Следуй за бабочками

      — Может он и не замёрз по-настоящему. Ему сейчас вообще может что угодно казаться. Хоть, что он на Марсе живёт, — медсестра смотрит на Антона с прищуром, крепко сжимая плед в руках.       Антон ещё вчера заметил, что Арс по утрам поджимает пальцы на ногах. Но сказать об этом забыл. А теперь, когда, наконец, вспоминает, сталкивается с упрямством, противостоять которому сил нет.       — Я не понимаю, у вас какие-то квоты на пледы? — выдыхает устало.       Медсестра фыркает и всё-таки плед отдаёт, оставляя его в одиночестве перед дверью арсовой палаты. Он сжимает ладонь на дверной ручке, но та проскальзывает вниз. Шаст упирается в дверь головой и прикрывает глаза. Пытаясь успокоиться, вердикт врача вспоминает почти добуквенно.       «Состояние Арсения — последствие травматического шока. Сейчас он закрылся в безопасном месте, в своём сознании. Следите за его состоянием, он будет давать подсказки. И просто помогите ему найти дорогу назад».       Очень просто. Только дорога эта, которую Шаст должен помочь отыскать, — не асфальтированное покрытие МКАДа, это испещрённая валунами тропинка, идя по которой сбиваешь ноги в кровь.       Антон снова сжимает ладонь на ручке двери, но теперь не позволяет той соскользнуть. Толкает дверь, и та открывается с тихим скрипом.       Арсений стоит напротив, будто со вчерашнего дня отсюда не уходил. Смотрит заинтересованно, единственное — мимо Шаста. Выглядит жутко. Антон должен бы привыкнуть на вторую неделю, но никак не привыкает.       Когда Антон проходит, Арсений его взглядом не провожает — так и продолжает изучать пустоту коридора. И, только когда Шаст оставляет плед на диване и включает телевизор, Арсений от двери отворачивается. Но и тогда залипает взглядом в окно, внимания на него не обращая.       На улице, как и всю эту неделю — отменная погода. Антону кажется, он за всё время жизни в Москве он не видел голубого неба так много дней подряд. Интересно, а что видит Арсений?       Но задержаться на этой мысли он себе не даёт. Отворачивается и проходит на кухню.       На ночь Шаст прячет чайник. Медсёстры уверяют его в том, что Арсений сам для себя не опасен, но Антон не уверяется. Поэтому, как и каждое утро, он отпирает ключом кухонный шкафчик, вынимает чайник, наливает воду, включает в розетку и делает ещё сотни процессов, которые обычный человек ежедневно не делает.       Когда чайник вскипает, Арсений уже сидит за столом и жуёт хлеб. Первые дни Антон ещё предпринимал попытки уговорить его поесть, но вскоре их бросил. Единственное, что он делать продолжает — подсовывает ему чай. От которого Арсений в лучшие дни делает всего пару глотков.       Когда Шаст опускается напротив, Арсений по нему проходится безучастным взглядом, которого вынести он не может. Он не сечёт в психологии или чём-то смежным, чтобы точно сказать, почему так. Может только догадываться, что отчаяние душит из-за того, когда всё случилось. Тогда, когда у них только-только начало получаться после годов избегания.       Видеть Арсения таким отстранённым больно, но больнее то, что Антон и сам ответно отстраняется. И ничего поделать с этим не может. Он отводит взгляд в сторону, рассматривая узор на ковре. Там красный и жёлтый смешиваются в неясный узор — будто горстки песка накатывают друг на друга, превращаясь в бурю. Не могли что ли повеселее ковёр постелить?       Арсений отодвигает кружку резким движением, практически отшвыривает. Антон её подхватывает, и та обжигает ему пальцы. Но это не так больно, как мучительный ежедневный ритуал Арсения, к которому он приступает.       Чёрной ручкой он скребётся по листу бумаги, выводя неровные линии. Шаст прикрывает глаза, точно зная, что там появится. То же самое, что и все предыдущие дни — ебучая бабочка.       Он массирует виски, себя уговаривая: «Скажи спасибо, что это бабочка, а не какой-то абстрактный рисунок». Но уговаривается очень плохо.       Когда Антон увидел этот рисунок в первый день, он даже подскочил от радости — вот та самая подсказка, о которой говорил врач!       