же болтал без умолку и бесконечно язвил — но мысль о том, что ночью Гильом заткнет этот надменный рот своим членом, делала все его шпильки куда менее колючими и ядовитыми.       Однажды в постели Гильом наконец решился и робко спросил:       — Можно мне тоже... так?       Он по-прежнему не понимал, что может быть приятного в том, чтобы брать в рот чужое хозяйство, но Альмеро явственно получал от этого такое удовольствие, что ему хотелось понять... Собственно, примерно это он и сказал Альмеро, только куда более сбивчиво. Альмеро рассмеялся и прошептал ему на ухо:       — Секрет в том, мой друг, что я беру не чужое. А ваше...       И немедленно раскинулся на кровати, слегка поглаживая свой наполовину вставший клинок и лукаво глядя из-под ресниц.       — Я к вашим услугам, мой эр... Кстати, если вдруг передумаете, я не обижусь.       Гильом не передумал — и не пожалел. Не то, чтобы это было такое уж огромное удовольствие — но это было удовольствие совсем иного рода. Он уснул, твердо решив назавтра испытать это еще раз, чтобы уж распробовать как следует...       * * *       Но назавтра Альмеро уехал. Уехал спозаранку, не простившись, оставив, впрочем, записку в своем обычном насмешливом тоне — нечто вроде «Можете располагать собою, как пожелаете».       Располагать собою в замке Китоблар оказалось весьма приятно. С утра пораньше, по холодку, Гильома выгонял во двор пожилой гайифский наемник Спиридон, учивший фехтованию, стрельбе и конному бою еще самого Альмеро и его старших братьев. Вечера Гильом обычно проводил в библиотеке. Нет, исторические хроники интереснее не стали — зато он вдруг открыл для себя бордонские и гайифские романы в старомодных переводах прошлого века и зачитывался ими допоздна, пока в библиотеке не темнело. В середине же дня Гильом обычно дремал под деревом где-нибудь в саду. Здесь это называлось не «постыдной праздностью», а «послеполуденным отдыхом», а бодрствовать в самую жару пытались лишь безумцы и северяне (которые у местных шли в одну цену). В это время его никто не тревожил — лишь изредка беззвучно возникала служанка с кувшином ледяного шербета, ставила его так, чтобы удобно было дотянуться не вставая, мило улыбалась и снова растворялась среди благоуханной зелени.       Помимо всего прочего, Гильом открыл для себя местные фрукты. Сейчас как раз поспевала «абрикоса», и ему ужасно нравилось собирать ее в одном из замковых дворов, где росло старое, раскидистое дерево. Абрикосы валялись по всему двору, их было так много, что поутру их выметали метлой и тачкой отвозили на скотный двор, свиньям и коровам; но к полудню успевали нападать новые. Слуги посмеивались над Гильомом, говорили, что это «дичка», и приносили прямо в спальню корзины с «настоящими абрикосами», крупными и сочными; но Гильому отчего-то нравились именно эти, мелкие, невзрачные, в россыпи черных мушек, безумно сладкие и душистые.       А пару раз Паблито, парнишка, что прислуживал на кухне, ровесник Гильома, даже чуть помоложе, вытащил его с собой на ночную рыбалку. Где внезапно выяснилось, что Гильому нет равных в обращении с острогой. Гильому приходилось бить рыбу острогой и дома, в горных ручьях, но тут, на море, где зеркальная вода и небо над головой сливались в одну черно-звездную бесконечность, а рыб надо было высматривать в луче подвешенного на носу фонаря, все было иначе и намного увлекательней!       