Gerechtigkeit

Тишина. Запах книг. Теплый свет керосиновой лампы, освещающий ровно то, что нужно и ничего более. Шелест страниц. И изредка — бормотание Мастера, глазами скользящего по строчкам, которые, казалось, заучил наизусть. Воланд замер на пороге. Сопровождавшая его целый день суетливость отступила, позволив насладится открывшейся картиной и попытаться оставить ее в памяти как можно дольше. Но папка в руке напомнила о цели визита, а потому пришлось идиллию нарушить и шорохом оповестить о своем присутствии. — Mein wunderbarer Meister, — пройдя мимо писателя и привычным движением легко проведя рукой по его плечам, Воланд опустился на стул напротив. — Мне нужно ваше мнение по одному вопросу. — Что-то связанное с литературой, полагаю? — закрыв книгу, Мастер тепло улыбнулся. — Нет, не в этот раз. Мне бы хотелось услышать, что вы скажете об одном из грешников, которому предстоит выбрать меру наказания. — Подождите, — недоумение на лице писателя позабавило Воланда, но он продолжил невозмутимо ожидать конца мысли. — Вы хотите, чтоб я… помог вам с работой? — Такая формулировка мне решительно не нравится, — оскорблено фыркнул Воланд, но через секунду вернул улыбку. — Не сомневайтесь, свою работу я в состоянии выполнить. — Я не это имел в виду, Teuer, — усмехнулся Мастер. — Понимаю, но нет, — вскинув кисть, он будто отмахнулся от какой-то мысли. — Мне интересно, что вы скажете о наказании для определенного человека. — Разве вы влияете на это? — На саму иллюзию нет, но на уровень ее воздействия — вполне. Человек в первые пять минут должен пройти три стадии, вы сами, к несчастью, знаете, но после прикрепления — я могу баловаться уровнями как захочу, — во взгляде плескался детский восторг. — Могу катать на качелях из боли и облегчения, а могу уничтожить душу до основания, что от нее останется лишь тень, — глаза восторженно сверкнули. — И что же это за человек? — Мастер заинтересованно взглянул на папку, которую дьявол принес с собой. — Позвольте вам рассказать об одной стране в Африке, вы бывали там? — толкнув папку в сторону писателя, Воланд откинулся на спинку стула. — Не доводилось, — перебирая бумаги и бегая глазами по буквам, ответил Мастер. — Так вот есть в Африке одна страна — Руанда. Страна небольшая, не богата, не бедна. Достаточно средняя. На дворе тысяча девятьсот девяносто четвертый год от… сами знаете чьего рождения. Началась гражданская война. Понимаете, почему-то самый многочисленный народ этой страны — хуту — решили, что им стоит ожидать опасности от народа, которого было в разы меньше в стране — тутси. Но наша история не об этом. Люди воевали все свое существование, верно? — Мастер так завороженно слушал рассказ, что не сразу смог среагировать на вопрос, но выдавил из себя маленький кивок. — Нас интересует один конкретный человек. Вот этот, — стрельнув взглядом в сторону папки, Воланд продолжил. — Он весьма интересная персона. Будучи урожденным тутси он, до начала событий, познакомился и искренне подружился с другим человеком, который впоследствии стал медиа-магнатом. Наш же человек скромно владел своей радио-станцией. И вот начинается гражданская война. Ему предлагают уехать, в частности — его друг. Это спасло бы его от тяжелейшего морального выбора, да и от любых переживаний. Но он выбрал остаться и его радиостанция стала одной из основ разжигания ненависти. Каждый день он посвятил выслуживанию перед правительством. Каждую неделю радостно прибегал хвалиться с отчетами и показателями к президенту, — к концу рассказа, Мастер скривился от неприязни. — Так что скажете, lieber Meister? — Он заслуживает самого сурового наказания. — Nein, nein, — почти подорвавшись на месте от восторга, Воланд сел ровно и положил руки на стол. — Я уверен вы мыслите куда более