В тот же день, поражённой лёгкостью разгадки, притащил в палату бабочек. Те собой заполнили всё пространство. Взмахами крыльев превращали солнечные лучи в палате в разноцветные отблески. Антон фыркал от их касаний, а Арсений к ним никакого интереса не высказал. И к Антону не вернулся.       Не вернулся и на следующий день, когда умирающие бабочки усеяли пол будто осенняя листва. Не вернулся, когда Шаст, как придурок, надел худи с бабочкой. И не возвращается до сих пор, когда Антон (что не исключено) сам впал в какую-то стадию безумия и теперь каждый день включает по телевизору «Эффект бабочки».       Когда Арсений поднимается, перед Шастом рисунок новой бабочки. Каждый следующий делает больнее. Потому что каждый следующий будто отдаляет всё дальше и дальше от ответа.       Иногда Антону хочется на него надавить — хочется ткнуть носом в этом рисунок или хотя бы дать подзатыльник. Но его шок и так обусловлен ударом, и выбивать подобное подобным он не собирается. Эти мысли — неизменные спутники бессилия, хотя Шаст до сих пор шарахается, ловя себя на них.       Антон подтягивает к себе чай, отпивая. Тот для него слишком сладкий, но Арс такой любит. Или любил?       Устраиваясь на диване в гнезде из подушек, Арсений поглядывает в окно. По его лицу скользят солнечные лучи, и у Антона от этого вида щемит сердечко. Он поднимается из-за стола, наблюдая за тем, как Арсений в плед укутывается. Так по-дурацки, что первый раз он увидел его таким домашним уже после случившегося. Но, когда всё наладится, у них будет ещё много таких дней. Ведь будет же?       Антон наклоняется к дивану, подтыкая плед под ноги Арсу. Тот ворочается, но от его прикосновений не уходит. Только продолжает следить за картинкой по телевизору, но голова клонится набок — то ли засыпает, то ли смотреть так удобнее. Этих привычек Антон выучить не успел.       Антон тянется к окну и приоткрывает его — в лицо ударяет поток свежего весеннего воздуха. Весна, которая должна была стать их первой весной вместе, в итоге стала одним бесконечным не кончающимся днём.       Тянет курить, но затянуться «ашкой» здесь он не решается.       Проверяет Арсения, но тот посапывает под сцену взрыва почтового ящика, и с чистой совестью и кровоточащим сердцем, выскальзывает за дверь.       Из светлого коридор Шаст сразу же сворачивает на запасную лестницу. Дверь открывается с противным скрипом, а захлопывается с громким хлопком. На лестнице эхо перепрыгивает со ступени на ступень, затихая внизу.       Площадка тонет в сумраке, освещаемая тусклыми лучами, пробивающимися через мутное окно. Антон затягивается, выдыхая пар вверх. Тот не закручивается так же красиво, как дым, но и не убивает лёгкие так сильно. По непроверенным данным.       Антон прикрывает глаза, представляя Арсения рядом. Не того, которого он оставил в палате, а его Арсения. Тот бы сейчас сморозил какую-нибудь чушь про надписи на стенах и с ходу придумал бы дурацкий стишок, который может тут появиться.       Но тот Арсений остался где-то в моменте за секунду до удара головой о сцену. Когда Антон пытается вспомнить этот момент, он почему-то вспоминает только треснувшую раму двери и шёпот в зале. Арсения он в этом моменте вспомнить не может. Его он видит уже лежащим в «скорой помощи», а потом в этой палате. Палате, которая вроде как должна стать для него убежищем, но больше похожа на тюрьму. При чём для них обоих.       Пар жжёт губы мятным привкусом.       «Он будет оставлять вам подсказки», — голос врача в голове вкрадчивый и требовательный.       Но из подсказок у него только бабочки.       Может Арсению кажется, что он в каком-то ботаническом саду?       Шаст представляет, что мутное окно приоткрывается, и на лестнице прокрадываются бабочки. Взметаются вверх, подхватываемые потоком, а потом опускаются вниз на ступеньки. Покачивают крылышками, его рассматривая и вдруг, доверившись, снова поднимаются в воздух, чтобы к нему подобраться. В солнечном свете они блестят разноцветными крылышками, и Шаст протягивает к ним руку, но вдруг…       Дверь на лестницу хлопает, и Антон подскакивает, спешно пряча «ашку». Бабочки тоже испуганно замирают в воздухе, так и не долетев до него.       Но вместо надоедливой медсестры в дверях Арсений. Смотрит мимо Шаста на мутное стекло, будто тоже видит роящихся там бабочек.       