И все было бы распрекрасно, просто чудесно, но... Гильом с каждым днем все чаще ловил себя на том, что скучает. И ладно бы по дому, по братьям, по сестрице Готон. Нет: он скучал по Альмеро. Фехтовать со Спиридоном было здорово, и учить он умел куда лучше, чем граф, но Гильому не хватало язвительных замечаний Альмеро. В библиотеке он то и дело тосковал в тишине, не слыша насмешливых комментариев по поводу тех или иных исторических персонажей: все великие полководцы и мудрецы древности для Альмеро были «тот лысый, что помер от обжорства» или «этот, который вечно собачился с женой», отчего славные мужи, парадоксальным образом, не делались нелепыми и смешными, а напротив, обретали живую плоть и запоминались намного лучше. И ночью, на рыбалке, когда Гильом ухитрился взять на острогу огромную, с себя ростом (ну ладно, ладно, всего в четыре бье, это же тоже много!) рыбину с непроизносимым местным названием, которую втроем еле втащили в лодку — он бы тоже предпочел услышать вместо восторженных воплей Паблито и Гомеса скупую и небрежную похвалу Альмеро... А днем, в самую жару, нежась на шелковой траве в тени апельсиновых деревьев, он закрывал глаза и представлял себе, как Альмеро ложится рядом... проводит рукой, вот так... и вот так... и как он послушно поворачивается ничком, приспускает узорчатые шальвары, такие легкие, что кажется, будто лежишь совсем обнаженный, и позволяет ему... все. Да, сейчас, истомленный и разморенный полуденным зноем, Гильом готов был позволить супругу все, чего еще недавно боялся пуще смерти. А уж ночами, светлыми южными ночами, когда на потолке их спальни играли блики лунного света, отраженные морскими волнами далеко внизу... Гильом даже не заметил, как привык спать не один. И теперь просторное ложе казалось ужасно пустым. Он мог бы уйти к себе, у него была своя отдельная спальня — но что толку? И там такая же безбрежная кровать, в которой так неуютно засыпать одному... И во сне ему снятся объятия, и поцелуи, и то, чего еще не случилось наяву... а просыпается он опять в одиночестве. А Альмеро все не едет и не едет.       Когда граф, наконец, вернулся, исключительно хорошее воспитание и чувство собственного достоинства помешали Гильому с разбегу кинуться супругу на шею. Нет, он всего лишь чинно поздоровался и сказал какую-то вежливую ерунду. А потом у графа еще были какие-то дела, а потом был благопристойный семейный ужин, и только потом они оба очутились в спальне, и Гильом наконец-то прижал супруга к стене прямо возле двери.       — Я так соскучился!       — Да я уж вижу, — ухмыльнулся Альмеро, и его рука ловко юркнула в штаны — в те самые просторные морисские шальвары, что Гильом привык носить, когда был дома... ну да, дома.       Еще несколько минут спустя Гильом уже лежал на спине, задрав и раздвинув ноги, а жадные губы Альмеро спускались все ниже, и ниже, и ниже — туда, где прежде не бывали, туда, где Гильома еще никто никогда не трогал.       Альмеро отстранился, протянул руку за каким-то пузырьком с притертой пробкой.       — Позволь мне, радость моя...       — Да!       И Гильом судорожно вздохнул, когда скользкий палец проник в него.       — Потерпи, потерпи немного... — шептал Альмеро. Гильом только тихонько постанывал в ответ — не от боли, нет, от нетерпения. — Вот так... Теперь повернись, радость моя, и приподнимись... да... так будет легче...       Гильома слегка потряхивало — от страха ли, от предвкушения, он и сам не знал, но он послушно развернулся и приподнял зад, подчиняясь ласковым и властным рукам.       — Какой же ты сладкий, какой ты нежный, радость моя, счастье мое... Не бойся, потерпи немного...       Гильом тихонько вскрикнул — и тут же подался навстречу замершему Альмеро.       — Ах, какой ты хороший, какой послушный... не спеши, радость моя, еще вся ночь впереди... вот так, да...       — Еще!.. — простонал Гильом. Теперь, когда Альмеро — его Альмеро, его супруг, его драгоценный, ненаглядный, его суженый! — был уже с ним, был в нем, юноша не понимал, как он мог бояться, как он мог так долго противиться судьбе. Вот же, вот!.. — Альмеро, возьми меня, сделай все как ты хочешь!       А дальше все смазалось и растворилось в бешеной скачке. Гильом не очень помнил, как и что было, он запомнил лишь медленно накатывающую волну боли и наслаждения, которая в конце концов накрыла его с головой, и ослепительно-белую вспышку, озарившую вдруг стены спальни.       Когда он очнулся, в спальне было совсем темно. Луна то ли закатилась, то ли ушла за облако. В темноте смутно виднелись балдахин, белые подушки, сбившееся комом одеяло, а сам Гильом, потный и вымотанный, лежал на груди Альмеро выброшенной на берег медузой, и ласковые пальцы супруга рассеянно поглаживали его по щеке, по плечу, по шее, по волосам...       — Ну вот и все... — сказал Альмеро тихо и устало.       — Что — «все»? — с трудом выдавил Гильом. Говорить не хотелось — хотелось спать, спать, спа-ать...       — Наш с вами брак завершен. Заклятие снято. Теперь вы уедете.       — Что?! — Гильом мгновенно проснулся, сладкое сонное оцепенение развеялось, как не бывало.       — Вы выполнили свой долг, и теперь можете спокойно вернуться домой. Ну то есть нет, не сразу, — сказал Альмеро своим прежним голосом, холодным, ровным и надменным, таким не похожим на тот срывающийся от страсти хриплый шепот, который только что бормотал Гильому что-то жадное и нежное, — потребуется какое-то время, чтобы оформить развод; но не думаю, что это так долго. Полагаю, вы еще до конца Летних Волн сможете снова обнять родных. Разумеется, наше семейство, со своей стороны, также выполнит все, что я обещал вашему батюшке...       — Вы хотите, чтобы я уехал? — севшим голосом спросил Гильом.       Альмеро умолк и молчал довольно долго.       — Прямо сейчас мне кажется, — ответил он наконец все тем же ровным тоном, — будто я умру, если вы уедете. Но это, конечно же, неправда. От любви никто не умирает, сказки все это.       — По-моему, мы с вами оба имели случай убедиться, что не верить сказкам — себе дороже, — заметил Гильом.       — Да нет, ерунда, ничего страшного. Ну, помучаюсь немного, привыкну потом. К вам же я привык, привыкну и без вас. Я ведь нарочно уехал, чтобы понемногу начать отвыкать, но пока как-то не вышло. Наверно, слишком мало времени прошло. Ничего, возьму себя в руки. Я же мужчина.       — Не лопнете, не хрустальный! — насмешливо заметил Гильом.       — Не хрустальный, да... откуда у вас эта дурацкая присказка вообще?.. Я ведь нарочно тянул до последнего с этой... консумацией, кошки б ее драли. Чтобы подольше не отпускать вас. А надо было сразу, в первую же ночь, обоим было бы проще... Ну, мне точно было бы проще, вам-то что, вы же меня ненавидите, да? Возненавидели бы еще сильнее, легче было б расстаться.       — О, как я вас ненавижу! — тихо рассмеялся Гильом, разворачиваясь в объятиях Альмеро. Бледное лицо графа светилось под копной черных волос, словно луна сквозь тучи. — Ненавижу всей душой и всем телом, и готов вам это доказывать ночью и днем, и сверху, и снизу, и руками, и губами, и тем местом, что не называют вслух при дамах! В здравии и в болезни, в радости и в горе, в богатстве и в бедности, пока смерть не разлучит нас.       Он прижался губами к губам Альмеро, и супруг алчно отозвался на поцелуй. Когда у них, наконец, кончилось дыхание и они отодвинулись друг от друга, Альмеро провел рукой по волосам юноши и задумчиво промолвил:       — А однако же, выходит, это кошкино древнее проклятие нас с вами перехитрило! Мы думали его обмануть, а чем дело кончилось? Вот мы лежим в одной постели, и оба ничего иного не хотим, кроме как не разлучаться до конца дней своих... Кажется, я начинаю понимать, почему ни в одной семейной хронике ничего не говорится о том, чтобы кто-то из герцогов Китоблар потом развелся с крестьянской дочкой, которую навязало ему заклятие.       — Если мы с вами в самом деле будем жить долго и счастливо и умрем в один день, то меня, пожалуй, все устраивает, — сонно пробубнил Гильом, уткнувшись носом в шею супругу.       — Кстати, сердце мое, — сказал граф, — тебе не кажется, что сейчас самый подходящий момент окончательно перейти на «ты»?       * * *       — Ну и как тебе? — спросил Ричард, когда Валентин дочитал последнюю страницу и задумчиво отложил рукопись в сторону.       — А знаешь, а ничего! Я сперва было подумал, что ты совсем с ума сошел — сказки писать принялся! А потом смотрю — а неплохо же вышло! Может быть, даже стоит начать целую серию?       — Ну, там посмотрим, — сказал Дикон, широко улыбаясь и краснея от удовольствия. Спокойно принимать похвалы как должное он до сих пор так и не научился — тем более, что сдержанное приддовское «а ничего» стоило, пожалуй, десятка хвалебных отзывов.       — Я потом еще раз перечитаю как следует, но сразу хочу сказать: у тебя там по времени не стыкуется.       — Где?       — Вот граф говорит, что все его братья погибли, не дожив до совершеннолетия. А ему самому уже тридцать. Ну даже, допустим, если ему было двадцать пять, когда он в лягушку превратился, все равно, там до кошек времени прошло. Любой разумный человек на его месте давно бы уже четыре раза женился. Надо это как-нибудь подправить.       — Ага, да, я, наверно, фразу насчет братьев поменяю...       * * *       Эстебан, как всегда, для начала сказал, что все это «ерунда какая-то», и с головой ушел в работу. Несколько дней прятался по углам, делал наброски, рвал листы, никому ничего не показывал, при любых попытках подглядеть шипел и кидался. И вот, наконец, неделю спустя принес черновой вариант обложки. Лягушка сидела на кочке, по-хозяйски прижав лапой стрелу, и надменно смотрела на зрителя глазами герцога Алвы.       — Похож? — с деланно-равнодушным видом спросил Эстебан.       — Как вылитый! — кивнул Дикон.       * * *       — Ну хорошо, я понимаю, мне вы это, как всегда, показать забыли, потому что «ничего такого там нет». Я не буду говорить о том, что там есть, потому что уже понял, что это бесполезно. Скажите мне одно: почему «Китоблар»?       — Я не знаю, — растерялся Дикон. — Ну... просто слово такое.       — Где вы его хоть взяли-то?       — На вывеске... Там у вас в Алвасете была такая лавчонка... я обратил внимание: буквы знакомые, а слово непонятное, вообще ни на что не похоже. Я и запомнил. Случайно. Было в нем что-то благородное, морисское... Ну и вот, использовал. А что?       — На вывеске, значит? Ну спасибо, хоть не на заборе. А то на заборе, знаете, тоже много чего написано. А в лавчонку заглянуть, чтобы посмотреть, чем там торгуют, вы, разумеется, даже не подумали?       — Не-ет... А что оно значит-то? — запоздало всполошился Дикон. — Неприличное что-нибудь?!       — Нет, — утешил его герцог Алва. — Вполне приличное, можете не волноваться. Иначе бы я вас уже убил. Просто смешно.       — А что оно все-таки значит? — спросил Дик.       — А вот этого я вам не скажу. Мучайтесь теперь.       — Ну, э-эр Ро-окэ!.. — заныл Дикон.       — Впредь будете хотя бы в словарь заглядывать, прежде чем использовать слова, не зная их значения!       И эр Рокэ, гнусно хихикая, исчез за дверью кабинета. Звонко щелкнул замок, давая понять, что дальнейшие расспросы бессмысленны.