шире. Скажите, чего он заслуживает? — испытывающий взгляд и не наигранная серьезность в голосе выдавали подлинный интерес к ответам. — Что ж, — аккуратно начал Мастер. — Вы говорили, что можете стереть душу? Оставить лишь тень? — Да, — растягивая гласную, дьявол хищно улыбнулся. — Тогда вот этого он и заслуживает. — Ну же, Мастер, здесь только мы. Я уверен, что есть еще что-то у вас в голове. Почему бы, например, его не покидать из стороны в сторону? Дать сначала немного надежды, а потом опустить в самые жуткие кошмары. — Он этого не заслужил, — резко ответил писатель, осознавая, что злость начинает охватывать его, и Воланд подвинулся вперед, жадно впитывая каждое слово. — Он уничтожил стольких людей, просто потому что хотел выслужиться. Он убивал из-за статуса, из-за чужого мнения. Мало того, что убивал, так и использовал свою силу, чтобы заставлять других становиться такими же убийцами. Едва ли он думал о тех, кто от него ничем не отличался. Я достаточно видал таких людей. Они пусты внутри — вы лишь сделаете их теми, кем они являются уже долгое время, — в груди начала закипать ярость. — И вы оскорбите надежду, если подпустите ее к этому человеку. Нет, он определенно заслуживает полного уничтожения. Даже тень для него — подарок. — А как же милосердие? — во взгляде Воланда виднелось восхищение смешанное с безумием. — Он был милосерден? Было бы справедливым дать ему то, что он дал другим. — Жестокая справедливость получилась у вас. — Справедливость жестока только к тем, кто сам несправедлив. — Вы так прекрасны сейчас, Meine Liebe, — дьявол облизнул губы и щелкнул пальцами. Дверь в библиотеку закрылась на замок. — Ваш роман давал надежду, что мне стоит ожидать таких рассуждений и взглядов, но вы их постоянно прячете. Почему же? — А вдруг я не смогу остановиться? — успокоившись, писатель опустил глаза. — Вы же не думаете так обо всем в своей жизни? — наклонив голову в бок, улыбнулся Воланд. — Любая эмоция или любое чувство может увлечь. Но вы беспокоитесь только из-за этого. — Я не хочу вредить людям, — уставший от внутренних терзаний взгляд поднялся на дьявола. — Справедливость не вредит. Она, наоборот, помогает тем, с кем поступили плохо. Им есть во что верить. Они и дальше могут придерживаться правильного пути. — То есть, по вашему, — Мастер стал изучающе вглядываться в расслабленное лицо, — только страх заставляет людей держаться праведного пути? — Нет, mon amour, — Воланд встал и начал медленно двигаться в сторону собеседника. — Понимание, что они делают это не зря. И что торжествовать будет справедливость. Как в вашем романе, например. — В моем романе все закончилось довольно трагично, — наблюдая за дьяволом, склонившимся над ним, улыбнулся Мастер. — Я говорил, что за вами замечена тяга к страданиям? — усмехнулся Воланд и рутинно принялся расстегивать рубашку писателя, никак не показывая заинтересованности в этом. — Почему все наши разговоры о вопросах мироздания заканчиваются тем, что вы меня раздеваете? — так же обыденно спросил Мастер. — Разговоры нужно скрашивать действиями, — расправившись с последней пуговицей, пальцы медленно потянулись к коже, стараясь касаться как можно нежнее, изучая. — К тому же, вы так прекрасны, когда рассуждаете. Мне сложно противиться соблазну, — приблизившись, Воланд прошептал на ухо. — Да я и не привык. Спустя секунду резким движением Мастер подхватил, явно не ожидавшего такого поворота событий, Воланда и посадил его на стол, аккурат рядом с книгой. Опустив руки на поверхность рядом с чужими бедрами, он улыбнулся. — Я совершенно не против. Но отдавать вам инициативу не намерен, — оставляя между ними приличное расстояние, которое очевидно раздражало мессира, Мастер начал потихоньку убирать руки со стола. — Так действуйте, — обхватив