Ты же всё ещё там, да?

      Но вслух Антон говорит совсем другое:       — Замёрзнешь же, ну, — и поправляет сваливающихся с плеч плед.       Шаст ловит кончики его пальцев и греет в своих — те совсем ледяные, будто Арсений не прошёл несколько метров по коридору, а преодолел несколько километров пустоши.       И Антон представляет, что бабочки, испугавшиеся открытия двери, снова взмахивают крыльями. Садятся на их соединённые ладони и перебирают лапками. Эти прикосновения щекочут кожу.       Шаст этому ощущению улыбается — прямо как во время их первого поцелуя.       Он испуганно вскидывает голову, но крылья уже не касаются кожи, а Арс всё так же смотрит мимо на мутное стекло.       Понимание, Антона прошибающее, не откидывает его к противоположной стене только каким-то чудом. Коснувшись кисти оно прокрадывается вверх и на его щеке застывает холодом. Их первый поцелуй на губах колется, щемит в сердце, и Антон никак не может понять: «Какого чёрта ему понадобилось так много времени, чтобы догадаться?».       Всё это время Арсений говорил ему не о бабочках. Вернее, не совсем о бабочках.       В тот день холодные зимние лучи были на редкость согревающими. Арсений тогда подался к нему на цыпочках, зажмурив глаза. А Антон только рассматривал, как лучи скользили по арсовому лицу, касаясь его морщинок и запутываясь в волосах. И часто-часто задевал своими ресницами его щёку. Словом, застыл, как полнейший истукан в какой-то дичайшей тревоге.       — Ты когда ресницами щёк касаешься, будто бабочки крыльями щекочут.       — Чего? — выдохнул Антон.       Арсений тогда фыркнул и протёрся носом о его щеку:       — Говорю, следуй за бабочками.       Антон ответно усмехнулся, и тревога позволила выдохнуть. Солнечные лучи согревали арсово лицо, и его губы оказались такими же тёплыми и нежными.       Шаст качает головой, выныривая из воспоминания. Оглаживает арсовы пальцы, перемещая свои ладони на локти. Арсений под этими движениями жмётся ближе, и Шаст ловит спадающий плед.       Антон наклоняется к нему ближе, укрывая от тусклого света лестничной площадке. Проводит носом по щеке и останавливается у губ. Арсово дыхание спотыкается об его собственное, и он облизывает губы, чтобы его почувствовать.       — Прости, что так долго.       Антон отпечатывает свои губы на арсовых коротким касанием. Прижимается, чуть размыкая, и задерживается. Губы у того тёплые и нежные, как тогда.       Когда Антон отстраняется, Арсений моргает часто и растерянно. Его ресницы по шастовым щекам мечутся вверх-вниз, и он соглашается: «И правда, как бабочки». Арсений к нему сильнее жмётся и растерянно уточняет:       — Мы где?       — Тебе короткую версию или длинную? — уточняет Антон, силясь заглушить колотящиеся сердце.       — Желательно ту, которая объяснит, почему я босиком, — шепчет Арсений в его щёку.       Шаст опускает взгляд вниз, рассматривая голые арсовы ступни, но ответить не успевает.       — Погоди, я же не умер? — почему-то спохватывается Арсений.       — Ты думаешь, на том свете все без носков? — улыбается Антон, открывая дверь с площадки.       Это внезапное предположение через шастово сердце проходит навылет. Только Арсений может задавать вопросы в такой последовательности.       — Я думаю, я открываю глаза в другом мире и первым делом вижу тебя, — тише отвечает Арсений, выскальзывая в коридор.       Солнечные лучи в том спотыкаются о стены, и собираются лучиками у Арса в радужках. Разливаются в морщинки у глаз и касаются губ, согревая их.       — А ты можешь больше не оказываться в других мирах, планетах или где ты там оказываешься, когда сваливаешься с дверей вниз головой? — предлагает Антон, притягивая Арсения к себе.       — Окей, — фыркает Арсений. — Тогда постараюсь приземляться на жопу, — и прижимается к его губам.