талию мужчины ногами, Воланд резко прижал его к себе, вынуждая схватиться за плечи, как за единственную опору, и шепотом опалил ухо: — Пока вы проигрываете, geliebt — ухмыляясь словно кот, он принялся изучать лицо напротив, бегая от одной мелочи к другой. Принявшись расстегивать бесконечное количество пуговиц, Мастер медленно, мазнув губами по щеке, опустился к скуле и прикусил ее, услышав рваный выдох очевидного удовольствия. — Вам следует надевать меньше одежды перед нашими обсуждениями, — откинув пиджак в сторону, Мастер укусил мочку уха и расправился с половиной пуговиц на жилете. — Нам лучше подумать о вашем гардеробе, — выдохнув последнее слово, Воланд запустил руки в волосы писателя и чуть откинул голову назад, открыв шею. Губы Мастера сразу же оказались на ней. — Вас так быстро раздеть, я не успеваю насладиться процессом. — Мне кажется, я слышал, как вы возмущались слишком большим количеством одежды в последний раз, — откинув жилет, Мастер принялся дарить медленные поцелуи противоположной стороне лица и, оторвавшись от пуговиц рубашки, которых оставалось мало, аккуратно отодвинул книгу на другой конец стола. — Так важен «Фауст»? — усмехнувшись, Воланд обхватил писателя за подбородок и, подняв его голову, принялся рассматривать растрепанную прическу, помутневший взгляд, абсолютно счастливую улыбку, яркий румянец. — Очень, — последняя пуговица была расстегнута, рубашка слетела с плеч и остановилась в районе талии, задержавшись на предплечьях. Положив руки на, наконец, доступное тело, Мастер продолжил оставлять поцелуи на открывшихся участках кожи, упиваясь еле слышными полувздохами. — Только не говорите, что влюбились в меня еще до нашей встречи, — прижимаясь к писателю, издевательски проговорил дьявол. — Не скажу, — Мастер оставил очередной укус, в этот раз на ключице. — И вы не говорите ничего подобного. — Вы становитесь более… — Раскованным? — прошептал писатель в пульсирующую артерию на шее. — Свободным, — обхватив ладонями лицо любимого, Воланд снова жадно вглядывался в него, будто боясь забыть или не ухватить какую-то деталь. — Интересно, что ждёт меня впереди. — Я думал, вы знаете обо мне все, — ласковая улыбка заставляла плавиться. — О, nein. Вы для меня загадка. Каждый день что-то новое. — И что же вы узнали сегодня? — высвободившись из рук, Мастер приблизился к Воланду и выдохнул вопрос в губы. — Что это невероятно приятно — отдавать вам контроль, — короткий поцелуй в щеку писателя, казалось, раззадорил его еще больше. Рубашка Воланда присоединилась к остальным предметам одежды. — Так отдайте его полностью, — поцелуй за ухом смешался с просьбой. — Расслабьтесь, — чувствуя придерживающие руки на своей спине, Воланд опустился на локти, а после полностью лег на стол. — Знал бы я раньше, что вы так жадны до власти… — пальцы Мастера оглаживали бедра, дышать получалось все хуже. Только обреченно хватать воздух, будто находясь под водой, — мы бы… — вслед за воздухом Воланд начал терять рассудок, чувствуя обжигающие поцелуи, спускающиеся все ниже. — Ich… Очередной вздох, граничащий со стоном, заставил Воланда признать, что последнее слово все-таки за Мастером. Прогибаясь в спине от очередного касания или поцелуя, а может от их купажа, он понял, почему люди так много пишут о любви. Прочитать сотни художественных и научных книг об этом чувстве было недостаточно. Только сейчас он начал понимать, насколько любовь усиливает удовольствие. Все же люди даже малую часть не сумели перенести на бумагу. То, что он чувствовал невозможно облечь в слова. И все это дарил ему обычный человек, местами слишком совестливый или склонный к страданиям, его писатель. Теория вырисовывалась интересная и Воланд понимал, что понадобятся практические подтверждения. Как можно больше.